56 Взяв в свои руки ее ладонь, Кристоффер вдруг почувствовал горячую скорбь. — Как это произошло? — спросил он. — Было открыто окно, — ответила обнаружившая все это медсестра. — Одеяло валялось на полу. Колокольчик тоже, так что она не могла позвать на помощь. Другая медсестра заметила: — Она могла сама сбросить с себя одеяло. И, решив позвонить, обронила на пол колокольчик. — А окно? Марит положили на носилки. Кристоффер шел рядом, держа ее за руку. — Окно? Оно могло открыться от сквозняка, а потом гардины помешали ему захлопнуться. Все это звучало просто невероятно. Кто из медсестер забыл как следует закрыть окно? И вряд ли Марит была в состоянии дотянуться до колокольчика. — Должно быть, она лежала так уже давно, — взволнованно произнес Кристоффер. — Она совершенно окоченела. — Ей уже не выкарабкаться, — заметил кто-то. — Тише, — предупредил его другой. — Она может услышать… Ее положили в постель в другой палате, посильнее затопили печь. Самым лучшим для нее была бы теперь горячая ванна, но пришлось бы долго ждать, пока вода нагреется. Кристоффер, еще один врач и двое медсестер общими усилиями массировали ее тело. — Одни кости, — заметил врач. — А ты вспомни, какой она была, когда попала сюда? — сердито заметил Кристоффер, хотя в голосе его чувствовался страх. — По сравнению с тем, что она из себя представляла, теперь она просто херувимчик! — Херувимчик? — фыркнул врач. — Значит, на небесах плохо кормят! Подоспели медсестры с нагретыми полотенцами, чтобы обернуть ее ступни и ноги. Сев рядом с Марит, Кристоффер приподнял ее истощенное тело, чтобы хоть как-то согреть своим теплом. Он не осмеливался даже послушать ее пульс, опасаясь, что вообще ничего не услышит. И вновь и вновь он задавался вопросом: как это могло случиться? Как это произошло? Его коллегу явно мучила та же самая мысль. — Марит сегодня навещал кто-нибудь? — спросил он. Медсестра покачала головой. — Марит никогда никто не навещал. Кроме родственницы доктора Вольдена, разумеется. — Она уехала сегодня и перед отъездом не навещала Марит, — ответил Кристоффер. — Я сам несколько раз заходил к ней до наступления времени посещений больных, и окно было закрыто, а в помещении было тепло. — Оконный крючок был тогда поднят? — Нет, — ответила медсестра. — На окне имеются два крючка, и оба они никогда не поднимаются. — Может быть, их не закрыли как следует при мытье окон? — Уборщица заходила сегодня утром, и после этого мы стояли у окна и, если бы было что-то не так, тут же заметили бы это. — Тогда я ничего не понимаю, — сказал врач. — Не могла же она сама сделать все это! — Нет, конечно, — ответил Кристоффер. — Ей было еще очень далеко до того, чтобы встать на ноги. Если бы она вообще когда-нибудь смогла встать на ноги. «Бенедикте… — в отчаянии подумал он. — Сейчас бы сюда Бенедикте. Но она уехала!» Теперь ничто, кроме чуда, не могло уже спасти бедную Марит. Казалось, Смерть выбрала именно эту жертву: Марит из Свельтена. Дважды смерть проигрывала, уже держа ее в своих когтях. Сначала возле скал. Если бы двое детей не нашли ее и не сообщили об этом в деревню, если бы ее не доставили в больницу, где ее тут же прооперировали, она теперь лежала бы мертвой на вершине холма и никто не отправился бы искать ее. Да и найти ее было не так-то легко, скрытую за ветвями елей. В другой раз Смерть почти одолела ее, когда в рану попала инфекция. Но у нее было немного больше сил, чему способствовало питание, так что она смогла продержаться до прихода Бенедикте, и та простерла над ней свои целительные руки. Но Смерть не сдалась. Казалось, на этот раз она сама ворвалась в ярости в ее палату, открыла окно и сбросила на пол одеяло и колокольчик. У Кристоффера мороз пробежал по коже — от одной мысли, которая внезапно пришла ему в голову, но его размышления были прерваны суетой медсестер, без конца меняющих остывшие полотенца на новые, нагретые. В палату ненадолго заглянул главный врач. Был уже поздний вечер, все расходились по домам. «Какой жуткий день, — подумал Кристоффер. — И такой долгий! Впрочем, все плохие дни кажутся долгими». 57 Главный врач молча и подавленно осмотрел Марит. Все знали, что он поставит окончательный диагноз и ждали. Кристоффер опустил Марит на подушку и встал. Прослушав ее сердце и легкие, а заодно и прощупав работу других органов, главный врач медленно выпрямился и столь же медленно покачал головой. И когда одна из медсестер хотела положить новое, нагретое полотенце, он остановил ее жестом руки. После этого он позвал с собой в коридор Кристоффера и другого врача. — Если она и доживет до завтра, то исключительно за счет силы воли. В легких начала уже развиваться пневмония, а из-за неподвижного образа жизни процесс идет очень быстро. Весьма неприятная история, надо сказать, нам следует предпринять завтра расследование среди персонала. — Состояние ее безнадежно? — вырвалось у Кристоффера. Главный врач внимательно посмотрел на него. — Мы никого не считаем безнадежным до тех пор, пока на него не наденут саван, — жестко произнес он. — Но… единственное, что мы можем теперь сделать, так это хоть как-то обогреть ее. И нам остается только ждать. Спокойной ночи! «Ждать конца, хотел он сказать, — подумал Кристоффер. — И я буду ждать вместе с ней…» Но ему этого делать не пришлось, поскольку на следующий день ему предстояло провести сложную операцию, так что теперь ему необходим был отдых. Ему не хотелось оставлять Марит одну, он по-прежнему чувствовал огромную ответственность за нее. Собственно говоря, он так и не понял, что же так сильно привязывало его к ней. Ведь у него было множество других пациентов. Все пошли спать, только он один остался сидеть рядом на стуле, не спуская с нее глаз. Это был узенький, неудобный стул, и в палате было жарко, как в печке, но он не обращал на это внимания. Ему показалось, что она вот-вот очнется от комы, и это можно было объяснить тем, что такая жара была для нее невыносима. Вошла дежурная медсестра и шепотом произнесла: — Ну и жарища здесь! Улыбнувшись, Кристоффер кивнул ей в ответ. Она ушла, и он снова остался один. Наедине с Марит, которая, в определенном смысле, явилась причиной его разрыва с Лизой-Меретой. Собственно говоря, теперь он был ей благодарен за это. Впервые за этот вечер он подумал о Лизе-Мерете — подумал с облегчением. Он свободен. Это было прекрасное чувство. Он очнулся от своих мыслей, услышав слабый всхлип Марит. Он внимательно посмотрел ей в лицо. На лице ее определенно показались признаки жизни. — Марит… — ласково произнес он. На ее изможденном лице появилось какое-то движение. Изможденное, с лихорадочными пятнами на щеках, с катящимися по вискам каплями пота, лицо ее было тем не менее невыразимо прекрасным. Да, эта красота была именно невыразимой, иначе ее назвать было нельзя. Такой мимолетной, такой неопределенной, и она казалась из-за этого загадочной. Красота Лизы-Мереты бросалась в глаза сразу, она была подобна удару кулака, и простодушные мужчины падали перед ней ниц. Теперь же он понял, насколько банальной была его реакция на внешнюю привлекательность. Он пристально рассматривал лицо Марит. Очнется ли она? Или это были последние судорожные рефлексы перед смертью? Скорее всего, последнее. Ей уже не раз пророчили смерть, но она приходила в себя, на этот же раз не было никаких надежд. Спасти ее могло только чудо. И Бенедикте здесь больше не было. — Марит, — прошептал он. — Я люблю тебя, ты же знаешь… Теперь он мог с уверенностью сказать это. У него больше не было обязательств по отношению к Лизе-Мерете, и Марит верила его признаниям в любви. Он не мог предать ее в последние мгновения жизни. И тут она открыла глаза. Взгляд ее был спокойным и ясным. — Спасибо, Крнстоффер, — прошептала она слабым голосом. — Спасибо за все, чем ты был для меня! Я тоже люблю тебя, ты это знаешь. — Дорогая, дорогая Марит, — взволнованно произнес он. Веки снова упали на ее ясные голубые глаза, она снова потеряла сознание. — Марит! — настойчиво произнес он. Но она молчала. Поднеся к ее губам зеркало, он далеко не сразу констатировал, что она жива. После этого он решил уйти. Он дал наказ дежурной медсестре почаще заглядывать к Марит и послать за врачом, если вдруг наступят перемены. Перемены? Скорее всего, это мог быть шаг в потусторонний мир. 58 Трагедия Марит занимала его мысли гораздо больше нынешнего состояния Лизы-Мереты. Та справится. Марит же ничто больше не поможет. Если бы он хоть что-то мог сделать для нее! Хоть чем-то обрадовать ее! Но поздно, слишком поздно. Ему удалось сказать ей, что он любит ее, и он был рад этому, зная, что был в ее жизни единственной великой любовью. И он был рад, что сознательно пошел на эту необходимую ложь. По дороге домой он обдумывал одну идею. Если на следующий день в Марит будет еще теплиться жизнь… он мог бы… После некоторых размышлений он пришел к выводу, что это единственное и последнее, что он может сделать для Марит из Свельтена! И это был бы самый прекрасный из всех его поступков. Зайдя так далеко в своих мыслях, он горячо желал, чтобы она прожила ночь и часть следующего дня. Ему не терпелось поскорее осуществить свою идею, получить право обрадовать ее. Это обрадовало бы и его. Компенсировало бы всю горечь его отношений с Лизой-Меретой. И в третий раз он обратился с молитвой к Богу защитить Марит. «Дай ей выжить! Во всяком случае, дожить до того, чтобы я осуществил свой план — это единственное, о чем я прошу тебя! Ведь я понимаю, что у нее нет никаких надежд на выживание. Дай ей пожить еще один день, один-единственный день! Разве это такая уж большая просьба?» Почему он всегда становился таким агрессивным, когда обращался со смиренной просьбой ко Всевышнему, заботящемуся обо всех своих возлюбленных чадах? Первое, что он сделал утром, так это заглянул к Марит. В ней едва теплилась жизнь, как это уже бывало с ней. И он с трепетом задавался вопросом: разгорится ли в ней пламя жизни или угаснет? «Еще немного, Марит, — мысленно умолял он. — Приди в себя еще раз, у меня для тебя есть сюрприз!» После этого он прооперировал одного старика при содействии целого штаба медсестер. Во время операции он пытался сконцентрироваться, но замечал, что в голове слишком много других мыслей. Операция шла своим чередом, и когда наконец — через три часа — она закончилась, Кристоффер был совершенно вымотан. Но у него не было времени отдыхать слишком долго. Выпив чашку кофе с заботливо приготовленными медсестрой бутербродами, он направился прямиком к священнику, жившему рядом и часто посещавшему больницу. Кристоффер изложил ему свой план и пообещал позвать его, как только Марит очнется. В ординаторской сидела целая компания. — Что-то вас давно не было видно, — сказал Кристоффер своим коллегам, уже несколько дней не появлявшимся в больнице. — Им просто нужен был отдых, — ответил главный врач. — Я слышал, операция прошла успешно? — Да… — рассеянно ответил Кристоффер, надеясь, что все прошло благополучно, несмотря на то, что он так и не смог как следует сосредоточиться, что непростительно для хирурга. Главный врач глубоко вздохнул и сказал: — Иногда я вообще начинаю сомневаться в том, что на свете есть здоровые люди… Кстати, я начну небольшое расследование в два часа дня и собираю весь персонал. Надеюсь, ты тоже придешь, Кристоффер! — Да, конечно. Как прошел осмотр? Я имею в виду… — Свою протеже? — теребя верхнюю губу спросил главный врач. — Она совершенно пришла в себя. — Что?.. — воскликнул Кристоффер и тут же бросился к двери. — Извините… — Не питай особых надежд! — крикнул ему вдогонку главный врач. — Это просто мимолетная вспышка, какие бывали и раньше, последний протест, если угодно… Но Кристоффер уже не слышал его. Сначала он побежал в корпус, чтобы убедиться, что Марит в самом деле очнулась. Так оно и было, и она явно обрадовалась, увидев его. — Постарайтесь продержать ее в сознании, — лихорадочно попросил он сидящую в палате медсестру. — Любыми средствами, лишь бы она еще немного пробыла в сознании. Я скоро вернусь. Двое медсестер стали свидетельницами того, как священник обвенчал Марит из Свельтена с ее героем, Кристоффером Вольденом из рода Людей Льда. С самого начала она лежала с открытыми глазами, дыхание ее было напряженным, взгляд был затуманенным, но она шепотом отвечала в положенных местах, и лицо ее выражало такую тихую радость, что священник время от времени шмыгал носом, а медсестры вытирали слезы. Священник выразил сомнение в том, следует ли венчаться человеку, которого несколько дней назад причащали перед смертью. Конечно, это можно было назвать вынужденным венчаньем, можно было обойтись и без оглашения имен вступающих в брак, и сам священник считал достойным похвалы поступком выполнить последнюю волю умирающего. 59 В момент венчания Кристоффер совершенно не думал о себе, он думал только о том, чтобы обрадовать Марит. Дать ей понять, что она принадлежит к человеческому сообществу, что кто-то любит ее и готов соединить с ней свою жизнь. Он не знал, насколько она сама осознает плачевность своего нынешнего состояния. Но ее преисполненный печали взгляд говорил ему о том, что она не питает особых иллюзий на будущее. Однако она была рада и счастлива, и Кристоффер просидел у нее до двух часов, когда должно было начаться расследование. Она, разумеется, очень скоро опять погрузилась в забытье и едва ли могла слышать поздравления присутствующих. Когда он покинул ее, она была уже без сознания, и он осторожно поцеловал ее чистый лоб. «Я обещал жениться на ней, — думал он, выйдя из палаты. — И мне удалось сдержать это обещание». На этот раз он был горд собой. Все собрались в кабинете главного врача. Всех опрашивали по очереди — уборщиц, привратника, санитаров, медсестер и врачей. Кухонного персонала в больнице не было, если не считать одного-единственного повара. Медсестры сами разносили еду. Никаких новых подробностей выявлено не было. Все оставалось совершенно непостижимым, и уборщица плакала, чувствуя, что все подозрения падают на нее, потому что только она ежедневно открывала и закрывала окна. Хотя в зимнее время окна не открывались по несколько дней. Подозреваемым чувствовал себя в той или иной степени каждый, и ситуация — при всей ее неясности — была крайне неприятной. Конечно, все это произошло по чьей-то небрежности, но небрежность недопустима, когда имеешь дело с больными. — Кто-то же должен был все это натворить, — сказал главный врач. — Скорее всего, дело было так: окно осталось открытым, и поскольку за рамами оказались гардины, оно не могло само по себе закрыться. Марит попыталась взять колокольчик и уронила его на пол, и когда она поворачивалась, одеяло соскользнуло с постели. Кристоффер, его коллега и несколько медсестер отнеслись к этому весьма скептически. — Я тоже сомневаюсь в этом, — сказал главный врач. — Марит не могла ни повернуться, ни протянуть руку к тумбочке, не говоря уже о том, чтобы самостоятельно открыть окно! — Конечно, не могла! — хором подтвердили медсестры. — Она не могла поднять голову с подушки! — Это сделал кто-то другой, — сказал Кристоффер. — Мы выяснили, что никто из нас этого не делал, но ведь не только мы заходим к больным. Разве священники, дьяконы и представители свободной церкви не наведываются время от времени к пациентам? — Наведываются, — согласился главный врач. — Но вчера, я думаю, никто не приходил… Впрочем, я не знаю. — Подождите-ка, — сказал один из врачей. — Одного человека мы забыли опросить. — Кого же это? — Старика Йоханнеса. — Да, но он же не ходит, у него парализованы ноги! И почему он, пациент… — Нет, нет! Я имею в виду то, что он почти всегда сидит на своей кровати и смотрит в окно. — И из его окна виден вход в корпус, где лежит Марит! — добавил Кристоффер. — Он должен был видеть, кто входил и выходил вчера! — Возможно, у него самого были посетители. — Этого не может быть! Йоханнеса никто никогда не навещает. Пойдем и спросим у него. Главный врач, Кристоффер и одна из медсестер вышли. Остальные разошлись по своим местам. За долгое время пребывания в больнице Йоханнес превратился в тщедушного старика. Однако он живо откликнулся на просьбу врачей. — Да, дайте вспомнить… Вчера в корпус заходили многие. Доктор Вольден, например… — Это нам известно, — сказал главный врач. — Думаю, речь идет только о послеобеденных посетителях, поскольку до этого все было в порядке. Вспомни, кто заходил туда в отведенное для посещений больных время. Конечно, многие приходили в другие палаты, но назови тех, кого ты запомнил, Йоханнес! — Да… Приходил мужчина с девочкой-подростком, которую держал за руку. — Это был Карлсен, навещавший свою жену, — сказала медсестра. — Он приходит каждый день. — Да, это был он. А потом пришли Пер Рыбак и Бьёрн Лесной, а потом две пожилые дамы, которых я знаю — они ходят к фру Мадсен, а потом пришла Аманда и… была еще одна молодая, хорошо одетая дама, а потом пришел Петтер, у которого стеклянный глаз и… 60 — Подожди немного, ты слишком торопишься, — перебила его медсестра. — Я знаю, к кому ходят все, названные тобой, кроме той молодой дамы. — Как она выглядела? — ни о чем не подозревая, спросил Кристоффер. — О, смотреть на нее было просто загляденье! Красное пальто, отделанное мехом, наверняка дорогим, потому что на вид она была богатой. Кстати, мне показалось, что это дочка советника! А впрочем, его дочь я не видел уже несколько лет, но уж очень та была на нее похожа. Услышав это, Кристоффер почувствовал, как у него стынет в жилах кровь. Он заметил на себе взгляд главного врача и медсестры. — И долго ли она пробыла там? — спокойно спросил главный врач. — Ты не заметил, когда она вышла? Остальные пациенты прислушивались к их разговору, хотя и не совсем понимали, о чем идет речь. — Нет, она не была там долго, — невозмутимо ответил Йоханнес. — За это время можно было только поздороваться и попрощаться. Все снова переглянулись. Кристоффер заметно побледнел, черты его лица сразу заострились. И он с явным напряжением произнес: — Из твоего окна виден соседний корпус. Не заметил ли ты, не было ли открыто там окно во время посещения больных? Вон то, на самом краю! Посмотрев туда, Йоханнес кивнул. — Не могу точно сказать, было ли это во время посещения больных, — сказал он. — Но я помню, что видел руку, открывающую окно. И я помню, что подумал тогда, что люди эти не в своем уме. Открывать окно в такую ветреную погоду! Но я подумал, что там, наверняка нет больных, потому что иначе они замерзли бы! — Но там была больная… — медленно произнес Кристоффер, от потрясения чувствуя себя больным. — Ты сказал, что запомнил руку, открывающую окно, — сказала медсестра, желавшая все знать. Йоханнес не обратил внимание на то, что это был весьма странный вопрос, и тут же ответил: — Сейчас припомню… м-м-м… — он сдвинул брови, пытаясь сосредоточиться. — Рука… Мне показалась, что она была смуглой… Но я точно не помню… Кристоффер бессильно привалился к стене. Никто не обронил ни слова. Все были явно растеряны, никто толком не знал, как разрешить эту проблему. — Ты порвал вчера с ней, не так ли? — еле слышно произнес главный врач. — Да. — И она знала о твоей заботе о Марит? — Да. Они говорили предельно тихо, чтобы их не могли услышать пациенты. Наконец Кристофферу удалось взять себя в руки. — Я пойду к Марит и посижу с ней, — сказал он. — Ты без меня справишься? — Да, конечно, — ответил главный врач. Поблагодарив Йоханнеса, они вышли в коридор. Повернувшись к нему, главный врач сказал: — Я займусь этим, Кристоффер. Я знаю, что нехорошо быть злорадным, но теперь советник получит сторицей за то, что лишил больницу дополнительных ассигнований! Кристоффер не мог принимать участие в этом триумфе, он чувствовал себя физически больным, опозоренным и несчастным. У него все болело внутри. В этот вечер Лиза-Мерета решила нанести Кристофферу более прямой удар. Она пригласила к себе домой своих лучших подружек, и ее родители были уведомлены о том, что она «порвала с Кристоффером». Когда собрались гости, она с презрением поведала им о том, как он злоупотребляет доверием больницы и в свободное время делает женщинам аборты, за что ему эти бесстыдные распутницы платят большие деньги. Да, ей известно, что к нему обращались и замужние женщины, пожинающие плоды своей неверности. Поэтому она отказывается иметь дело с таким человеком, придерживаясь строгих моральных принципов. Порвать с Кристоффером — единственно правильное для нее решение. Она говорила об этом с одним полицейским, теперь ему не отвертеться от штрафа. Родители ее были шокированы и возмущены и говорили наперебой, как смело повела себя их девочка, как высоко она держит знамя морали, решившись на скандал и унижение, связанные с отменой свадьбы. А подружки ее готовы были умереть от любопытства, им не терпелось узнать имена тех, кто предпринял операцию избавления от плода, но Лиза-Мерета сказала, что будет держать рот за семью печатями. Она добавила, что им не удастся заставить ее выдать эти имена. Это такая грязная история, что у нее нет желания говорить об этом. А ее родители сентиментально восклицали, какая у них удивительная дочь. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗАВТРА НОЧЬЮ #МаргитСандему