Чёрный мороз.

Глава 1 (мистика)
Автор Сноудэн.
#Сноудэн
Чёрная ночь за окном.
Чёрное беззвёздное небо в оконном проёме.
Чернота коридора.
Звук тяжёлых шагов.
Всё ближе и ближе. Грузный кто-то идёт, большой. Больше мамы, больше папы, может, даже больше ёлки, под которой спрятался Ваня.
Ваня сжался в комок под колючими еловыми лапами, дыхание затаил. За толстым стволом – ведь не видно?
Всё ближе шаги. И хочется Ване выглянуть, да нельзя, вот совсем нельзя - не дурак он, как-никак в первый класс ходит. Знает же, что увидит его тогда Чёрный Мороз – и быть беде. Какой - и подумать жутко.
Светит в гостиной люстра под потолком. Странно, всегда ярко и ровно светила, а сейчас замигала - быстро, обрывисто, точно испуганно – словно даже ей страшно сделалось.
Страшно и Ване - губу себе до крови закусил. Совсем чуть-чуть, почти не дыша, выглядывает он из-за края жёсткого колючего ствола - и видит тень, огромную, чёрную, на весь пол растянувшуюся. На этой тени - что-то вроде шубы, бесформенное, длинное, а сбоку, в руке, наверное, мешок. Большой мешок, ребёнок в таком точно поместится.
Боится Ваня лишний вздох издать, но не слышит дыхания и от страшного гостя. Оно и понятно - не дышит Чёрный Мороз, да и зачем ему, мёртвому, дышать, когда приходит он из-под земли лишь раз в году.
Сейчас вот - за ним пришёл.
- Вааа-ааа-ня... - цепенеет мальчик, когда в тишине звучит его имя. Голос странный, тихий и сдавленный, будто землёй рот у Чёрного Мороза забит.
Хотя оно, и понятно, раз из-под земли.
Шаги – уже совсем близко, и хоть больно себя за руку со всех сил щипать, а проснуться не получается.
Проблемы со сном начались у Вани после того вечера, когда догнал его у самого лифта нехороший дядя. Ваня и рад был забыть его лицо - будто из камня какого вырезанное, со шрамом уродливым на всю щёку, да оно не раз приходило в кошмарах, а с ним – крик, боль в локтях, холод пола и обмоченные штаны.
- Эй, пацан, слышь? - окликнул его тогда дядя. - Глянь, не ты обронил?
Ваня обернулся было - и в миг большая ладонь зажала рот, а шею гадко сдавило воротником рубашки - та натянулась, схваченная второй, грубой и сильной рукой.
- Не трепыхайся, щенок, - прохрипело над ухом, обдало кислой вонью. - Дёрнешься ещё - башку, сука, оторву.
Что было потом, Ваня помнил очень смутно - наверное, к счастью. Помнил лестницу, всегда такую знакомую, и ступеньки вверх, вверх и вверх.
Он никогда не поднимался выше своего второго этажа; прямоугольники дверей закружились вокруг, как в странном хороводе - немые, равнодушные. Он не мог больше видеть нехорошего дядю и его лицо, он не мог сопротивляться, хотя папа когда-то давно учил - но, скорее, шутя, не всерьёз. Он словно окаменел, как герои сказок, которые читала ему ещё бабушка, пока не переехала зачем-то к Господу.
Помнил Ваня и чердак, на котором пахло плесенью, и было холоднее, чем на вечерней майской улице. Помнил и боль от того, как швырнул его нехороший дядя на жёсткий дощатый пол.
- На меня не смотри, паскудёныш, - голос его как-то странно, сбился, задрожал и от этого непонятного Ване стало вдруг очень-очень холодно. - Не смотри, понял, сука? Обернёшься - убью. Башку сверну.
Ваня успел ещё подумать, что не очень-то он и хотел бы увидеть снова над собой это некрасивое лицо со шрамом через всю щёку, но тут нехороший дядя вдруг навалился
сверху и сдавил ему шею, и грязно-жёлтый пол вдруг сам по себе поплыл куда-то вниз и влево, а перед глазами замерцали круги - и вдруг со всех сторон обрушилась темнота.
Потом была боль. В голове и во всём теле. Ваня долго пытался встать, но мешали сильная слабость, трясущиеся ноги и спущенные почему-то брюки, и, когда он понял, что они спущены, боль вдруг навалилась с новой силой.
Потом раздался крик дяди Славы. Дядя Слава был хорошим, он жил по соседству с ваниной семьёй, и они часто ездили с папой на рыбалку и смотрели футбол. Почему дядя Слава оказался на чердаке, Ваня не понял и в первый момент испугался, решив, что его тоже притащил сюда тот, нехороший дядя, но когда дядя Слава подхватил его на руки и быстро понёс вниз, Ваня даже обрадовался сквозь слабость и боль, решив, что его наконец-то вернут домой.
Потом были мамины руки, всегда такие тёплые и ласковые, и мамины слёзы, которые некрасиво текли у неё по щекам. Папа откуда-то прибежал, бледный и с трясущимися губами - а вместе с ним явились незнакомые дядя и тётя, с носилками. Ваня понял, что его сейчас повезут в больницу - туда, где болючие уколы и лежат, когда сильно-сильно саднит горло, но тут ему снова стало плохо, и дорогу до больницы, да и, что с ним делали там, он уже не запомнил.
Потом Ваня привык просыпаться от холода и боли на полу. Привык просить маму не выключать свет. Мама почему-то всегда плакала, но всегда соглашалась. Привык Ваня и к страху темноты - хотя до этого не считал себя трусом, и даже в туалет среди ночи ходил сам. Ведь из мрака перед ним появлялось лицо, то самое, со шрамом. Ваня слышал хриплый шёпот, словно наяву чувствовал жёсткие пальцы на своей шее и сам потом плакал, прижав лицо к маминым коленям.
Нехорошего дядю так и не нашли, это Ваня случайно подслушал, когда папа говорил с мамой на кухне, в один из вечеров. Ещё до того, в больнице, к Ване приходила тётя, полная, с ярко-рыжими завитушками и в тёмно-синем мундире. Это была тётя-милиционер. Она говорила с Ваней ласково, но глаза смотрели с какой-то неприятной жалостью, а мама сжимала папу за руку, и слова не шли, пусть Ваня и сразу понял, что тётя-милиционер от него хочет. А, может, потому и не шли: плохо становилось всякий раз, когда начинал вспоминать.
Дома к Ване приходила ещё одна тётя, тоже из милиции, помоложе, может, даже моложе мамы - и волосы у неё были длинные, ниже плеч, и золотистые. Ване было приятно на неё смотреть и слушать её ласковый голос, но неприятно было вспоминать о нехорошем дяде. Только и смог он, что про шрам во всю щёку сказать, и про то, что дядя был большой и в чёрном. Даже одежду - и ту не запомнил толком.
Потом наступило лето. Оно было скучным, пасмурным и дождливым. Ване лето не понравилось - прошлым они много гуляли, даже ездили к морю, да и с ребятами во дворе он бегал в играх частенько, то в войнушку играли, то мяч гоняли.
Теперь же Ваня всё больше сидел дома, смотрел мультики и читал любимые книжки про супергероев, да ездил в больницу на процедуры. Процедуры были неприятными, хотя доктора всё время смотрели на него как-то жалостно и говорить старались слишком по-доброму. Это Ваня различал хорошо: так мама в детстве говорила, когда вместо цирка к зубному приводила.
Во дворе было тоже всё чаще пусто. Солнечных дней летом выдалось очень мало, но неужели ребята по домам все попрятались? За все три месяца - а это девяносто два дня, сам посчитал! - Ваня лишь пару раз видел на улице Жору и Мишку, но они почему-то на него старательно не смотрели, и от этого он так и не решился окликнуть их.
В августе, когда у мамы разболелась голова - она сказала непонятное слово "мигрень" - Ваня, тайком от неё, выглянул на лестничную клетку и встретил Маринку с тётей Верой. Раньше Маринка ему нравилась, прошлым летом они даже чмокнули друг в
друга в губы как-то вечером - она сказала, что так делают взрослые, и это было странно и мокро, но Ваня остался доволен. Теперь же Маринка глянула на него большими глазами да метнулась по лестнице вниз. Тётя Вера остановилась на миг, посмотрела - глаза у неё тоже сделались большими и блестящими - покачала головой и сказала лишь:
- Ванечка, быстро домой – и дверь запри хорошо.
И тут же стала спускаться, торопливо так, словно не хотела рядом с ним находиться.
В школе Ване не нравилось. Не нравилась ему ни учительница, полная и пожилая, вся какая-то приторная, ни одноклассники, шумные и крикливые. Чаще всего Ваня сидел за своей первой партой один, садиться с ним рядом никто не хотел.
В школу его регулярно привозил и забирал папа, многие из ребят же спокойно приходили и уходили сами. Ваня часто слышал смешки и шепотки за спиной, иногда ему могли подставить подножку на перемене или нарочно сшибить с парты тетрадку или пенал - но, всё же, чаще его просто не замечали, избегали.
Ване было от этого плохо и грустно, он спрашивал маму, почему с ним все так, но та лишь обнимала его и глаза её блестели совсем как тогда у тёти Веры, только сильнее. Ваня и сам ощущал, как словно какая-то невидимая стена отделяет его от всех - от ребят со двора, от Маринки, даже от мамы с папой. И где-то глубоко внутри себя понимал: это от того, что с ним сделал нехороший дядя.
Что он с ним сделал, Ваня и сам не мог объяснить. Когда он спросил об этом у мамы, мама расплакалась. Когда он спросил об этом у папы, папа вдруг ударил по стене кулаком. А больше Ваня ни у кого и не спрашивал, мешало что-то. Но понимал: что-то очень плохое тогда, на чердаке, случилось. Недаром долго ещё тело болело, и ходить с трудом мог.
И лишь изредка, ночами чаще всего, накатывало на Ваню тоскливое, горькое. Почему с ним такое случилось? Он-то в чём был виноват? Неужели в том, что домой шёл?
А потом ночь, как всегда, приносила с собой дурной сон, лицо с изуродованной щекой, свистящий хрип грубого голоса и боль, и пробуждение на полу.
С конца осени Ваню стали охранять вороны.
Осень оказалась под стать лету, только погода стала холоднее, небо - мрачнее, а дожди - чаще. Ветер срывал с деревьев и гонял листву, многоэтажки вокруг казались особенно одинокими, хотя натыканы были повсюду, часто и густо.
Однажды утром Ваня увидел на подоконнике трёх ворон - или воронов, он совсем их не различал. Птицы сидели на мокром после ночного дождя карнизе и смотрели на него, как будто ждали. Они не каркали, не отряхивали перья, даже не пытались стучать клювами в стекло, просто сидели и молча смотрели, и от этого Ване стало не по себе.
Потом вороны улетели, и день снова пошёл своей чередой - дорога в школу, серый асфальт и грязные лужи. Тычки в коридоре, равнодушие учительницы, которая, похоже, тоже перестала замечать его, одинокого, на первой парте... Вот только на середине третьего урока на подоконник снова села большая чёрная птица.
Ваня не заметил её сначала, но вдруг поднял голову от очередной строчки в диктанте про осенний лес, почувствовав пристальный взгляд. И снова ворона сидела недвижимо, а потом также быстро улетела, как и те две птицы, утром. Ваня сдал диктант без одного предложения, надеясь, что учительница не заметит.
По дороге домой, пока папа рулил и разговаривал с каким-то Петровичем, Ваня по привычке смотрел в окно - и теперь замечал, как много в городе ворон. Или воронов. Чёрные птицы с мощными клювами парили в свинцовом небе, сидели на деревьях и рекламных щитах. Ване казалось, что все они провожают взглядами их машину, все они следят за ним.
Это было странно, странно и непонятно. Но страшно почему-то не было. Разве что - любопытно.
С того дня Ваня стал их везде замечать, чёрных птиц. Привык видеть их на подоконнике по утрам, по дороге в школу. Даже интересно стало - залез в положенный час в интернет; по описанию сообразил - не ворона, ворон.
Что охраняют его во́роны – это Ваня понял, когда они от Армена его защитили.
Армен учился уже в пятом классе и мог дать "в лобешник" кому-нибудь из ребят помладше. Ваня сам видел: часто бил до крови, однажды одного мальчика носилках уносили, а он лежал, закрыв глаза, рука ещё безвольно свисала, в такт шагов дядей-докторов моталась. Но его за это не наказывали: был Армен сыном какого-то "большого человека". Видел этого человека Ваня после школы один раз - ничего большого в нём не было, маленький, с пузом, с залысинами. Вот на машине громадной ездил, это да. Папа однажды даже с завистью посмотрел, вздохнул почему-то.
Самого Ваню Армен, как будто, не замечал поначалу. Потом один раз на большой перемене подножку подставил. В другой раз в спину толкнул. Ваня об этом в школе молчал, стыдно как-то стало жаловаться, а папе сказал. Папа снова сжал кулаки, пообещал научить заступаться за себя всерьёз.
Потом пришли выходные, и Ваня опять весь день дома сидел, смотрел на дождь да воронов за окном. В понедельник, после уроков, Армен его во дворе школьном с приятелями перехватил.
- Ну чё, петух? - улыбнулся неприятно, сплюнул. - Чё не кукарекаешь?
Армен Вани выше на голову, что с ним сделаешь? Попятился было, а Гога с Антоном, дружки, пихнули, и упал Ваня прямо в холодную лужу.
- Мне про тебя всё рассказали, петушок, - улыбка у Армена очень Ване не нравилась, но и встать не мог, Гога с Антоном опять в лужу повалили. - Опустили тебя, значит? Опущенный в школе учится, да?
Ваня не понимал, что от него хочет старшеклассник, и куда его самого "опустили". Но Армен не объяснял ничего, только ногой толкнул в бок; стало не только мокро, но и больно.
- Ты, чухан, щас мне все бабки, что у тебя есть отдашь, - негромко цедил Армен. - Телефона у тебя не видел, а бабки отдашь. И потом будешь мне должен, понял? - он снова пнул Ваню, и это было ещё больнее. - Давай, бля! А скажешь родакам - в очке утоплю нахер!
Обида вместе с болью пришла, защипала глаза. За что с ним так Армен? Что он, Ваня, ему сделал? И где же папа, почему не едет?
Невдалеке торопливо проходили другие дети, даже, кажется, учитель промелькнул... Никто не остановился, не помог.
- Чё молчишь, чепушила? - выплюнул незнакомое, гадкое слово Армен. Шагнул было вперёд, руку для чего-то сунув в карман – но вдруг на него откуда-то сверху обрушилась чёрная птица.
Тогда и случилось то, о чём вся школа недели две говорила.
Чёрные вороны - спутники Чёрного Мороза.
Они всегда с ним прилетают под новый год.
Только Чёрный Мороз - он совсем не добрый дедушка, он приходит к детям, которые плохо себя вели. Или которым жизнь не мила. Или которых никто не любит. Приходит - и забирает с собой.
А что с ними происходит - никто не знает. Может, ест он их. Может, в своём неживом мире жить оставляет. Но если заметил чёрных воронов, если видишь их часто - это от Чёрного Мороза гости.
Это за тобой прилетели.
Всё это Ване Стасик и Катя рассказали, когда с ним общаться начали.