Глава 13

Время действия - 1859 год.

Всю ночь шёл тихий дождь. Он шуршал в траве, неспешно стучал по дну перевёрнутого бака, сочно шлёпал в забытое во дворе ведро. Сквозь тонкую кисею, натянутую на окне для защиты от вездесущих комаров, веяло свежестью и влагой.

Василиса проснулась, прислушалась. Долгожданный дождь после череды сухих и жарких дней. Значит, не зря вчера так отчётливо виделся Чатыр-Даг.

Впервые Васёнка узнала о нём во время сенокоса. Она помогала Семёну смётывать стожки, когда неожиданно увидела на востоке чёткие и ясные очертания странной горы – с широким и ровным, словно срезанным острым ножом, верхом.

- Что это? – она не смогла сдержать своего удивления.

Семён посмотрел на горизонт и брови его озабоченно сдвинулись:

- Ох, матушка родная! Чатыр-Даг видно. Погода меняться будет. Никак дождь придет! Надо скорее заканчивать со стожками.

- Так её как будто не было раньше? Я никогда её не замечала!

- Далеко она, почти сорок вёрст отсюда, потому в дымке всегда, её и не видно. А отчётливо выступает перед переменой погоды.

Дождь тогда и впрямь на другой день пошёл. Да с ветром, со штормом. Предупредил Господь, благодарение Ему. Хорошо, управились вовремя – сложили сено, закрепили стога.

Вот и вчера тоже обрисовалась гора ясно и чётко. Не солгала. Вот он, долгожданный дождь, давший уставшим крестьянам немного прохлады и свежести.

Улыбнулась Василиса, заснула снова. Уютно в землянке, надёжно. И хозяйство артельное хорошо теперь укрыто в новеньких хлевушках-турлуках.

Потрудились поселяне на славу, построили сараюшки. Мужская забота была вбить колья да оплести их в два ряда ивовыми прутьями. Женщины закладывали между рядами камыш, нарезанный Тихоном по берегам бесчисленных озёр. Потом размачивали, месили ногами глину, обмазывали стены гладко-гладко, чтобы ни зверь, ни дождь не тревожили скот. А там уж мужья и двери ладили, и крыши крыли.

Нет теперь нужды тревожиться ночами за артельное хозяйство – надежно укрыто оно в новых хлевах. И вахту нести ни к чему. Спят мужья богатырским сном. Отдыхают от труда тяжелого, от жары да зноя изнуряющего. Спят молодухи под боком у мужей.

Василиса щекой к плечу Сёмкиному прижалась, посапывает. Уже и петух пропел, вставать пора, а просыпаться совсем не хочется. Едва откроет глаза, послушает шуршание дождя, и тут же снова спит. И снится ей родная деревня. И матушка живая и здоровая. И Марьюшка, что в младенчестве своём мир этот покинула. И вроде как идёт она, одной рукой за маменькин подол держится, а другой букетиком лиловых цветов помахивает. Невзрачные цветочки в букете, мелкие, вроде шалфея. А у матушки ведро, воды полно. Вода через край переливается, сверкает на солнышке, играет солнечными зайчиками. А у Васёнки на душе тепло и радостно.

Поднялся Семён, начал одеваться при сумеречном свете, падающем в оконце. Приоткрыла глаза Василиса, посмотрела на мужа.

- Спать хочется... – сказала сонным голосом.

- Ну, так поспи, лапушка, - улыбнулся Сёмка. – Спи на здоровье. Дождик тебе отдохнуть даёт.

Закрыла глаза Василиса и снова в сон провалилась. А Семён налюбоваться на молодую жену не может. Не так давно приметил он, что начала наливаться молодуха красотой особой, будто изнутри светиться стала. Знать, дитя под сердцем понесла. Догадки его подтвердила на днях Аннушка, сказав ему как бы невзначай:

- Ты береги её, Сёмушка! – и сама улыбнулась так, со значением.

Как не беречь такую жену – и умница, и собой хороша, и нравом покладиста. А самое главное – увечье его простила ему. Ах, сколько бы он отдал за то, чтобы измениться, чтобы не быть таким безобразным! А она, девчонка молоденькая, словно и не замечала страхолюдности его. На самом деле или вид делала из жалости?

Но Василиса и впрямь уже не замечала его увечья. Глаза видела – жгучие чёрные глаза с пушистыми ресницами. И сразу вставал перед ней образ красавца-матроса с того рисунка, что на крышке рундука прикреплен. Его только и видела.

А ещё доброту его видела. Счастлива была, что достался ей муж – и телом, и духом сильный. И не жалела, что отправилась зимним днем в далекий путь. Об одном печалилась – что нельзя было забрать с собой маленького Федюньку. Об одном о нем тосковала. Готовила ли еду – вспоминала о нём – понравилось бы братику малому или нет. Видела ли красоту какую – и снова о нём, хорошо бы, мол, Феде показать да рассказать. Как он там, кто приголубит его, кто утешит? Вот бы выкупить его у барина... Да слишком всё это сложно и неисполнимо.

Поцеловал Семён жену, взял краюху хлеба с полки, вышел из землянки. На берегу возле лодки возился Тимофей, укладывал бочонок-анкерок со свежей водой, готовил сети. Ещё вчера договорились они выйти в море, кефаль промышлять.

- Что, Сёма, готов? С Богом?

- С Богом!

Оттолкнули шаланду от берега, отчалили, бесшумно гребя вёслами. Удалялся берег – удалялась Андреевка. Начинался новый день. Вот вышла с вёдрами Прасковья, направилась коров доить. Следом, прихрамывая, вышел Иван. Сегодня был их день пасти стадо за рощей.

Вот из землянки выпорхнула Аннушка, принялась хлопотать под навесом, где Тимофей устроил для неё глинобитную печь. Хорошо ей было в дождь, легко дышалось, и силы словно прибывали откуда-то. А в сильный зной нападала на неё слабость и сонливость, и ноги становились словно ватными.

- А что, Тимофей, смотрю, подопечная твоя сегодня довольная.

- Дождю радуется. Плохо жару переносит, тяжко ей.

- Может, кофею ей пить по утрам? Недаром, наверное, благородные господа его пьют?

- Не ндравится ей кофе. Пробовали же они с Василисой в ауле. Не стали пить.

- Приметил, как они переглядывались. Моя потом удивлялась дома – за что барин так это пойло горькое уважает! Так им чёрный кофей налили, горький. А ты скажи, чтобы сливок клала, легше пить будет. Да с сахарком бы.

- И то...

А дождь всё шёл, всё шуршал неспешно. Восхитительно пахло мокрой землёй, морем и зрелой степной травой.

Вернулись Сёмка и Тимофей к обеду, привезли неплохую добычу – и на ушицу хватит, и с соседями-артельщиками поделиться можно, и закоптить, пожалуй, останется.

- Аннушка, забирай улов! – с улыбкой прокричал Тимофей.

Прибежала Аннушка с корзиной в руках, посмотрела на облепленное мокрой одеждой тело старика, отвела глаза.

- Ты бы оделся в сухое. Не ровён час заболеешь...

- Летом-то? – Тимофей засмеялся. – Ништо, мы привышные к воде. Это наша стихия.

Аннушка не ответила, взялась перекладывать в плетёнку кефаль, а сама украдкой нет-нет да и поглядывала в его сторону. А ведь не стар ещё Тимофей, совсем не стар. И телом крепок. А она его дедушкой величает. А если... Если не так и стар он, то как же она живёт в доме его? Не грех ли? И какая жизнь была у него раньше, до поселения в Андреевке?

Терзали её эти мысли целый день. Тимофей всё присматривался – не захворала ли. А вечером, когда уже спать собрались, решилась она затеять разговор.

- А что... Не спрашивала я тебя никогда... – Аннушка дрожащей рукой поправляла фитиль в лампе. - Долго ли служил ты?

- Да как сказать... – задумался Тимофей. – Забрили меня в рекруты в 37-м годе. Сам я из крепостных помещика Верховцева. Это в Ярославской губернии. К тому времени я уж сиротой был, один жил. Обчество решило, что убиваться по мне никто не станет, мне, значит, идти. Я и не супротивничал. Что в деревне лямку крестьянскую тянуть, что в рекрутах. Замуж за меня никто бы своей волей не пошел, потому как шибко беден был я. Разве что такая же сирота-горемыка. Определили меня во флот. Служба матросская нелегка, да жаловаться мы непривышные. Слава Богу, прижился. И море полюбил, и службу свою матросскую. Здесь вот, в Севастополе, женился.

- Женился?! А где же...

Тимофей вздохнул:

- При обороне Наталья моя и погибла. И детки тоже.

Аннушка вскрикнула, прижала ладони к щекам.

- Город-то наш не готов был к нападению с берега. Со стороны моря стояли батареи, там оборона крепкая была. А с суши защищать его трудно. Высоты кругом, с которых он простреливается. С Северной стороны есть форт с четырьмя бастионами. С Южной стороны, почитай, ничего не было. А флот неприятельский в три раза превосходил наш. Да и то сказать – у нас почти всё парусники, а у них – пароходы. Наша удача от ветров зависела, да от мастерства экипажей. А их... Быстроходнее они. Калибры у наших пушек опять же разные были, потому и обеспечить припасами их сложнее.

- Тяжело вам пришлось...

- Нелегко. Я вроде как сейчас оправдываюсь перед тобой или перед собой, почему мы Севастополь сдали. Почему флота нас лишили. Да ведь не наша в том вина была. Мы-то всё делали, от нас зависящее, чтобы не пустить неприятеля на землю нашу. Там, в городе, каждый кусочек земли русской кровью нашей обильно полит. Да ведь не всё от нас зависело. Вот хотя бы возьми – у нас ружья были гладкоствольные, старого образца, а у неприятеля нарезные, новейшие.

- Нарезные? Это как?

- Внутри ствола канавка винтом вырезана. Пуля из такого ружья бьёт и точнее, и дальше, потому как кружась летит. Наши на триста шагов, а их – на целую тыщу.

- Выходит, они вас стреляли, а вы до них достать не могли?

- Так и было. Поначалу-то война с турками складывалась для нас удачно. И на суше, и на море. Особенно в Синопском сражении хорошо мы туркам наваляли. Уничтожили эскадру Османа-паши. А потом вступили в войну англичане с французами. Поопасались они, что русский флот на Чёрном море силу возьмёт. Пришли их корабли к нашим берегам. Высадили они десант – это значит, войска их на берег сошли. Говорили потом, что за неделю хотели они прибрать Крым к рукам. Да только не вышло у них. Не сдавались мы, за каждую пядь земли боролись. Ты в ясный день примечала, какой здесь берег?

- Примечала. Вроде большой-большой дуги, а мы внутри неё.

- То-то. По правую руку – Евпатория. В подзорную трубу её, говорят, хорошо видно. А по левую – Севастополь. Там, на самом конце дуги. Вот сначала гости незваные высадились в Евпатории. Англичане, французы да турки. Склады с провиантом захватили. Потом всё ближе и ближе сюда корабли их подходили.

- И что же, разве не было солдат, чтобы остановить их?

- Как не было... Была армия. Князь Меншиков ею командовал. Да ведь наше оружие не таково было, как у них. Воевать с ними на берегу, когда неприятельские корабельные пушки с легкостию достают, князь не стал. Оно и верно. Встретил он врага на реке Альме. Да только не было удачи нам. Почти шесть тысяч солдат полегло в бою. Неприятельских тоже много, да наших больше всё равно.

Аннушка горестно качала головой, внимательно слушая старого матроса, заново переживавшего все перипетии прошлого.

- А что же, царь-то новых солдат не присылал?

- Подкрепления присылали. Да ведь и враги тоже его получали. Всё новые войска прибывали сюда. Наша армия неприятеля вглубь полуострова не пускала. Они всё больше вдоль берегов отирались. Тут им и провиант свежий с кораблей, и оружие.

Тимофей задумчиво смотрел на едва тлеющий фитилёк лампы, вспоминая подробности.

- Англичане вошли в Балаклавскую бухту. Отсель не видно её, она снаружи дуги, там, за Севастополем. Защищал её греческий батальон. В старинной генуэзской крепости засели стрелки, из мортир стреляли. Да не смогли, не удержали крепость. Кто в плен попал, кто смог пробиться к нашим. Так и обосновались британцы в Балаклаве. А с другой стороны Севастополя, в Камышовой бухте, французы высадились.

- Обложили со всех сторон...

- Обложили... Князь Меншиков-то со своими войсками в Бахчисарай ушел. Поопасался, что захопнется мышеловка. С нами вице-адмирал Корнилов остался. А помощниками его вице-адмирал Нахимов и контр-адмирал Истомин были. Они потом все и погибли. А тогда Корнилов к нам обратился. Товарищи, говорит – так и сказал ведь, «товарищи» – на нас возложена честь защищать город и родной наш флот. Эвон как – честь. Мы эту честь не посрамили. Вход в бухту закрыли, затопив старые наши корабли.

- Корабли?! Не жалко было?

- Как не жаль... Да что поделаешь. А неприятелю в руки достались бы? Сняли мы с них всю артиллерию, простились, как с родными, да потопили. Пушки на бастионы поставили. Укреплять оборонительные сооружения взялись. Инженер у нас был тогда, инженер-подполковник Тотлебен. Умнейший человек. Он и руководил работами. Строили укрепления все – и солдаты с матросами, и женщины, и дети. Днём и ночью строили, при свете костров и фонарей. Мужчины долбили грунт, а женщины носили его в корзинах да мешках. Одна батарея была возведена только женщинами. Так и называли мы её – «Девичья». Натальюшка моя с детками тоже на укреплениях работали.

- Много у тебя деток было?

- Двое. Сыновья. Митрию двенадцать было, а Николке девять. Когда уже осада началась, Митрий со мной рядом был, помогал на батарее. У меня на глазах его и... – Тимофей помолчал. – Николка воду носил на редуты, провиант. Опять же – куда пошлют. Ранило его в живот. Долго умирал. Пекло его. Всё пить просил. Этого уж я не видел, Наталья мне сказывала. А потом и она... и её... Прямо в землянке. Бомба попала. Так и остался я один-одинёшенек в целом свете. Потому и пригрелся рядом с молодёжью. Их детки внуками мне будут.

- Сколько же лет тебе?

- Сорок четыре.

- Так ведь ты не старик же! – всплеснула руками Аннушка. – А я... я дедушкой тебя... Прости уж меня, дурищу!

- Да за что же? Волос у меня седой, это верно. Зубов почти нет. Среди офицеров да боцманов бывают такие, кто за малейшую провинность зубы пересчитывает. И лицо всё в морщинах. Солнце да ветры соленые не щадят. Мы же не барышни, которые под зонтиками прячутся, белизну свою берегут. А ветры тут такие бывают! Придумали же британцы морды прятать под вязаной шапкой. Только дырки для глаз и рта, остальное всё закрыто. А мы не прятались. Оттого и лица раньше времени постарели. Да и душой я... стар... Словно отжил своё, а теперь только доживаю.

- Нет, Тимофей. Жить тебе ещё и жить. Не старь себя раньше времени. А сколько же Тихону годов?

- Тихон постарше меня. На шестой десяток ему перевалило. Тоже семья жила в Севастополе. Сынок его старший матросом на «Императрице Марии» был. В Синопском сражении погиб. Жена с дочерьми за ранеными в госпитале ходили. Уж никого в живых не осталось. Голод да болезни скосили их. Так что и он осиротел.

- Жалко его.

- Судьба такая выпала. Да всё же Бог миловал нас, грех роптать. Руки-ноги целы, глаза видят. Император вот землицей наградил, да пенсию нам дал. Море рядом. Друзья надежные есть. Сердцем я к братишкам привязался. И к тебе тоже. Ты уж живи, голубушка, да выздоравливай. А найдешь себе кого по сердцу да замуж выйдешь, не забывай меня, старика.

Аннушка подошла к Тимофею, провела рукой по его седым волосам. Старик взял её ладонь, поднёс к своим губам. В порыве нахлынувшей нежности Анна поцеловала его склоненную голову.

Лампа мигнула и погасла.

- Масло кончилось, - растерянно сказал старый матрос.

- Утром заправлю. Пора уж отдыхать, Тимофей. Добрых снов тебе.

- Добрых снов и тебе.

Сны и впрямь были добрыми. Только если бы утром Аннушку спросили, что ей снилось, она не смогла бы вспомнить ничего. Осталось только чувство какого-то безграничного счастья.

Да и не было у неё времени вспоминать ночные видения. Не успела она одеться как следует, как раздался нетерпеливый стук в дверь.

- Беда... – на пороге землянки стоял Семён.

- Что ты, что ты! – Аннушка всплеснула руками. – На тебе лица нет!

– Василиса пропала. За водой пошла с утра и пропала. Ведро пустое валяется, а её нет. Только вот... – он поднял руку, на ладони лежал обрывок подола от юбки. – И... кровь... на камнях...


************************************


Месть

Глава 14

Время действия - 1859 год.

Василиса открыла глаза. В голове что-то ухало, стучало, пульсировало мучительной болью. Вокруг было сумеречно, и только тоненькая полоска неяркого света прорезАла пыльное пространство.

«Где я? Что со мной?» - удивленно думала она, тяжело водя глазами вокруг.

Каменные стены... каменный пол... каменные своды... Кругом камень. И только на одной стене небольшое окно, прикрытое ставнем из грубых, плохо отёсанных досок, полусгнивших от времени, сквозь щель между которыми и пробивался узкий лучик света.

Василиса села, с трудом поднимая тело, ставшее словно чугунным. Что это? Как она оказалась здесь? Мысли ворочались в голове тяжело, словно мельничные жернова. Она пошла к роднику за водой. Рано утром, потому что настала их с Семеном очередь пасти артельное стадо. И нужно было успеть отстряпаться. Ведро... У неё было всего одно ведро, ведь коромыслом носить воду Семён ей запретил. Неужели догадался? Она поставила ведро рядом с собой, а потом отвязала от пояса фляжку. Чудесную фляжку, в которой вода остается холодной долгое время. Нужно было наполнить её, чтобы взять с собой на пастбище, утолять жажду в жаркий день.

Жаркий... После вчерашнего дождя чуть-чуть посвежело, да и тучки ещё не все ушли с неба. Да ведь всё равно хочется пить. Ах, как же хочется пить...

Василиса облизала пересохшие губы, машинально поискала рукой на поясе – фляжки не было. Ах да... Её выбил из рук тот человек... Он выпрыгнул откуда-то сверху, с большого серого камня, поросшего чертополохом и осотом. И лицо у него было такое... страшное... Вернее сказать, лицо его было скрыто маской. Вроде вязаного чулка, а на месте глаз и рта отверстия. Она сначала испугалась, увидев эту страшную рожу. Ей показалось, что на неё напал какой-то невиданный зверь

Да, именно её испуг и решил всё. Если бы она сразу поняла, что это обычный человек! Но этого мгновения её растерянности хватило, чтобы он сумел приблизиться к ней, схватить её за локоть, зажать ей рот. Она рванулась в сторону, но его руки были словно железные тиски. А потом откуда-то взялся ещё один, и вдвоем они скрутили Васёнкино тело верёвкой. Она отчаянно извивалась, пытаясь освободиться, и тогда... Тогда они ударили её по голове... Наверное, ударили. Потому что ничего этого Васёнка не помнила. Помнила только, как вспыхнул перед глазами всеми цветами сноп искр, закрутился, завертелся. И потом – ничего, какой-то провал.

Василиса ощупала голову. Так и есть – на самой маковке спеклась кровь, слиплись волосы. Как же хочется пить...

Нужно найти дверь. Василиса поднялась и принялась ощупывать стены. Камень... камень... Внезапно она наткнулась на какой-то выступ, потеряла равновесие и упала, больно ударившись боком. Что это? Похоже на ступени. Да, так и есть. Ступеньки, пробитые в камне. Значит, здесь должен быть и выход из темницы. Василиса поднялась по лестнице, нащупала деревянную дверцу, сколоченную из грубых досок. Толкнула её, но дверь не поддалась.

А может быть, открывается окно? Может быть, через него получится уйти? Васёнка потянула на себя ставень. Открылся он неожиданно легко, створка бесшумно отскочила к стене, впустив в помещение немного света. Василиса высунулась наружу и тут же отпрянула: прямо за проемом была пропасть. Немного успокоившись, она снова выглянула в окно. Широкая, величественная картина открывалась перед нею. Напротив высилась огромная белая гора, поросшая деревьями и кустами, увенчанная короной зеленого плато с отвесным скальным краем. Казалось, протяни руку, и коснёшься её, и только крошечные деревья на её склонах давали понять, как далека она. А где-то внизу, в долине, вилась выжженная солнцем белая каменистая дорога.

Горы! Вот куда привезли её. Или принесли? Наверное, привезли. Поперек лошади бросили. Вона, на боках-то синяки наливаются. Да какая теперь разница... И пещера эта выдолблена в скале.

- Эге-гееей!!! – закричала Василиса в пространство.

Но звук её голоса дробился, слабел, запутывался в густых ветвях деревьев и зарослях колючих кустарников. Никого... Пустая дорога... Да если бы и был кто на ней, разве услышат её?

- Эге-геееей!!!

А если всё-таки попытаться выбраться через это окно? Василиса опасливо высунулась наружу. Круто, эх, круто... Не спуститься ей здесь. Поглотит пропасть её тело, разобьет, раздробит кости. Убьёт и её, и дитё, которое только образовалось в ней. А может, и пусть? Всё лучше, чем в плену? Васёнка наклонилась, пытаясь найти какой-нибудь выступ, за который можно было бы ухватиться.

- Не-смей-не-смей-не-смей! – раздалось возле самого уха.

Василиса подняла голову. Прямо перед ней на выступе неровно вырубленного окна сидела синичка. Она потряхивала хвостиком, крутилась, поглядывала тревожно на Васёнку глазками-бусинками.

- Откуда ты здесь?

- Не-смей-не-смей-не-смей! – повторила птичка и, вспорхнув, перебралась повыше.

- Да не смею, не смею, - примирительно сказала Васёнка.

И то верно. Выброситься из окна всегда успеется. Прежде нужно узнать, чего этим людям нужно, для чего притащили её сюда.

Теперь, при открытом ставне, тюрьма её просматривалась очень хорошо. Каменные стены, в глубине ниша – то ли кормушка для скота, то ли место для спанья. Низенькая дверь, а к ней ступени. Против неё на стене... Что-то выцарапано... Василиса подошла ближе. Крест! Православный осьмиконечный крест! Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную... Кто же вырезал его здесь? Нешто чья-то душа христианская уже томилась здесь?

Дверь грубо сколочена, прикреплена кожаными петлями к деревянной верее. Постой, коли петли видны, значит, дверь должна открываться внутрь! Василиса поднялась по ступеням, осмотрела полотно. Нет ни скобы, ни ручки, чтобы открыть её. Как же быть? Разве что пальцами? Васёнка просунула тонкие пальчики в щели, уцепилась, подгибая кончики, потянула к себе.

Как ни странно, дверь поддалась, раскрылась. Однако за ней Василиса увидела не вольное небо, а ещё одну камеру. Только чуть меньше и без окна. В центре её, вцепившись узловатыми корнями в грунт, росло дерево. Ветви его уходили в узкие кривые трещины в сводах пещеры. Господи, Боже! Какая же воля к жизни у него, если оно сумело вырасти в темнице, стремясь побегами к свету!

В небольшом углублении между корней дерева скопилось немного воды после вчерашнего дождя. Василиса смочила кончики пальцев, провела по иссохшим губам. Ах, как же хочется пить! И как болит голова...

Выбраться бы отсюда, из этой темницы! Трещины в сводах пещеры пропускали свет, однако пролезть сквозь них не смог бы и ребёнок. А дверь... Дверь наружу была достаточно крепкой.

Василиса стала колотить в неё кулаками.

- Эй! Откройте! Кто-нибудь!

Тишина в ответ... Никого... Откуда-то издалека донеслось кудахтанье несушки. Вона, яичко снесла... Но если есть куры, значит, где-то близко деревня.

- Эй, кто-нибудь! – Васёнка попыталась забраться по кривому стволу дерева к расщелине в своде.

- Чего орёшь? – раздался недовольный голос за дверью.

Загремел ключ в замке, дверь со скрежетом раскрылась. Вошёл мужичок неприметной наружности. Встреть такого на улице – и через минуту не вспомнишь его.

- Где я, мил человек? Зачем меня сюда притащили?

- Много будешь знать, скоро состаришься. На вот, постелю себе устроишь! – человек занёс в пещеру охапку соломы.

- Постелю?! – поразилась Васёнка. – А ну! Выпускай меня отсель!

- Не для того тебя сюда привезли, чтобы выпускать. Ишь, раскомандвалась! – мужичонка поставил у порога металлический кувшинчик, закрытый крышкой.

- Да ты кто таков?! – Васёнка возмущенно подбоченилась. – Да знаешь ли ты, кто муж мой? Да он же из-под земли тебя достанет! Он же за меня...

- Знаю, знаю. Мародёр твой муженёк безносый. До чужих вещей падкий.

- Чииивооо?! Ты это об чём?! – Васёнка угрожающе направилась к мужичку. – Да я тебе сейчас глазёнки твои бесстыжие выцарапаю! Язык вот этими руками вырву!

- А ты не больно ерепенься. Пару дней без еды и воды посидишь, шёлковой станешь. И меня по имени-отчеству величать станешь. А там, глядишь, безносого свово забудешь, - мужичок мерзко захихикал, – и меня лаской одаришь.

- А ну, пошёл! Пошёл вон! – закричала Васёнка.

- А величают меня Прохором Васильичем, - мужичонка липким взглядом оглядел Васёнку. – Так что не забудь. Прохор Васильич, значицца.

- Прошка ты, а Прохором Васильичем уже никогда не станешь. Рылом не вышел. Величаааают...

- За Прошку и за рыло наказание тебе. Посидишь без воды покамесь.

Прошка снял с кувшинчика крышку и вылил воду на камни:

- Вот так. Напилась водички...

Он вышел наружу и закрыл за собой дверь. Заскрежетал замок, закрылся на ключ. Затихло всё. Ушёл.

Василиса вздохнула, взяла солому, спустилась к окну. Устроила себе постель, так, чтобы видно было ей небо, легла, глядя на плывущие неспешно облака.

- Ну и пусть. Пусть вылил. А унижаться всё равно не стану! – по-детски обиженным голосом сказала она.

Слёзы навернулись на её глаза, затуманили взгляд. Что он там лопотал-то про Семёна? Мародёр, говорит. До чужого добра падкий. Об чём это он, непонятно. И чем провинилась перед этим человечком она? Наконец её сморил сон.

Проснулась она от тревожного, тянуще-тоскливого чувства. Семён-то наверное, теперь места себе не находит! И весточку ему не подашь...

Пить хочется... И поесть бы... Но нет, унижаться она не станет. Василиса поднялась, высунулась в окно. Вьётся по долине белая дорога, огибает неровности, двоится, снова сливается в одно. И хоть бы кто-нибудь по ней шёл или ехал! Вздохнула Васёнка, вышла в другую камеру, которую она окрестила предбанником. В ложбинке между корней дерева ещё сохранилось немного дождевой воды. Она опять намочила пальцы, провела по губам. Скоро высохнет эта лужица, и что тогда? А ничего! Сёмке-то каково на войне было? Эвон, говорят, он свою воду и еду нуждающимся отдавал.

Она вернулась в большую камеру, подошла к кресту. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! Кто же выцарапал его здесь, на этой стене? Кто томился здесь, в этой тюрьме? Чья душа рвалась к близким, чтобы утешить их? А может быть, это келья монашеская? Может быть, вовсе и не темницей она была, а жил здесь отшельник, и молился Исусу Христу?

Из долины послышался скрип тележных колёс. Нешто едет кто? Василиса метнулась к окну. Внизу, по белой дороге медленно ползла повозка. Крошечная, словно муравей.

- Ээээй!!! Эге-геееей!!! - закричала Васёнка, сорвала с головы платок, принялась махать им. – Эээээй!!!

Однако звук не долетал до путника, а глох в пушистой зелени склонов. Проехал человек мимо, даже не заметив её.

Вместо этого заскрипел ключ в замке и открылась дверь.

- Будешь орать в окно, так мы его заколотим. Сиди тогда в темноте! – ворчливо сказал Прошка, входя в предбанник.

Следом за ним, низко склонившись в дверном проеме, вошли ещё двое. Один, смешливый, с масляными глазами, бесстыдно оглядел Васёнку и принялся лопотать что-то не по-русски. Точно так же говорили между собой барин Николай Александрович и его гости. Только вот подчиняться она теперь им не обязана, теперь она матросская жена!

- Чево, чево... Какая тебе шарманка! – презрительно сказала она нахалу, повязывая голову платком.

Тот засмеялся и принялся лопотать снова.

- Мане, говоришь, фик? Я вот тебе промеж глаз-то врежу, будет и тебе фик! - Васёнка показала ему кулак.

Наглец расхохотался ещё веселее. Однако его одёрнул второй, хмурый человек, с холодными стальными глазами, сказав что-то непонятное. Язык его показался Васёнке отличным от того, на котором говорил первый. Однако наглец его хорошо понял и сразу умолк.

Прошка, угодливо согнувшись, внёс небольшой складной стульчик с полотняным сиденьем, натянутым на деревянный каркас, и поставил его возле двери. На стульчике, словно на троне, уселся хмурый. И таким знакомым казалось Василисе его лицо, что она невольно замерла, мучительно вспоминая, где могла его видеть. Не в деревне ли, среди родственников и знакомых старого барина? А вдруг... Вдруг её захотят вернуть в поместье?

- Твоё имя? – спросил он Васёнку.

Русским владел он неплохо, хотя чувствовалось, что больше привычен говорить на других языках.

- Отвечай! – подтолкнул её в бок Прошка. – Называй своё имя господину графу!

- Зачем меня сюда привезли? Что вам от меня нужно? – вдруг охрипшим от страха голосом сказала Василиса. – Я жена матроса Его Величества Императора Александра Николаевича!

- Ты жена преступника, поднявшего руку на одного из лучших граждан Британской Империи! – отчеканил граф. – Твой муж лишил жизни старшего сына графа Уитлока! И за это он должен ответить. Оооо... как долго я ждал того дня, когда смогу отомстить за гибель Роберта...

Британской империи... Вот оно что! Васёнка с облегчением вздохнула.

- Так ты из недобитых англицких солдат! Кому-то, может, ты и граф, только не для меня. Я в России родилась и выросла. А муж мой от вас защищал русскую землю! И если он yбил этого самого графского сына, то мне совсем не жаль. Нечего было переться к нам!

В глазах графа мелькнули искры ярости:

- Не забывайте, что эти земли не ваши. Русские пришли сюда всего лишь сто лет назад. Эта земля принадлежит татарам!

Василиса расхохоталась. Отсмеявшись, она уперла руки в бока:

- Чья бы корова мычала! Сказывал мне Сёма, какие вы святые! А Индия чья земля? А... эта... Априка... чья? А Америка? Да если уж на то пошло, то и сюда вы пришли не татар защищать, а захватить их! И поделом, что надрали вам наши ребята задницы!

- Надрали? Да вы же проиграли войну! Или этого тебе твой безносый муженек не сказал?

- Так проиграли, что ваши корабли убрались отсюда восвояси! А ты вот, граф, тут по горам скачешь, аки тать! Небось, боишься лицо своё людям показывать, прячешься под шляпой!

Теперь Васёнка вспомнила его. Это был тот самый человек, который рассматривал её фляжку на Бахчисарайском рынке. Вот в чём было дело!

- А баклажку эту Сёма нашёл после боя, а не с убитого снял. И называется это трофей.

Граф заскрежетал зубами:

- Герб Уитлоков в руках грязной русской бабы! Неслыханно! И твой муж ответит за это. Он будет мучиться. Он будет гореть на медленном огне. Он будет искать тебя, но никогда не найдет. Он даже знать не будет – жива ты, или он уже вдовец. И до конца жизни он будет один. Но иногда мы будем напоминать ему о тебе. Прошка!

- Да, господин граф! – Прохор с готовностью подскочил к Василисе и схватил её под локти. – Шарль, помогай!

Весельчак, стоявший в продолжение разговора в тени, сдернул с Васёнкиной головы платок и молниеносным движением отсек одну косу.

- Что... Что ты делаешь, гадёныш! – закричала она, пытаясь освободиться.

Однако её уже отпустили, и она, рванувшись, упала на пол.

- Завтра твой муж найдёт эту косу у своего порога. Интересно, - граф усмехнулся, - что он подумает, увидев её?

Василиса в ярости плюнула в сторону графа.

- Прошка, разберись! – приказал тот и, тяжело поднявшись, направился к двери. – Да гордись, что ты в этой камере оказалась. Говорят, в ней двадцать лет просидел один ваш русский боярин.

Русский боярин... Вот кто крест на стене выцарапал! Василиса поднялась, придерживаясь руками за ствол дерева.

- Ах ты, мерзавка! – прошипел Прошка. – Да как ты смеешь так непочтительно разговаривать!

Граф вышел, и весельчак, которого назвали Шарлем, снова засмеялся, подскочил к Васёнке, пытаясь ущипнуть её за грудь. Однако она закатила ему звонкую оплеуху. Наглец расхохотался и взялся задирать её юбки.

- Шарль! – послышалось снаружи, и он сразу выскочил на голос, словно послушная собачонка.

- Вот тебе! – сказал Прошка, ударив Василису палкой по спине. – Посидишь сегодня без еды и воды. А про окно помни, будешь орать – заколочу, останешься в темноте.

Он вышел, закрыл дверь на замок.

Василиса обессилено рухнула на соломенную постель. Вот и выяснилось, кто украл её. Тот, кого не добили в прошлую войну. Три года уж прошло с того дня, как ушли чужие корабли из Крыма, а они всё здесь шатаются, всё пакостят. Ищут способы отомстить Семёну. Косу отрезали... Шарль этот мерзкий подол задирает... Опозорит ведь, обесчестит её, гнида! А если... если закончить всё разом?

Васёнка поднялась, подошла к окну. Высота – голова кружится. Выпрыгнуть – костей не собрать.

- Не-смей-не-смей-не-смей! – тревожно зацвикала в кустах птичка.

А ведь и верно. Ведь они, может, этого и добиваются. Спрячут тело, а Сёмка на самом деле жизнь проживет – ни женатый, ни вдовый. Нееет, голубчики! Не выйдет по-вашему. Жить надо! Жить и бороться. Жить и стараться выбраться отсюда.

Она подошла к кресту. Кто ты был, боярин, русский человек? Откуда силы брал, чтобы двадцать лет провести в этой темнице, не сойти с ума, не унизиться, не начать просить милости у тюремщиков своих? Помоги, боярин, дай сил!

Помолившись, она снова легла на соломенную постель. Но как же хочется пить, и как болит голова...

Проснулась, когда дверь открыл Прошка.

- На вот, господин граф ужин тебе прислал. Милостив он шибко. За такие слова тебя неделю надо голодом морить.

Ужином оказался кусок татарской лепешки и латунный стакан с водой.

- Прошка! Как же ты врагу-то продался, а? – спросила с жалостью Василиса. – Как же ты своих, русских, предаешь?

- Дура ты. Мозги у тебя бабские. Как мы, русские, живём-то? В грязи и мерзости. А там, в Европе – свобода. Нет там такого, чтобы барин крестьян своих продавал. Нет такого, чтобы рабочие навечно к заводу приписаны были. Матросы ихие в наших портах гуляют как короли. Деньгами сорят. Табак курят первосортный. Уважаемые люди. У Шарля на родине, во Франции, императорам головы рубят, если не по душе народу они пришлись.

- Тебе-то что с их свободы?

- То-то ты и дура. Я в Англию скоро уеду. Хоть сколько поживу как человек. Меня господин граф с собой берет. Мне уже и место управляющего в его поместье готово. Вот только с безносым твоим разберемся и сразу поедем.

- Гнида ты, Прошка.

- Давай-давай, старайся. Не прогадай, смотри.

Он ушел, а Василиса снова лежала на соломе, глядя на тускнеющий квадрат окна. Но вот сумерки стали глубокими, и, пока совсем не стемнело, Васёнка пошла в предбанник, за оставленным Прошкой хлебом. Внезапно она услышала далекий колокольный звон. Неужто церковь рядом? Зазвонил другой колокол, а потом ещё. Откуда звук идет? Она подтянулась по веткам дерева к трещинам в своде. Благовест стал казаться более громким. А потом она услышала стройный хор мужских голосов. Да ведь это монастырь! Это же служба монастырская!

Значит, она попала в тот самый брошенный город, который показывал им Тимофей. Недаром Аннушке он показался разбойничьим местом.

Съев кусочек чёрствой лепёшки, она снова легла на солому. На чёрном небе сияли звёзды, оглушительно стрекотали цикады, мерно тюкала сова-сплюшка. Не спалось Василисе.

Вдруг предбанник озарился светом.

- Кто здесь? – испугалась Васёнка, осторожно выглянула в комнату.

Свет шёл из трещины в потолке. Кто-то просунул в неё сверху горящую лучину.

- Кто здесь?

- Тише, не кричи! – услышала она тихий голос, и не понять, то ли девичий, то ли мальчишечий. – Есть хочешь?

- Ты кто? – Васёнка подошла к щели.

Лучина погасла.

- Не бойся меня. Я видел, что тебя привезли сюда. Возьми еду.

- Попить бы!

- Сейчас бутылку спущу. Только ты верни её. Иначе эти бандиты заметят и будут следить. Тогда я не смогу тебе помочь.

- Как зовут тебя?

- Арам.

- Ты татарин?

- Нет, карай. Мы с дедушкой живём здесь недалеко.

- А разве это не брошенный город?

- Брошенный. Только не все ушли. В некоторых домах ещё живут люди. Мы с дедушкой тоже тут остались.

В руки Василисы опустилась привязанные к верёвке бутылка и узелок, в котором прощупывались пироги. С наслаждением выпив воды, она подергала за веревку.

- Арам!

- Тут я.

- А ты можешь сообщить моему мужу, где я?

Голос помолчал.

- А где его искать?

- В Андреевке. Семёном его зовут. Семён Астахов.

- А где эта Андреевка? Как добраться до неё?

Василиса погрустнела:

- Не знаю... Я ведь совсем недавно здесь.

- Ну, хоть какие деревни поблизости знаешь?

- Севастополь знаю. Там муж мой служил. Там и венчались мы. А село наше на берегу. Только у нас пока не дома, а землянки.

- В Севастополе служил? А кто он?

- Отставной матрос. Ему сам Император землю пожаловал.

- Ладно, попробую найти. Я пойду. Завтра снова принесу тебе еды.

- Благодарствую. Только ты уж найди Семёна Астахова, сделай милость!

- Ну сказал же! – тихо засмеялся голос.

Василиса прислушалась. Ушёл как будто... Карай... Что за карай такой? Никогда она о таком народе не слыхивала. Но по делам его, похоже, друг. Ах, если бы и впрямь сообщил он Сёме, где она!

Теперь можно было вздохнуть спокойно – впереди забрезжила надежда на скорое спасение. Васёнка вынула из узелка пирожок и при слабом свете, падающем из окна, принялась с аппетитом ужинать.
---------------------------------------------------
Продолжение будет..........
Произведение взято на канале Чаинки
https://dzen.ru/chainki?lang=ru&referrer_place=layout
________________________________________
Напоминаем Вам,что большие литературные произведения мы публикуем в рубрике "Вечерние чтения".
Для того , чтобы зайти в эту рубрику нужно зайти в Темы и с левой стороны найти хештэк #вечерниечтения
Эта рубрика выходит каждый день в 18.30