Предыдущая публикация
Русалкины слёзы.
Много легенд и сказок о русалках и их колдовской силе сложено, да только мало кто помнит, кто они такие ― русалки эти. Это сейчас, слыша слово «русалка», мы тут же представляем себе девушку с рыбьим хвостом, а в старину на Руси совсем всё по-другому было. Тогда русалками духов природных звали, которых в лесу, в поле или у реки встретить можно было.
Не было у созданий этих зла на людей, а нечистью они прослыли только за то, что владения свои от человека защитить пытались. Оно ведь как получается ― ежели придёт к нам в дом чужак и начнёт имущество наше присваивать или уничтожать, мы же не оставим это безнаказанным, правда? Выгоним чужака, да ещё и наподдадим ему, чтобы не повадно было не своё трогать.
Вот так и русалки жили. Для них же что лес, что озеро, что овраг или лощина ― дом родной. А мы, люди, гостями незваными в их дом входили и бесчинствовали там по своему разумению. Каждое срубленное дерево, каждый зверь, на охоте сгубленный, каждая пядь земли, мотыгой взрытая, каждое ведро воды, без спросу из родника взятое ― копилась обида на человека по капле, пока чаша терпения до краёв не наполнилась.
Поначалу-то беззлобно русалки людей из владений своих выпроваживали ― пугали мороками и звуками жуткими, являлись в образе чудищ уродливых, по лесу блудили, пока страх в сердце не укоренится. Только бесполезно было всё это. Ежели боярину приспичило жену свою шубой лисьей одарить или шкурой медвежьей пол у камина застелить, шли холопы на охоту. Тряслись от страха, крестились поминутно, но шли. Вот тогда-то и обозлились создания лесные и водные, стали людей с ума сводить, в болота топкие заманивать, на дно рек и озёр утаскивать. Думали, что так смогут остановить разорение в жилищах своих, да только и это не помогло ― как хозяйничал человек повсюду, будто дома у себя, так и продолжал своевольничать.
***
В ту пору жил в одной деревне скорняк Евстигней. Хром он был от рождения, потому сам на охоту не хаживал, зато шкуры выделывать, чучела набивать и одёжи меховые шить так умел, что даже в столице его ремесло спросом пользовалось. Барин, что деревней той владел, в скорняке души не чаял, ибо умелые руки мастера его богатства множили.
Безбедно жил Евстигней, как сыр в масле катался, да только счастья у него не было ― никак у них с женой не получалось детей на свет народить. Сиротку малолетнюю Онютку, что после поветрия без родителей осталась, они приютили и любили, как дочь родную, но сердце не обманешь ― всё равно дитя чужое, как его ни люби.
Слух тогда прошёл, что в лесу близ деревни русалка объявилась. Разное говорили ― кто девку простоволосую да нагую видел, кто старуху безобразную, кто и вовсе чудо несуразное, на человека и вовсе не похожее. Как бы оно на самом деле ни было, но зверь из лесу уходить стал. Всё меньше охотники приносили добычи, всё дальше им приходилось забираться в дебри лесные, чтобы хотя бы зайца раздобыть. Будто гнала русалка живность подальше от жилищ человеческих.
Ягод и грибов в тот год в лесу тоже не народилось ― поганки одни с мухоморами да вороний глаз коврами вдоль тропинок. И трава на полянках лесных всё больше такая выросла, от которой у скотины домашней животы вздуваться начали. Бесполезный стал лес и опасный. За хворостом и то в него ходить боялись, потому что змей в округе расплодилось бесчисленно. Вода родниковая и та болотом вонять стала.
Злился барин ― на столе дичи поубавилось, крестьяне болеть начали, доход с деревни упал совсем, только расходов с каждым днём прибавлялось. И от скорняка проку не стало, поскольку добытые охотниками шкуры все в парше были, облезлые и к выделке непригодные.
― Ежели к весне ты для дочери моей шубу соболиную не предоставишь, продам тебя соседу за три монеты медные. А жену твою с приёмышем в монастырь отправлю, ― грозил барин Евстигнею, не желая мириться со свалившейся на деревню напастью.
За себя-то скорняк не переживал, его мастерство где угодно обеспечило бы ему кусок хлеба и доброе отношение, но с женой и Онюткой расставаться ему совсем не хотелось. Поразмыслил он немного, собрался и пошёл в лес русалку искать и милости у неё просить. Не богатства, не свободу для себя и близких вымолить хотел, а десяток соболей крупных с блестящей шёрсткой ― шуба-то уж почти готова была, по подолу только отделку закончить оставалось.
Зима ранняя тогда случилась и суровая. Снег ещё в октябре повалил, а морозы такие стояли, какие и на Крещение не всегда бывают. Пробирается скорняк по сугробам, еле-еле снегоступы переставляет да от холода даже в овчинном тулупе так трясётся, что аж зубы клацают.
Шёл, шёл, пока не понял, что заблудился. Русалку-то ближе к болотам видели, туда Евстигней и путь держал, а вышел из лесу к реке, что совсем в другой стороне от болот протекала. Хотел уж было назад воротиться, да увидел на снегу следы свежие ― будто от босой ноги человеческой. От детской ноги-то. Удивился скорняк, кого это угораздило босиком по сугробам бегать, и по следам пошёл.
Далеко уж за полдень перевалило, когда вывели его следы к запруде у родника, где охотники местные обычно петли на зайцев ставили. Глядь ― сидит на снегу девочка босая, в сарафанчике зелёном, лёгком, крупными ягодами рябины, будто бусинами, расшитом. Сидит и слезами горькими обливается, а на руках у неё волчонок маленький дрожит, лапку раненую облизывает.
― Что ж ты, глупая, на снег-то уселась? Захвораешь же! ― взволновался Евстигней. Скинул с плеч тулуп и завернул в него девочку так, что даже ножки босые в мягкой овчине спрятались. Хотел было волчонка у неё забрать, но она не дала ― к себе прижала да так на скорняка посмотрела, будто это он в беде зверёныша повинен был.
― Ты зачем в мой лес пожаловал? ― спрашивает сердито.
Почесал Евстигней в затылке, поёжился от холода и сообразил, что у него от мороза и брови инеем покрылись, и зуб на зуб не попадает, а девочка не дрожит даже, словно и не мёрзнет вовсе. И глаза у неё зелёные-зелёные, как трава весенняя ― таких глаз у людей-то не бывает. И волосы русые, длинные, в косу не собранные. Смекнул он, что это и есть та самая русалка, о которой в деревне сказывали. Только про то, что облик девочки маленькой она принимать может, не говорил никто.
― Я русалку искать пришёл, ― честно признался Евстигней, чувствуя, что от холода уже и язык не ворочается. ― Дело у меня к ней есть.
― Не хочу я с вами, людьми, никаких дел иметь, ― заплакала девочка пуще прежнего. ― Злые вы. Лес рубите. Землю луговую под поля распахиваете. В ручьи помои льёте. Губите всё вокруг, какие у меня с вами дела быть могут? Вот волчонок маленький… Он же ничего плохого вам не сделал, а вы мамку его убили, а теперь из-за капканов ваших он хромым останется. Уходи, скорняк, не стану я твои просьбы слушать. А не уйдёшь, так я хворь болотную на всю деревню напущу, к весне никого в живых не останется. И другим передай, чтобы в лес мой больше нога человека не ступала, не то беда вам, людям, будет.
Опечалился Евстигней. Толку-то с нечистью спорить нет никакого, а беды она и впрямь может наделать такой, что всем худо будет. Поплёлся домой, да по дороге все петли и капканы, какие на пути попадались, поснимал. Пришёл затемно, продрогший до костей, а дома жена с Онюткой грустные сидят, волнуются.
― А где ж ты тулуп-то потерял? ― всплеснула руками жена скорняка, заметив, что муж от холода посинел весь. Подбежала к нему, за руки схватила, а пальцы его до того заледенели, что уж и пошевелить ими не мог Евстигней.
Рассказал он супружнице своей о встрече с русалкой и той же ночью слёг с лихорадкой тяжёлой, но по деревне всех предупредить успел о том, что нечистая велела в её лес не соваться. Долго болел, почти всю зиму в беспамятстве лежал, а как пришёл в себя, то увидел, что нет у него пальцев на руках ― так обморозил в лесу, что отрезать пришлось. А до назначенного барином срока всего месяц остался. Шубу-то перекроить можно было и сшить иначе, да вот беда ― нечем. Без пальцев-то скорняк не работник.
Снова в лес пошёл Евстигней. Уж как его жена и Онютка не отговаривали, да он даже слушать их не стал ― мол, я и до того калекой хромым был, а теперь мне и вовсе жизнь не мила. Лучше, говорит, сгинуть, чем у церкви милостыню до старости просить и видеть, как жену любимую в монастырь увозят.
Раздетым пошёл, чтоб замёрзнуть быстрее. Забрёл подальше, сел в снег под дерево, закрыл глаза и стал смерти ждать. А мороз лютый был, враз скорняка заморозил. Сидит Евстигней, чувствует, как тепло предсмертное по жилам растекается, вроде как и не зима вовсе, а лето жаркое в лесу стоит. Решил в последний раз поглядеть, как снег на солнце искрится, открыл глаза… Глядь ― а он и не в лесу вовсе, а в избе добротной на печи сидит. На плечи тулуп овчинный наброшен, а на руках все пальцы на месте, как раньше было.
Смекнул скорняк, что это колдовство русалочье на него так действует, и начал креститься изо всех сил, чтобы от чар нечестивых избавиться. А русалка тут как тут ― подошла к печи, смотрит на Евстигнея снизу вверх глазищами своими зелёными и улыбается.
― Я, ― говорит, ― добро-то помню. Мало вы, люди, добра делаете, потому и запомнить его несложно. Рано тебе помирать.
― Отпусти меня, нечисть проклятая! ― испугался Евстигней. ― Не отдам я тебе душу свою. Хоть и грешная она, да Богу принадлежит.
― А не нужна мне твоя душа, ― отвечает ему русалка. ― Совсем ничего от тебя мне не надо. Вот отогреешься и ступай назад, к жене. Негоже дитю без отца на свет появляться.
― Какому дитю? ― удивился скорняк.
― Сыну твоему, ― отвечает русалка. ― Вот как осень листву на берёзах в лесу моём позолотит, так он на свет и появится. Как же ты не знал об этом? Ведь столько лет ребёночка ждал.
― Откуда тебе это ведомо? ― нахмурился Евстигней.
― А мне всё ведомо, ― рассмеялась русалка, и от смеха её будто колокольчики серебряные вокруг зазвенели.
Жалко стало скорняку помирать ― ведь дитя-то и впрямь при живом отце счастливее будет. А уж как ему захотелось сына своего увидеть и на руки взять, словами не опишешь. Посмотрел Евстигней на свои руки и спрашивает у русалки:
― А пальцы ты мне навсегда вернула?
― Э, нет, ― покачала головой девочка. ― Добром за добро один раз платится. Хочешь, чтобы пальцы остались, давай взамен что-нибудь.
― Проси, что хочешь. Всё отдам, ― обрадовался скорняк.
― Да мне не нужно ничего. Что сам отдашь, то и возьму. Вот что не нужно тебе, то и отдай, ― отвечает русалка а сама улыбается хитро.
Задумался Евстигней. Сидит и в уме перебирает, что у него в доме ненужного есть. Вроде всё при деле, и отдать-то нечего.
― Онютку, ― говорит, ― забирай. Чужая она мне. Хоть и люблю её, но раз скоро своя кровиночка народится, то чужая вроде как без надобности будет. А вам вдвоём все веселее тут станет.
Засмеялась русалка, обрадовалась, в ладоши захлопала. Отвечает Евстигнею:
― За дар такой я тебя ещё и награжу. Тайну открою, как сокровища найти, которые в земле спрятаны. В слезах моих великая сила таится. Ежели несколько слезинок с водой смешать и выпить, то станешь видеть всё-всё, что под землей находится. Вот, возьми.
Протянула она к Евстигнею руку, раскрыла ладонь, а там пузырёк лежит стеклянный крошечный. Взял он подарок русалкин и поблагодарить хотел, да не успел ― вмиг на пороге дома своего очутился.
Жена, увидев, что муж живёхонек вернулся, да ещё и с руками целыми, обрадовалась несказанно, а как узнала, на что он свои пальцы обменял, так и прокляла его.
― Ты что же, ― говорит, ― дитя безгрешное нечисти лесной отдал? Как мы теперь жить-то будем с таким камнем на совести?
Кинулась в комнату, где Онютка спала, а дочки-то и нет. Пуста кроватка, и ставни хлопают, через окно стужу зимнюю в дом впуская. Упала жена скорняка на колени и завыла от горя.
― Не кручинься, ― говорит ей Евстигней. ― У нас скоро своё дитё народится.
― Да откуда ж оно возьмётся? ― ругала его жена. ― Глупый ты! Обманула тебя русалка. Своими руками Онютку нашу за просто так отдал! Уйди с глаз моих, чтоб и не видела я тебя больше никогда!
Долго она горевала, сама в лес искать русалку ходила, да только возвращалась всё время ни с чем. А скорняк тем временем шубу для барышни перешил так, чтобы добавлять новые шкурки не нужно было, да и отвёз свою работу барину.
Оглядел барин шубу со всех сторон, языком поцокал и спрашивает:
― Как же ты, Евстигней, без пальцев-то смог работу в срок завершить? Небось жена помогала али ещё кто?
― Так целы пальцы, ― отвечает ему скорняк и руками перед носом крутит.
Удивился барин и велел объяснить, как такое чудо приключилось, что отрезанные пальцы назад выросли. Евстигней всё ему рассказал ― и про то, как в первый раз в лес к русалке за соболями ходил, и про то, как умереть хотел, а она ему жизнь спасла и здоровье рукам вернула. Осерчал барин на холопа своего за то, что тот с нечистью торговаться вздумал и дитя приёмное по доброй воле отдал, да только наказывать не стал ― позарился на слёзы русалкины, которые клады подземные открыть способны. Отобрал пузырёк и отпустил с Богом, наказав больше с русалкой никаких дел не водить.
Вернулся Евстигней домой, а жены его и след простыл ― сама в монастырь ушла. Опечалился скорняк. Ничего у него не осталось. Поклялся он тогда, что больше шагу в лес не ступит. Хотел вольную на себя у барина выкупить и уехать в другую волость, да только тот не захотел отпускать такого мастера.
Плохо стало жить скорняку, безрадостно. Охотники из лесу всё так же негодные шкуры носили, дом опустел, а в душе тоска поселилась смертная. Жену его барин отыскал, велел выпороть за своеволие и вернул Евстигнею, да только любви меж ними не было больше. Возненавидела она мужа своего, а по весне ушла к реке по воду, да так и не вернулась. Люди сказывали, будто видели, как она с двумя детьми на берегу разговаривала, а потом сама в реку-то и прыгнула. Не нашли её, как и всех остальных, кого русалка лесная сгубила.
А как снег сошёл и паводок закончился, пришёл к скорняку барин. Зачерпнул ковшом воду из ведра, поставил на стол, вылил туда слёзы русалочьи и говорит Евстигнею:
― Пей, холоп. Пойдёшь для меня сокровища искать.
― А ежели я клад найду, отпустишь меня? ― спрашивает скорняк.
― Ты найди сначала, а потом разговаривать будем, ― сурово ответил ему барин.
Выпил Евстигней воду со слезами, вышел во двор, глядит себе под ноги, а там будто и нет ничего. Как на воде прозрачной стоит и всё, что внизу, видит. Только нет там ничего ценного ― кости древние на глубине большой, звериные и человеческие. Плуг старый ржавый нашёл, мотыгу сломанную, черепки от посуды глиняной да пару монет медных.
Послал его тогда барин по округе бродить, пока всё владение барское не обойдёт. Долго ходил Евстигней. Уж лето наступило, а он всё по лугам да полям бродил в поисках клада. Что находил ― всё барину отдавал, да только то всё мелочи были незначительные. Один раз только кольцо золотое с камнем драгоценным попалось, да и то смятое.
― В лес иди, ― приказал ему барин.
― Не пойду, ― упёрся скорняк. ― Русалка там, не могу я туда идти. Боюсь, что осерчаю на неё, пришибу ненароком, и оттого ещё хуже здесь станет. И так уж полдеревни померло.
― Ступай, куда велено! ― рассердился барин.
Куда уж холопу с хозяином спорить? Делать нечего, побрёл Евстигней в лес, и чем ближе подходил, тем тяжелее на душе у него становилось. Правда, далеко идти не пришлось ― стоило ему зайти в подлесок, как тут же увидел под ногами большой ларец кованый. Только вот лопату с собой не взял, пришлось землю палкой да руками отгребать. Вытащил сундучок и понёс его к барину. Открыли ларчик, а там богатства несметные ― золото, серебро, жемчуга, каменья драгоценные.
Похвалил барин скорняка, дал ему один день отдыха, а после велел снова в лес на поиски отправляться. Смирился Евстигней, что теперь мастерство его скорняцкое не нужно никому, да и пошёл домой отдыхать. А наутро вышел во двор и понял, что сила слёз русалкиных иссякла. А там уж барин его дожидается.
― С тобой, ― говорит, ― пойду. Убедиться хочу, что ты ничего из найденного для себя не припрячешь.
Признался ему Евстигней, что не видит больше того, что под землёй спрятано. Задумался барин, почесал бороду и говорит:
― Сыщи русалку и добудь ещё слёз. А ежели не добудешь, можешь не возвращаться. Казнить тебя прикажу.
Прикинул скорняк, что ему в любом случае помирать придётся, собрал еды в сумку заплечную и пошёл в лес ― всё лучше подольше живым быть, чем немедленно на себе гнев хозяйский испытать. День бродил, два, неделю. Спал на кочках моховых, хлеб чёрствый да мясо вяленое по крупицам растягивал, чтоб на дольше хватило. И вот в какой-то день вышел он к роднику с запрудой, где в первый раз русалку встретил. Вышел, а навстречу ему волк хромой ― пасть зубастую скалит, на переднюю лапу припадает.
― Тяжко хромым быть, да? ― спрашивает у волка Евстигней, а сам к смерти скорой готовится. ― Знаю, я сам всю жизнь хромой. Только у меня это от рождения, а ты по милости людской пострадал.
Открыл он сумку свою, вынул из неё остатки припасов съестных и волку на руке протянутой отдал. Перестал волк скалиться, принюхался, подошёл осторожно поближе и взял еду с руки Евстигнея. Аккуратно взял, как не каждая собака возьмёт. Съел и ещё в руки заглядывает.
― А нет у меня ничего больше, ― пожал плечами скорняк и всё из сумки на землю вытряхнул. ― Вот ещё последний кусок хлеба, но он совсем чёрствый, ты такое есть не станешь.
Обнюхал волк хлеб, отвернулся и потрусил в лес, прихрамывая. Сел Евстигней на траву у родника и думает: «Надо же. Зверь дикий за кусок мяса вяленого жизнь мне сохранил, а барин ни за что отнять её хочет. Не стану я возвращаться, раз уж волки больше людей жизнь человеческую ценят. Лучше здесь, в лесу жить останусь, насколько сил хватит. До зимы протяну как-нибудь, а там будь что будет». Решил так, раскинулся на траве, подставил лицо лучам солнечным, что сквозь листву густую на землю падали, да так и задремал со спокойным сердцем.
Снится сон скорняку, будто идёт он по лесу ночному. Сверху филины ухают, по бокам лягушки квакают, а впереди меж деревьями огонёк светится. И чем ближе подходит, тем больше огонёт этот становится. Вышел на поляну лесную, лунным светом залитую, а там изба стоит добротная, и окно её ярким светом светится. Подошёл Евстигней к избе и слышит, будто внутри поёт кто-то. А со всех сторон вдруг рычание послышалось злобное, и во тьме глаза красные недобро засветились. Подбежал скорняк к крыльцу, а там волк стоит с глазами красными и прыгнуть на него готовится.
― Ну вот и смерть моя пришла, ― вслух сказал Евстигней, а волк уши навострил, принюхался, да и отошёл в сторону, прихрамывая. А вслед за этим и другие глаза во тьме погасли.
Вошёл скорняк в избу и с порога понял, что это то самое место, где он зимой был, когда русалка его обманула. Та же самая печь, лавка подле неё широкая и стол посреди комнаты. А за столом Онютка сидит и ягоды брусничные на длинный волос нанизывает, будто бусины. Коса распущена, на голове венок из цветов полевых, на самой сарафан зелёный, ягодами расшитый, а из-под подола ножки босые выглядывают. Сидит и поёт колыбельную, какую ей его жена перед сном каждый вечер пела.
― Онютка! Жива! ― обрадовался Евстигней.
Улыбнулась девочка и подняла на него глаза свои, да только теперь они были не карие, а зелёные.
― Опять ты без приглашения в мой лес пожаловал, ― говорит. ― Мало тебе горя было? Ещё захотелось?
Открыл было он рот, чтобы ответить, да только лицо Онюткино вдруг меняться стало ― посинело, раздулось, а сама она в размерах до взрослого человека увеличилась. Присмотрелся Евстигней ― а это жена его, утопленница. Окинула его взглядом презрительным, выпустила воду изо рта и проквакала:
― Убирайся отсюда, пока цел, не то худо будет.
― А некуда мне идти, ― вздохнул скорняк, на лавку усаживаясь. ― Дома не ждёт никто. Барин казнить обещал, ежели я слёз русалкиных не раздобуду. Умереть я хоть сейчас готов. Душой уж давно умер, только в теле жизнь всё ещё теплится.
Забулькала утопленница, будто смеясь, топнула ногой и расплескалась по полу дощатому широкой зловонной лужей. А на том месте, где она стояла, снова Онютка появилась. Посмотрела на Евстигнея с тоской и обидой и говорит ему:
― Я теперь русалка. Мой это лес.
― А где та, прежняя? ― спрашивает скорняк.
― А она теперь на болотах хозяйничает, в гости ко мне ходит, ― отвечает ему Онютка. ― И мама с нами. Реку она охраняет. И ты оставайся, если хочешь. Будем вместе лес хранить от рук людских. Подумай, а я подожду пока.
Хлопнула Онютка в ладоши, и Евстигней проснулся. Сколько времени прошло, он не ведал, да только солнце уж к закату клониться начало. Сел на траве, потянул затёкшие руки, глядь ― а пальцев-то на руках нет. Забрала русалка назад колдовство своё и не предупредила даже.
Осерчал Евстигней и начал в гневе бесчинства творить. Спихнул большой булыжник в родник, чтобы перекрыть источник. Ветки ломал, траву вытаптывал, а когда на лягушонка наступил, услышал, как за спиной всхлипывает кто-то. Обернулся, а там Онютка стоит ― плачет, а слёзы из глаз её будто камешки драгоценные в ладошку падают. Сжала она ручку в кулачок, протянула её к Евстигнею и говорит:
― Вот, возьми слёзы мои и уходи отсюда. Только прошу, не губи больше ничего. Не ломай. Не гневай меня, потому что не хочу я зла тебе делать. Должна, но не хочу. Как человек, я простила твоё предательство, но как русалка разорения в лесу своём не потерплю. Уходи, пожалуйста... папа…
Упал тогда скорняк перед ней на колени, обхватил руками холодные детские ножки:
― Прости меня, дочка, за глупость и слабость. Ничем мне вины перед тобой не искупить. И тебя сгубил, и жену любимую. Боялся, что ежели шубу не дошью, разлучит нас барин, а вышло так, что всё равно мы порознь оказались, да ещё и по моей собственной воле. Ежели простила, забери меня к вам, в царство лесное. Лешием, упырём, гадом болотным ― кем угодно буду, лишь бы рядом с вами. Не мила мне жизнь без вас. А без тебя, дочка, мне и дышать не хочется.
Обнял крепче и почувствовал, будто закаменела Онютка ― твёрдая стала и такая холодная, что холод по рукам пошёл и до самого сердца добрался. Посмотрел скорняк на дочь приёмную и понял, что обнимает берёзу белоствольную. Сам стоит на коленях в сугробе, рядом на снегу тулуп лежит, а на нём ― шкурки соболиные, одна другой краше. И пальцы на руках все до единого на месте, только от мороза занемевшие.
Накинул Евстигней тулуп на плечи, собрал шкуры в сумку, поклонился берёзе, поблагодарил от души и домой поспешил, где на пороге с радостью встретили его любимая жена и дочка. Схватил скорняк девчушку на руки, сжал в объятиях крепких, расцеловал в обе щёчки розовые, а потом обнял и жену, дав клятву, что никогда с ними обоими не расстанется.
Через несколько дней шуба для барышни была дошита и барину отвезена. Похвалил барин Евстигнея и велел сшить ещё капор меховой к шубе этой. Вздохнул скорняк, вышел из усадьбы барской, сунул руки в карманы тулупа своего, а там ― пузырёк стеклянный махонький вроде того, какой ему в видении страшном русалка давала.
Пришёл Евстигней домой, смешал содержимое пузырька с водой, выпил, да и нашёл сундук с кладом прямо у себя в сарае под полом земляным. Ничего себе не взял, только брошь и колечко серебряные жене с Онюткой оставил, а всё остальное в тот же день барину за три вольные отдал ― за свободу для себя, для жены любимой и для дочки, которая была ему родной если не по рождению, то по сердцу.
Почему серебряные? Да потому, что нечисть всякая серебра пуще святой воды боится. За тысячу вёрст увёз скорняк семью от проклятого леса, но ведь русалки-то везде водятся. Потому всякий раз, входя в лес или набирая воды из ручья, Евстигней сперва у духов природных разрешения спрашивал, а взяв что-либо, прощения просил. И всегда оставлял дары взамен того, что брал ― то за корзинку грибов хлеба кусок на кочке моховой оставит, то за вязанку хвороста горсть орехов на пень старый насыплет, то яблоко сочное на берегу, где рыбачил, положит. Оно, конечно, мелочь, зато о русалках он больше ни разу не слыхивал.
Хотя нет, вру. Дошёл как-то до деревни, где Евстигней с семьёй обосновались, слух, будто где-то в тысяче вёрст к западу барин какой-то русалку так умудрился разозлить, что она по весне разливом все его владения затопила вместе с усадьбой. А правда то или нет ― кто ж знает-то? С тех пор уж сколько лет минуло. Сейчас-то и в лесу люди безнаказанно бесчинства творят, и на реках плотины ставят, и русалки теперь все, как на подбор ― девицы-красавицы с рыбьими хвостами. А тогда… Тогда всё по-другому было.
А по осени у скорняка-то и правда сын народился. Здоровый мальчишка, крепкий. Только это уже неинтересно, потому что дальше, как и в любой доброй сказке, все жили долго и счастливо.
источник канал - В гостях у ведьмы
#авторскиерассказы
Следующая публикация
Комментарии 20