(Введение История этой книги длинная и грустная. В 1972 году мне была запланирована монография «Фольклор в ста­ новлении кабардинской советской литературы», тема была не только ак- I уальная, но даже модная, но дальше первой главы я не пошел: затронув проблему джегуако, я не мог вернуться к плановому предмету, хотя сам оыл причастен к литературе. В секторе не одобрили такое самоволие, но, к счастью, директор В.К. Тлостанов поддержал меня, и я навсегда оказался в плену у любви к институту джегуако. Работа двигалась без помех, однако новый директор своим приказом остановил дело, привязав меня к многотомной и многотрудной публикации академического свода «I Iародных песен и инструментальных наигрышей адыгов». Но, несмо­ тря на препоны, временами удавалось возвращаться к джегуако. Однако, когда меня избрали руководителем Хасы, эта общественно-политическая организация, занятая спасением родного языка и родной культуры, на­ прочь завязала мне руки. А когда я через несколько лет освободился от п ой ноши, новоиспеченный директор объявил мне выговор в приказе по институту за непредставление плановой темы по джегуако. Взбучка явно незаконная: начальник отлично знал, что исследование института джегу­ ако было застопорено в приказном порядке одним из его предшествен­ ников. Я потребовал извинения. Он отказался повиниться, ибо хорошо понимал, что наверху это оправдание ему не простят. Я не мог оставаться в научно-исследовательском учреждении и ушел. Заниматься проблемой джегуако без фольклорного архива было невозможно. Таким образом, интереснейшая научная тема проспала в моем до­ машнем архиве в общей сложности более 30 лет, несмотря на то, что мои коллеги и друзья уговаривали меня вернуться к ней. Наконец в 2007 году я получил возможность вновь приняться за решение пробле­ мы, о которой я тосковал более четверти века. К данной теме меня пробудил труд Шоры Ногмова, когда в его «Истории...» я прочитал вещие слова древнего песнотворца: «Могущественный случай был потерян, - говорит один древний джегуако в своих стихах: - хорошо быть диким, но не всегда; гордись, если никогда не отчаиваешься; храбрись, если просвещение содействует мужеству, - хай, хай, не хорошо и не всегда приятно быть самовольным и свободным». Может быть тогда меня осенила идея, что джегуако таит в себе мыслителя. Затем меня поразила самооценка другого песнетворца, которую с восторгом приводит Сафар-Али Урусбиев: «Я одним словом своим из труса делаю храбреца, защитника свободы своего народа; вора превра­ щаю в честного человека. На мои глаза не смеет показаться мошенник; я противник всего бесчестного, нехорошего». Это был ответ джегуа­ ко мулле, оскорблявшему поэта, говоря: «таких, как ты, нужно гнать и убивать». Эту самооценку джегуако с восхищением цитировали акаде­ мик А.Н. Веселовский и А.М. Горький. Европейски просвещенный человек Султан Хан-Гирей так оцени­ вал песенное искусство джегуако: «Не думаю, что и песни Тассо имели столь могущественные последствия для Италии, говоря сравнитель­ но, как старинные песни черкесов на самое позднее их потомство». Интеллектуал Адыль-Гирей Кешев с неменьшим восторгом характери­ зует влияние джегуако на черкесов: в «минуту смятения, когда ни уве­ щания, ни угрозы влиятельных предводителей не могли восстановить порядка в упавшей духом партии, бывшему отряду джегуако пришла счастливая мысль - встать ногами в седле и пропеть вместе со сво­ им причтом песенников известную песню Кашка-тау, описывающую битву кабардинцев с крымцами. Голос певца, напомнив об одном из эпизодов героической борьбы предков с иноплеменниками, мгновенно наэлектризовал расстроенную партию наездников. Точно по команде военачальника, она тотчас же собралась в кучу, сложила оставшуюся еще у нее добычу и, смявши дружным натиском нападавшего неприя­ теля, отбила у него охоту к дальнейшему преследованию». Вот каким образом джегуако «одним словом своим из труса делает храбреца!» Из адыгских этнографов, историков и публицистов редко кто не писал о них с любовью. Многие европейские путешественники, кото­ рые любовались мужеством, воспитанностью, гостеприимством адыг­ ских рыцарей, красотой и искусством наших девушек, чудо-скакунами, не могли пройти мимо джегуако, хотя привыкли кичиться европей­ ской культурой. Образованные и ученые, они были наблюдательны и замечали особенности, привычные для хозяев. Мы благодарны этим путешественникам за ценные сведения, без которых важные стороны института джегуако остались бы неосвещенными. Это касается быта, искусства джегуако и отношения общества к ним. Французский коммерсант Жан Батист Тавернье (1605-1689) сооб­ щает, что черкесы «играют обычно сразу на 12 флейтах»*. К сожалению, это сведение не повторяется в сообщениях других наблюдателей, но если * Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов ХIII-ХIХ вв. Составление, редакция переводов, введение и вступительные статьи к текстам В.К. Гарданова. Нальчик: Эльбрус, 1974. Тавернье Жан Батист. С. 78. (Все ссылки европейских авторов - по этому изданию). это не аберрация, то можно утверждать, что ансамбль из двенадцати флейт (къамыл) различной длины - есть один из видов адыгского мно­ гоголосия. Факт весьма ценный для истории нашей народной музыки. Голландский государственный деятель Николай Витсен (1640 - начало XVIII в.), приглашенный в Амстердаме к столу Петром I, стал свидетелем джегуаковского балета: «они изображали танцем исполне­ ние смертной казни», - пишет Витсен, подробно описывая акт исполне­ ния и восхищаясь мастерством черкесских артистов*. Европейские го­ сти часто обращали внимание на джегуаковские пляски, но подобный сюжетный балет в их записках встречается редко. Поляк граф Ян Потоцкий (1761-1815) лаконично информирует, что «кикоакоа (джегуако. - З.Н.)... являются настоящими трубадура­ ми... и пользуются уважением повсюду... Их инструмент - двухструн­ ная гитара (Iэпэпшынэ. - З.Н.); им достаточно лишь показать ее, чтобы их свободно пропустили повсюду»**. Французский аристократ Тебу де Мариньи (1793-1852), служив­ ший в России на Черноморском побережье Кавказа, рассказывает ин­ тересные вещи об обрядах похорон, возвращении воспитанника (пIур), обряде чапщ, музыкальных инструментах: скрипка с тремя струнами (пIыкIэпшынэ), флажолет (бжьамий), тамбурин (фэтIырпI). «Их песни совершенно не рифмованы, - говорит он далее, - и по своему содержа­ нию призваны прославлять достоинства и осуждать дурные поступки; в них обычно караются порочные люди. <...> Поэты посвящают свои песни также тому, чтобы увековечить воспоминания о самых замеча­ тельных событиях***. Тут же де Мариньи приводит перевод песни о князе Джамбулете, известном своей храбростью, но умершем от чумы в 1816 г. Для лучшего понимания института джегуако весьма полезна характе­ ристика состояния Черкесии, которую ярко сформулировал швейцарский геолог, натуралист и археолог Фредерик Дюбуа де Монпере (1798-1850): «Нынешнее состояние Черкесии, - пишет он, - вызывает у нас в памя­ ти представление о цивилизации времен первых королей в Германии и Франции. Это образец феодальной, рыцарской, средневековой аристо­ кратии, или героической аристократии в Древней Греции»****. Английский политический агент Джеймс Белл три года находился среди черкесов, внимательно наблюдая жизнь и быт адыгского общества. В книге «Дневник пребывания в Черкесии в течение 1837, 1838, 1839 гг.», изданной в Лондоне в 1840 году, содержится немало весьма ценных наблюдений по нашей теме. Он описывает игру на гобое (сыринэ), ко­ торому аккомпанировал голосом друг зурниста; затем показывает как джегуако учит мальчика четырех лет искусству пения. Замечательно его изображение плясуна: «... вскоре привели танцора <...> его быстроте, "Витсен Николай. С. 97. "Потоцкий Ян. С. 234. " ‘Мариньи де Тебу. С. 292-321. ""Монпере де Фредерик Дюбуа. С. 437. ловкости и причудливым вывертам позавидовал бы самый знаменитый европейский танцор; многие из фигур его танца были неплохие, но глав­ ное - это прыжки, стоя на самых кончиках пальцев ног, и кружение во­ круг своей собственной оси с необычайной быстротой. В конце одного из таких пируэтов танцор упал ничком на траву и, издавая странные зву­ ки, подобные звукам чревовещания, начал жалобно стонать, как будто бы ему недолго оставалось жить. Мне не нужно пытаться изобразить последовавшую сцену шутовства, выполненную им очень удачно, - я не сомневаюсь что его экспромты, вызывавшие взрывы смеха вокруг, со­ ставляли лучшую часть его выступлений. Но его подражания мяуканью кошки, лаю собак и т. д. были превосходны в своем роде». Очень жаль, что мистер Белл не называет имен наблюденных арти­ стов, ибо описанное выступление было уникальным и многожанровым: здесь и виртуозная пляска, и пантомима, и буффонада, и чревовещание, и клоунада. Также изумителен игрец на шичапшине, чье искусство захватило Белла: «... он один из лучших музыкантов в окружающей местности. Это я узнал по его игре <.. .> на своего рода маленькой скрипке <.. .> он перебирал пальцами и вибрировал также, как и мы, и с такими слабыми средствами он, однако, захватил меня и возбудил к своей игре живой интерес, <...> и ни одна военная ария горцев в Шотландии <...> не может сравниться по красоте с этой музыкой». Еще одна очень интересная самобытная песня: «... чтобы скра­ сить время долгой езды, затянули одну из своих песен, которые они обычно поют в пути; эта песня, подобно песням гребцов, состоит из двух перемежающихся партий - их поют поочередно: одна представ­ ляла нечто вроде шумного речитатива, другая - хоральной фуги. <...> я смогу дать только слабое представление о музыке, которую я нашел полной новизны, романтизма и чрезвычайно мелодичной». Мистер Белл интересно представляет читателю распорядителя танцев (хатияко), празднование дня Мэрем (Богородицы), где распева­ ли гимн пречистой деве («Твои длинные развевающиеся одежды бле­ стят, как серебро; ты - владычица неба и покровительница молодых де­ виц. О, благослови нас богатым урожаем, ниспошли мир и счастье!»), обряд возвращения воспитанника (къан) в дом родителей.* По материалам, щедро представленным в «Дневнике», можно из­ учить многие стороны быта и культуры западных черкесов и, не боясь аберрации, выводы экстраполировать на восточных адыгов. Известный немецкий ученый-естественник Карл Кох (1809-1879), который дважды (1836-1838 и 1843-1844) побывал в Черкесии, свои наблюдения изложил в ряде книг. С фактами в руках он рассказывает об аталычестве и празднике возвращения воспитанника к родителям, об обрядах чапщ, описывает оплакивание и похороны умершего. Но нас больше привлекают сведения, касающиеся института джегуако. *Там же. Белл Джеймс. С. 458-530. «...храбрые черкесы, - утверждает ученый, - также хорошо владеют музыкой пения и, подобно трубадурам, странствуют, находя всюду дру­ жеский прием. Не обходится ни одного праздника или пира, на которых известные певцы не показывали бы свое искусство к радости присутст­ вующих. <.. .> Слава певца ценится так же высоко, как и воина.. .<.. .> Инструменты, сопровождающие пение, так же просты, как и само пе­ ние, и состоят из виолины (шыкIэпшынэ. - З.Н.), пастушеской дудки (къамыл. - З.Н.), подобия малого барабана (фэтIырпI. -З.Н.) и других. <.. .> Обычно на праздниках подобного рода выступают также комедиан­ ты, и им разрешается многое, подобно нашим арлекинам». Немало материала по теме мы нашли и в трудах адыгских ученых со­ ветского периода - у А.Т. Шортанова, С.Ш. Аушевой, З.П. Кардангушева, Д.Г. Костанова, Г.К. Схаплока, М.А. Меретукова, А.Н. Соколовой, Л.М. Гадагатля, С.Х. Мафедзева, Б.Х. Бгажнокова, А.М. Гутова, Ш.С. Шу, Р.Б. Унароковой, М.И. Мижаева, М.А. Джандар, А.А. Схаляхо, Л.А. Бекизовой и др. Однако, чтобы охватить, если не все грани, то как можно больше аспектов института, мне пришлось немало лет со­ бирать полевой материал в Кабарде, Черкесии, Адыгее, Шапсугии и у Моздокских кабардинцев, записывая воспоминания стариков, знавших и видевших джегуако и особенно общавшихся с последними из знаменитых джегуако - Л. Агноко, К. Сижажевым, С. Мижаевым, И. Кажаровым. Ценнейшие сведения удалось получить у гармониста Улагая Аутлева, внука знаменитого джегуако-песнотворца Тхаишау Аутлева, у одно­ сельчан и родственников Камбота Абазова, создателя замечательных песен, у ряда информантов, хорошо помнивших Л. Агноко - Шиты Сабанчиева, Шолоха Машкуашева, Салиха Маирова, Темиркана Ашинова, Кесына Кумахова, Гамеля Масаева, Титу Моламусова, Каншоби Мамхегова, Кегуры Хацукова, Тики Шабатокова и др. Все эти материалы хранятся в фольклорном (рукописном и звукописном) архи­ ве Института гуманитарных исследований Правительства Кабардино- Балкарской республики и Кабардино-Балкарского научного центра РАН и в моих экспедиционных дневниках (8 общих тетрадей). Современная филология предоставляет огромный сравнитель­ ный типологический материал по данной теме, и мы с благодарностью пользовались сведениями из многих серьезных исследований. В их чи­ сле считаем нужным назвать следующие: Хана аль-Фахури. История арабской литературы. М.: ИЛ, 1959; А.А. Белкин. Русские скоморохи. М.: Наука, 1975; М.И. Стеблин-Каменский. Историческая поэтика. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1978; Фольклорный театр народов СССР / отв. ред. О.Н. Кайдалова. М.: Наука, 1985; Кабуки / пер. с английского Б.П. Лаврентьева. М.: Искусство, 1965; М. Ауэзов. Мысли разных лет. Алма-Ата: Наука, 1961; История казахской литера­ туры в 3-х т. 1: Алма-Ата: Наука, 1968, казахский фольклор. Есмагамбет Исмаилов. Акыны (монография о творчестве Джамбула и других на­ родных акынов). Алма-Ата: Наука, 1957; Ш.Д. Инал-ипа. Памятники абхазского фольклора. Нарты. Ацаны (сборник статей и материалов). Сухуми: Алашара, 1977; Его же. Очерки об абхазском этикете. Сухуми: Алашара, 1984; И.М. Филыитинский. История арабской литерату­ ры V - начала X века. М.: Главная редакция восточной литерату­ ры издательства Наука, 1985; М.П. Алексеев, В.М. Жирмунский, С.С. Мокульский, А.А. Смирнов. История зарубежной литературы. Средние века. Возрождение. Издание третье. М.: Высшая школа, 1978 и др. Если в своих поисках я не сбился с пути, то весьма обязан назван­ ным авторам и их трудам. Разобраться в сложных проблемах, связан­ ных с джегуако и его взаимоотношениями с устным народным твор­ чеством, с историей и этнографией, с различными вероисповеданиями было крайне затруднительно, если не сказать больше, без историко-те- оретических открытий крупнейших русских и европейских ученых - таких, как А.Н. Веселовский, М.М. Бахтин, Н.И. Конрад, Э.Б. Тайлор, Дж.Дж. Фрэзер, В.М. Жирмунский, Д.С. Лихачев, М.И. Стеблин- Каменский и др., без опоры на их фундаментальные труды постановка и прослеживание проблемы возникновения и становления института джегуако вряд ли продвинулись бы далеко. Особенно хочу сказать, что успехи на данном поприще были бы гораздо скромнее без метода и ме­ тодики, продемонстрированных А.Н. Веселовским в его классическом труде «Историческая поэтика». О влиянии учения А.Н. Веселовского на фольклористику и литературоведение со всей определенностью и точно­ стью сказал академик В.Ф. Шишмарев: «Мы оперируем зачастую гото­ выми мыслями и положениями, иногда даже совершенно не отдавая себе отчета или забывая о том, что они ведут к Веселовскому». Необходимо также особо подчеркнуть значение суждений М.М. Бахтина о характере и природе карнавального смеха, в которых глубоко и впервые раскрыта роль народно-праздничной культуры в средневековой цивилиза­ ции, столь необходимая для нашей темы. Описывая поведенческий текст джегуако, как в обрядово-праздничных формах, так и в обычной по­ вседневной жизни, я напоролся на серьезный барьер в виде научной проблемы - как объяснить генезис джегуаковской вольности и имму­ нитета, эквивалентного неприкосновенности депутата или посла? Как было не вспомнить здесь о свободе и нестесненности участников об­ рядового врачевания больного или раненого, и я назвал эту вольность чапщевой - по названию обряда; вспомнил, как во время ритуальной пляски удж юноши обращались к партнершам со скабрезными слова­ ми... вспомнил и о том, как на народных празднествах материально или телесно наказывали печальных, унылых, и даже озабоченных: наказан­ ный должен был откупиться овцой или бочонком бузы; могли привя­ зать к аробному колесу и вертеть быстро или на время запереть куда- нибудь. .. Однако в специальной литературе по фольклористике и этног­ рафии я не обнаружил теории, способной объяснить этот феномен, пока случайно не обратился к монографии М.М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». Он гениально высветил из темноты моего невежества карнавальную культуру: «Целый необозримый мир смеховых форм и проявлений противостоял официаль­ ной и серьезной (по своему тону) культуре церковного и феодального средневековья. При всем разнообразии этих форм и проявлений - пло­ щадные празднества карнавального типа, отдельные смеховые обряды и культы, шуты и дураки, великаны, карлики и уроды, скоморохи раз­ ного вида и ранга, огромная и многообразная пародийная литература и многое другое - все они, эти формы, обладают единым стилем и явля­ ются частями и частицами единой и целостной народно-смеховой, кар­ навальной культуры». Автор различает три формы смеховой культуры: 1. Обрядово-зрелищные формы. 2. Словесные смеховые (в том числе па­ родийные) произведения разного рода... 3. Различные формы и жанры фамильярно-площадной речи (ругательства, божба, клятва, народные блузоны и др.) (с. 6-7). «Пока карнавал совершается, ни для кого нет другой жизни. От него некуда идти, ибо карнавал не знает пространст­ венных границ. Во время карнавала можно жить только по его законам, го есть по законам карнавальной свободы», (с. 10) «Карнавальный смех <...> не индивидуальная реакция на то или иное единичное (отдель­ ное) «смешное» явление. Карнавальный смех, во-первых, всенароден (всенародность принадлежит к самой природе карнавала), смеются все, это смех «на миру»; во-вторых, он универсален, он направлен на все и на всех (в том числе и на самих участников карнавала), весь мир представляется смешным, воспринимается и постигается в своем сме- ховом аспекте, в своей веселой относительности; в-третьих, наконец, тгот смех амбивалентен: он веселый, ликующий и - одновременно - насмешливый, высмеивающий, он и отрицает и утверждает, и хоронит и возрождает. Таков карнавальный смех» (с. 15). Можно проанализировать - и мы это сделаем в своем месте! - адыгс­ кие обряды лечения больных (чапщ), образ жизни братства пахарей (ва- кIуэ пщыIэ), возвращения с пахоты (къэбакъ или вакIуэихьэж), прибе- гания под покровительство великого бога (тхьэшхуэгухьэж или тхьэш- хуэудж), вызывания дождя (хьэнцигуащэ), свадебные игрища (хьэгъуэ- лIыгъуэ джэгу), возвращения воспитанника в родной дом (къанишэж), игрища в честь громовержца (щыблэудж), совет джегуако (джэгуакIуэ хасэ), в древности: возлияния белого вина (санэхуафэ) и др. и пока­ зать, что в них аккумулирована доисторическая вольность людей, кото­ рую донесли до нас, а джегуако, как потомок древних хоровых певцов, оставался постоянным носителем этой свободы и иммунитета, пока государство насильно не ликвидировало этот атавизм. Таким образом, можно констатировать, что праздничная свобода адыгских народных обрядов и иммунитет джегуако есть типологическое проявление зако­ нов карнавальной вольности. Справившись с трудной проблемой, обязательно натыкаешься на но­ вые вопросы. Только я начал рассматривать творчество джегуако, как воз­ никла проблема авторства в устной народной поэзии, где и песнетворцы и их слушатели неграмотны, отчего вынуждены и тексты и мелодии дер­ жать в неустойчивой памяти, а в изустном фольклоре авторство - пробле­ ма многогранная: неосознанное и осознанное самим творцом авторст­ во, признание авторства обществом, вопрос авторства при вариативном расслаивании произведения и т.д. Над аспектами авторства, кроме А.Н. Веселовского, много потру­ дились В.М. Жирмунский, М.И. Стеблин-Каменский, Д.С. Лихачев, В.Я. Пропп... Я опирался на их идеи и наблюдения, прослеживая за­ рождение и становление осознанного авторства у джегуако и направ­ ленности развития их поэтики. Без этой сущностной грани института сравнительно-исторический подход оставался бы половинчатым, а по­ иск истины замирал бы на полпути. Кроме того, логика исследования требовала доведения истории джегуако до его слияния с книжно-про- фессиональным искусством. Я далек от мысли, что охватил все грани темы. Я включил в кни­ гу только часть опубликованных и неопубликованных трудов по данной проблеме. Я глубоко благодарен живым и ушедшим от нас ученым, чьи труды направляли меня, предостерегая от заблуждений. Не менее обя­ зан я своим многочисленным, названным и неназванным здесь инфор­ маторам, щедро снабжавшим материалами, без которых книга могла выйти компилятивной. То же самое должен сказать относительно своих коллег, собратьев по перу, которые объективно и доброжелательно кри­ тиковали разделы монографии при официальных обсуждениях. Не ме­ нее важна и нравственная поддержка идей сотоварищами из Москвы, Ленинграда, Ростова-на-Дону, Сухуми, Майкопа, Черкесска, Карачаевска, Владикавказа, Махачкалы, Грозного, и, конечно, из Нальчика. Спасибо, дорогие друзья! (раздел I Институт Ъщгуакд в системе традиционной культуры Тлава первая (Вщгуако и его положение в феодальном обществе Джегуако - народные профессиональные специалисты в области ряда искусств, которые в своей видовой совокупности: музыка, пляска, песня, стихотворения, акробатика, эквилибристика, вентрология и т.д., - изначально понимались как средство воздействия на природу (чтобы вызвать изобилие хлеба, скота, дичи; исцелить больных, навести и от­ вести порчу), на судьбу (чтобы добиться от нее счастья, благополучия, успеха в предприятиях). Выражаясь современным языком это была ма­ гия - музыкальная, вербальная, знаковая, мимическая. Джегуаковская магия - искусство - проявлялась главным образом в трудовых, воен­ ных, обрядовых, праздничных сферах народной жизни1. Оно сопро­ вождало человека в течение всей его жизни, от рождения до похорон включительно. Очень важной была и вторая, развлекательная, функция искусства народных мастеров. Собирая толпы людей на сельских площадях, во дворе или кунацкой селянина, они пели для них песни, устраивали цир­ ковые, кукольные, небольшие драматические и даже пространные хо­ реографические представления2, вовлекали своих зрителей в эти игры. Джегуаковские игры захватывали и старого и молодого3, они вносили разнообразие и праздник в тяжелую монотонную жизнь крестьянина и ремесленника, отвлекали от трудных проблем, приносили радость и от­ дых. В связи с этим уместно вспомнить слова Ф. Энгельса о назначении немецкой народной книги, которая «призвана развлечь крестьянина, когда он, утомленный, возвращается вечером со своей тяжелой работы, позабавить его, оживить, заставить его позабыть свой тягостный труд, превратить его каменистое поле в благоухающий сад.. .»4. Джегуако были строгими блюстителями общественной нравствен­ ности и рыцарского кодекса «адыгэ хабзэ»5. В песнях, стихотворениях, остроумных репликах они прославляли доблесть и высмеивали пороки. Их похвалы добивались, их порицания боялись все - от князя до холо­ па. Девушки отвергали жениха, если он стал героем смеховой песни. По словам С. Урусбиева, один из джегуако так оценил свое влияние на лю­ дей: «Я одним словом своим из труса делаю храбреца, защитника свобо­ ды своего народа; вора превращаю в честного человека. На мои глаза не смеет показаться мошенник; я противник всего бесчестного, нехороше­ го»6. Как на замечательный пример высокого общественного сознания народных песнотворцев на эти слова ссылались акад. А.Н. Веселовский7 и великий писатель М. Горький8. Каждая из этой триады джегуаковских функций служила народу и была необходима ему для жизни. Профессионализм джегуако по своим главным параметрам был подобен профессионализму ремесленников-кузнецов, плотников, гон­ чаров, шорников: они перенимали у наставников традиционные прие­ мы, обычаи и формы организации труда; свое ремесло окружали тай­ ной, которую открывали даже не всем ученикам; им была свойственна определенная кастовость и свой образ жизни: странствуя группами, они обслуживали своим искусством разноязыкое население региона; ремесло джегуако являлось для них основным источником средств к существованию. Все это сообщало их ремеслу - искусству - значитель­ ный консерватизм. Вместе с кузнецами, лекарями и даже наездниками у джегуако был общий покровитель - божество демиургов Тлепш (30 ноя­ бря 1974 г. 97-летний Шолох Алиевич Машкуашев рассказал автору этих строк: «Ляша Агноков говаривал: «Мой бог - Тлепш!» - дневники поле­ вых записей), хорошо известный по нартскому эпосу9. Институт джегуако исторически развивался под знаком секуляри­ зации и превращения его ремесла в искусство. Пользуясь огромной популярностью в народе, джегуако оказыва­ ли большое гуманистическое влияние на все общество: прославляли защиту родины от врагов, но никогда - междоусобицу и набеги; воспе­ вали борьбу против угнетателей, но никогда - деспотизм и право силь­ ного; защищали право женщины выбирать себе мужа, но никогда - прода­ жу дочерей, сестер за калым; высмеивали ханжество, но никогда - без­ нравственность; учили людей добру и справедливости, будили в народе мечту о свободе... Не стесненные социальными и политическими табу, они свободно несли и отстаивали перед аристократией и духовенством идеологию трудового крестьянства. На всенародных и семейных празд­ нествах организовывали традиционную художественную программу и руководили ею. Джегуако составляют одну историческую типологию с древнег­ реческими аэдами10, французскими жонглерами11, немецкими шпиль­ манами12, испанскими хугларами13, скандинавскими скальдами14, рус­ скими скоморохами15, украинскими кобзарями16, грузинскими мошаи- ре17, дагестанскими ашугами18, тюркскими акынами19 и жирчи20 и т.д. Каждый этнос имел своих джегуако, которых, естественно, именовал собственными терминами; они бывали порождением собственной их народной культуры и составляли ту благодатную почву, на которой взрастали нетрадиционная литература, музыка, театр и цирк.