Точка

опоры
Есть истории, которые как бы лежат перед глазами,
а рассказать о них почему-то очень трудно. Берешься
за перо, и чужая боль становится своей. Так получилось
и с этим рассказом — о моей землячке Гулез. С сыном
Гулез мы были хорошо знакомы, —- Хасанбий всего на
год или два младше меня.
32
' Впрочем, Гулез — не то имя. Сколько помню себя,
вСе ее звали Нандах, Буквальный перевод — красивая
паи, то есть красивая мама. В ауле привыкли-ж этому,
и все так и звали ее — Нандах, а многие и вовсе не знали ее настоящего имени. А называть ее первым так стал
Хасанбий, Говорят, прибежал как-то из школы, взглянул на 'мать и выпалил:
— Напдах! .
Гулез рассмеялась — быть может, впервые после
трагической гибели мужа: этот малыш всегда что-нибудь придумает, с ним не соскучишься...
Но с того дня Хасанбий стал называть мать только
Этим, им самим придуманным именем. Дома, на улице,
в школе, в магазине — всюду, где бы они ни бывали
вместе. Его звонкое и меткое Нандах пришлось всем по
душе. Совсем немного времени прошло, и в ауле уже
ни одна душа не обращалась к Гулез по-старому.
Все дети любят своих матерей. Но особые отношения между ними складываются в семьях, где нет отца.
Туг случаются крайности. Причин — тысячи. Из-за какого-нибудь пустяка или мелкого недоразумения, может
вспыхнуть'ненависть, эгоистическое желание видеть возле матери только себя порой порождает нетерпимое
отношение к ее друзьям. И напротив, любовь приобретает формы обожания, поклонения. Хасанбий гордился матерью вполне сознательно. Самая красивая, самая, знающая, самая добрая, самая понимающая, самая, самая...
Рассказывали мне, что перед войной он собрался
было жениться. Матери невеста понравилась, и это
укрепило его решение. Свадьба была назначена на качало июля, а в конце июня призвали Хасанбия к исполнению гражданского долга.
У нее сохранилась пачка писем. Как тяжело ни приходилось Хасанбию, — он участвовал в боях под Ростовом, отступал к Сталинграду, — всегда выкраивал минутку, чтобы хоть несколько слов черкнуть матери. Жив,
мол, здоров, не беспокойся обо мне, дорогая Нандах,
скоро встретимся.
Нандах трудилась на ферме за двоих, домой приходила поспать, приготовить пищу. Письма тогда старый
Еетмиз, которому оторвало ногу еще на первой мировой
войне, приносил з конторку заведующего фермой. Чаще
все-оо получала весточки с фронта Нандах. Она читала
2 К. Ж ан э 33
их we сразу. Спрятав письмо; заканчивала работу, наводила порядок в корпусе, шла домой, готовила ужйн.
Лишь усевшись за столом, медленно, осторожно разворачивала бесценный треугольник. Глаза ее Ловили привычную фразу «Дорогая моя Нандах!», и слезы закрывали тусклый свет лампы. Она ела и плакала радостными, счастливыми слезами. И вдруг все э1го как-то
мгновенно обрывалось. Бросив ложку, Нандах снова
складывала письмо треугольником и старалась разобрать дату на почтовом штемпеле, носящем номер полевой почты.
«Прошло десять дней, — подсчитывала она, — десять
долгих дней войны. Что там с ним?»
Она включала радио, чтобы не пропустить очередную сводку Советского информбюро. Вслушивалась в
каждое слово: где идут бои, кто отличился. Не раз в
сообщениях упоминались фамилии. К ним Нандах прислушивалась, затаив дыхание: не услышит ли что о своем Хасанбие?
Прослушав сводку, принималась читать письмо. Читая, ухитрялась представить, где писал его сын, в каких
условиях. Были письма, которые он сочинял, сидя за
столом, это сразу было видно. Ровные строчки, гладко
сформулированные фразы, призванные успокоить материнское сердце. Были письма, написанные на колене,
они состояли из нескольких фраз. Огромные корявые
буквы. «Дорогая Нандах, жив, привет Зейнаб, твой сын
Хасанбий». Получив такое письмо, Нандах не могла
унять тревоги. Бессонные ночи, дни ожиданий. Понимала: те слова были написаны в бою, в минутной передышке. И вскоре приходило новое письмо. Она чувствовала этот момент. В два часа дня, когда Бетмиз появлялся у' конторки, выбегала из корпуса. Он утвердительно кивал головой, и она, словно на крыльях, перелетала пространство между корпусом и конторкой.
Взглянув на адрес, увидев почерк сына, прятала треугольник и шла работать.
А весной заболела повариха в тракторной бригаде, и
готовить пищу механизаторам попросили Нандах. Здесь
все сбилось. Бетмиз со своей культяпкой в такие дальние прогулки пускаться не решался, письма Нандах он
заносил, когда та, в сумерках, накормив механизаторов,
возвращалась домой. Спешить старику было уже некуда, он с удовольствием принимал приглашение 'вы*
34
ндть чаю. Разговор шел всегда об одном — о похоронках.
— Лучше бы мне, Нандах, самому умереть, чем такие вссги разносить. Уж сколько раз просился на другу [о работу, не переводят. Отдашь письмо и убегаешь
и знаешь, что сейчас тебя проклинают на чем свет стоит. Слова эти бьют в спину, в голову...
Слушала его Нандах и шептала про себя обрывки
слышанной в далеком детстве молитвы: о, аллах, будь
милостив к моему сыну Хасанбию, ты ведь сам знаешь,
что таких сыновей не так уж много...
А однажды она услышала у своего плетня шаги Бетмиза, — их не трудно было отличить от любых других
шагов. Особенно в дожди, когда дорога раскисала. Острив костыля вонзалось в разбухшую дорогу со свистом,
а выскакивало из нее с каким-то унылым урчанием.
Как всегда, она бросилась ему навстречу. Но старик,
задержавшись на минутку у ее калитки, прошел
дальше.
— Дядя Бетмиз, — крикнула Нандах. — Дядя Бетмиз, что же ты... Зайди хоть чайку попить...
Но Бетмиза словно в спину толкнули — он припустился еще быстрее. Хлюп, хлюп — урчал костыль.
Нандах вошла в дом. И вдруг что-то бросило ее к
дверям. Босая, не разбирая дороги, пустилась за почтальоном. Догнав, крикнула:
Давай, злой вестник, давай. Бей...
Старик остановился и как-то странно вздохнул. Наядах показалось, будто он всхлипывает. Он протянул ей
белый пакет и взял за руку.
— , Домой доведу, — пробормотал Бетмиз. — Прости
ты меня, пс мог.
Она вырвала свою руку, приткнулась к плетню и зарыдала.
Сколько так стояла, не помнит. Придя домой, зажгла
коптилку, надорвала конверт, дрожащими пальцами извлекла сложенный вдвое листок. Развернула, скользнула по нему взглядом. И вдруг впилась в него глазами.
Что это? О, аллах, ее Хасанбий не убит, он пропал без
вести. Не убит! Пропал без вести! Пропал, значит, отыщется. Ну, конечно, отыщется. Ведь это ее Хасанбий.
Как только он отыщется, то сразу же напишет ей. Значит, надо ждать. Как она могла — начала было оплакивать живого! И обругала ни в чем не повинного ста*
2* 35
рика, который с таким сочувствием к ней относится.
Сейчас же надо извиниться перед ним. ,<•.>.■■■
Нандах всунула ноги в резиновые сапоги, набросила платок и пошла к почтальону. Еще с порога крикнула:
— Извини ты меня, дуру, жив он, жив! • •.
Старик и его жена усадили Нандах, попросили прочитать извещение, а затем стали наперебой рассказывать истории о пропавших без вести. Один не в свой лазарет был доставлен, другой в плен попал и вскоре безнал оттуда, третий даже ранен не был — просто в ходе
боя прибился к другой части. Ровно через пять-дней
после получения известия о том, что он пропал без
вести, его родители получили письмецо от него самого. * I
Вот так они беседовали. И Нандах стала ждать, писем от сына — чем она хуже других счастливчиков?
Но прошло пять, а потом и десять, а потом м десять
по десять дней, а писем от Хасанбия не было! Горько
было думать, что ее сын попал в плен, но Нандах именно это вбила себе в голову. Война есть война, самого
храброго джигита могут ранить. А раненый что может
сделать?
Теперь, — сказала она себе, — надо молить аллаха,
чтобы наши скорее покончили с фашистскими бандитами, освободили всех, кто попал к ним в рабство. И тогда ее Хасанбий возвратится домой. Пусть без руки
или без ноги, пусть с одним глазом, но живой. Ж и ­
вой! . 1
На недолгое время был захвачен врагом и- их аул.
При его освобождении погибло немало советских бойцов многих национальностей. Жители аула- похоронили
их на центральной площади, у здания сельсовета. На
деревянном постаменте, временно установленном на
братской могиле, были начертаны имена всех, кто отдал
свою жизнь за освобождение неведомого им аула.. Потом, через несколько лет после победы, на могиле поставили большой памятник, а имена павших героев высекли на гранитной плите.
Аульчане любовно ухаживали за братской могилой.
Много времени отдавала этому и Нандах. Она разводила вокруг памятника цветы, убирала опавшие: листья,
поддерживала вокруг чистоту и порядок. И — ждала
сына. , . {- ...... , •
36
Кпк-Ч'О в сельсовет пришла письмо из Москвы. Писали мять солдата, похороненного в братской могиле. Она
сообщили, •что вскоре сможет осуществить свою давнюю
мечту побывать там, где сложил голову ее сын, поклониться дорогой могиле, поблагодарить людей, которые за ней ухаживают.
Председатель сельсовета показал письмо Нандах и
попросил сс ответить москвичке — матери, потерявшие
гноих детей на войне, сумеют найти общий язык, поймут
друг яруга.
Неспроста сделал это председатель — он видел, что
у И я идах с [-одами иссякает надежда на возвращение
ллелнбии, а ведь это была единственная ниточка, евпамнпшнлн ее с жизнью. Знакомство с женщиной, испытпииюй сполна горечь материнской утраты, думалось
ему, поможет Нандах найти новую точку опоры.
Долго сидела Нандах над письмом, а написала всего
три строчки.
♦Доросли Мария Петроина!
Приезжайте а любое удобное для вас время и заезжайте сразу ко мне, это будет ваш дом в ауле». И подписались: Пандах. Подумав, добавила: Гулез.
Вскоре прибыла телеграмма — Мария Петровна пустилась и дорогу. В Майкопе ее встречали Нандах и
председатель сельсовета. Но он старался держаться в
сторонке Москвичка оказалась старой ткачихой с
* I рехгорни*. Высокая, полная женщина, несмотря на
седину, мы тля дел а значительно моложе своих лет и явлнлл полный контраст с худенькой Нандах, которую
можно было принять за глубокую старуху.
Мария Петровна положила цветы к подножию памиIникл и долго читала надписи на мраморной плите.
По глазам ее текли слезы. Чуть в сторонке плакала
Пандах,
Потом они везде появлялись вместе. Очень удивилась гостья, узнав, что Нандах все еще работает на
ферме. II тут выяснилось, что адыгейская мать еще
сравнительно молода, но сжигает ее горе. Мария Петрович записала фамилию и имя сына Нандах и пообеШллн узнать о нем все, что возможно. Отсюда же', из
аула, отправила она несколько писем с запросами.
Пыла осень, желтая и сухая. Сопровождая гостью,
Пандах несколько раз побывала в клубе, была на встрече СО школьниками. Комсомольцы аула попросили у- нее
37
письма сына с фронта и поместили их на специальном
Стенде рядом с письмами и другими реликвиями, сохранившимися у фронтовиков й их родственников. Ей это
было очень приятно. И провожала Марию Петровну
уже не такая глубокая старуха — общение с хорошими
людьми разгладило некоторые морщины, вернуло глазам Нандах их прежний блеск.
Письма из Москвы приходили часто. Мария Петровна с помощью пионеров нашла бывшего фронтовика,
который сражался в одной части с Хасанбием. Он сообщил, что молодой адыг был тяжело ранен в бою под
Сталинградом, попал в плен вместе с ним, но умер от
ран в тот же день. Где похоронен Хасанбий, он, понят*
иое дело, знать не мог, да и вряд ли это возможно было
выяснить, но факт его смерти подтверждал полностью.
Обо всем этом Мария Петровна очень тактично, но без
утайки написала Нандах. А закончила свое письмо словами:
«Плачь, дорогая Нандах, плачь, теперь судьба твоего сына известна: он погиб за счастье и свободу советского народа, за счастье всех людей земли. В этом —
твое и мое утешение».
А вскоре после этого письма вдруг прибыла срочная
телеграмма. Мария Петровна сообщила, что в Москве,
у самой кремлевской стены, будет торжественно похоронен прах Неизвестного солдата. Очень может быть, что
это твой сын, Нандах, поэтому срочно приезжай на похороны, — писала она.
С этой телеграммой Нандах и прибежала в сельсовет.
— Надо ехать, — решили там. — Через несколько
дней в Москву отправляется группа наших лучших пионеров, поедешь с ними. А там Мария Петровна тебя
встретит.
...Траурные марши рвут сердце на части. .Утешать
здесь друг друга некому — рыдания сотрясают старых
и молодых, мужчин и женщин. Каждый уверен: здесь, у
кремлевокой стены, покоится отныне его сьин или брат,
или отец, или другой самый близкий, самый незаменимый, Тот, о ком долгие годы ничего не было известно,
кроме одного: он умер героем.
Медленно двигались они в бесконечной толпе к гранитному постаменту, в нише которого вспыхнул Вечный
огонь. Они не торопили идущих впереди, и следующие
38
ян ними не торопили их. И наконец остановились-. И обе
почувствовали жаркое дыхание пламени, которое ветер
доносил с Его могилы. И обе медленно, словно вырубая
■ни слова в камне, прочитали;
«Ими твое неизвестно,
Подвиг твой бессмертен!»
Люди проходили, а они все стояли и стояли. И казалось Инидах, будто в отблесках Вечного огня возникает
родной облик Хасанбия, будто ветер доносит до нее
мальчишеский голосок:
Пандах, моя самая красивая мама...
Люди проходили, а они, две солдатские матери, все
Стоили и стояли в почетном карауле у могилы Неизвестного, но хорошо иззестного им солдата.