31 октября 1979 год —Буу! Скрючив пальцы, Лаки состроил злобную гримасу и засмеялся. Он мечтал походить на Джокера, но спустя час гримирования в ванной из зеркала на него смотрело ублюдочное отражение какого-то зарёванного клоуна, опечаленного тем, что цирк уехал без него. Лаки хохотал. Будь ему двенадцать, он бы расстроился. В двадцать пять все неудавшиеся образы кажутся искусством. —ЛААААКИ! Лаки улыбнулся. Впрочем, если убрать с лица серьёзную мину и загадочно улыбаться, можно сойти за ранимого психопата. —ЛАКИ СЫН ПОМОЙНОЙ ШЛЮХИ ТАЩИ СВОЮ ЗАДНИЦУ ВНИЗ! —Когда же ты уже сдохнешь, старый говнюк. Лаки сгрёб в сумку краски, которые ему одолжил Чик, подмигнул самому себе и с грохотом спустился в гостиную. —ЛАААКИ! —Чего тебе? Его отец оторвался от телевизора. —Ты для кого так вырядилась, принцесса? Для своих дружков-гомиков? Лаки закинул сумку на плечо. —Катись к чёрту, урод. —Эй, повежливей!—затрясся старик и расплескал пиво.—Я, между прочим, твой отец, и ты должен быть мне благодарен, щенок, за то, что я не вытер тебя об твою мамашу двадцать пять лет назад!—он уставился в экран.—Твои дебильные дружки действуют мне на нервы. Передай своему лохматому принцу, что я засуну ему клаксон в задницу, когда он заявится на Олм стрит в следующий раз. Лаки бросился к двери. —Предохраняйся, детка! Выскочив на крыльцо, Лаки замер; боролся с желанием вернуться в дом, достать из подвала ружьё и пристрелить, наконец, старого хрыча, испортившего жизнь ему и покойной матери. Он полагал, что за убийство ублюдка много не дадут, если не удастся списать парочку смачных выстрелов в седую голову на самооборону. Чёрный ситроен, припаркованный у дома Лаки, затарахтел и из открытых окон раздался звук, сопоставимый с отрыжкой дьявола. —ЛАААКИИИ! Лаки сбежал по ступенькам, запрыгнул на заднее сиденье ситроена и похлопал водителя по спине. —Гони, гони, пока мой папаша не отстрелил нам яйца! Бен растерялся и нажал на клаксон. —ЛАААКИИ! Лаки прыснул от смеха. —На газ, Бенджамин, дави на газ,—он бил приятеля по спине,— а не на эту пердушку. Ты слышишь, как он орёт? Он пообещал засунуть её тебе в задницу, и поверь, он это сделает, если мы сейчас же не свалим отсюда. —Наш Бенджамин, видимо, хочет разозлить миссис Хэмфулл,—отозвался Чик с пассажирского сиденья,— или поднять Эвансов из гробов. Или в чём они там спят. Бен хрюкнул и покатил к окраине города. —Как дела, пёсик?— Чик повернулся к Лаки. Лаки ненавидел имя, которое ему придумал полоумный папаша. Старый придурь отчего-то решил, что бесплоден, и не предохранялся, однако, когда мать Лаки забеременела, обрадовался; большая удача, что в сорок три года он станет отцом, а не умрёт от гонореи. Позднее выяснится, что впервые отцом он стал ещё в четырнадцать лет (через год после того, как начал трахать тридцатилетнюю соседку) и наплодил детей как минимум в десяти штатах, но прицепился он именно к матери Лаки. Она была мягкохарактерной и слабой, и старый придурь присосался к ней как клещ и не отпускал, и преследовал их с Лаки по всей стране, исчезнув из их жизни лишь однажды, когда они переехали к родителям матери в Деренвиль. Но через полгода после побега мать и старый придурь (Лаки перестал называть его отцом в семь лет) столкнулись в магазинчике Вениса, и она притащила урода в Деренвиль, и всё началось по новой: ругань, избиения и его нескончаемое пьянство, и в конце концов измученная женщина перерезала себе горло на глазах у сына, спустившегося ночью в туалет. Одиннадцатилетний Лаки остался на попечении убийцы. Убийца. Это слово Лаки вырезал ножом на двери родительской спальни после похорон матери, и старый придурь сломал ему нос. И руку, когда Лаки пожаловался шерифу. Взрослые пожимали плечами: они не могли ему помочь, а дети омрачали и без того унылое существование. Они смеялись над Лаки, называли его из-за имени псом, портили вещи и избивали в раздевалке. Никто не хотел дружить с мальчиком, получившим при рождении собачью кличку. Никто, кроме долговязого худого парнишки и его очкастого приятеля. Никто, кроме Чика и Бена. Лаки кивнул. —Порядок. —Папаша достаёт? —Он ждёт, когда я найду работу. А я жду, когда он сдохнет. Почему вы без костюмов? —Я в костюме. Мистер Норвилл Роджерс к вашим услугам, сэр…ээ…клоун? Бен крякнул, за что получил по плечу от Лаки. —Вообще-то Джокер. —Джокер, да,— кивнул Чик.—Не зарёванный клоун, а Джокер. —А ты кто, Бенджамин? —Полудурок из Гарварда,—Чик развалился на сиденье,—папкины потёртые штаны, свитер, связанный мамкой с любовью, и очки, которые вышли из моды двадцать лет назад. Да, очкарик, ты определённо сойдёшь за студента Гарварда. —Мы по дороге к тебе чуть детишек не сбили,—ухмыльнулся Бен.—Маленькие черти бросились под колёса, представляешь. —Я думаю, они помчались к Лизе. —Я думаю, что они пожалеют, что я их не задавил, когда постучатся к ней в дверь. Вы помните, как мы к ней ходили? —Я помню, как обоссал штаны,—хохотнул Чик.—Я узнал одного из мальчишек. Арчибальд. Родители приводили его на приём к моему отцу, где свято клялись, что их малыш не лопает конфеты. Папочка разозлится, когда я расскажу, что его пациент нарушает диету. —Папочка разозлится, когда узнает, что его малыш вновь не нашёл работу. —Заткнись, Бенджамин. Мы с пёсиком твоей зарплаты ещё тоже не видели. —Мне родители хотя бы имя нормальное дали,—засмеялся Бен, и Чик толкнул его в плечо. Чик ненавидел своё имя не меньше, чем Лаки ненавидел своё. Отец Чика — страстный поклонник Великобритании — прожил восемь лет в Лондоне и назвал единственного сына в честь принца Чарльза, о чём Чик похвастался в школе, когда их семья осела в Деренвиле. Но в Деренвиле не любят хвастунов. Так Чарльз стал принцессой, затем принцем, а после Чиком. —Я принёс тебе краски,—Лаки приподнял сумку. —Чёрт с ними,—отмахнулся Чик,—у меня есть кое-что получше. Он достал из кармана три приглашения и поцеловал их. —Боже, храни Америку! —Как ты их достал?—спросил Бен. —Мэтт Гибболсон прислал. Это будет незабываемый Хэллоуин. Лучший в вашей убогой жизни, я обещаю. Мэтт Гибболсон был их ровесником, но Лаки его никогда не видел. Мэтт жил с отцом в огромном особняке, принадлежавшим до Войны за независимость тем, кто называл себя правящей династией, обучался на дому и в восемнадцать лет прославился масштабной вечеринкой на Хэллоуин, приглашения на которую получили лишь самые популярные ученики старшей школы. С тех пор он каждый год выборочно отправлял двадцать приглашений: молодые люди ждали заветную карточку от Мэтта Гибболсона на Хэллоуин больше, чем дети ждали подарок от Санта-Клауса на Рождество. —Почему он прислал их именно нам?—ухмыльнулся Лаки. —Что ты имеешь в виду, пёсик? Бен посмотрел на Лаки в зеркало заднего вида и покачал головой. Лаки знал, что Чик не любит это слово. Лаки знал, что при Чике об этом нельзя говорить вслух. Лаки знал, но сказал: —Мы неудачники,—Бен прибавил скорости.—Мы двадцатипятилетние безработные придурки, над которыми смеются даже дети. Почему Мэтт Гибболсон внёс нас в список приглашённых? Чик, любовавшийся красочными приглашениями, посмотрел на Лаки. —Как ты нас назвал? Бен вновь покачал головой. —Неудачники,—выдохнул Лаки.—Мы неудачники, Чик. Смирись с этим. —Вы,—Чик указал пальцем на друзей,—неудачники, понятно? Я не собираюсь как вы гнить здесь, пока не издам последний пердёж в своей жизни. —Можно подумать, у тебя есть выбор. —Есть, пёсик. В отличие от вас с очкариком у Чика всегда есть выбор. —И куда вы поедете, сэр принц Чарльз? Под юбку английской королевы как ваш папочка? Чик надулся. Он водил пальцем по буквам приглашения, словно ребёнок, учившийся читать, и что-то бормотал себе под нос. —Серьёзно, Чик, куда ты собрался? Из Деренвиля не хотели уехать только те, кто жил здесь целыми поколениями как Бенитосы, или те, кто владел огромным состоянием, как Гибболсоны, остальные же мечтали однажды проснуться в другом штате или даже стране. Некоторые вырывались из города, но ненадолго: Деренвиль поглощал всех, и люди, покинувшие его в двадцать, возвращались обратно в тридцать с супругами, любовниками и детьми. Возвращались и, как сказал Чик, гнили до последнего пердежа. —В Калифорнию. —Куда? —В Калифорнию,—Чик сжал приглашения.—Я буду жрать дерьмо, биться головой об стены киностудий, но найду Уильяма Ханну. Я должен его найти, понимаете? Я должен сняться в этом фильме! Лаки встретился взглядом с Беном и промолчал. Как-то весной 1970 года, когда Лаки болел, а Бен был под домашним арестом, пятнадцатилетний Чик убивал время в маленьком магазинчике, где ему на глаза попался забавный комикс под названием «Скуби-Ду, где ты!», в который он влюбился с первых страниц. Спустя неделю Чик с упоением рассказывал Лаки и Бену о приключениях четвёрки друзей и их говорящей собаки, а ещё через месяц начал пропускать ежедневные посиделки в «трясине» ради очередной серии одноимённого мультсериала. Ни Лаки, ни Бен не помнили, когда интерес Чика перерос в зависимость. Не помнили, когда все его футболки стали красными и зелёными, когда он начал сутулиться и есть за троих. Он грыз собачье печенье, от которого блевал полдня, выщипывал волосы на подбородке и жаждал завести немецкого дога. Они не помнили, когда их друг Чик превратился в Шэгги, заявившего в двадцать лет, что мечтает познакомиться с одним из создателей мультсериала, чтобы убедить его снять полнометражный фильм, в котором Чик сыграет роль Норвилла Роджерса. Лаки поджал губы. —Когда ты уезжаешь? —Завтра я еду в Таллахасси: подзаработаю там немного и рвану в Калифорнию. Не расстраивайся, пёсик, я пришлю тебе открытку из Голливуда! —Твои краски,—пробормотал Лаки. —Оставь себе. На память. О неудачнике Чике из Деренвиля. Вряд ли я когда-нибудь сюда вернусь. Чик не считал себя неудачником. Отсутствие работы он связывал с поиском творческого «я» (в последний год Чик увлёкся гримом), а неуспех у девушек — с их глупостью и продажностью. Каждого, кто относил его к неудачникам, Чик поливал дерьмом: поливал дерьмом, а после, стиснув зубы, перебивался нищенскими заработками и верил, что через год или два, или десять все продюсеры Лос-Анджелеса будут умолять его хотя бы мельком взглянуть на сценарий их проектов. Чик верил в себя. А Лаки верил в Чика. —И куда дальше?—спросил Бен, припарковавшись у кованых ворот. —Ты задаёшь странные вопросы, очкарик. —Ты уверен, что Мэтт Гибболсон прислал приглашения нам? Ты смотрел на имена адресатов? —Конечно, я смотрел на имена адресатов, очкарик. Что за идиотский вопрос? —Тогда почему ворота закрыты? Чик высунул лохматую голову в окно. —Они не думали, что такие красавчики как мы приедут на машине. —Или в этом году они устроили Хэллоуин для бомжей, и все приглашённые прут через весь город пешком. Иначе я не знаю, как объяснить, что мы здесь делаем. Чик вылез из ситроена и постучал по крыше автомобиля. —Вылезайте, девочки! Первоклассный виски сам себя не выпьет!—насвистывая, он направился к воротам. —Впечатляет, не так ли?—спросил Бен, когда они с Лаки выбрались из ситроена. Лаки смотрел на мерцающие огни в окнах старого особняка и гадал, сколько билетов до Калифорнии можно купить, если его продать. Тысячу, две, десять тысяч? —Он пошутил, да? Про Таллахасси. —Ты знаешь, кому принадлежал особняк раньше? — Бен проигнорировал вопрос Лаки. —Чик не уезжает, правда? Он сказал так, чтобы позлить меня. —Когда Флорида ещё была частью английских колоний… —Бенджамин, мне насрать, кому принадлежал этот домишко. Чик уезжает завтра в Таллахасси или нет? Бен дёрнул плечом. —Да. —Почему ты не сказал мне? —Я сам об этом узнал полчаса назад. Лаки засунул руки в карманы. —Понятно, Бен. Понятно. —Думаешь, что сможешь его отговорить? —Нет. —Поедешь с ним? —Нет. —Тогда чего ты бесишься, Лаки? Чик уезжает в Таллахасси, ты остаёшься в Деренвиле. Он жаждет новой жизни, а ты ничего менять не хочешь. —Я хочу. —У тебя кишка тонка, Лаки. Ты сам сказал: мы неудачники, смирись. Будущее за пределами этой помойки — оно для смелых, Лаки. Не для нас. Для него,—Бен кивнул в сторону Чика, который смылся от приятелей на добрую милю.—У нас ума маловато. —ХВАТИТ ЖЕВАТЬ СОПЛИ,—негодовал Чик,—ВЫ КРАДЁТЕ ДРАГОЦЕННЫЕ МИНУТЫ МОЕЙ МОЛОДОСТИ!!! —Если бы у меня были деньги, я бы поехал с ним,—Лаки рванул вперёд. —Эй, — Бен схватил Лаки за руку,—если дело только в зелени, то я могу тебе помочь. Лаки остановился. —Чем? Дашь мне денег? —БЫСТРЕЕ УРОДЫ! Бен толкнул Лаки в спину, и они продолжили подниматься по тропинке. —Когда Флорида ещё была частью английских колоний, один из жителей Деренвиля объявил себя королём, а свою семью — правящей династией. Они управляли городом даже после того, как Флорида вновь перешла к Испании. А летом 1821 года американские солдаты расстреляли всех, кто находился в особняке, и передали здание Гибболсонам. —И что? Продолжение следует...