.

И действительно, нужны были особенно крепкие нервы и немалая доля самообладания, чтобы в бессилии своем оставаться спокойным зрителем того, что совершалось на этом берегу. Верстах в двух-трех от впадения речки в море, по течению ее, на песке и голышах, наносимых половодьем, неделями оставались партии бесприютных, лишенных крова и очага. По нескольку тысяч душ помещались одновременно на небольшом пространстве, отведенном им для стоянки и наблюдавшемся военными постами. Дни и ночи проводили они то под палящими лучами солнца, то под дождем и ветром; ни деревца, ни другой тени вблизи; остатков сухой растительности, в районе дозволенных им передвижений, едва хватало на то, чтобы изредка изжарить кусок мяса или сварить какую-нибудь болтушку (подобие супа). Не более как в трех-четырех местах одновременно курился скромный огонек для этого торжественного акта, по труднодоступности своей составлявшего нечто в роде священнодействия. Кое-где замечались прикрепленные на нескольких кольях бурки или обрывки какой-нибудь грубой ткани, для укрытия от зноя и непогоды только малолетних детей, стариков или больных. Остальные не могли и мечтать о подобной роскоши. Атмосфера заражена была от накопления на небольшом пространстве животных и всяких других отбросов. Громкий, ничем не сдержанный говор толпы, крики, плач детей, иногда что-то в роде заунывного пения и стонов, мычанье, лай, блеянье животных, — все это сливалось в глухой, зловещий стон, служивший как бы аккомпанементом разыгрывавшимся здесь же сценам возмутительного, насильственного торга. Выведя с собою на берег часть домашнего скота, которого своевременно не успел сбыть, вынеся кое-что из хозяйственного скарба, горец поставлен был в необходимость, так или иначе, отделаться от всего этого до посадки на суда, на которые дозволялось брать лишь очень небольшое количество, так сказать, ручного багажа. Потому лошадь шла в цене не дороже 5 рублей, корова не дороже 3 р.; оружие и другие предметы боевого снаряжения, допускавшие перевозку, несколько менее теряли цены; но предметы домашней утвари, как, напр., металлические тазы, до которых горцы большие охотники, котлы и т.п., отдавались почти за ни что. Покупателями являлись наши солдатики и особенно казаки, Бог весть какими способами рассчитывавшие и действительно ухитрявшиеся все накупленное доставить восвояси.
Кое-чем и между собою торговали переселенцы. Скот покупался исключительно на убой, что и совершалось иногда тут же, на месте. Преимущественно случалось это, когда не сходились в цене, причем возмущенный прижимками продавец, внезапно выхватив кинжал, наносил смертельный удар годами выращенной, выхоженной скотине. Средство это нередко оказывалось действительным, покупатель становился сговорчивее, и торг продолжался уже частями убитого животного. У женщин приходилось силою вырывать проданные предметы, которые были им особенно дороги; борьба сопровождалась плачем, стонами, проклятиями.....
.....Так, совершался разгром, разгром полный и бесповоротный — того, что строилось и крепло веками. В непроглядном тумане времен отдаленных кроется вопрос о происхождении этих мелких кавказских народцев. Откуда взялось, как сформировалось и удержалось в своих теснинах то или другое маленькое племя, иногда не более как из нескольких тысяч душ, хотя наружностью, понятиями, обычаями и походящее на соседей, но говорящее совершенно своеобразным языком, не имеющим ничего общего с речью рядом живущих обитателей ближайших ущелий и горных полян? Как бы то ни было, но племена, народцы эти жили; веками развивали и упрочивали свой быт, соответствующий климату, почве, флоре, фауне, условиям сообщений, обмена и проч. И вот, все, что в строении жизни вносилось многими годами опыта, как результат приспособления к особенностями совсем своеобразной обстановки, как плод ежедневного кропотливого труда, заботы, бережливости, все это вековое здание падало, рушилось до основания, отчасти унося с собою и доживших до рокового часа строителей. И не единицами, не десятками, а сотнями и тысячами приходилось считать погибающих в этом катаклизме. Болезни и всякие невзгоды унесли многих еще до посадки на суда; скольких не досчитались при высадке на турецкий берег, после 15 и более дней плавания в самых ужасных условиях — это никогда не было выяснено; да и зачем? Очень многим наконец, преимущественно в младшем возрасте, пришлось лечь искупительными жертвами приспособления к совершенно новым условиям жизни в суровой природе возвышенных малоазиатских плоскогорий.
Все это, т.е. бедствия, день-за-день переживаемые переселенцами, и перспектива предстоящих им впереди, было очевидно и понятно для нас, ближайших свидетелей погрома. Сердце сжималось и болело. Но, повторяю опять, в чем должна была здесь проявиться наша деятельность, в чем могли выразиться наше участие, наша помощь? Время от времени докладывали мы, что следовало бы, по крайней мере, более обеспечить переселенцев топливом, солью и другими предметами насущной потребности, или расширить район дозволенных им передвижений до первых предгорий, не лишенных древесной растительности. Генерал наш сначала благосклонно выслушивал доклады, и, кажется, делал какие-то попытки с своей стороны; но потом стал обнаруживать явное нетерпение, резко отвечая, что все это не наше дело, что он только исполнитель; распоряжения же исходят от высшего начальства, которое знает, что делает, неуклонно преследуя свой план, внушенный высшими соображениями государственной необходимости......
СТАРОСТАВСКИЙ А.
1864 г
В ГОРАХ
Из давних воспоминаний.