Мальчики на подоконниках

Мартовский лед не спешил таять. С крыш капало, и на всякий случай у стен домов снова поставили ограждения. Солнце, которого так не хватало зимой, еще не грело, но уже само его присутствие посреди нежно-голубого небесного полотна радовало людей. И открывало в них второе дыхание.
Шестилетний Егорка вылез из кровати и впервые за прошедшие четыре месяца подставил к окну стул, взобравшись на него, посмотрел на улицу. И сам не обратил внимания, как его рот растянулся в улыбке. С высоты пятого этажа ему открывался буквально завораживающий вид на маленький кусочек большого мира снаружи. А мир — это и небо, и солнышко, конкретно которого отсюда, правда, видно не было — да не беда! Внизу виднелась дорожка - вся белая и заледеневшая, с черными пятнами мокрого асфальта. Отряхнувшиеся, зеленые елки по обочине.
Только зачем-то этот второй корпус... Глупое здание загородило Егору добрую половину остального мира — больничного сада. Оно стояло совсем близко, между ними не было и десяти метров, а на уровне потускневших от неволи глаз ребенка тянулись лишь ряды закрытых белых окон.
Он помнил себя снаружи в последний раз только в тот день, когда мама с бабушкой забрали его из садика раньше положенного и отвезли в этот диспансер. Всего-то из-за кашля. Один раз Егорка проснулся и увидел, что вся подушка у него в каких-то коричнево-красных пятнах.
С тех пор и бабушка, и мама начали очень странно себя вести — даже в Новый год: шушукались за спиной, мама при каждой его жалобе на самочувствие рвалась позвонить их участковому доктору, бабушка взяла привычку каждую неделю водить его в поликлинику. Однажды им там дали направление на исследование в центральной детской больнице. А потом мальчик оказался на белой кровати в крохотной комнатке, в окружении строгих взрослых в белых халатах и масках. Совсем один. Ему запретили выходить за пределы палаты и общаться с другими детьми.
Егорке показалось, что часы пробежали совсем незаметно. Солнце (которого так и не было видно!) осветило соседнее здание. Стекла в окнах ярко загорелись белым огнем. А позади него небо заметно потемнело — это надвигалась ночь.
В палату к Егорке зашла медсестра. Спросила, как он себя чувствует. Больше ни слова не сказала. Сунула мальчику в рот положенные таблетки, а в руку - стакан с водой. Ушла.
Стало совсем темно. В корпусе напротив зажгли свет. На некоторых окнах так и не задернули занавески, и у Егорки появился новый интерес, что же делают больные — такие же, как он, в это время в своих палатах. Только жаль, что ему почти не было видно ничего в тех окнах, которые располагались этажом ниже или выше его уровня. Зато было целых три окна напротив.
В самом крайнем он увидел двух девочек-двойняшек и, наверное, их маму. Она сидела с одной из своих дочек — длинноволосой, кудрявой, круглощекой — на коленях; вторая же выглядела так, будто ее засунули головой в кучу серой пыли, такой, которая обычно появляется на мебели, если ту много времени не протирать. Еще у второй двойняшки были коротко остриженные, как у пацаненка, и слегка вьющиеся на концах волосы, большие глаза. Она сидела на высокой кровати и чему-то смеялась вместе с сестрой. Егорка так и не понял, как сумел догадаться, что эти девочки — двойняшки. У них были похожие рты, и смеялись они одинаково, больше общего он у них не нашел.
Второе окно — прямо напротив — принадлежало мальчику, примерно его же, Егоркиного, возраста. С гладкой, как у младенца, и крохотной, как у птички, головой. Он сидел, завернувшись в одеяло, и читал какую-то книжку с яркой цветной обложкой. Или просто рассматривал картинки? Егорка знал все буквы, но читать их в словах у него не очень получалось, да и книжки его не очень-то интересовали, если в них не было много картинок. Хотя тот мальчик, видимо, тоже так считал. Читая, он сильно хмурился и морщил лоб, будто бы его насильно заставляли делать то, что ему вовсе не по душе. Больше никого в палате с ним было — так для чего он страдает?!
К сожалению, пока Егорка размышлял, что ж там такое происходит с лысым мальчиком и его книжкой, к третьему окну подошла женщина-врач и задернула занавеску, из-за чего он так и не успел рассмотреть тамошних обитателей тоже. Мама двойняшек из крайнего засобиралась уходить: поставила здоровенькую дочь на пол и крепко обняла вторую - с короткой стрижкой, потом прижалась губами к ее щеке так сильно, словно не хотя ее больше никогда не отпускать. А когда она, наконец это сделала, то отвернулась. Сестры дали друг дружке «пять».
У Егора было две главные мечты: первая — выздороветь и поехать в свою квартиру, где он жил со своими мамой и бабушкой, а вторая мечта была несбыточной — он хотел брата. Или уж сестру по крайней мере, если с братом не получится. Друзья у него были в садике и во дворе, но дома он всегда чувствовал себя покинутым, ненужным. Мама целыми днями работала, бабушка готовила и спала перед телевизором. Бывало, она с ним играла в его игрушки, но Егор просто не мог не раздражаться, ибо она не умела ни правильно расставлять солдатиков, ни уж тем более вести напряженные военные действия, а все потому, что хоть и родная бабушка, но женщина!
Папа мальчика был в какой-то серьезной командировке, в другом городе. Егорка плохо его помнил. Но знал, что без папы брата (или сестру) ему не видать, как своих ушей.
Настал час ложиться спать. Та же медсестра опять пришла, включила лампу и согнала Егора со стула. Но только сейчас мальчик увидел, что на его тумбочке стоит поднос с давно остывшим ужином. Он так увлекся погляделками в окно, что даже и не заметил, как его привезли. Живот тут же обижено заурчал.
- Ты не поел, Егор? - раздраженно воскликнула медсестра. - К тебе, что, надо подойти и носом тебя в этот рис ткнуть!? А потом мы родителям жалуемся, что нас «не вкусно кормят!», ты же сам ни фига не лопаешь.
Тот опустил голову, а его локти сами по себе прижались к бокам.
- Инна Ростиславовна, простите, я не видел, я только...
- Забыл? - Обведенные жирной тушью глаза Инны Ростиславовны прожигали Егорку насквозь. - А в окно целыми днями пялиться ты горазд! Ну иди и ложись голодным. Не мои проблемы.
И медсестра унесла с собой поднос. Закрывшаяся за ней дверь и удаляющийся звук ее каблуков в коридоре уносили с собой ржавые цепи, сковывающие мальчика. Он громко выдохнул в немое пространство. Только злобная тирада Инны Ростиславовны все еще била в барабан его сердца. По щекам градом катились слезы. Егор лег пластом на кровать, уткнулся краснеющим лицом в подушку и глухо завыл. Через пятнадцать минут наволочка была уже полностью мокрая. Мальчик крепко спал.
Ему приснился кошмар, что Инна Ростиславовна пришла в его палату с целой тележкой обедов и заставляла его все это съесть. При этом медсестра корчила какие-то ужасающие рожи и что-то кричала ему в ухо, поэтому Егорка, поняв, что не сможет больше этого, вырвался от нее и перепрыгнул из своего окна в окно лысого мальчика напротив. Что было дальше, он не запомнил.
Утром следующего дня, после завтрака, к Егору, как обычно, пришла бабушка — мама в это время работала, но зато проводила с сыном почти все субботу и воскресенье. Бабушка играла с внуком в «съедобное-несъедобное», а потом в детское лото.
- Бабусь, - протянул Егор, похлопывая картонной карточкой от лото по покрывалу. - А ты научишь меня читать?
Бабушка, пожалуй, была очень приятно удивлена, и Егорка сказал:
- Просто мне по вечерам тут заняться нечем. А играть сам с собой я не могу.
- Может, попросить твою медсестру - Инну Ростиславовну - иногда играть с тобой?
- Нет! Не надо, бабусь, - испугался Егорка. - Просто научи меня читать. Хотя я не уверен, что мне это понравится.
- Конечно, понравится, - убедительно заявила внуку бабушка. - Дома тебе было не интересно, но пока ты здесь, то, возможно, посмотришь это немного другой стороны. Чтение — отличный способ скрасить время. Завтра я тебе принесу пару книжечек, а ты выберешь, какую будешь читать первой, идет?
- Идет.
Вечером Егорка решил, что ни в коем случае не пропустит ужин. Тем более, что сегодня был четверг, а значит, что на ужин будет гречка с молоком. Ее мальчик очень любил. Он просто возьмет ее и будет кушать на подоконнике. И будет смотреть за лысеньким в окошке напротив.
Дождавшись нянечку, катившую по палатам тележку с едой, Егор забрал свою тарелку и ложку, аккуратно, чтобы не расплескать на поднос ни капли долгожданного лакомства, взгромоздил его на подоконник. Выключил свет. Встал коленями на заранее придвинутый стул. Только б мальчик из соседнего корпуса не задернул шторы!
Слава Богу, не задернул! Лысенький не читал. Он просто лежал, отвернувшись от двери, лицом к окну, широко раскрыв глаза, которые, того и гляди, вылетели бы из орбит. «Какие все же у них высокие кроватки!» - чего-то вдруг подумалось Егору. Он зачерпнул ложкой желтоватое сладкое молоко и немного покатал его из одной щеки в другую. Няяма! Мальчик напротив не двигался.
- Он же меня так не видит! - неожиданно громко воскликнул Егорка. - Надо включить свет!
Однако теперь не было видно Егорке. Только отражение его самого и его палаты, как в зеркале. Он с досадой ударил кулачком себя по бедру. Убрал поднос — заметно полегчавший после еды — на тумбочку, а потом в пару прыжков преодолел расстояние до окна, взлетел на стул и оттуда влез на самый подоконник, прижавшись носом к холодному стеклу, поставив «домиком» ладошки над глазами. Так-то лучше.
Лысенький мальчик не тронулся с места. Лишь глаза на секунду прикрыл и снова распахнул. Егорка вскинул руки и отчаянно замахал.
- Ну, посмотри сюда! Я здесь!
Он же должен увидеть хоть какой-то силуэт оттуда! Егор снова приник к стеклу. Мальчика напротив не было.
- Куда он делся?! - мелькнула мысль у Егорки.
Но недоумение расселось быстро. Он нашелся - подтягивал к своему подоконнику стул с другого , невидного Егору, угла палаты. С каким же трудом он его тащил! Егору показалось, что стул не может быть таким тяжелым, а мальчик выглядел-таки очень тощеньким и слабеньким.
Подобно Егору он влез на подоконник и помахал ему в ответ. Вяленько, но теперь Егор точно знал — контакт налажен!
Мальчик на той стороне ткнул себя в грудь пальцем и, выставив вбок левую руку, оттопырил сначала всю пятерню, потом сжал в кулачок и снова оттопырил большой и указательный пальцы. Ему семь лет! Егор удивился, а не врет ли? По нему не скажешь, что он уже школьник...
- А мне... - зачем-то сказал он и показал свою пятерню и еще один палец — шесть.
Мальчик схватил что-то плоское со своей тумбочки и прижал вплотную к окну. Егор развел руками и замотал головой: «Не вижу!». Тогда тот влез на свою кровать, на свет, и вытянул вперед свою книжку. На яркой обложке были изображены два паренька, стоящие спина к спине. Но различить название Егор все равно не смог. Зато в свою очередь он похвастался перед новым знакомым многочисленными паззлами и настольными играми.
Жалко, что так рано пришла Инна Ростиславовна. Задернула занавеску, убрала стул обратно в угол и велела Егору немедленно ложиться. Хорошо еще, что она не застукала его на подоконнике — устроила бы воспитательную работу или вообще к кровати привязала — не поленилась бы. Егорка очень надеялся, что мальчик из окна напротив поймет, что это не его вина, что он даже не успел с ним попрощаться перед сном. Зато засыпал Егорка в тот вечер с улыбкой, зная, что совсем рядом — буквально в соседнем здании — так же лежит и думает о нем лысенький и такой же, до недавнего времени одинокий, его новый друг.
- … и не х-о-т-е... не хотееел... раас-ста-вать... вать-ся...ся со с-н-о-м. Уф! - Бабушка захлопнула «Шляпу волшебника». - Может, на сегодня хватит? Ты устал, Егорчик.
- Нет-нет, бабусь, - мальчик выхватил у нее из рук книжку и снова раскрыл ее на первой странице. - Давай дальше! Сказка ведь только началась! Мне интересно, что будет дальше с Муми-троллем.
- Ну, хорошо, только теперь будешь читать ты сам.
«Не, на самом деле я не люблю читать. Но раз Птенчику нравится, то, наверное, это не так уж ужасно», - сказал Егор сам себе. Он окрестил лысенького мальчика напротив Птенчиком за его маленькую бритую головку и за огромные совиные глаза.
- А как сегодняшние процедуры? - спросила бабушка внезапно.
- А что? Все как обычно. Только мне еще Инна Ростиславовна сегодня после обеда принесет таблеточки.
- Просто я, когда к тебе шла, встретила твоего доктора в коридоре, и он мне сказал, что ты заметно идешь на поправку. Выздоравливаешь ты, малыш. Еще месяца полтора-два, и ты сможешь поехать домой.
- Я что, совсем-совсем выздоровею?! Вот здорово...! А когда? Через месяца полтора-два, точно? А это сколько дней?!
- Возможно, пока ты еще не совсем выздоровеешь, дома тебе придется еще принимать таблеточки и витаминки, но в больнице жить уже будет не обязательно.
- А я смогу наконец-то пойти в садик?
- Ой, Егорушка, в садик ты уже не сможешь ходить, нельзя пока еще будет. А тут и лето начнется - не успеешь. Тебе же уже в августе будет семь. Осенью ты уже пойдешь в школу, как взрослый мальчик, в первый класс. Поэтому, давай, сам читай мне дальше про этих троллей, мне интересно...
Палец в грудь - «я», кулак с поднятым большим пальцем - «в порядке». Так Егорка рассказывал Птенчику о сегодняшнем дне, сидя на подоконнике. Взяв, лежащую рядом с ним «Шляпу волшебника», он поднял ее повыше над головой, - «смотри, что я читаю!». А Птенчик сказал Егорке: «Мне сегодня давали ужасное лекарство. Меня вырвало даже.».
Мальчики буквально за какие-то два дня составили собственный язык жестов, чтобы общаться из окна в окно. Как один второго понимал, так и не ясно, но если что, каждый мог додумать по-своему. Так, например, Егорка узнал, что его друг лежит тут уже почти вдвое больше его, но до сих пор так и не поправился. Однако, как и у него, у Птенчика не было ни братьев, ни сестер.
Птенчик стал главной тайной Егорки. Хоть он и был лучшим, что могло произойти с ним в этом дурацком диспансере, он решил, что ни в коем разе не расскажет о нем ни доктору, ни маме, ни даже бабушке. А уж Инне Ростиславовной и подавно. Ведь тогда придется признаться, что он нарушил очень важный запрет — залезал на подоконник.
Он должен был ходить в школу, а вместо этого заболел. Узнав о его болезни, мама проплакала себе все глаза, а папа стал молчаливым и насупленным, начал курить. Они отдали сына на лечение. Часто навещали его в диспансере, играли с ним, смеялись, но Птенчик видел по их застывшим глазам, что своими мыслями родители ушли глубоко в себя.
Проводя сутки в одиночной палате, он решил, что будет учиться сам: читать книжки, которые ему папа приносил в больших количествах, писать в прописях. Ведь рано или поздно он пойдет в школу и будет там уже старше своих одноклассников, значит, не должен будет там отставать.
До появления Егорки у Птенчика был один самый лучший друг. Они все детство играли вместе в одном дворе. Выросли, так сказать, в одной песочнице. Однако, когда Птенчик заболел, этот друг куда-то испарился, и они не виделись уже больше года.
«... мне он больше не нравится! Я его так ждал — сидел вот так же, на подоконнике, и ждал, когда он придет. Когда я выйду отсюда и встречу его, то обязательно скажу, что он мне больше не друг.» - закончил Птенчик свой грустный рассказ. Он совсем вымотался, активно жестикулируя, и в бессилии уронил руки. Егоркина голова тоже гудела — уж очень это не просто - общаться без слов... Но ему было очень жаль Птенчика. Ведь он сам чувствовал то же самое. Иногда. К нему никто не приходил, кроме бабушки и мамы. Оправданием всегда было то, что он вспоминал, что у него заразная болезнь, поэтому к нему никого нельзя пускать, кроме родных. И все-таки... ни один его товарищ из группы в садике не удосужился передать ему весточку — рисунок или даже какую-нибудь милипизерную игрушку из «киндер-сюрприза».
В первый месяц ему нравилось представлять, что его просто заваливают подарками: из садика, соседские ребята, папа... что на деле все перехватывает эта противная медсестра Инна Ростиславовна и прячет у себя в сестринской, в комоде. Может, даже сама в свободное время сидит там и, злобно посмеиваясь, играет с его игрушками.