глава 38 Время действия - 1914 год. - Мама, посмотри, какие цветы красивые! – Залиха, сияя, протягивала Дуне букетик касатиков. - Вот какая красота! – с улыбкой похвалила Дуня, - Ну, теперь поставь их в воду! Где же ты их нашла? - Это не я! Это мне Петька дал! – звенела девчонка, разыскивая старый кувшинчик, чтобы приспособить в него цветы. - Петька? – удивилась Дуня, - Какой такой Петька? - Там, за горой, казаки сено косят. Петька тоже косит. - А ты что там делала? – возмущённо подняла брови Дуня, - Ты зачем туда ездила?! Не стыдно возле мужчин крутиться? - Ну... я посмотреть хотела..., - потупилась девчонка, - Но ты не думай, там и женщин много, там не только мужчины! – с горячностью взялась оправдываться. - Всё равно нехорошо. Ты уже не ребёнок, ты уже почти девушка, скоро сватать тебя станут, а ты позоришься! Посмотри на Рукию, как скромно она себя ведёт! Рукия улыбнулась и опустила глаза. Ей уже пятнадцать лет, и к отцу уже приставали с вопросами, не хочет ли он выдать дочку замуж. Но Нурали не спешил, ничего, успеется, выйдет. Сейчас она вместе с Дуниёй стегала новое шерстяное одеяло для приданого. Залиха засмеялась, подбежала к сестре, порывисто обняла её, прижалась лицом к её волосам, чмокнула в щёчку и умчалась ставить свой букет в воду. В одиннадцать лет она была красавица, хотя больше похожа на мальчишку – тоненькая, подвижная, готовая целыми днями скакать на лошади. Но Дуня ей воли много не давала. Учила всему, что умела и знала сама. Девочки уже умели готовить и казахские, и казачьи блюда, печь русский хлеб, вязать, шить и вручную, и на Дуниной Зингеровской машинке. Знали, как катать войлок, класть простейшую печку, варить мыло. Вместе с простыми работницами доили коров и кобылиц, делали кумыс, пахтали масло. Конечно, у младшей ещё не всё получается, но со временем она освоит все хитрости хозяйствования. Образование у них тоже есть. В город на учёбу их отец не посылал, но учитель, которого содержал отец на свои средства, дал им много нужных знаний. Рукие больше нравились литература и история, она много читала. Книги ей отец покупал и на арабском языке, и на русском. Писала красивым каллиграфическим почерком. И в случае чего могла заработать на жизнь переводчиком, секретарём или хотя бы просто писарем. Залихе лучше давалась математика. Она даже в уме считала так быстро, что не всякий на бумаге за ней успеет. Нравились ей астрономия и биология. Отец планировал со временем научить девочку навыкам счетоводства. Всем внукам Есим старался дать образование и профессию, их приучали к выполнению любой, даже самой чёрной работы, чтобы каждый мог выжить в случае потери отцовских богатств. Дети Жалгаса больше тяготели к музыке, хорошо играли на домбре и даже на кобызе, изумительно пели. Остальным мальчикам давали знания по экономике и бухгалтерии. Девочки были под приглядом матерей, и Дуня не особенно вторгалась в их жизни. Не белоручки, умеют всё, что положено казахской женщине, - уже хорошо. Но Рукия и Залиха были особым случаем, в них Дуня вкладывала всю душу. Через пару дней начавший увядать букет волшебным образом преобразился – в кувшинчике стояли свежие цветы. Дуня покачала головой – эта егоза опять была за горой. Нужно приглядывать за непоседой получше. Теперь она не спускала глаз с девочки, каждую минуту выглядывала – где Залиха? Но скоро в кувшине появился новый букетик. Сомнений не было – цветы другие, и такие возле аула не растут. - Залиха, откуда цветы? – строго спросила Дуня у девочки. Залиха залилась краской. Опустив голову, она молчала. - Девочка моя, скажи мне, где ты их взяла? Девчонка упрямо сопела, но ничего не говорила. - Ты меня очень обидела. Я не думала, что ты на такое способна, - горестно сказала Дуня. Залиха, разрыдавшись, кинулась на грудь бабушке: - Мама, мама, прости меня. Это мне Петька дал. - Ты опять была за горой? – удивилась Дуня. И когда она только успевает! - Нет, не была. Он сам приезжал сюда! – рыдала девочка. - Сам?! И ты с ним встречалась? - Да! Прости меня, прости! – захлёбывалась слезами девочка. Кое-как успокоив Залиху, Дуня задумалась. Запрещать свидания бесполезно, дети просто будут прятаться. Дуняша не сомневалась, что эти встречи – самые невинные, но ведь сплетники могут углядеть в тайных свиданиях что-то дурное. - Пусть в следующий раз он придёт к юрте, нехорошо скрывать это от старших, - решила Дуня. Петькой оказался тоненький пятнадцатилетний казачок, приехавший на покос вместе с отцом и батраками. Смущаясь, вошёл он в юрту, по привычке потянул щепоть ко лбу, чтобы перекреститься, но спохватился, спрятал руку за спину. Поздоровавшись, с любопытством стал оглядывать внутреннее убранство жилья. Есим пригласил его выпить чаю. Неловко подогнув ноги, парнишка сел на цветастое одеяло, взял двумя пальцами пиалу, осторожно хлебнул. Разговор с Есимом он вёл разумно, не особенно многословно. Расспросил его старик о каких-то незначащих вещах, о сенокосе, о родителях, о родной станице Кардаиловской. А Залиха сияла, хлопотала, пододвигая парню угощения, и излучала счастье. Пётр приезжал ещё один раз, а потом закончился сенокос, и казаки уехали. Девочка с неделю скучала, но скоро новые радости и впечатления затмили образ парня. Дуня тихонько благодарила Бога, и постепенно детское увлечение Залихи забылось и взрослыми, и ею самой. В августе аульские женщины выехали на уборку проса. Девочки вместе с бабушкой были среди них. Дуня, конечно, больше сидела в тени, издалека присматривая за внучками. Рукия жала серпом быстро и сноровисто, старалась не отставать от неё и Залиха, украдкой утирая со лба выступающий пот. Внезапно с совершенно чистого и ясного неба раздался оглушительный гром, сверкнула молния, и одна из женщин упала, сжимая в руках полусжатый сноп проса. В виске у бедняги виднелось крошечное отверстие. Испуганные женщины молились, и шёпотом говорили, что Аллах гневается, и вообще не к добру всё это. Аульский учитель объяснил девочкам, что это был метеорит, и гибель женщины совершенно случайна. А скоро будет ещё одно явление, которого бояться не нужно, – солнечное затмение. В предсказанный им день, когда аульчане лежали, прижавшись к земле, и читали молитвы, семья Есима спокойно наблюдала за солнцем через закопчённые стёкла, заготовленные заранее под руководством учителя. Затмение породило в сердцах казахов ужас и ожидание чего-то страшного. Поэтому, когда в аул пришло известие, что началась война, люди не удивились. Это только начало бед, говорили старики. Поздней осенью, когда степняки вернулись на зимовья, по аулам стали разъезжать какие-то незнакомцы, и вести беседы с бедняками, что начавшаяся война совсем не нужна казахам. Что опять с казахов начнут тянуть налоги, станут забирать коней и скот на мясо. Рассказывали, что русские совсем закабалили свободных и гордых кочевников, заставляют учиться чужому языку, прививают чужую культуру. А ведь у казахов своя культура древняя и богатая! Что на своих исконных землях казахи перестали быть хозяевами, что на всё нужно спрашивать разрешения у русских властей, а ведь, если гость приходит в чужую юрту, это он должен спрашивать разрешения! Что русские вывозят из казахских земель все богатства, ничего не давая хозяевам. Незнакомцы рассказывали о древнем предке казахов – Алаша-хане. О возникшем не так давно движении за независимость казахов от русских, называемом Алаш, о том, что нужно всем степнякам объединяться под знаменами этого движения. Посоветоваться с Есимом и Нурали приехал Дулат, в сопровождении племянника-подростка Сарсенбая. - Что это за люди? Как относиться к ним? Ведь они правильно говорят? – допытывался он у родственников. Что мог сказать ему Есим? Что мог ответить Нурали? Да, как будто правильно говорят. Но чего они добиваются? Куда поведут людей, прикрываясь красивыми словами о величии и могуществе народа? И возможно ли это могущество без поддержки русских штыков? Не приведут ли такие разговоры к кровопролитию? Этого Нурали боялся больше всего. Долго говорили об этом мужчины, много слов было сказано в тот вечер, только понятнее от этого ситуация не стала. Так и решили, что нужно быть осторожнее с этими людьми, присматриваться к ним, но не поддаваться на их провокации. Только паренёк Сарсенбай не услышал из разговора ни одного слова. Всё его внимание было поглощено маленькой Залихой, поразившей его в самое сердце. глава 39 Время действия - 1916 год. В апреле, как только просохли дороги, из дальней дали, из-под Гурьева, что при впадении Урала в Каспий, приехал старик, глава богатого и знатного рода, знакомый с Есимом ещё по встречам в Ханской ставке. В 1876 году Орда* перешла перешла в подчинение Астраханской губернии, большой суд биев был отменён ещё раньше, и поводов для встреч с тех давних пор не было. ________ Орда*, Букеевская Орда - казахское ханство в составе Российской Империи ________ Старика сопровождали сыновья и внуки, и приехали они к Есиму сватать Рукию, слава о красоте и добром нраве которой шла по степи. Жених девушке очень понравился, и она была совсем не против выйти за него замуж, пусть даже так далеко от родного дома. В начале июня жених с родственниками приехали в дом Есима снова, теперь уже чтобы сыграть свадьбу. Отпраздновали счастливое событие очень пышно, со всеми возможными развлечениями и удовольствиями, а по окончании торжеств невеста с богатым караваном приданого отправилась в аул мужа. Дуня скучала по своей девочке, украдкой плакала, но воли слезам не давала, чтобы не навлечь беды. Что ж, у матерей судьба такая – разлетаются дети по свету, и ничего с этим не поделаешь. Залиха и Кабидулла тоже скучать не давали. А страна тем временем воевала, и война явно затягивалась. На рынках взлетели цены, города жестоко страдали от продовольственного дефицита, закрывались мелкие предприятия, на фабриках и заводах за станки встали женщины и дети. Не легче было и крестьянам. Мобилизация оторвала от сохи самое трудоспособное население деревень, изымались лошади. Не поступал новый сельхозинвентарь, а старый приходил в негодность. Сильно сократились посевные площади. Только налоги росли всё больше. Война не обошла стороной и казахов. Они тоже почувствовали на себе все её тяготы – и рост налогов, и увеличение цен, и реквизицию скота. Среди степняков росло недовольство, искусно подогреваемое разъезжавшими по аулам агитаторами, призывавшими к неподчинению властям и бунту. Подливали масла в огонь свои же баи и волостные управители, грабившие бедняков под видом увеличения налогов. Свои грабили своих, умело обвиняя при этом русскую администрацию. 25 июня Николай II подписал указ «о реквизиции инородцев» в возрасте от 19 до 43 лет на тыловые работы в прифронтовых районах, и это послужило поводом к началу восстания. 4 июля волнения вспыхнули в Ходженте, следом загорелся весь Туркестанский край, где работали протурецкие, прогерманские и китайские агитаторы. Людям говорили, что царское правительство под видом посылки на работу хочет уничтожить самое здоровое население мусульман, поставив их впереди своих войск, где германцы всех перебьют. А потом русские займут освободившиеся земли. Восстание перекинулось на Семиречье. К казахам присоединились уйгуры и дунгане. Шла война, и русских в крае почти не было. На огромной территории стояли разрозненные казачьи сотни и запасные роты. Защищать русские посёлки от восставших было некому. Мирные жители – старики, женщины, дети – попали под удар опьяневших от безнаказанности бандитов и дезертиров. Люди погибали, подвергаясь страшным, изуверским мучениям. Нурали пришёл в ужас, когда весть о восстании дошла до него. Он понимал, что ситуация, словно степной пожар, вышла из-под контроля. Понимал он и то, что обернётся это большими жертвами с обеих сторон. В октябре восстание в Семиречье было жестоко подавлено, но продолжалось в других областях. По сути, царскому правительству пришлось вести войну на два фронта – второй был у себя в тылу. Составлять списки мобилизуемых на тыловые работы пришлось и Нурали, как волостному управителю. Как только в канцелярию пришёл приказ на мобилизацию, аулы заволновались. Засновали по юртам агитаторы и провокаторы. В доме бедняка Аймжана даже столкнулись двое. Один, чистый и ухоженный, явно образованный казах, утверждал: - Это не наша война. Русский царь сам ввязался в эту войну, пусть сам и расхлёбывает. Германцы? Какие германцы? Никаким германцам казахи не нужны, никто до наших степей не дойдёт, и мы не должны воевать. Наших парней хотят поставить безоружными под огонь. Наши самые лучшие джигиты погибнут. - Это верно, - говорил ему второй, бедно одетый, прищуривая и без того узкие глаза, за припухлыми веками, - только скажи, чего хочешь ты? - Наша партия требует отмены мобилизации, возвращения тех, кто уже был отправлен на фронт. Мы требуем полной автономии казахов в составе Империи, чтобы мы на своих землях стали хозяевами, чтобы те, кто живёт на наших землях, имели не больше прав, чем мы, - бойко рапортовал ухоженный. Он явно умел говорить, и выступал он не первый раз. Аульчане одобрительно загудели: - Верно, правильно! Уж очень много их развелось, переселенцев-то! И нас совсем прижали! - Так-так, - усмехнулся узкоглазый, - Значит, о казахах беспокоишься, господин? Ты вот чистенький сидишь, явно богатый человек, образование в русской гимназии получил. - Да, - высокомерно поднял короткий нос ухоженный, - Я образованный человек. Я изучал историю нашего народа, и знаю, что говорю. Во главе нашей партии стоят только образованные люди, которые понимают, как лучше жить казахам. Доверьтесь им, и мы снова станем великими. - Ну, а как мы будем жить, когда получим автономию? – спросил узкоглазый, со значением поиграв бровями слушателям. Аульчане насторожились. - Так же, как жили наши предки! По законам Тауке-хана! - Ну, так значит, всё будет по-прежнему? Вот мой дед, был бедняк, бился, старался, но разбогатеть так и не смог. Сгинул на царской каторге. Мой отец тоже бедняк, он тоже богатства не добыл, умер, простудившись зимой в степи. Значит, если я вас поддержу, я так и останусь бедным? А твои дети будут чистенькими ходить? - Что же, такова твоя судьба. Если бы ты был батыр, хорошо служил своему баю, ты бы разбогател! – высокомерно ответил ухоженный. - Ну, нет! Мои дед и отец хорошо служили, только ничего хорошего не заработали. Земляки, вы слышите? Вы как хлебали нужду, так и будете в нищете жить! Волостные составляют списки на мобилизацию, а своих детей они туда включили? Нет! Детей муллы включили? Нет! Кого-то из байских детей записали? Нет! Только ваши дети будут погибать! Аульчане зашумели: - А что же делать? Как нам быть? - Нужно менять власть! Нужно освободиться от воли баев и мулл! Мы, бедняки, должны сами решать, как нам жить! - Верно, верно! – волновались степняки. И хотя спор между двумя агитаторами продолжался ещё долго, и сказано было много, аульчане поняли одно – их детей отправляют на смерть, а дети богачей останутся дома. Через два дня Нурали собрал у волостного правления людей, чтобы объявить им о предстоящей мобилизации и о том, как это будет проходить. Сказав людям всё, что было необходимо, он уже повернулся, чтобы уйти, как услышал брошенные ему вслед слова: - А своих-то сыновей, небось, не посылаешь. Нурали замер. Постоял, подумал. Повернулся к притихшей толпе и сказал: - Хорошо, я включу своего сына Алибая в списки! Он будет вместе с другими джигитами! – и в полной тишине удалился в правление. На следующий день к нему приехали разгневанные управители из других волостей: - Что ты делаешь, безумец? Зачем ты включил своего сына в список? А нам теперь что делать? Мы записывать своих детей на фронт не собираемся! - Это ваше право, вы решаете, кого отправлять! – спокойно ответил им Нурали. - Ты лучше нас захотел быть? Ты постоянно делаешь всё поперек нас! Хочешь быть своим для батраков? Они тебе спасибо не скажут, не надейся! – кричали в бешенстве чиновники, - Исключай Алибая из списков! - Я своего слова не меняю! – ледяным тоном сказал Нурали. Приближался день отправки на фронт. Выли в аулах женщины, глухо роптали родственники мобилизуемых, степняки волновались. По-прежнему активно работали агитаторы. За несколько дней до отправки от горя скончалась мать одного из парней. И это переполнило чашу терпения казахов. Разгневанная толпа ринулась к волостному управлению. В считанные минуты было разгромлено здание канцелярии, сожжены все документы, избиты служащие. Нурали, узнав о нападении, поскакал к управлению. Толпа бесновалась, изрыгала проклятия, визжала и крушила всё, что попадалось под руку. Увидев волостного, кто-то закричал: - Вот он, он виноват! Он дал русским согласие отправить нас на фронт! И обезумевшие люди кинулись к Нурали... ... Дуняша сидела на ковре в доме старшего сына и смотрела на его истерзанное тело. Наплывающие слёзы мешали, туманили взгляд, и Дуня сердилась, вытирала их платочком и смотрела, смотрела на любимое лицо, чтобы запечатлеть навсегда его образ в своей памяти. Её мальчик, её первенец! Маленький, упругий, как мячик. Он так чудесно пах молочком, и был такой славный и любимый! Нежность наполняла душу матери, но взгляд натыкался на измученное лицо, и чувство непоправимости произошедшего, отчаяние охватывало её. Вошёл враз одряхлевший Есим. Слезящимися глазами посмотрел на сына, упал ему на грудь, простонал: «Сынок!!!» Замерли в молчании люди, уважая родительское горе. Но Есим лежал слишком долго, и это тревожило. Подошёл Ерали, тронул отца за плечо: - Отец! – и вдруг закричал, затормошил безжизненное тело, - Отец!!! Но не слышал его уже Есим. Он шёл вслед за сыном к ногам Всевышнего. глава 40 окончание Время действия - 1917-1919 годы. Наконец мобилизованных на тыловые работы собрали и отправили из Оренбурга по железной дороге. Состав подолгу стоял в тупиках, пыхтели паровозы, суетились на станциях военные. До инородцев дела никому не было, они слонялись в ожидании отправки, глазели на невиданный доселе мир, удивляясь и тоскуя по родным табунам. К февралю прибыли в Самару. В неразберихе никто не мог сказать, куда отправлять состав, и казахи снова ждали, не зная чего. Давно были подъедены домашние припасы, а питаться казенной едой степняки не желали, потому что всё готовилось на свином жире. В конце февраля из Петрограда пришло сообщение о разворачивающейся там революции, и над людьми повисло ощущение какой-то неопределённости и непонятности. В начале марта как гром среди ясного неба – царь отрёкся от престола. На станции непрерывно митинговали, спорили, стаскивали друг друга с импровизированной трибуны. Казахи смотрели на всё это с недоумением и непониманием. Алибай, хорошо знающий русский язык, растолковывал происходящее землякам, как мог. О мобилизованных окончательно забыли, и они потихоньку начали разбредаться, возвращаться по домам. В степи было не намного спокойнее, в аулах активно работали повылезавшие непонятно из каких щелей агитаторы. Одни ратовали за возвращение древних законов Тауке, другие хотели власти беднякам без русских, третьи говорили, что только в союзе с русскими пролетариями и крестьянством можно добиться справедливости, четвёртым хотелось просто нажиться в смутное время. В одном из аулов русский человек в одежде рабочего рассказывал о программе большевиков. В азарте выступления он указал на узкоглазого казаха, который когда-то агитировал за власть бедноты. - Вот у этого батрака дед боролся с царской властью и сгинул на каторге. Его отец тоже не смог стать богачом, сколько ни старался. Этот бедняк – наш человек! Только вместе мы можем добиться справедливости! А узкоглазый усмехался про себя, кивал выступавшему головой, хищно поглядывая на револьвер, висевший у его пояса. После митинга русский выехал в другой аул, сопровождаемый ушлым агитатором. Но едва они заехали за соседний холм, на голову ничего не подозревающему большевику опустилась тяжёлая дубинка-шокпар. - Никогда внук Балты-барымтача не будет другом русскому, - сказал узкоглазый, пряча в складки чапана револьвер убитого. Агитаторы от разных партий не ладили между собой. Участились вооруженные стычки между непонятными людьми. Пастухи то тут, то там находили в степи убитых, хоронили, не зная даже имени покойного, чтобы прочитать молитву. В конце октября в Петрограде власть взяли в руки большевики. В Оренбурге атаман Дутов поднял мятеж. По его приказу белоказачьи отряды заняли все города и станции Оренбуржья, вторглись в соседние области. Казачество разделилось на красных и белых. Сохранить нейтралитет не удалось никому. Старики в большинстве своём тянули за старые порядки. Молодёжь, побывавшая на фронтах и пропитанная революционными идеями, выступала за большевиков. Прошёл раздел и по семье Голяковых. Острой болью отзывались в сердце Дуняши эти вести. Всё страшнее и страшнее становилось жить. По степи проносились орды то одних, то других вооруженных людей. Ближе к железной дороге шли бои, но и в отдалении от неё не было спокойствия. Временами появлялись люди под красным знаменем. Забирали коней, оставляя взамен раненых животных. Пытались совать степнякам какие-то деньги, неизвестно кем напечатанные и чем обеспеченные. Говорили о том, что они за простой народ, и бедняки им верили. Обижать казахов красным было строго запрещено, и степняки, хоть и жалели свои табуны, но делились с ними, чем могли. Налетали отряды казахских бандитов. Забирали коней и продукты, обещая в недалёком будущем светлую жизнь для всех казахов по древним законам предков. Бедняки кивали головами, поддакивали, но мысль о том, что в этом будущем они опять будут нищими, их не особенно вдохновляла. Проносились отряды белоказаков – они отнимали у казахов коней, продукты, выгребали всё ценное из сундуков, насиловали девушек и молодых женщин. То из одного, то из другого аула приходили страшные вести. Родители пытались девочек прятать, но дутовцы* всё равно их находили. Немудрёные хитрости степняков не помогали. ____________ дутовцы* - белоказаки, воевавшие под началом атамана Дутова ____________ Дуня боялась за Залиху. До тошноты боялась, до дрожи в ногах. Как защитить её, ведь рано или поздно их аул тоже подвергнется нападению? Девчонке четырнадцать лет, она ещё ребёнок, тоненькая, с мальчишеской фигуркой. Перед глазами у Дуни вставали страшные картины – грубые мужские руки, ломающие девочку, словно куклу. И решение пришло. Портновскими ножницами остригла Дуняша волосы внучки, спрятав косу подальше, в старую подушку. Нарядила её в мальчишечьи одежды, испачкала загоревшее на солнце лицо сажей. И вот уже перед Дуней парнишечка-пастушонок, а не молоденькая девушка. Всё-таки немного спокойнее стало. Кто-то из соседок тоже так поступил, а кто-то побоялся лишить дочь волос, ведь стриженой быть стыдно. Вокруг аула постоянно дежурили подростки, вглядывались в даль, не появится ли опять какой-нибудь отряд. И однажды раздался крик: «Конные казаки!»* ____________ Конные казаки* - казахи называют себя казаками, и чтобы отличать казахов от казаков, последних называли «конными казаками» ____________ Вихрем выскочили дутовцы из-за холма. С гиканьем, дикими выкриками налетели на аул. Врывались в дома, распахивали сундуки, хватали более-менее ценные вещи. Слышались выстрелы, пахло дымом поджигаемых построек. Страшно визжали женщины. Дуня метнулась к одному из бородачей: - Что же вы делаете? За что?! Дутовец занёс над ней нагайку: - За что?! Спасибо скажите, что на кол не сажаем, как вы! – размахнулся, и... остановил руку, глянул Дуне в лицо, злобно скрежетнул зубами и, развернув коня, умчался. Белоказаки мстили за тех русских, что погибли во время восстания в Туркестане и Семиречье. А Залиха в ужасе смотрела на молоденького казачка, срывавшего одежду с соседской девочки. Она узнала его, его лицо, его кудрявый чуб. Это был Пётр. Тот самый Петька, который дарил ей цветы несколько лет назад. Залиха смотрела на его судорожные, животные движения над рыдающей добычей. И ей было мерзко. Её детская любовь, светлая и чистая, была втоптана в грязь. Неожиданно замутило, и девчонка кинулась прочь. За горящим домом её рвало, долго и сильно, выворачивая наизнанку внутренности. Домой она приползла, слабая и бледно-зелёная, когда дутовцы уже покинули аул. Дуня, трясущаяся от страха за девчонку, кинулась к ней: - Что с тобой? Тебя не тронули? - Нет, - безжизненным голосом ответила ей Залиха. Её детство закончилось. На следующий день приехали Дулат и Марья. До них уже дошли вести о нападении на аул. С ними был и Сарсенбай, сохранивший в своей душе восторженные чувства к Залихе. Парнишка приходился племянником Дулату, кровным родственником не был, и горячо просил Дуняшу выдать девушку за него замуж. Дулат и Марья поддержали просьбу парня, Залиха была не против. И весной 1918 года сыграли свадьбу, проведя только самые необходимые обряды в кругу близких родственников. Сарсенбай поселился в доме Дунии, а Залиха так и ходила в образе мальчика-подростка. Летом подверглось разорительному нападению кочевье отца Дулата, погибли сёстры Сарсенбая. От потрясения заболела мать девушек. Горе молодого человека было велико, он горел желанием мстить, и когда в аул вошёл очередной красный отряд, Сарсенбай ушёл с ними, оставив жену и больную мать у Дуни. В крае шли ожесточённые бои, Оренбург несколько раз переходил из рук в руки. Тревожно жилось Дуняше. Сказывался возраст, стало подводить здоровье. Не было рядом любимого мужа, и тоска по ушедшим близким изматывала её. И только одно поддерживало её силы – нужно было позаботиться о внуках. В конце лета 1919 года на аул налетел отряд казахских националистов. Хватали всех, чьи родственники помогали русским. Схватили и Залиху, как жену красноармейца. Арестованных вывезли в свой аул, заперли в сарае. Всю ночь девушка копала земляной пол под стеной. Скребла своим металлическим гребнем, застёжкой от жилета. Ладонями выкидывала из подкопа размягчённую землю. Лаз получился узким, но тоненькая девушка сумела выбраться через него. Вскочив в предутреннем сумраке на подвернувшегося коня, она умчалась домой. Дуняша, совсем ослабевшая от горя, была счастлива: - Девочка моя, ты жива! – плакала она, прижимая к себе голову прильнувшей к ней внучки. Но бандиты могли вернуться, обнаружив пропажу Залихи. И Дуня решила: - Доченька! В Оренбурге красные. К северу от городу уже новая власть. Езжай туда! Большевики не обидят казахов. Беги! Может быть, и муж твой там где-нибудь. Живите, рожайте детей, стройте новую жизнь. - Мама, куда же я без тебя?! – возмутилась Залиха, - Я не брошу тебя! - Я не поеду. Я уже стара, останусь около родных могил. А когда придет мой час, спокойно лягу рядом. За меня не бойся. Мне уже мало что нужно, главное, чего я хочу - чтобы ты осталась жива. Это моё тебе слово. А свекровь возьми с собой. И мне станет легче, и ты не одна в дороге будешь. Разве могла любящая внучка ослушаться свою мать? Быстро сложили на телегу самые необходимые вещи, усадили больную свекровь. В последний раз обняла Дуняша внучку, подтолкнула её к повозке: - Ну, езжай! Пусть хранит тебя Бог! Живи счастливо, живи дольше меня. И не забывай, чья ты дочь. Дуняша смотрела вслед удаляющейся повозке, благословляя свою девочку и всех своих многочисленных внуков на добрую и счастливую жизнь. Эпилог Залиха благополучно добралась до Оренбурга и поселилась в ауле, образованном такими же казахами, бежавшими от бандитов и белоказаков. Она прожила долгую жизнь, много трудностей было в ней, так же как у большинства советских женщин. Но ей помогали те хозяйственные навыки, которым научила её любимая бабушка. У Залихи оказался талант создавать уют. В трудные годы она зарабатывала на жизнь рукодельем и приготовлением казахских лакомств, которые выменивали русские соседи. Но до конца жизни она содрогалась при звуках казачьих песен и ненавидела цветочные букеты. Сарсенбай был замечательным мужем – любящим, заботливым. Он ушел из жизни на шестнадцать лет раньше Залихи – сказались тяжелые ранения, полученные в Великую Отечественную. Младший брат Кабидулла ушёл на фронт в 1942 году. От него пришло одно короткое письмо, в котором сообщал он сестре, что их эшелон пока в пути, и он напишет, когда прибудут на место. Больше известий от него не было. Бросили их в бой сразу после выгрузки из эшелона, и он погиб, или поезд разбомбили раньше, теперь уже никто не узнает. В 60-е пришла весточка от Рукии. Она жила в Гурьеве и у неё тоже всё было благополучно. Дети Жалгаса уехали к дальним родственникам матери ближе к Алма-Ате, внуки получили музыкальное образование, и среди них есть известные в Казахстане музыканты и композиторы. Внуки Есима от Дуняши работали служащими – бухгалтерами, счетоводами, не слишком претендуя на высокие должности и звания. Ни один из них не был репрессирован. А что же сама Дуня? Она упокоилась на семейном кладбище рядом с любимым мужем и сыном. Казачка, случайно попавшая в плен к степнякам, не погибла, не сломалась, и не превратилась в разнеженную байшу. Умно и деятельно она изменяла жизнь народа, ставшего ей близким, и оставила по себе добрую память в сердцах людей. И среди её многочисленных потомков нет-нет да рождаются дети с белоснежными волосами и светлыми глазами. КОНЕЦ. ДРУЗЬЯ! Мы закончили публикацию этой Были - Повести. Если Вам понравилось и если Вам нравится эта рубрика,делитесь с друзьями,ставьте "классы".Высказывайте своё мнение и предложения администрации группы! Мы Вас любим и стараемся для Вас!!!!