Предыдущая публикация
В ожидании трамвая
Когда трамвай остановился на Плутоне, колеса гулко лязгнули, и их лязг эхом раздался в холодной тишине, отразившись от далёких скал на горизонте.
Я уставился в окно, пытаясь разглядеть того, кто ждал меня в темноте на платформе. Меня же ждут на платформе? Ведь очень нужно, чтобы человека хоть кто-то ждал на платформе. Да что там — человека, каждое разумное существо этой галактики заслуживает того, чтобы кто-нибудь где-нибудь обязательно ждал его.
Итак, я пытался хоть что-то разглядеть в темноте снаружи. Безрезультатно. Из окна на меня смотрело только собственное невыспавшееся и усталое отражение. Оно выглядело крайне озадаченным. Мне захотелось приободрить угрюмого чудака, который невесть что забыл на этой тёмной, холодной, никому не нужной планете на отшибе нашей системы.
— Ну, что, вперёд на встречу друзьям и приключениям? — я улыбнулся так ободряюще, как только смог.
Чудак широко улыбнулся в ответ, всем своим видом показывая, что от встречи с друзьями и приключениями он, разумеется, не откажется. Весьма сговорчивый чудак. Я накинул пальто, подхватил чемоданчик и вышел на платформу.
Поезда Большой Железнодорожной магистрали не делают остановки на Плутоне. Мало кому надо на Плутон. А те, кому всё-таки понадобилось на Плутон, должны доехать сначала до пояса астероидов, там пересесть на трамвай, и трамваем уже добираться до места. А потому я не удивился, что мои немногочисленные попутчики сошли значительно раньше, и последний десяток остановок я проехал один.
Но почему на платформе меня никто не ждал? Где фенёк?
Фенька не было. Это просто не укладывалось у меня в голове. Почему он не пришёл? Почему оставил меня мёрзнуть одного на платформе? Я попытался поставить себя на его место.
Определённо, если бы ко мне приехали погостить друзья, я бы их встретил. Во-первых, это нетрудно. А во-вторых, только так можно быть уверенным в том, что мои друзья в поисках нужного дома не постучаться в первую попавшуюся дверь, не обнаружат там какого-нибудь крокодила и не остануться жить у него. И вообще, встречать друзей на платформе — просто здорово. Уверен, ни одно разумное существо в здравом уме не откажется от возможности встретить друзей на платформе.
Но на платформе меня никто не ждал. Как мы уже выяснили, у фенька были очевидные и крайне веские основания встретить меня, а следовательно, тут напрашивался только один вывод — что-то пошло не так. Случилось что-то непредвиденное. Настолько непредвиденное, что ставило под угрозу всю мою поездку на Плутон.
Позади меня зазвенел трамвайный звонок — предупредительный сигнал, означавший, что двери скоро закроются, и трамвай поедет назад к центру системы. Я кинул последний взгляд на эту недружелюбную планету. Пока я стоял на платформе, мои глаза успели немного привыкнуть к темноте, но различить что-то кроме звёзд мне всё равно не удавалось. Я запрокинул голову. Так и знал: Млечный Путь было видно почти так же хорошо, как из окна поезда, казалось, протянешь руку, и можно будет потрогать его белёсое облако. Над горизонтом висел холодный Нептун.
Удивительно. Половину того времени, что я трясся в трамвае, кажется, заняла дорога от Нептуна до Плутона. Я был уверен, что Нептун, как и другие планеты системы, уже давно превратился в ещё одну маленькую звёздочку на горизонте или вовсе исчез в тёмном небе.
— Молодец, что не исчез, — сказал я ему, — без тебя тут было бы совсем темно.
Нептун ничего мне не ответил.
Я хотел было уже развернуться и войти назад в вагон трамвая, но тут моё внимание привлёк золотистый огонёк вдалеке. Я моргнул и пригляделся ещё раз. Так и есть. Тёплый, ровный свет, какой мог гореть только в окне чьего-то дома. Дома, где ждали меня. Ну конечно, там ждали меня! Всё становилось на свои места: очевидно, фенёк не сумел прийти по какой-то важной причине, но он знал, что я увижу его окна с платформы, и сам найду дорогу.
Я облегчённо вздохнул. Обидно было бы проехать через всю Солнечную систему только для того, чтобы выйти из трамвая, полюбоваться видами, и тут же поехать назад.
Колёса трамвая снова лязгнули за спиной, двери со скрипом закрылись и, постепенно набирая скорость, трамвай умчался туда, откуда приехал — к поясу астероидов. Я остался один — только горы, камни, снег, и звёзды. И едва различимый огонёк в окне далёкого дома.
Наручные часы с восемнадцатью делениями — именно такие были в ходу в поездах Магистрали — показывали девять вечера. Я огляделся в поисках часов, но их на остановке не оказалось. Хотите сказать, они тут никому не нужны? Не верю. Потому что как без часов прикажете читать расписание? Расписания тоже не оказалось. Да что же это за планета такая!
Я махнул рукой — время и расписание трамваев вполне можно спросить у фенька. И ещё раз посмотрел туда, где в темноте горел огонёк. До дома было не больше километра. Что же, я не против пройтись.
Я подхватил чемоданчик и пошёл на огонёк.
Поначалу я шёл бодро, но не очень быстро. Потом начал замерзать, и ускорил шаг, а затем и вовсе побежал бегом. И понял, что здорово промахнулся, оценивая расстояние — похоже, что от станции до дома было по меньшей мере километров пять. Я начал серьёзно опасаться, что замёрзну раньше, чем доберусь до места. Теоретически можно было открыть чемоданчик и достать свитер. Но для этого надо, во-первых, остановиться и постоять какое-то время неподвижно — одна эта мысль приводила меня в ужас — а во-вторых, чтобы надеть свитер, мне понадобится снять пальто, а это уже представлялось мне самоубийством.
Дом оказался довольно большим — два этажа с чердаком. Свет горел только в том окне, которое смотрело в сторону трамвайной остановки. Прямо у входа стояли покрытые инеем ржавые качели. Никакого забора, никаких знаков, запрещающих или наоборот — приглашающих. Я постучал в дверь.
— Входите, — после долгих раздумий отозвались изнутри.
Я так и встал на ступеньках с открытым ртом — голос принадлежал не феньку. Я начал лихорадочно соображать, что бы это могло значить и как мне следовало к этому относиться, но увы — мысли в голове будто замёрзли и наотрез отказывались думаться. Поэтому я собрал остатки самообладания и толкнул дверь.
За дверью оказалась маленькая ярко освещённая прихожая, отделенная от остального дома тоненькой занавеской. Тут было тепло. Даже жарко. Замёрзшие руки и ноги будто закололо иголочками, тело сразу потяжелело. С трудом справившись с желанием уснуть тут же, на месте, я приподнял занавеску и вошёл в большую гостиную, занимавшую, судя по размеру, почти весь первый этаж.
Посреди гостиной стояла небольшая печка-буржуйка с открытой заслонкой. Напротив печки в кресле-качалке сидела пожилая волчица, завёрнулая сразу в несколько шерстяных одеял. Она глядела на меня во все глаза, лапы в старых потрёпаных рукавицах сжимали подлокотники.
— Примат? — отрывисто гавкнула она, — Что ты делаешь в моём доме?
Я ещё не успел привыкнуть к тому, что другие разумные существа галактики называли нас, жителей Земли, приматами. Кроме того, в гостинной было слишком тепло, чтобы понять этот вопрос иначе, как риторический, а потому я оставил его без ответа. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, она испуганно, я — озадаченно. Затем волчица, по-видимому, решила, что я не представляю серьёзной опасности, осторожно откинулась на спинку кресла и сложила лапы на коленях. Взгляд её был по-прежнему настороженный.
— Надеюсь, ты закрыл за собой дверь? — спросила она.
— Разумеется.
— Разумеется, — передразнила меня волчица, — а почему тогда тут так холодно?
Лично я уже успел вспотеть, стоя посреди гостинной в пальто. Но, в конце концов, пока меня не выставляли назад, на холод — какая мне разница? Раз хозяйка дома говорит, что тут холодно, значит, тут холодно. Я только пожал плечами. Волчица поёжилась и, не сводя с меня настороженного взгляда, начала шарить лапами в плетёной корзине с дровами, которая стояла у самого её кресла. Я решил воспользоваться молчанием.
— Я прошу прощения, что потревожил вас, — начал я, — дело в том, что я ищу дом своего друга. Мой друг — фенёк, он должен жить где-то поблизости…
— Понятия не имею, о ком речь, — волчица наконец выбрала полено и, закинув его поглубже в печку, пошарила кочергой, — я живу одна.
— Допускаю, что я ошибся домом. Но у вас же, наверное, есть соседи?
— Никого, только я одна, — она поставила на место кочергу и отряхнула лапы.
— Что, неужели на всей планете никто больше не живёт?
— Нет, никого нет, — отрезала волчица и уставилась на огонь.
Я замолчал. Мне требовалось время, чтобы обдумать услышанное. Плутон, конечно — сравнительно маленькая планета и находится на отшибе, но не настолько же, чтобы тут жила одна только волчица. С другой стороны, насколько я сам мог судить — действительно не похоже, чтобы у неё было много соседей. И даже если соседи имелись, я начал всерьёз подозревать, что они попросту прячутся от волчицы. Словом, не зависимо от того, жил кто-то ещё на Плутоне или нет, волчица явно не могла помочь мне с поисками, а своими собственными силами я вряд ли найду нужный дом.
Я предпринял ещё одну попытку:
— Это станция номер 095483476? — спросил я.
Не отворачиваясь от огня, волчица глянула на меня краем глаза.
— Нет, 095433476, - сказала она.
Я лихорадочно крутил эти два числа в голове, чувствуя, как чемоданчик выскальзывает у меня из рук.
— Ой, — сказал я наконец, — кажется, я перепутал номер станции.
— Неосмотрительно, — сухо сказала волчица, и в огромной гостинной это слово прозвучало приговором не только мне, но и всем приматам Солнечной системы.
Я решил ещё раз воспользоваться тем, что пока меня не выставляли за дверь, и тихонько полез перепроверять карты, билеты и телеграмму фенька.
На этот раз я прочитал все цифры по несколько раз, чтобы убедиться, что точно нигде не ошибся. И оказалось — я действительно перепутал номер станции, и нужен был мне вовсе не Плутон, а астероид в системе Бернарда. Аж два дня пути от Солнечной системы! Мне захотелось лечь прямо тут на коврик и завыть. Ну почему я не уехал назад на трамвае, когда понял, что на остановке меня никто не ждал? Я же догадывался, что тут что-то не так! Всё указывало на то, что что-то не так. Почему я сам себя не послушал? Почему я никогда сам себя не слушаю? Теперь мне предстояло идти назад по такой холодине до платформы, ждать там трамвай, который неизвестно ещё, когда придёт, потом ехать назад…
Конечно, могло быть хуже. Нужный астероид мог оказаться в другом конце галактики… Но фенёк-то ждал моего прибытия именно сегодня, самое позднее — завтра. И он специально взял отпуск в честь моего приезда! Ясно одно: мне нужно как можно скорее выбираться отсюда, и на ближайшей станции послать феньку телеграмму. Ну почему, почему я такой растяпа?
— Когда отходит ближайший трамвай до пояса астероидов? — осторожно поинтересовался я.
— Завтра утром.
Не самый обнадёживающий ответ.
— А какое сейчас время суток на Плутоне?
— Смотря какая именно долгота тебя интересует, — ответила волчица, — Время суток на планетах, знаешь ли, зависит от долготы…
— Я имею в виду ту долготу, на которой мы находимся, — как можно более сдержанно пояснил я.
— Сейчас два часа ночи. Всего в местных сутках больше ста пятидесяти трёх часов.
Я вздохнул. Ну что, что мне стоило сделать два шага тогда, на остановке, и уехать на трамвае назад? Я же хотел! Я же думал об этом!
— То есть, утро ещё не скоро? — похоронным голосом уточнил я.
— А ты неплохо считаешь… для примата, — она помолчала, наблюдая за тем, как меняется выражение моего лица, — впрочем, когда я говорила про утро, то имела в виду время Магистрали, так что ждать тебе осталось примерно десять часов, — она достала из-под одеяла свою худую мохнатую лапу, сняла варежку и посмотрела на наручные часы с восемнадцатью делениями, — девять с половиной, — поправилась она и надела варежку назад.
Я опять вздохнул — на этот раз с облегчением. Десять часов — конечно, лучше, чем семьдесят или сто. Загвоздка была только в том, что эти десять часов мне предстояло провести либо снаружи на холоде, либо тут — в доме у волчицы. Что не могло не огорчать, в основном по двум причинам. Первая, самая неприятная — волчица могла и не согласиться оставить меня на ночь. Вторая — я с прискорбием должен был признать, что, кажется, впервые в жизни встретил разумного, который не только не был рад моей компании, но и почти что сумел вызвать во мне ответные чувства.
Но чувства чувствами, а ночевать где-то надо. Поэтому я вдохнул побольше воздуха, и осторожно заговорил:
— Я понимаю, что у вас мало причин радоваться моему приходу. Понимаю, что ворвался к вам без спроса, потревожив расспросами, и я благодарен вам за оказанную помощь, но всё же я прошу вас ещё об одном одолжении…
— Ближе к делу, — оборвала меня волчица.
Тяжело, ох, тяжело разговаривать с разумными, которые тебе не рады.
— Могу ли я остаться тут в ожидании трамвая?
Она долго молчала, уставившись на меня своим тяжёлым, угрюмым взглядом. Я стоял и соображал — действительно ли она размышляет над ответом, или уже давно всё про себя решила, а сейчас просто хотела немного меня помучить. Второе казалось весьма и весьма вероятным.
— Пёс с тобой, — буркнула она наконец, — чайник на плите, еда на столе, свободная комната на втором этаже, под чердаком. На чердаке запасное постельное бельё, мыло, зубные щётки — сам разберёшься, не маленький. Меня по пустякам не беспокой.
— Спасибо, — облегчённо выдохнул я, расстёгивая пальто.
— Мне твоё “спасибо” не нужно, — отмахнулась хозяйка, отворачиваясь опять к огню.
— Уверяю вас, я не доставлю много хлопот.
— Уже.
— Что, простите?
— Уже доставил.
Во всяком случае, волчицу нельзя было упрекнуть в неискренности. Я виновато потупил глаза в пол, вздохнул, изображая раскаяние. Когда с формальностями было покончено — волчица, к слову, моих упражнений даже не заметила — я уточнил:
— Могу я как-то загладить свою вину?
Волчица посмотрела на меня озадаченно, будто сама концепция заглаживания вины была для неё вновинку.
— Пожалуй, можешь, — сказала она неуверенно, — сделай мне бутерброд с маслом и завари чай. На кухне всё есть.
— Конечно.
— А ещё перестань говорить мне “вы”. Я тут, слава Большому Псу, одна живу.
— Хорошо.
Я поставил чемодан на пол и снял пальто. Волчица, глядя на меня, только поёжилась и плотнее закуталась в свои одеяла.
Кухня располагалась в маленьком квадратном помещении под лестницей, от гостиной её отделяла лишь тонкая перегородка с дверным проёмом. Войдя в проём я тут же упёрся взглядом в большой чёрный квадрат окна. Где-то с минуту я заворожённо вглядывался в темноту за стеклом и постепенно там начали проступать смутные очертания тёмных скал, белёсые шапки снега и застывшие в бледно-голубом сиянии языки ледников. Я вспомнил, как прыгал по обледенелым камням всего какие-то полчаса назад, и меня передёрнуло от воображаемого холода. Поводив рукой по стене, я наконец-то нашарил выключатель. Нажал — и присвистнул: в ярком свете было видно, как блестят кухонные шкафчики и столешницы. Ни единой пылинки или крошки, всё вымыто и вычищено.
— Не забудь выключить потом свет, — прокричала волчица из гостиной, — я не хочу разориться на электричестве.
— Само собой, — ответил я.
Я быстро поставил чайник, нарезал хлеб, достал масло. Мне не составило труда найти всё необходимое на кухне, где царил совершеннейший порядок.
Когда всё было готово, я взял поднос и отнёс его в гостиную. Там на маленьком журнальном столике у печки уже выстроился ряд немытых кружек. Волчица выудила лапу из вороха одеял и убрала несколько кружек под стол, освобождая место для подноса. Потом она взяла стакан с чаем, другой лапой выдвигая из-под стола табурет.
— Садись, — она не предлагала, а констатировала: я должен был сесть на табурет.
Я сел. Негоже было отказываться от столь вежливого приглашения, тем более что на знаки вежливости хозяйка была так скупа. Какое-то время мы сидели в тишине. Волчица сняла варежки и сейчас сжимала обеими лапами обжигающе-горячий стакан. Я невольно вздрогнул представив, как беру собственными руками стакан с чаем, заваренным крутым кипятком, как трогаю пальцами тонкое стекло. Мне с трудом представлялось, как можно выдержать это больше чем полсекунды или секунду. Я опять поёжился и повернулся к огню. Мой собственный стакан остывал на журнальном столике.
Я прислушивался к тишине, стараясь различить хоть какие-то звуки. Ничего. Только треск поленьев и собственное дыхание. Посмотрел на волчицу — та сидела совершенно неподвижно, дышала тихо, будто верхушками лёгких, а чай пила скупыми маленькими глоточками.
Когда над стаканом перестал, наконец, подниматься пар, я взял его в руки и сделал глоток. После нескольких минут тишины этот звук поначалу показался мне ужасно громким. Я виновато поморщился.
— Тут так тихо, — осторожно сказал я.
Волчица быстро глянула на меня.
— Было тихо, — поправила она, — а потом появился ты.
— Что правда, то правда.
Приходилось признать, что быть тихим — ну совсем не по моей части. Чего не умею, того не умею.
Я попросил:
— Расскажи что-нибудь о себе.
— Это обязательно?
— Нет. Просто мне любопытно.
Волчица подумала несколько секунд, а затем произнесла:
— Я родилась на одной из планет системы Алудры.
Она замолчала, сочтя, по-видимому, что сказано достаточно. Что же, по мне, так неплохое начало.
— А ты давно живёшь на Плутоне?
— Давно.
— Любишь путешествовать в космосе?
— Странный вопрос.
Действительно, о чём это я? Все разумные существа любят путешествовать, особенно в космосе. Однако, список дежурных вопросов подошёл к концу, а разговор всё не клеился.
— Я родился на Земле, — сказал я первое, что пришло в голову.
Она усмехнулась — и так понятно, что примат мог родиться только на Земле, ведь мы почти что не летаем в космос, а жить и вовсе живём исключительно на родной планете. Но должен же был я хоть с чего-то начать!
— Имя, которым меня называют на Земле, тебе ничего не скажет, — продолжил я, — но друзья обычно называют меня Чудак.
— За дело… — волчица произнесла это так, что я не мог быть до конца уверен, был ли это вопрос, или же она имела в виду, что да, действительно, Чудаком меня называли за дело.
— Ты думаешь? — я вопросительно глянул на волчицу, но она только пожала плечами. — Что же, наверное, ты права. Если так подумать — кто такой чудак? Обычно это кто-то не такой, как все. Не думаю, что я сам так уж отличаюсь от других, но зато мне часто говорят, что, куда бы я ни пришёл, там всё само становится другим, не таким как было.
Мне правда часто так говорили. И втайне я всегда этим гордился. Волчица продолжала хранить молчание.
— Так что, в каком-то смысле ты права, Чудаком меня действительно прозвали за дело, — подытожил я, — хотя если уж совсем по-честному, я уверен, что то же самое можно сказать про всех нас.
— Это верно. Все вы приматы такие, — кивнула волчица.
Вообще, когда я говорил о “нас”, то имел в виду скорее разумных в целом. Но раз уж волчица решила таки поддержать разговор — я был только рад.
— Ты думаешь? — живо переспросил я.
— Да. От вас всегда много шума.
Я пожал плечами:
— Приматы очень разные. Есть молчуны вроде тебя, есть чудаки вроде меня. Есть те, кто ни то и ни другое…
— А что толку, что вы разные, если никто из вас не летает в космос?
Я задумался на несколько секунд. С одной стороны, мы действительно мало летаем в космос, тут она, увы, была права. С другой стороны, мне было совершенно не понятно, как одно вытекает из другого. Поэтому решил перевести тему:
— А ещё я очень люблю межзвёздные трамваи.
Она ничего не сказала в ответ, поэтому я продолжил:
— Если так посмотреть, то трамвай, вообще — лучшее, что есть во вселенной. Ты только подумай: во-первых, трамвай нужно ждать, что само по себе здорово. Во-вторых, трамвай — это гарантированные приключения, первое же из которых начинается сразу, как только ты отъезжаешь от своей остановки. Ну, и в-третьих: если сядешь на межзвёздный трамвай, то рано или поздно ты приедешь на вокзал. Ты любишь вокзалы?
— Нет.
— Почему?
— Шумно.
— А я думал, ты любишь космос.
— Космос — это космос, а вокзал — это вокзал. Космос требует тишины, а на вокзалах шумно.
Я замолчал. Не знал, что сказать. Как можно быть в здравом уме и не любить вокзалы? Ведь там столько других разумных, которые прилетели из самых разных уголков вселенной, и которые, кажется, повсюду несут частичку своей планеты и готовы поделиться ею с тобой, стоит только попросить? И удачно подобрать момент. Да как вообще в здравом уме можно не любить вокзалы?
— Я не согласен, — сказал я после некоторых раздумий, — мне кажется, космос любит и тишину и шум. Когда слишком шумно — действительно перестаёшь слышать себя, но когда всё время тихо — это же ужасно скучно. Разве нет?
— Нет.
— Тебе не бывает тут скучно?
Она хмыкнула.
— Это означает “да” или “нет”?
— Это означает, что ты задаёшь глупые вопросы.
— Почему глупые? Я просто пытаюсь тебя понять. Мне, например, было бы тоскливо сидеть всё время одному.
— Это потому что ты — примат. А я — это я. Мне одной хорошо.
— И что, никогда не бывает одиноко?
— Никогда, — отрезала она, — одной всегда лучше.
Я удивлённо поднял брови:
— Зачем же ты тогда пригласила меня посидеть тут?
— А почему нет? — пожала плечами волчица.
— Потому что я — примат, и слишком много болтаю.
— Наконец-то до тебя это дошло.
— Я всегда знал, что много говорю.
— И что, ни разу не попытался что-то с этим поделать?
— А зачем?
Волчица удивлённо уставилась на меня.
— Вот поэтому вас так мало в космосе, — сказала она.
Мы помолчали. Я старался сложить в голове всё, что только что услышал. Чувствовал я себя при этом так, будто пытаюсь в один присест освоить курс неевклидовой геометрии.
— Космос нужен для того, чтобы разобраться в себе, — сказала волчица тихо, — а когда говоришь с кем-то, то перестаёшь себя слышать.
— А ты пробовала во время разговора слушать не себя, а собеседника?
Она ничего не ответила, только сердито засопела. А я всё не унимался:
— Скажи пожалуйста, а когда ты сама в последний раз летала в космос?
Волчица повернулась ко мне. С минуту она молчала, растерянно глядя мне прямо в глаза, а затем залилась невесёлым, лающим смехом.
— Глупый примат, — сказала она, — да ведь я уже в космосе.
Я покачал головой:
— Тогда приматы у себя на планете тоже в космосе. Ведь у нас там тоже звёзды над головой.
Она опять замолчала.
— Так когда? — осторожно спросил я.
Волчица резко выдохнула воздух сквозь ноздри, я увидел, как её худые лапы в поношенных варежках сжали подлокотники. В горле гулко заклокотало. Я раньше никогда не встречался с разумными волками и плохо знал их повадки, но это было похоже на предупреждение.
— Болтливый примат, надо было оставить тебя ночевать на трамвайных путях, — вкрадчиво и зло процедила она, а затем отвернулась к огню.
Больше она ничего не сказала. Я посидел ещё немного неподвижно, затем тихо допил оставшиеся пару глотков чая и ушёл на кухню. Я не решился включать свет. Тихо-тихо, почти что на ощупь помыл в темноте стакан и поставил его в сушку. Потом взял тряпку и протёр столешницу. Покончив с уборкой, я всё так же тихо прошмыгнул через гостиную к лестнице и поднялся на чердак.
Как и говорила волчица, на чердаке действительно оказалось огромное количество постельного белья, одеял и подушек. Там же стоял ящик не использованных зубных щёток, лежали чистые пижамы и чистые полотенца, аккуратно сложенные стопкой. Я осторожно взял полотенце — думал, оно будет грязным, пыльным от того, что столько лет лежало на чердаке, но оно оказалось совершенно чистым, от него даже пахло стиральным порошком, будто его только-только сняли с бельевой верёвки.
Я постелил себе постель, почистил зубы — ванна оказалась тут же, на втором этаже — умылся, переоделся в пижаму и спустился опять вниз. Волчица сидела на прежнем месте, кутаясь в свои одеяла.
— Спокойной ночи, — осторожно сказал я.
Волчица плюнула в огонь, давая таким образом понять, что разговор окончен.
* * *
Несмотря на усталость, я никак не мог уснуть, всё ворочался с боку на бок. Кровать сносила мои телодвижения стойко, а вот доски в полу едва слышно поскрипывали. Скрежет их был очень жалобным и очень тихим, я бы даже сказал, что это был не столько скрежет, сколько писк. Казалось, кто-то лежал там на холодном полу сжавшись в комочек и жаловался на жизнь. Он был очень не настойчив. Беда только в том что во всём доме не раздавалось больше ни единого шороха, кроме этого жалобного писка да щёлкающих на первом этаже поленьев. Промаявшись так с какое-то время, я откинул одеяло и сел. Снизу виновато пискнули.
Я перебросил подушку на другой конец кровати — поближе к окну — и сел так, чтобы удобнее было в него смотреть. Смотреть было на что: Нептун висел высоко над горизонтом, освещая всю долину, в которой стоял дом. Если присмотреться как следует, можно было различить у самого фундамента серые камни, белые снежные островки и чёрные наледи, поблескивавшие в темноте голубым. Чуть дальше от дома камни, снег и лёд совсем сливались в одно сплошное тёмно-серое подножие, которое приподнималось, уходя к горизонту, а затем переходило постепенно в чёрные скалы, покрытые белыми шапками. Я мысленно побрёл взглядом по линии горизонта, отделяя покрытые снегом горные пики от звёзного неба. А потом заметил у подножия одной из скал трамвайную платформу, черневшую на фоне светло-серого ледника. Я улыбнулся. Вот где начались мои сегодняшние приключения. И если так подумать — не самые плохие приключения, какие можно отыскать на просторах галактики. Не плохие и не хорошие — скорее обыкновенные. Обыкновенные тихие приключения.
Я сделал глубокий вдох и на секунду почувствовал, как холодная, глубокая тишина этого огромного замёрзшего пространства заползает мне в лёгкие. Я задержал дыхание, стараясь справиться с наползающей на меня тёмно-серой пустотой, затем успокоился и задышал ровно. Всё-таки лучше любоваться такими видами, сидя в хорошо протопленном доме, в кровати, накрывшись одеялом. А не снаружи, прыгая туда-сюда по обледенелым камням.
Интересно, волчица часто смотрит в окно?
Я попытался представить, как волчица подходит к окну и задумчиво глядит в пустоту. Получалось плохо. Интересно, она вообще знает, как тут красиво? Или эта красота быстро приедается, если смотреть на неё каждый день в течение долгих лет?
Я отбросил одеяло и встал. Под кроватью снова жалобно пискнули.
Спустившись вниз, я обнаружил, что волчица сидела на прежнем месте.
— Что же ты не идёшь спать? — спросил я.
Она посмотрела на меня исподлобья и едва слышно прорычала что-то, давая понять, что лучше бы мне вернуться назад в свою комнату.
— Принести ещё чаю? — как ни в чём не бывало спросил я.
Она отвернулась к огню. Не самое вежливое приглашение присоединиться, но на большее я не очень-то и рассчитывал. А потому осторожно присел на свой табурет, поближе к печке, поджав босые ноги под себя. Не потому, что мне было холодно, а потому, что так удобнее. Волчица посмотрела на меня краем глаза, на мою пижаму и босые ноги, и зябко повела плечами. Она нехотя наклонилась, шаря у себя под креслом, и наконец достала оттуда толстое шерстяное одеяло. Всё так же не глядя в мою сторону, она сунула одеяло мне в руки.
— Спасибо, — сказал я.
— У моих земляков принято забывать обо всём около огня и водопоя, — ответила волчица.
— У тебя очень мудрые земляки.
Она только презрительно фыркнула в ответ. Какое-то время мы просто сидели и молча смотрели на огонь.
— Я не хотел тебя обидеть, — сказал я, — прости, если что не так.
Волчица вздохнула:
— Всё так.
— Знаешь, я тут подумал… Мне теперь кажется, что Плутон — лучшее в галактике место, где можно ждать трамвай. Разумным иногда бывает очень полезно ждать трамвай именно в таких местах. Тебе не кажется?
Волчица осторожно глянула на меня и пожала плечами.
— Я рад, что перепутал станцию и оказался здесь.
Она продолжала молча смотреть на меня, уголки её рта едва заметно поднялись вверх.
— Знаешь, наверное, ты в чём-то права — я действительно создаю много шума.
Волчица едва заметно дёрнула плечом, показывая, что всё, мол, в порядке, тут и говорить не о чем.
— Да. Много шума, разговоров, суеты. Что-что, а немного побыть в тишине мне точно не помешает. Кто знает, может, побыв немного в тишине, я тоже научусь молчать.
— Пожалуй…
— С другой стороны, если так подумать, то вообще-то, разговор с тишиной — это тоже разговор. Так что получается, что ты тоже — та ещё болтушка.
Волчица шумно выдохнула воздух сквозь ноздри. В глазах её появился едва заметный лукавый огонёк. Кажется, её насмешили мои слова.
— Помнишь, я сказал, что, куда бы я не приехал — после меня всё меняется, становится другим. Так вот, я понял: это происходит со всеми. Все меняются. Только не сами по себе, а друг с другом: часть себя отдают другому, а часть другого забирают себе. Я вот, к примеру, завтра уеду, а вместе со мной в путешествие поедет частичка Плутона, твоего дома, и тебя.
Волчица продолжала молчать, глядя мне глаза.
— Куда бы ты хотела поехать завтра? — спросил я.
Она пожала плечами:
— На Нептун.
— Это легко устроить. Многие трамваи идут от пояса астероидов до Нептуна, а потом назад, поэтому мне не придётся долго ждать на остановке. Я запросто могу выйти на Нептуне, погулять там пару часов, а потом поехать дальше. Так что же, хочешь завтра выйти и погулять на Нептуне?
Волчица смотрела на меня испытующе, будто спрашивала, не насмехаюсь ли я над ней. Решив для себя этот вопрос, по-видимому, отрицательно, ответила:
— Хорошо бы.
— Тогда так и поступим. Обещаю, часть тебя поедет со мной завтра на Нептун.
Волчица ничего не сказала, только глубоко вздохнула. Мы посидели какое-то время молча. Потом я понял, что меня начинает клонить в сон. Я встал, сложил одеяло, пожелал волчице спокойной ночи, и отправился наверх. Уснул быстро, как обычно засыпает человек, у которого был долгий и трудный день.
* * *
На следующее утро, когда я спустился вниз, волчица слегка раскачивалась в кресле взад-вперёд и смотрела на огонь. На журнальном столике рядом с креслом стояла всего одна грязная кружка из-под чая.
Я поздоровался и пошёл на кухню. Здесь было всё также темно, но я уже привык к этой темноте, а потому не стал зажигать лампу. Висевший над горизонтом голубой Нептун заглядывал в окно, освещая кухню своим тусклым холодным светом. Даже в темноте я увидел, что на кухне сейчас было не так прибрано, как вчера. Приготовился было безжалостно самобичевать себя за такое безобразное поведение в гостях, когда заметил, что у чайника на столе лежала варежка волчицы. И выдохнул — во всяком случае, я был не единственным виновником беспорядка.
Голубой Нептун матовым пятном отражался в некогда отполированной деревянной поверхности кухонного стола.
— Тут красиво, — сказал я, — вначале мне показалось, что во всей галактике не сыщется более негостеприимного места, чем Плутон. Но сейчас я готов с тобой согласиться — что-то в этом есть.
— Да.
— Я мало путешествовал, — сказал я, — но слышал, что на планетах, вроде этой, которые совсем далеко от звёзд, днем почти так же темно, как ночью. Это правда?
Я помолчал в ожидании ответа, однако его не последовало, так что я вздохнул и поставил чайник на огонь. Когда в чайнике уже зашумела вода, то сквозь его тихое шипение я едва различил голос волчицы:
— Нет. Тут довольно светло днём.
— Это хорошо. А становится ли снаружи теплее? Хоть немного?
Я услышал, как волчица пошевелилась, будто собиралась что-то сказать, но промолчала.
— Может быть, тебе принести бутерброд? — спросил я.
Но не услышал ответа. Что же, беседу и так можно было считать состоявшейся, так что я только пожал плечами и принялся резать хлеб. К моему удивлению, спустя минуту она всё же сказала:
— И чай.
Я отнёс еду и чай к столику у печки. Мы завтракали молча. Свет в прихожей был выключен, гостиную освещал только огонь, горевший в печке. Покончив с завтраком, я глянул на часы — мне надо было выходить минут через десять, чтобы не опоздать на трамвай.
— Мне пора. Спасибо за гостеприимство.
Волчица скептично хмыкнула.
— Вообще-то я серьёзно.
Я отнёс свою кружку и тарелку в мойку, помыл, поставил сушиться. Вернувшись в комнату, первым делом открыл чемоданчик, чтобы достать свитер.
— Иди на полярную звезду, не ошибёшься, — сказала волчица.
— Спасибо.
Я надел свитер, накинул пальто и направился к выходу.
— Свет у входа слева, — крикнула волчица, — не выключай после себя.
У самой двери я повернулся, чтобы попрощаться.
— Давай без лишней болтовни, — отмахнулась она, — и не сломай себе в темноте шею. У меня отличный вид из окна, мне ни к чему там примат со сломанной шеей.
Я постоял, соображая, чем можно достойно ответить на столь оригинальное прощание.
— Ну, что ещё? — сердито бросила волчица.
— Ничего. Я прощаюсь с той частью себя, которая остаётся здесь. Она мне, вообще-то, нравилась.
Волчица молча отвернулась к огню.
Я постоял ещё какое-то время молча. Подходящие слова не шли, а говорить глупости не хотелось. Я ограничился тем, что подмигнул своему отражению в прихожей — веди себя, мол, прилично без меня — и толкнул тяжёлую входную дверь. Внутрь мгновенно ворвался холод, поэтому я быстро шагнул наружу и так же быстро закрыл дверь за собой. В прихожей остался гореть свет.
Идти от дома до трамвайной остановки оказалось гораздо проще, чем от остановки до дома — поначалу свет из окна прихожей освещал мне дорогу, а потом глаза и вовсе привыкли к темноте, и я даже сумел разглядеть впереди платформу. Мне было совсем не холодно. Уж не знаю, то ли свитер сделал свое дело, то ли я выбрал правильный темп ходьбы, то ли воздух стал теплее из-за того, что приближалось утро — словом, не знаю, отчего, но я совсем не замёрз, пока шёл назад к остановке. В голове была приятная пустота, и я не спешил ничем ее наполнять. Шагал себе по камням, ни о чём толком не думая.
Трамвай приехал почти сразу после того, как я пришел на остановку. Колеса гулко лязгнули, лязг эхом отразился от скал на горизонте. Двери со скрипом разъехались в стороны, я поднялся по ступенькам внутрь, сел на первое попавшееся место, благо, кроме меня пассажиров в вагоне не оказалось, и уставился в окно. Когда трамвай тронулся, я пригляделся, стараясь различить впереди теплый огонёк окна, но в вагоне было слишком светло, да и скорость трамвай набирал очень быстро. Уже через пять минут Плутон превратился в маленький, почти не различимый на фоне звёздного неба серый шарик.
Я облокотился на спинку сиденья, закрыл глаза и стал слушать стук колёс
Евгения Шереметьева
#фентези
Следующая публикация
Нет комментариев