ПОКА ДЕРЕВЬЯ БУДУТ БОЛЬШИМИ Перед тем как сесть за это краткое предисловие, я перечитал книгу Мухамеда Кармокова «А тополя всё растут». Не потому, что сюжет позабыт или нужно было готовиться к подробному анализу романа — объем предисловия не давал простора для последнего. Я хотел воспользоваться случаем, чтобы попытаться разгадать одну загадку, заданную этой книгой исследователям литературы. Всякая книга •— плохая она или хорошая — должна непременнообладать одним свойством: ее должны читать. Социология чтения, мак и общ ая социология культуры, массовых коммуникаций, у нас плохо разработана. Тем более нет сколь-нибудь удовлетворяющих методик измерения читательской аудитории литературы на кабардинском и балкарском языках, призванных отразить и слож ­ ные условия ее взаимодействия с русскоязычной литературой. Неопределенный массив информации о читательских вкусах и пристрастиях применительно к кабардинской литературе последних лет все же накоплен путем опросов, интервью, своеобразных контентанализов, с участием библиотек, республиканской организации Общества любителей книги. Д а спросите любого библиотекаря, особенно сельского, какую книгу на кабардинском языке читают больше всего? И вам ответят: «А тополя всё растут». С момента появления романа, выходившего двумя выпусками— в 1977 и 1979 гг.,— он стал самой популярной кабардинской книгой, она не задерж алась на полках книжных магазинов и мало отдыхает на библиотечных полках. Посвященные ей читательские конференции, другие обсуждения прошли во многих селениях и городах. Еще до выхода книги на русском языке автор получил более 200 писем от читателей — мало кто из нас может похвастаться таким вниманием публики. Роман заслуж ивает быть особенно отмеченным еще и потому, что он опровергает досужие вымыслы пессимистов по отношению к родной словесности, позволяющие составлять неверные прогнозы о ее будущем, домыслы, будто бы кабардинцы на родном языке мало читают, а все ж дут перевода на русский. Что точно по многим наблюдениям — мало пишут (говорю о читателях), что, по всей очевидности, связано ,с особенностями национального характера: не привыкли «изливать душу» на бумаге, публично обсуждать свои чувства, не выработался вкус к эпистолии. Вот почему приведенное количество читательских писем представляется рекордным. В чем ж е загадка, тайна этого литературного феномена? В этом легче будет разобраться с позиции нашего сегодняшнего понимания жизни, с учетом изменений, происшедших в обществе и в сознании людей. Не забудем, что первые варианты романа появились в период, ставший пограничным меж ду двумя эпохами в истории страны, 5 когда в обществе сильно ощущалась необходимость перемен. В литературной жизни завершался этап героического эпоса, уходили в прошлое романтика революции, эпоха «индустриальных» и «аграрных» романов, поэтизации «трудовых подвигов». Как отклик на усиление внимания общества к вопросам морали, проблемам гуманизма, четко обозначалась тяга писателей к внутреннему миру человека, к изображению деталей быта, не героических дел, а обыкновенных повседневных занятий людей. Не станем скрывать и это: некоторые из нас в /гот период позволяли себе свысока смотреть на произведения, подобные «Тополям»: бытовизм! Теперь видно, что именно сочувственное изображение быта, художественное исследование психологии попавших в драматические ситуации простых людей и принесли роману успех. И надо признаться: писатель раньше нас ощутил потребность людей в обновлении подходов к этим вопросам. И хотя был риск натолкнуться на глухое непонимание ценителей «производственных» романов и на косые взгляды официальных лиц, смело пошел на это. Как. и на нарушение господствовавшего в те годы в культурной жизни республики странного табу. После известной кампании разноса романа ведущего кабардинского писателя о Великой Отечественной войне считалось антипатриотичным писать что-либо плохое о национальной жизни, об изменниках, убийцах, ворах, женщинах легкого поведения из своего народа. Но М. Кармоков решил не проходить мимо тревожных тенденций, подтачивающих устои народной нравственности, мимо отрицательных явлений в быту, ведущих к деградации личности, засорению общественной морали новыми, чуждыми народному духу, стандартами поведения. В романе, однако, значительная часть отведена хозяйственной жизни села. Есть в нем и традиционный для той поры треугольник: председатель колхоза, парторг, (секретарь райкома. И в этой сюжетной линии автор ясно выраж ает свое видение конфликтов: промедление с назревшими изменениями, особенно в методах управления, равносильно краху. Но в центре повествования оказалась печальная судьба юной красавицы Альмажан, не перенеся пред и презирающих простые проявления человеческих радостей героями, стал «аходить в чистом образе больной, но духовно стойкой девушки опору своей силе и своей слабости. Читатель ищет утерянное, тот нравственный стержень народного бытия, который был сильно поколеблен истекшим временем. Х очется. надеяться, что роман будет помогать ему и в наше время сомнений и тревог, когда какая-то неведомая сила решительно потянула людей к своим духовным истокам. Во всех монотеистических религиях сущность Бога определяется как воплощение идеи справедливости. Но священные писания православия однозначно провозглашают: «Бог есть любовь!» Л ю ­ бовь к ближнему. Д а простят мне эту ересь отцы церкви, но получается, что не важно — есть ли бог на небесах или нет его там. Важно, чтоб он был в каждом из нас. Бог есть добро. И только творящий добро в конце концов остается победителем. И еще тот, кто верен памяти. Каждый раз, когда вижу заголовок на обложке книги Кармокова, вспоминаю название давно полюбившегося всем кинофильма «Когда деревья были большими». Не только по созвучию слов, но и по смысловой общности. Помните, как героиня, прекрасная в своей душевной простоте девушка, в конце фильма не хочет верить, что неожиданно заявившийся к ней пожилой мужчина— не ее отец? Она смутно помнит, что в старом дворе, где они жили, когда она была маленькой, росли большие деревья, под которыми они сиживали с отцом. И она не может забыть то время, когда они все были вместе, т. е. когда деревья были большими. Они с тех пор растут из детской памяти, воплотив в себе тоску по родным и близким. ...Умершую Альмажан провожали в последний путь всем селом. Люди еще долго оглядывались на ее дом, вокруг которого вдоль ограды стройными рядами взметнулись в небо ее тополя — все двадцать. Эти люди будут помнить о ней, о ее любви, пока в их памяти эти деревья будут большими. Будем помнить и мы, читатель. М ухамед Кармоков пришел в литературу зрелым человеком, пройдя хорошую школу жизни. И творческую — в журналистике. Первая была далеко не всегда радостной. В средней школе учился в военные годы, в вузе в не менее трудные послевоенные. В журналистику его привела любовь к родному языку, уважение к печатному слову. Много лет руководил отделом в газете, главной редакцией республиканского радио. Большая заслуга принадлежит ему в становлении современной радиожурналистики на кабардинском языке. Сам учился умению соединять традиционные, фольклорные формы родной речи со спецификой звучания живого слова в эфире и учил этому многих других. Этот опыт хорошо прослеживается в языке, в стилистике его художественных произведений, написанных легко и изящно в виде живого диалога с читателем. П ервая книга М. Кармокова, сборник рассказов, появилась в 1964 году. С тех пор увидели свет 15 его работ — сборники, отдельные повести, романы. Перевод книги «А тополя всё растут» на русский язык был осуществлен в 1982 году, тогда же роман вышел в Москве, солидным 50-тысячным тиражом. И получил хорошие отклики уж е у читателей всей страны. Это с та л о . возможным в значительной мере благодаря кропотливой и плодотворной работе над текстом переводчицы Ирины 7 Ракши. Известной русской писательнице удалось бережно передать художественные достоинства оригинала, сделать достоянием широких читательских кругов отраженные в романе кабардинского писателя обычаи, традиции, особенности быта и мышления его народа. Настоящее издание является повторением первого. П редваряя его мыслями, навеянными новым прочтением романа, я высказывал свое мнение. У читателя может быть свое. Но, как говорит писатель в авторском вступлении к роману, «сначала надо прочесть эту книгу...». X. Кауфов                                                                                                                                                          * то-то не припомню, чтобы мне хоть раз в жизни попалась в руки книга, в которой автор, в своем вступительном слове или в авторских отступлениях, высказал бы мысль, что он недоволен своим творением или своими героями. Думаю, втайне каждый писатель отчасти даже любит свое литературное детище. И наверно, это естественно, потому что слишком много дней и ночей он провел над белым листом. Весь ушедший в свое сочинение, он, конечно, постарался вложить в него и ум свой и сердце. И даже, быть может, душу. А пока автор все это писал и вкладывал, он ведь мог и личного счастья лишиться— от него мог уйти любимый человек. Действительно, кому ж е захочется быть рядом с тем, кто отдает душу свою и сердце не ему? Д а, писателю нелегко. Нелегко еще и потому, что надо все время иметь в виду и читателя. Надо постараться увлечь его и, таким о б р азо м /застав и ть прочесть до конца написанные почти что кровью строки. А сегодняшнему читателю очень некогда. И он не может отложить на время свои домашние и общественные дела. Он спешит. Темп жизни вырос. Как говорится, век такой. У читателя — и личная жизнь, и, возможно, уж е дети и внуки, и работа напряженная. Он, быть может, - труды многих классиков еще не прочел. А тут вдруг незнакомое имя. Стоит ли рисковать?.. Но лично я, набравшись мужества, посоветую — стоит. Я очень старался, когда писал эту книгу. Старался увлечь читателя и вложил в нее всю свою душу и сердце. И тому, кого заинтересует мой роман, я хочу признаться, что в нем есть кое-какие противоречия. Порой его герои действовали даж е вопреки воле автора. Ведь когда-то и у них началась собственная жизнь, а в жизни не может не быть противоречий. Разве нет, например, в твоей жизни, уважаемый читатель, противоречий и неувязок, и все ли в ней гладко? Если ты скажешь «да», позволь мне не поверить. Потому что и в моей жизни, и в его, и в нашей всегда есть шероховатости, неувязки и узелки, и д аж е какие-то неожиданности. А ведь издавна известно, что книга — это зеркало жизни. Другое дело — какая книга, какое зеркало? О своей, во всяком случае, я судить не берусь и не буду больше утомлять тебя своей речью. Скажу только коротенько еще об одном. 11 Ж ивет в нашем городе здоровый тучный мужчина. Когда он проходит по ¡улице, тот, кто не знает его, может подумать, что это мудрец или мыслитель. Но кто знает его давно, тот никогда такого не скажет. Никто не видел, чтобы он ускорил шаг или громко заговорил, слишком плохо или слишком хорошо оделся, пришел в восторг или рассердился, кому-то помог или помешал. Книг он не пишет и не читает. В ¡шахматы не играет, «за футбол» не болеет... Он даже рукой не шевельнет, если увидит, что бьют слабого или женщину. У него есть и место работы, вернее, службы. Он его не менял ни разу в жизни. Сослуживцы не могут сказать о нем ни плохого, ни хорошего. Говорят даже, что его ни разу не видели за рюмкой. Один шутник как-то со смехом сказал знакомым: «Хотите, я расскажу последний анекдот?.. Я видел вчера человека, который видел позавчера нашего «мудреца» с рюмкой в руке». И все рассмеялись. У нашего «мыслителя» никогда не болел живот. Д а ж е кори у него в детстве не было. Р аз только доктор случайно при каком-то обследовании заметил, что у него повышенное давление. Но и тогда у него ничуть не болела голова. А у меня, представьте, давление нормальное, но голова то и дело болит. Мне кажется, что он спокойно мог бы есть вкусный пирог на глазах у голодных детей и греться, развалившись у костра, и, глядя на него, никто из замерзших уже не смог бы приблизиться к огню. Я, дорогой читатель, рассказал все это для того, чтобы заверить тебя, что таких людей в моей книге нет. Конечно, своим рассказом о равнодушии я заб еж а л немного вперед и поступил по пословице: «Нет терпенья — пей горячее»... но я готов поклясться, что мои герои, прищемив палец при закладке фундамента, ;не прекращают строить свой дом. Конечно, есть в этой книге и не очень хорошие люди. Но разве в жизни нашей они уже исчезли? Самое .главное, что мы с тобой, дорогой читатель, знаем: рано или поздно они поймут, что в жизни нужно делать только добрые дела. Какой бы прекрасной была тогда наша жизнь! Разумеется, сейчас, при нашем разговоре, уважаемый читатель, у меня более выгодное положение, чем у тебя: я говорю, а ты только слушаешь. И если ты \ 2 не согласен — возразить тебе некому. Но сначала надо прочесть эту книгу, тогда мы и поговорим. М ожем даж е письменно. 1 Собралось все село. Молча стоят у ворот своих домов старухи в темных платках и только скорбно качают головой. Непривычно тихо и печально шепчутся девушки. Молодые парни и те присмирели, группами стоят вдоль всей улицы. И все село Акун находится во власти тишины и скорби. По кабардинскому обычаю, только мужчины несут мертвое тело. Завернутое в ковср, его выносят из дому. Покачиваясь, оно проплывает мимо двадцати набравших силу тополей, стоящих вдоль ограды. Все село знает, что посажены они несколько лет назад самой Альмажан, теперь уже покойной. И посажено их ровно столько, сколько ей тогда было лет. Несут по селу всеобщую любимицу, несут в сторону сельского кладбища, на котором издавна хоронят акунцев. Покойница — молодая девушка, но каждому здесь известно, что на ее долю выпало столько переживаний, сколько, возможно, не выпадало на долю и зрелой ж ен ­ щины. Все знают, душой она давно повзрослела и как бы перешагнула свою юность, стала старше своих подруг. Медленно, очень медленно движется похоронная процессия, и невольно кажется, что сама покойная не может и не хочет согласиться с несправедливым, неведомо кем вынесенным ей приговором: так рано покинуть эту прекрасную землю. Вот и ветки тополей — свидетелей ее любви — словно с надеждой цепляются за безжизненное тело, словно пытаются остановить процессию: может быть, все еще можно исправить? Но люди знают — смерть еще ни разу не возвращала жизни свою добычу. Вот и кладбище. Возле могилы молятся старики, мужчины. Поодаль стоит парень, по всему видно, не здешний, городской. В руках он держит блокнот и, всматриваясь в лица, в толцу, в контур деревьев вокруг могилы, рисует. Он ловит выражение скорби на лице убитой горем матери, страдание или недоумение на лицах взрослых и детей. И все это быстро, уверенными 13 штрихами ложится на бумагу. Но и на лице этого парня тоже лежит печаль. Он художник, ему нельзя просто отдаваться своему чувству. Все — и боль, и радость — принадлежит не только ему, а всем тем, кто потом увидит его картины, постигнет его чувства. И возможно, тогда откроется им что-то такое, чего раньше они не понимали или не замечали. А вон там другой парень. Он одиноко стоит на холме, за кладбищем. Гнедой конь, которого он держит в поводу, худ и печален. Печален и сам джигит. Он неотрывно следит за похоронным обрядом и не реш ается подойти ближе. Он словно отверженный. Но д аж е и такое его присутствие вызывает гнев многих, провожающих покойницу. Особенно женщин, причитающих за оградой. — Гоните оттуда эту собаку,— кричит какая-то старуха. — Еще глазеет ка свое грязное дело,— вторит другая. Парень слышит, но не уходит. Видно, прогнать его можно только силой. Вчера он приходил к дому покойной проститься. Но его не пустили. Иное дело здесь: горе провожающих велико, но поле вокруг широкое, хватает места и для друзей, и для врагов. Д а и кто станет гнать человека, который не хочет уходить и норов которого, как знает все село, не отличается кротостью. Вот и опустили тело девушки в могилу. Вот и посыпались первые комья земли, издавая глухой и скорбный стой... Вот и закончила свой земной путь Альмажан. Наверно, на кладбище нет сейчас человека, который не помнил бы тот далекий летний день. А ведь немало времени у ж е прошло Он громко пел, въезж ая в село и уже не понукая взмыленного от. долгой дороги коня. Молочная ферма, которой он заведовал, с весны была переведена на высокогорные пастбища, и в летний сезон М ачраил не так уж часто приезжал в родной дом. На холеном гнедом коне наконец въехал он в свой двор. Но не успел еще снять седло, как в ворота -влетела его племянница, дочь старшей сестры. Косы ее были растрепаны. Она кричала пронзительно и громко: — Дядя! Дядечка! Где мама? Наш Алик утонул! В Ба|ксане! М ачраил вскочил на полурасседланного коня и помчался к реке. Во дворе додоа, стоящего почти на самом берегу реки, было полно народу. Женщины причитали, всхлипывали. Какая-то костлявая старуха грозно размахивала своими черными, как ветки мертвого дерева, руками, кричала: — Не давайте ей! Отнимите! Не давайте девчонке таскать труп ребенка! Это грех! Что она с ним делает? М ачраил подъехал и увидел на земле своего племянника Алика. Вокруг толпа почтительно смотрела на девушку, наклонившуюся над бесчувственным полунагим тельцем. Девушка нажимала на грудь ребенка, поднимала и опускала его руки — проворно и умело делала искусственное дыхание. Конечно же Мачр’аил давно знал эту девушку — кого не знаешь в своей деревне? Но сейчас... Вокруг галдели, шумели, рассказывали, что именно она, Альмажан, вытащила Алика из воды. Он, видите ли, вздумал купаться. А она шла мимо, услышала крик. Вдруг видит: ребенок тонет — и, не раздумывая, прыгнула в стремнину. И вытащила. А могли бы оба погибнуть. С Баксаном шутить нельзя. М ачраил стоял пораженный и не сводил глаз с Альмажан. Мокрое платье облепило ее тонкое тело. Слипшиеся пряди волос падали вниз. Вот она подняла голову, сердито взглянула на Мачраила, который хотел было помочь ей... И он впервые за долгие годы увидел Альмажан так близко — ее лицо, ее глаза. Так нередко бывает в жизни: живешь рядом, встречаешься с человеком чуть ли не ежедневно, и вдруг однажды будто какой-то луч озарит знакомое лицо. И увидишь его словно заново. Лицо покажется прек15 расным, а человек — самым желанным в мире. И вот сейчас, в таких трагичных обстоятельствах, Мачраил увидел Альмажан другою. Как же он раньше проходил мимо? Как же раньше считал ее просто шустрой девчонкой-подростком, такой, каких на селе много? А теперь взглянул в ее неожиданно бездонные, тревожные,, совершенно черные глаза и застыл сраженный. Кроме жалости к племяннику, зародилось еще одно неведомое дотоле чувство. Но тут Альмажан взглядом заставила его выпрямиться, только коротко бросила: — Врач нужен. Может быть, еще спасем. И Мачраил уже, нахлестывая коня, вихрем летел по деревне. Сердцем же он чувствовал, что где-то глубоко в душе что-то изменилось в нем, изменилось по отношению к этой красивой девочке, ко всему миру. Когда, взметая пыль, он с медсестрой прискакал обратно к Баксану, племянник сидел в углу опустевшего двора, на земле, уже пришедший в себя, почти невредимый, и смущенно улыбался, моргая густыми длинными ресницами. При виде дяди Алик испугался. Ребенок был еще не способен понять, что рядом с ним только что прошла смерть. Сейчас одного боялся Алик — а вдруг дядя будет ругать за то, что он без спросу полез в воду, что сейчас прибежит мать, начнутся крики, а то еще, чего доброго, и отлупят на глазах у посторонних. Но М ачраил только потрепал племянника по щеке и улыбнулся. Альмажан во дворе уже не было. М ачраил несколько дней бродил по селу в надежде увидеть ее. Но она нигде ему не встречалась. Казалось, все девушки, которые родились в селе за последние двадцать лет, то и дело сновали по улицам, одной ее не было видно. Пора было возвращаться на ферму — на высокогорные пастбища. Но парень все оттягивал отъезд, выдумывал самые нелепые предлоги. Зачем искал А льмаж ан, он и сам себе вряд ли бы мог объяснить. Мачраилу было уже двадцать шесть лет. Он был известный красавец и сердцеед не только в родном селе, но и во всей округе. Не одна девушка уже горько всплакнула, поджидая его вечером на свиданье, в то время как он, погоняя своего горячего скакуна, мчался к другой,, а то и к третьей... Альмажан же было всего восемнадцать. И она еще 16 не знала, что такое любовь. Недавно окончила школу и теперь собиралась поступать в институт. Медицина д ав ­ но привлекала девушку, и не потому, что ее интересовали шприцы и лекарства. Просто ей хотелось делать людям добро, исцелять от страданий. Это была потребность души. С каким рвением и упорством она откачивала и приводила в чувство спасенного мальчика. По книгам ей давно были известны все приемы искусственного дыхания. И так хотелось победить, спасти. Многие ее подруги еще в школе заглядывались на мальчишек: шептались о них долгими летними вечерами. Сердце же Альмажан было спокойно. Она почти не смотрелась в зеркало, не зам ечала своей красоты, не замечала и того, как из тоненького, нескладного подростка превратилась в ладную, стройную девушку. И, как ни странно, она мечтала не о любви, а о белом медицинском халате. Но событие на берегу Баксана перевернуло многое в ее жизни. Потом, много месяцев спустя, она скажет Мачраилу, что и ее потрясла их первая встреча. Что и она словно впервые увидела его — статную фигуру, округлый подбородок, а над жгучими глазами—сросшие брови вразлет, словно крылья парящей птицы. Но это будет потом. А пока... Пока они не могли встретиться. Однажды быстрым легким шагом Альмажан куда-то ш ла по селу, опустив голову и задумавшись. А навстречу прямо по середине улицы не спеша ехал на своем Гнедом Мачраил. Она очнулась только тогда, когда едва не наткнулась на морду коня. Сдерживая отпрянувшего Гнедого, Мачраил загородил ей дорогу. — Куда спешишь, красавица?— начал он слегка озорным и уверенным тоном, каким привык разговаривать с девушками. Но в груди от волнения похолодело. А льмаж ан резко взглянула на него и сразу опустила ресницы, потупилась. Смотрела на копыта танцующего коня. — Скажи хоть словечко. Хочу услышать твой голос. — Пропусти,— не поднимала она глаз. — Ни за что. Я уж е неделю тебя ищу.— Он не боялся быть откровенным.— На ферму не еду. — Что тебе нужно? — А как ты думаешь?..— лицо его светилось улыбкой.— Зачем такой красивый парень, как я, может искать такую красивую девушку, как ты? 2 М. М. Кармеков 17 «Беги, беги прочь с его дороги»,— шептало что-то в .душе Альмажан. Но ноги не слушались. Не слушались и глаза. Взгляд сам собой отрывался от земли и устремл ял ся на Мачраила. Сердце отчаянно бухало в груди. И вот глаза их встретились. Недаром в народе говорят, что взгляд — это своего рода поцелуй. Порой он может сблизить людей сильнее, чем многолетняя дружба, может сказать друг другу многое без единого слова. Она не ушла с дороги, как подсказывало сердце, какая-то сила приковала ее к земле. А он соскочил с коня и продолжал говорить с ней, порой похлопывая Гнедого по гладкой, блестящей шее. О чем они говорили? Сейчас уже трудно вспомнить. Но была музыка голоса, трепетность взглядов. Кажется, Мачраил благодарил девушку за спасение племянника, спрашивал, что она собирается делать после школы, говорил о своем любимце коне. Так они и не заметили, как простояли добрых полчаса. Это была их первая встреча, первые полчаса, когда они были вместе. Но потом... потом они стали частенько встречаться случайно: то в магазине, то у почты, то среди улицы. А потом начались уже условленные встречи. И очень скоро М ачраил заговорил о любви. А льмаж ан не умела, да и не хотела кривить душой. Она тоже призналась, что полюбила. Я, дорогой читатель, специально не рассказываю тебе об этих встречах подробно, потому что первые встречи всегда и у всех похожи. Все село любовалось этой парой. Приятно посмотреть на красивую любовь. И лишь много повидавшие женщины покачивали головами: «Ой, связался черт с младенцем! Нет, не будет у них счастья». И действительно, Альмажан скоро забыла обо всем на свете. Больше не было медицины и ж елания учиться, не было родных, не было солнца на небе... Все и всех заменил ей ее прекрасный возлюбленный, ее рыцарь, словно герой из легенды, быстрее ветра скачущий на Гнедом. — Ты не поедешь в институт,— решительно сказал ей Мачраил однажды,— Ты выйдешь за меня замуж. — Нет, ты не выйдешь за него замуж,— строго сказала мать, наутро выслушав дочь и с тревогой отметив ее радостный и смущенный взгляд.— Не выйдешь, по18 ка не пройдет... ну, хотя бы два года... Тебе ж е надо учиться.— С казала и пожалела. Увидев, как сразу сникла дочь, добавила:— Вам надо проверить друг друга. Серьезно ли это... И потом... Он ведь многим девушкам морочил голову... В общем, начинай готовиться к экзаменам в институт, а пока не мешало бы и поработать. А то у тебя слишком много свободного времени, вот и думаешь не о том... Против этой свадьбы была и еще одна женщ ина — старая Гуаша, бабка Мачраила, глава их семейства. — Нет, -мой внук не женится ни на ком из рода Озроковых,— сказала она однажды соседям.— Наши рода разделяет давняя кровная вражда. Мыслимо ли родниться при таких отношениях? Нет, я не допущу этого. Но Альмажан ничего об этом не знала. Она просто послушалась мать. Что ж, два года — срок небольшой. Когда любишь, можно и век ж дать любимого. Ее мать Таужан была женщина молодая, решительная, была главой семьи в полном смысле — она давно схоронила мужа. Вскоре устроила Альмажан работать продавщицей в сельмаг. И теперь ее дочь наполняла кульки пряниками и конфетами, взвешивала селедку и огурцы, принимала товар. А учебники по медицине, которые она все еще прихватывала с собой, леж али под прилавком. Но, несмотря на нелегкую работу, несмотря на то, что временно, а может быть, навсегда — кто знает?— девушка отказалась от своей самой заветной мечты, весь облик ее изменился к лучшему. Она на глазах расцветала. Походка ее стала' плавнее, увереннее, взгляд мягче. Теперь ш ла она по селу, и казалось, сейчас вспорхнет и улетит. Н е один парень оборачивался ей вслед, провожая взглядом. Но Альмажан ни на кого не смотрела. Во всем мире для нее существовал лишь Мачраил: он был умнее всех, лучше всех, красивее всех. И... он принадлежал ей. А все, что говорили о его прошлом досужие сплетницы, она знать не желала. Они вместе бывали в кино, гуляли по вечерам у Баксана. Однако сколько ни пытался Мачраил обнять или поцеловать Альмажан, она отскакивала, как дикая серна. — Не надо... Вот поженимся, тогда... Мачраил ¡был недоволен, горяч. Ещ е ни одна девушка не обходилась с ним столь сурово, а ведь предстояло 2 * 19 целых два года ходить в женихах. Но пока он мирился с девичьими причудами... Старики шептались: — Ой, не к добру все это. Зря Таужан встала на их пути. Любовь — это ведь как пожар: вспыхнет и спалит обоих. В большом селе всегда найдется повод для сплетен и разговоров, ведь каждый день случается что-то новое: кто-то умер, кто-то женился, у кого-то родился первенец... Однако об А льмажан и М ачраиле не переставали говорить. Уж слишком заметны были они: и молоды, и красивы. Мачраил стал понемногу нервничать. Как-то он снова попытался поцеловать невесту, и та опять мягко отвела его руки. — Послушай, ты, кажется, меня любишь,— резко сказал Мачраил.— Ведь я же живой мужчина. Сколько можно потакать капризам твоей матери. Надо иметь свою голову.— Сказал и ушел. Альмажан не спала всю ночь. Впервые задумалась о том, что станется с нею, если Мачраил вдруг разлю ­ бит. Ведь такое бывает. Сколько подруг ее вздыхают от неразделенной любви! Сколько об этом книг написано!.. Хорошо это или плохо, что он так красив? Слишком уж привлекает женщин его статная фигура, морщина, разрезающая лоб, гллубокая, как шрам воина, по-мужски крепкие руки... Но нет, нет и нет!.. Он... он прекрасен. Он принадлежит Альмажан. Это только так, это тучка набежала на ее сердце. Н а б е ж ал а и уплыла прочь. И назавтра действительно он опять шептал ей, как она любима. Так шло время. Но скоро, уже совсем скоро ей должно исполниться двадцать лет. И они смогут наконец пожениться. Мачраил к этому дню приготовил необычный подарок. Где-то в горах он выкопал двадцать крошечных топольков и, завернув в мешковину, прислал в село с попутчиком — пусть Алик, племянник, на тележке отвезет Альмажан. — Ах, доченька, посмотри, что прислал тебе М ачраил,— радостно крикнула ей мать со двора, открывая мальчику ворота.— Деревца! Настоящие топольки! — Он прислал подарок давно,— сказал Алик.— Мне все некогда было их привезти. Они немножко подсохли. Но Альмаж ан была в восторге. — Ничего, все еще поправимо. Во-первых, деревья были подарены по числу лет, во-вторых, очевидно, это был знак того, что свадьба не за горами. Во всяком случае, так думала Альмажан. Наутро она встала рано, с рассветом. Тихо вышла во двор. Вот леж ат в ее дворе все двадцать деревцев, тонкие стволики вцепились крохотными детскими корнями, словно пальчиками, в комья земли. По одному считая и пересчитывая, А льмаж ан осторожно стала вытягивать их из рассыпчатой земли и саж ать в саду. Пусть стоят аллейкой во всю длину ограды, пусть растут, тянутся ввысь на виду у всех, как их любовь. Альмажан была счастлива. Она аккуратно рассаживала саженцы, каждый щедро поливала водой, даже веником выравнивала землю вокруг каждого. Ей хотелось, чтобы все было красиво, и именно сейчас, сию минуту, когда она самая счастливая на свете. «Сегодня он приедет, наверняка сегодня,— размышляла она.— Сейчас помогу матери сажать картошку, потом искупаюсь и надену белое платье. Оно ему очень нравится. И белые [босоножки. А потом пойду к сестре Мачраила проведать Алика». Обоим доставляло особое удовольствие делать вид, |б|удто они встретились в доме сестры совершенно случайно. Однако сегодня этой встрече не суждено было состояться. Когда Альмажан аккуратно сажала топольки, находясь во власти мыслей о Мачраиле, по улице д ал еко тянувшегося села к ее дому бежала, задыхаясь, маленькая девчушка. Одна из тех, которых Альмажан часто собирала у себя дома в длинные зимние вечера, чтобы рассказать им сказку или затеять какую-нибудь игру... Акунские дети любили свою взрослую подругу. Она их часто угощала то пряниками, то конфетами. К тому же всегда принимала всерьез их маленькие детские тайны, радости или огорчения. Девочка беж ала, порой спотыкаясь, а в глазах ее почему-то стояли слезы. Ей было лет шесть, но девчушка уже понимала суть той страшной вести, которую несла для Альмажан. Понимала плохо, но чувствовала своим маленьким женским сердечком, что весть тяжела и горька. Альмажан уже убирала ведро, лопату, когда пестрое, раздувавшееся от ветра, как парус, платьице замерло подле нее и опало. 21 — Альмажан,— выдохнула девочка — у нее было розовое, словно налитое яблочко, личико.— Альмажан, не умирай, пожалуйста, не умирай. М ама сказала, что ты умрешь! Не надо! Не надо! — Что случилось?.. Кому-то плохо?.. Кто-то умер?..— Девушка ничего толком не поняла, но щеки ее стали белеть. — Нет, нет, никто не умер. М ама сказала, Мачраил женился. Словно тонкое лезвие медленно вошло в сердце Альм аж ан и замерло, причиняя острую, незнакомую, боль. Она стояла неподвижно, молча. Потом осторожно погладила девочку по голове и почему-то опустилась на колени. Сердечная боль продолжалась. Может быть, ожила ее старая хворь? Когда-то, еще в пятом классе, она болела, и врачи лечили ее сердце. Но с тех пор все прошло, позабылось. А вот сейчас снова пронзила такая боль, что она не могла двинуться. Девочка задела ведро, оно со звоном покатилось. Альмажан тихо спросила: — Как же зовут... его жену? — Феня,— испуганно прошептала девочка. И Альмажан покинули силы. Девочка вскрикнула, Из дома выбежала мать, уже спешила соседка. — Что с тобой, доченька, детка моя? Ж енщины подняли девушку, понесли в дом. —• М ама, он женился. Узнай, м ама,— шептала Альмажан.— Может, девочка напутала. Узнай... Узнай скорее. Но матери было не до того. Ей казалось, что дочь вот-вот расстанется с жизнью, так она была бледна и бессильна. .. .https://vk.com/doc91549351_430067092?hash=0a7ed0b40674e5116d&dl=f580591c67c14af5f3