VI. [X] Два наездника въехали в дремучий лес, покрывавший дикие, извилистые берега нагорной речки, бурно катившей по каменному дну светлые свои волны. В лесу была обширная поляна, а посредине ее непроходимая чаща терновника; тут остановились наездники. Проворно соскочили они с лошадей, достали походные, или седельные, топорики, прорубили небольшую тропинку до средины терновника, ввели туда своих лошадей и поставили под тенью дерева; снова принялись за работу; вырубленные терновники воткнули на прежние места, и, таким образом, зашили, как говорят черкесы, прорубленную тропинку. Кругом ненарушаемая ничем тишина. Наездники, уверенные, что их убежища никто не обнаружит, сняли с лошадей седла, а с себя оружие. Лошадям накосили кинжалом осенней травы; для себя вынули походную пищу. Младший почерпнул кожаным стаканом из чистых струй нагорного источника и подал товарищу. То были Джембулат и Теймбулат. Теймбулат был угрюм и печален. Его взоры дико блуждали и тяжело падали на друга. Мрачная тоска давно не оставляла его задумчивого лица и иссушала сердце юноши. Он страдал, и как он переменился! Джембулат тщетно старался вызнать тайну, отравлявшую душу юноши-друга, который убегал откровенного с ним разговора, редко бывал у его жены, избегал встречи с нею, и с тех пор, как счастье окружало и лелеяло знаменитых супругов, большую часть времени проводил в поле, в наездах. Что с ним сделалось? Было время, когда он был вызываем живыми и мертвыми на пагубу друга, и все коварные замыслы раздроблялись о твердыню благородной души его, как волны моря о граниты, и он берег счастие друга-благодетеля, как свое око, а теперь благополучие друга, казалось, делало Теймбулата несчастным. Канлы, не оставлявший своих злобных намерений, коварно напоминал ему проклятия отца и матери. Но с прежнею твердостью он отвергал кровавые замыслы лицемера, хотя сам, в глубине души своей, ощущал неизъяснимую тревогу, каждый раз, когда вспоминал ночное посещение гробницы отца и матери, и часто во сне казалось ему, что тени их летают пред ним, поражая слух его проклятиями. В страшную для его памяти ночь семена злодеяния были брошены глубоко в грудь его и ждали только нового усилия страстей, чтобы вырасти и облиться кровью друга и благодетеля. Явилась страсть губительная и превратилась в 363 ужасную и преступную бурю. Прежде, нежели сделался поверенным любви друга, он любил княжну, но когда обстоятельства открыли ему сердечные узы, соединяющие Джембулата с княжною, Теймбулат решился без ропота пожертвовать своим счастием благополучию друга: он надеялся заглушить в сердце своем пламя любви, и – обманывал себя... Не станем описывать всех его страданий, его борения с самим собою, его усилий преодолеть себя – не умолчим только об одном случае, показавшем торжество чувств святой дружбы и признательности и в минуты пылающей преступной страсти. Однажды, поздно вечером, он проводил Джембулата в его дом. Прекрасная княгиня, некогда мужеством характера и пылкою речью одушевлявшая воинов, волновавшая народы, как посадница новгородская 180 , теперь стыдливая, как сама невинность, стояла, потупя взоры, при входе мужа с другом его. Счастливый супруг, желая рассеять мрачную тоску грустного юноши, удержал его, против обыкновения, несколько времени, шутил с ним, советовал ему жениться. Княгиня также приняла участие в разговоре. Голос, улыбка, взоры княгини взволновали кровь несчастного юноши, оживили заглушенные несколько временем его чувства – раскрыли раны сердца. Он не мог говорить, не мог слушать равнодушно, что ему говорят; он был пробужден от благодетельного усыпления, и страсть его снова закипела с яростью бури. Несчастный юноша был вне себя. «Невыносимо! Я не могу долее переносить нестерпимых мук, я паду наконец под ударами безмолвного страдания. Слышу ли ее голос, вижу ли ее улыбку, ее взор, несчастная страсть снова воспламеняется в груди моей и сожигает меня! Напрасно надеялся я преодолеть себя. Напрасны мои усилия: и время разлуки мне не в пользу! Днем, среди людей, томлюсь в унынии; ночью, в уединении, тоска терзает меня; бессонница отравляет обыкновенный покой смертных, да и самый сон для меня ужасен: во сне тень отца, кровью облитая, преследует меня, и проклятия матери раздирают мой слух. О, я несчастный!..» Вот отрывистые слова, которые Теймбулат произносил, когда оставил дом своего благодетеля. Сильная рука человека, как тень, неприметно следившего во мраке шаги исступленного юноши, остановила его. То был известный князь Канлы: как голодный волк, он рыскал по ночам и жаждал крови. Он предложил юноше вызвать Джембулата, без оружия, под каким- нибудь предлогом. «Ночь темная; здесь никого не видать; всё спит, и если ты боишься крови, я выпью его кровь, чтобы только отмстить кровь твоего отца; ты предай лишь его в мои руки, и все кончено». Теймбулат остановил ужасного человека. «Как низка твоя душа!» – сказал он с благородным негодованием, и велел ему удалиться. Они расстались, разменявшись угрозами и укоризнами. Юноша провел ночь на страже своего благодетеля, но то была последняя услуга его другу, последняя минута, в которую держал он победу над обуревавшими дух его страстями; последовавшие дни страсти помрачили рассудок его ужасною решимостью, и злодейство восторжествовало над его совестью. Возвратимся к друзьям. Они завтракали. Джембулат был весел, а 364 Теймбулат угрюм и дик. «Здесь отдохнем, а между тем туман снимется, солнце просияет; тогда явимся мы перед аулом соперника, в виду жителей схватим юношу или девушку, и с добычею отваги немного замедлим в виду аула; если догонят нас – сразимся, а если нет, так не наша вина! То-то красавицы заговорят об отважном набеге нашем и запоют песни отваги и старины, а красные башмаки, которые неутомимы только в танцах, повесят носы! A », – сказал весело Джембулат и с удовольствием посмотрел на почерневшие от стремян свои башмаки, сшитые руками знаменитой его жены. Он мечтал о славе отваги, о прелестях своей княгини, а товарищ его молчал угрюмо, и в беспокойных его взорах выражалась дикая свирепость: ужасные мысли волновали его душу. Наездники подкрепили себя пищею, и Джембулат лег отдохнуть, положив голову на колени друга, у которого глаза засверкали, как у тигра, готового броситься на добычу. Вид его был ужасен! «Кто, – спросил он Джембулата, – кто будет вестником твоей смерти, если я тебя теперь зарежу?» Джембулат улыбнулся и отвечал, указывая на куст, подле него растущий: «Вот этот тетеркон (перекати-поле) может быть Божиим вестником». Он не договорил... «Пусть же будет, если может!» – вскричал Теймбулат, и в его руках заблистал кинжал. Во мгновение ока благодетель его плавал уже в крови своей!.. * * * Ночь была темна, как совесть преступника; дождь шел проливной; молния изредка страшно блистала; унылый вой ветра и перекаты грома довершали мрачную картину тревоги природы, которая согласовалась с мрачными мыслями и тревожными чувствами убийцы, когда он явился в аул князя Канлы. Коварные замыслы злодея были виною злодеяния некогда твердого в дружбе и великодушного юноши, но теперь – гнусного убийцы. Он шел к нему отдать отчет в своем кровавом злодеянии – отчет ужасный! В ауле все было тихо; все уже спали или скрывались в своих домах от непогоды, но в маленьком домике Канлы пылал еще огонь; он, с одним из ватаги своих удальцов, беседовал о замыслах своих и надеждах. «Наконец, надеюсь, мои старания кончатся успешно, – говорил Канлы. – Сколько лет мучился я напрасно! Давно мог бы я погубить Джембулата, но тогда труды мои остались бы бесплодными; теперь его не станет, и не я, а тот будет его убийцею, который стал бы между мною и ею вечною преградою. Понимаешь ли? Я один на пути к сердцу княгини: одним ударом вырублю оба вредные мне корня». A Намек на щеголей черкесских, которые обыкновенно носят красные башмаки, и за то подвержены бывают насмешкам людей, презирающих такое щегольство (Прим. автора). 365 «Как же все устроилось так удачно?» – спросил равнодушно достойный собеседник Канлы. «Устроилось так, как устраиваются все дела, когда примешься за них умно, да с терпением работаешь. Теймбулата долго уверял я, что его отец и мать и в могиле требуют смерти Джембулата, но это действовало плохо. Он отвергал все мои предложения. Я не торопился, а между тем вмешалась в дело любовь, и все пошло, как нельзя лучше. Видишь ли? Теймбулат влюбился в княгиню, и я не пропустил случая воспользоваться обстоятельствами: я уверил его, что он может жениться на княгине, когда мужа ее отправит к его предкам. Сначала он и слышать не хотел, а наконец решился. Желаю доброго успеха, только не в женитьбе, а в убийстве! Нет, приятель! я не для тебя работал! (он засмеялся хохотом демона.) Впрочем, если он и тут станет упрямиться, так мы найдем и ему дорогу, и – княгиня моя! Она поплачет, погрустит; пройдет год траура... Ах! скоро ли дождусь вести». Тут кто-то постучал в двери и прервал раннее торжество ужасного человека. «Кто там?» – спросил он. Убийца отозвался. Канлы, узнав его голос, так обрадовался, что выбежал к нему, забывши взять оружие, даже не взял кинжала. Так спешил он насладиться рассказом убийцы о последних минутах человека, которого козни его погубили во цвете лет, в счастливейшее время жизни! Два злодея отошли в сторону. «Что, кончено?» – спросил Канлы торопливо. «Да», – отвечал убийца и задрожал. «Достойный сын славного отца! Дай мне тебя обнять!» – вскричал с восторгом Канлы. «Теперь я достоин твоих объятий. Да, я достоин теперь твоих лобзаний, гнусный человек! – сказал убийца и голос его дрожал. – Одно убийство я совершил: мало! Я пришел совершить и другое, но оно, надеюсь, не будет преступлением. Да, я пришел, чтобы твою коварную душу отправить в ад, куда твои козни открыли дорогу моей душе! Но выслушай смирно, или перестанешь слышать прежде, чем узнаешь, как я исполнил злодеяние, которому ты с таким усердием научил меня!..» Руке отчаянного грешника как будто что-то придало необыкновенную силу. Он схватил за грудь князя Канлы, который в каком-то оцепенении стоял неподвижно. «Слушай, – продолжал убийца, – я зарезал человека, которого имя ни твои, ни мои уста недостойны произносить. Да, я его зарезал – и ужас злодеяния, мною совершенного, лишил меня силы: дыхание в груди моей стеснилось, глаза потемнели, и я без чувств упал на труп великодушного человека. Тогда глазам моим представились страшные видения! Земля вокруг меня покрылась удушливым туманом; небо помрачилось, гром загрохотал, молния заиграла, ветр заревел. Надо мною разразился страшный удар, и с неба спустилась необъятная масса светлых туч. Они скоро рассеялись, а на месте их осталось лучезарное здание – то был рай, жилище блаженных. Я не 366 успел осмотреться вокруг себя, как раздался под землею удар, и земля поколебалась, расступилась, и открылось подле меня огненное жерло, из которого выходили пламенные столпы, тучи дыма, и показывались какие-то чудовища – то был ад!.. Между обителью блаженных и огненным жерлом ада явились два золотые столпа с висящими на них, блестящими весами – то были весы правосудия. Наконец раздался, казалось, с небесного свода, звук трубы, и миллионы народа возникли из земли, одни в белых покрывалах, другие в черных... «Настал день правосудия! Идите отдать отчет перед Творцом в своих деяниях на земле!» – раздался голос. Миллионы двинулись, подходили к весам правосудия, и блаженных ангелы отводили в рай, а грешных чада тьмы – в ад. Богохулители, клеветники, убийцы, притеснители слабых, грабители, с ужасающею печатью страдания во взорах, проходили мимо меня в ад и звали меня с собою воплями, раздиравшими сердце, оглушавшими воздух. Между ними я видел и тебя, злодей: ты весь был облит кровью, и кровь на тебе горела пожаром – ты метался, как бешеный! Напрасно я отворачивался; везде ужасы поражали мои взоры! Я плакал, страдал ужасно, и отвсюду адский хохот был мне ответом. С другой стороны начали проходить мимо меня блаженные в лучезарных нарядах – они шли в рай. Между ними я видел Джембулата... «Я тебя прощаю, и да простит тебя Бог!» – сказал он, проходя мимо меня. Я потупил глаза, я не мог встретить его взоров, хотел броситься к его ногам, но ужасное чудовище схватило меня и повлекло в ад; я загорелся от его прикосновения, усиливался призвать имя Бога на помощь и – пришел в память. Нет! То был не сон, а изображение ужаса, какой нас, грешных, ожидает там, где мы должны отдать отчет в наших преступных делах! О, как дорого заплатил бы я, если бы мог возвратить себе прежнюю чистоту моей совести! Но нет! я уже слишком далеко зашел, погибшее творение, недостойное милосердия Творца!». Раскаяние терзало несчастного; невыразимая тоска тяготила его. Он дрожал; голос его был дик и страшен. Канлы, пораженный ужасом небесной казни, трепетал. «Но ты не должен более попирать земли, тобою обесславленной; твое дыхание не должно более заражать воздуха!» – воскликнул убийца. В его руках очутился роковой кинжал. Злодей исполнил второе убийство. «Лучшего дела я уже не мог совершить на земле!» – произнес он и, шатаясь, скрылся во мраке бурной ночи. * * * Вечернее солнце тихо догорало на закате; слабые лучи его розовою тенью разливались по снежным тучам облаков, медленно носившихся над горами, и чудной краской одевали их. Пред знакомым нам домом, в ауле князя-старшины жанинского поколения, забавлялся четырехлетний резвый мальчик в богатом наряде. В руках его был кинжал, которым рубил он дыни, и каждый раз, когда удачно рассекал их, то громко вскрикивал: «Так разрублю я голову убийце папеньки!». Молодая кровь в нем кипела – кровь 367 сына мщения и отваги, обреченного на месть. К нему подошли мужчина и женщина. «Маменька! Вот так рассеку я череп убийцы папеньки!» – вскричал маленький воин, раздваивая одним ударом большой арбуз. Женщина печально улыбнулась и поцеловала мальчика. «Милый сын! Он оправдает свое имя», – сказала она, и на ее глазах навернулись слезы воспоминания. Кто была она? Знаменитая героиня жанинская, а мальчик – сын ее от Джембулата, коварно зарезанного; раннее чувство мести в ребенке утешало мать. «Твой ранний АмхенA думает, что и череп так легко рассекать, как арбуз, но бывают черепы очень крепкие», – заметил мужчина и нахмурил брови, как будто ранняя склонность к отмщению за отца не понравилась ему в ребенке. Кто был он? Убийца знаменитого Джембулата! Время всесильно. Прошли годы. Теймбулат, обагренный священною кровью друга и виновною кровью Канлы, долго скитался, преследуемый совестью. Он объявил, что Джембулат убит неизвестно кем в набеге, тело его привез домой и с глубокою печалью предал земле со всеми обрядами, совершил и обыкновенные поминки и годовую по нем тризну; соорудил над прахом каменную гробницу, и мраморный памятник поставил на дороге, недалеко от гробницы, чтобы прохожие воссылали обычные мольбы о покойнике. Несчастная вдова погибшего воина не была уже та женщина, которая твердостию характера некогда удивляла народы, которая считала себя лишенною слез, исключительно женщине данных утешений: она плакала неутешно день и ночь; ее рыдания раздавались в утренние и вечерние часы над могилою утраченного супруга. Так проходили годы. Убийца также плакал, и может быть, его слезы были слезы горького раскаяния, а не притворства. Она носила, разумеется, траур, даже и по прошествии обыкновенного времени, года, и никогда не хотела снимать его. Теймбулат также не снимал с себя траура. Вместе проливали они слезы, и обоюдная горесть сближала несчастную вдову и нечестивого убийцу. Она уже не находила на земле ни утешения, ни покоя, но злодей сделался для нее необходимым: он рассказывал ей замечательные случаи в жизни покойника – и плакал; так, сделавшись участником печали, Теймбулат заслужил ее доверенность, что было легко ему тем более, что он ни словом, ни видом не напоминал княгине о прежних своих чувствах к ней. Может быть, он и сам думал, что раскаяние и горесть, которые сильно его тяготили и угнетали, потушили в нем прежнюю любовь. И так прошли четыре года. Наконец, время снова воспламенило затаенную в его груди искру любви, и он решился соединить судьбу свою с судьбой несчастной вдовы. Избрав удобный случай, он открыл княгине с горестною убедительностию, что Джембулат, умирая, заклинал его именем дружбы посвятить ей остаток дней своих. Понять его было легко. Она заплакала, но исполнить последнюю волю покойника было необходимо, и по прошествии четырех лет княгиня стала женою убийцы A Такое имя черкесы обыкновенно дают мальчикам, родящимся после убитого отца; оно значит кровоместник (Прим. автора). 368 Джембулата. Все еще не переставала она оплакивать прежнего мужа; убийца делил ее горесть, и тем успел привязать ее к себе, по крайней мере, признательностью. Порой ему были тяжелы ее слезы, и теперь, когда она поцеловала сына и заплакала, в его душе вспыхнуло негодование, какого не обнаружил бы он, если б небесная казнь не висела над его преступной головою. Несчастная княгиня заметила его негодование, и с грустью в сердце отошла в сторону, дать волю своим слезам... Вдруг поднялся сильный вихрь и быстро прикатил к ногам убийцы роковое для него растение – перекати-поле. «А, Божий вестник! Опоздал, голубчик, опоздал!» – сказал он громко и захохотал, как безумный. Да, он обезумел и, забыв все, назвал убийцу Джембулата. Признание сумасшедшего пронзило ядовитою стрелою истерзанное сердце бедной женщины. Слезы брызнули из ее глаз дождем; невольное рыдание вырвалось из груди... Она прижала в своих объятиях сына и возвратилась в дом в сильном волнении. Безумный муж последовал за нею и думал утешать несчастную гнусною своею любовью. Она была безмолвна. Вихрь снова поднялся и нес роковое перекати-поле в дом княгини... Она содрогнулась. «Божий вестник!» – проговорила она, и убийственный кинжал очутился в ее руках... Тлевший в камине огонек отразил блеснувший клинок кинжала над погруженным в гробовой сон убийцею!..