ОБРАЗ АДЫГА (ЧЕРКЕСА) В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ Знакомство народов в прошлом, да и в настоящем, как это не печально сознавать, нередко осуществлялось в результате войн и заво еваний сильными более слабых. Именно в экстремальных ситуациях проявлялись лучшие черты народного характера — мужество, патрио тизм, готовность на жертву ради отчизны, взаимопомощь, верность и другие, а также и отрицательные — трусость, предательство, веролом ство, корысть, продажность. В этом смысле России повезло. Она «знакомилась» со многими наро дами, расширяясь во все стороны света. И надо отметить, что, если се 440 верные народы — чукчи, якуты, нганасаны, ханты, манси как бы автома тически вошли в состав русского государства, сибирские чуть ли за один поход Ермака, то с западными соседями Ивану Грозному и Петру Перво му пришлось повоевать подольше прежде чем «прорубить окно в Евро пу». Не долго сопротивлялось России и Крымское ханство, окончательно присоединенное к ней в век Екатерины Второй. А самые длительные и кровопролитные войны связаны с завоевани ем Кавказа, главным образом — Чечни, Дагестана и Черкесии, причем покорение адыгских народов осуществилось уже после падения Даге стана и Чечни, пленения Шамиля. И в отличие от других народов, сми рившихся с поражением в войне, адыги предпочли рабству доброволь ное изгнание и в подавляющем большинстве выселились в Турцию и дру гие страны Востока. Таких примеров история не знает. Но, очевидно, есть высшая справедливость — за свои страдания адыг ский народ был по своему «отомщен» — русская литература воспела ге роически и образ Черкеса — так называли адыга русские и зарубеж ные поэты и писатели, да и историки с древних времен. Одним из первых описаний природы Кавказа и черкесов встречает ся в стихотворном послании В. А. Жуковского к литератору К. А. Войко ву, посетившему районы военных действий русских войск на Кавказе. «Ты зрел, как Терек в быстром беге Меж виноградников шумел, Где часто, притаясь на бреге Чеченец иль черкес сидел Под буркой с гибельным арканом; И вдалеке перед тобой, Одеты голубым туманом, Гора вздымалась над горой, И в сонме их гигант седой, Как туча, Эльборус двухглавый... Великолепные творенья! Но там — среди уединенья Долин, таящихся в горах,— Гнездятся и балкар, и бах, И абазех, и камукинец, И карбулак, и абазинец, И чечереец, и шапсук: Пищаль, кольчуга, сабля, лук И конь — соратник быстроногий Их и сокровища и боги; Как серны, скачут по горам, Бросают смерть изза утеса; Или, по топким берегам, В траве высокой, в чаще леса Рассыпавшись, добычи ждут» (1). Наряду с ярким описанием природы, поэт проявил здесь и некото рое знакомство с народностями Кавказа, правда, наряду с реально су ществующими придумав какихто чечерейцев и камукинцев. Но если учесть, что Жуковский списывал Кавказ со слов своих друзей и знако мых, побывавших там в качестве участников военных действий или пу тешественников, то, в целом, первым создал образ воинственного горца в русской поэзии. 441 Но поистине героическим гимном Кавказу и его воинственным пле менам черкесов прозвучала первая романтическая поэма великого рус ского поэта А. С. Пушкина — «Кавказский пленник». И если при замыс ле ее природа и быт черкесов должны были послужить фоном для созда ния поэтического образа романтического героя — русского офицера, разочаровавшегося в жизни, рано постаревшего душой и оказавшегося неспособным на ответное чувство полюбившей его молодой черкешен ки, то в результате поэт создал произведение, которое впоследствие це нил именно за его, так сказать, этнографическую часть. В этой поэме Пушкину, с его рано проявившейся тягой к реализ му более всего удалось описание величественной природы Кавказа, быта и нравов черкесов, которых он изобразил не только «со стороны», но и попытался описать и внутренний мир своей героини — «девы гор». В письме к поэту Н.И. Гнедичу Пушкин, отмечая свою неудачу в создании образа романтического героя и выразив в целом критическое отноше ние к «Кавказскому пленнику», добавлял в конце своего письма: «но, признаюсь, люблю его сам, не зная за что; в нем есть стихи моего сердца. Черкешенка моя мне мила, любовь ее трогает душу» (2). И много лет спустя поэт не только не изменил этому чувству, но не однократно выражал его. Так, в черновом варианте «Путешествия в Ар зрум», проезжая Большую Кабарду, он вновь возвращается мысленно к своему первому опыту изображения народов Кавказа: «Черкесы, их обы чаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести... Сам не понимаю, каким образом мог я так верно, хотя и слабо, изобразить нра вы и природу, виденные мною издали» (3). К «Путешествию в Арзрум» мы еще вернемся. Посмотрим же, ка ким предстал перед поэтом наш край и его воинственные обитатели. Уже в Посвящении (своему другу Н. Н. Раевскому), которое было написано, по признанию Пушкина, в тяжелые для него минуты грусти и печали, он вспоминает Кавказ как источник его вдохновения, сравнимый с древне греческим Парнасом. «Во дни печальные разлуки Мои задумчивые звуки Напоминали мне Кавказ, Где пасмурный Бешту, пустынник величавый, Аулов и полей властитель пятиглавый, Был для меня Парнас» (4). И с первых же строк поэмы Пушкин создает величественную пано раму кавказских гор, долин и рек, грозные движения стихий. «Великолепные картины! Престолы вечные снегов, Очам казалось их вершины Недвижной цепью облаков, И в их кругу колосс двухглавый, В венце блистая ледяном, Эльбрус огромный, величавый Белел на небе голубом. Когда, с глухим сливаясь гулом, Предтеча бури, гром гремел, В степи взвивался прах летучий; 442 Уже приюта между скал Елень испуганный искал; Орлы с утесов поднимались И в небесах перекликались; Шум табунов, мычанье стад Уж гласом бури заглушались... И вдруг на долы дождь и град Из туч сквозь молний извергались». Не менее, если не более выразительны и описания быта и нравов черкесов. В начале поэт дает эти описания от себя, а затем как бы с точ ки зрения пленника, ставшего узником черкесов, которые позволяли ему свободно бродить по окрестным горам и долинам. С первых же строк: «В ауле, на своих порогах, Черкесы праздные сидят. Сыны Кавказа говорят О бранных, гибельных тревогах, О красоте своих коней, О наслажденьях дикой неги; Воспоминают прежних дней Неотразимые набеги, Обманы хитрых узденей, Удары шашек их жестоких, И меткость неизбежных стрел, И пепел разоренных сел, И ласки пленниц чернооких» (5). Интересно о своеобразных посиделках адыгов написал АдильГирей Кешев (Каламбий) в очерке «На холме» (6). Постепенно привыкая к своему положению, пленник невольно про никся интересом и уважением к черкесам. «Но европейца все вниманье Народ сей чудный привлекал. Меж горцев пленник наблюдал Их веру, нравы, воспитанье, Любил их жизни простоту, Гостеприимство, жажду брани Движений вольных быстроту, И легкость ног, и силу длани; Смотрел по целым он часам, Как иногда черкес проворный, Широкой степью, по горам, В косматой шапке, в бурке черной, К луке склонясь, на стремена Ногою стройной опираясь, Летел по воле скакуна, К войне заране приучаясь. Он любовался красотой Одежды бранной и простой. Черкес оружием обвешен; Он им гордится, им утешен; На нем броня, пищаль, колчан, 443 Кубанский лук, кинжал, аркан И шашка, вечная подруга Его трудов, его досуга. Ничто его не тяготит, Ничто не брякнет; пеший, конный — Все тот же он; все тот же вид Непобедимый, непреклонный. Гроза беспечных казаков, Его богатство — конь ретивый Питомец горских табунов... Товарищ верный, терпеливый. ...Когда же с мирною семьей Черкес в отеческом жилище Сидит ненастною порой, И тлеют угли в пепелище; И, спрянув с верного коня, В горах пустынных запоздалый, К нему войдет пришлец усталый И робко сядет у огня,— Тогда хозяин благосклонный С приветом, ласково, встает И гостю в чаше благовонной Чихирь отрадный подает. Под влажной буркой, в сакле дымной, Вкушает путник мирный сон, И утром оставляет он Ночлега кров гостеприимный» (7). Да простит мне читатель, но трудно удержаться от непрерывного цитирования — так прекрасны и глубоко верны эти описания наших пред ков! Не без гордости можно отметить, что мало кто в тогдашней Рос сии мог бы удостоиться такого восхищения со стороны великого поэта и, как увидим, не только его одного. Созданные Пушкиным образы черкесов во всех отношениях являют ся превосходящими другие народности и сословия России. Возможно и в мировой литературе мало найдутся могущие сравниться с ними — раз ве что герои «Илиады». Так безоговорочно поэт не восхвалял никого. Всегда склонный к иронии — взять хотя бы его «Историю села Горюхи на» или «Капитанскую дочку» и другие повести, при описании черкесов как бы забыл об этом свойстве своего таланта. А какой прекрасный об раз черкешенки он создал! Ее он полюбил так же, как и Татьяну, судьбы которых в некотором роде схожи — обе полюбили безответной любо вью, но если Татьяна, покоряясь воле родителей, вышла замуж за нелюбимого пожилого генерала, то черкешенка — натура цельная и гор дая — помогла пленнику бежать и бросилась в горную реку. И здесь нет особого, романтического преувеличения. В «Кавказском пленнике» поэт выразил свое сочувствие горским на родам и был против завоевательской политики царизма на Кавказе. Ин тересен в этом отношении эпилог поэмы. Говоря о своей Музе, которая «к пределам Азии летала и для венка себе срывала Кавказа дикие цветы», Пушкин в завуалированной форме еще раз выразил свое восхищение черкесами и сожаление при виде разгромленных аулов. 444 «Ее пленял наряд суровый Племен, возросших на войне, И часто в сей одежде новой Волшебница являлась мне; Вокруг аулов опустелых Одна бродила по скалам, И к песням дев осиротелых Она прислушивалась там» (8). Итак, что же получается — Муза Пушкина являлась ему в черкесской одежде и растерянно бродила по «аулам опустелым». И далее происходит некое, весьма двусмысленное восхваление рус ских победоносных войск. Как бы отдавая дань необходимости воспеть хоть какогото романтичного героя и закончить поэму мажорным тоном победы, поэт восклицает: «Тебя я воспою, герой, О Котляревский, бич Кавказа! Куда ни мчался ты грозой — Твой ход, как черная зараза, Губил, ничтожил племена... Но се — Восток подъемлет вой! Поникни снежною главой, Смирись, Кавказ: идет Ермолов! Как известно, Кавказ не покорился Ермолову, его сменили, назнача ли других, а война продолжалась и после смерти Пушкина (в 1837 году) еще почти тридцать лет. И поэт несколько преждевременно нарисовал послевоенную картину: И смолкнул ярый крик войны: Все русскому мечу подвластно. Кавказа гордые сыны, Сражались, гибли вы ужасно; Но не спасла вас наша кровь, Ни очарованные брони, Ни горы, ни лихие кони Ни дикой вольности любовь! Подобно племени Батыя, Изменит прадедам Кавказ, Забудет алчной брани глас, Оставит стрелы боевые. К ущельям, где гнездились вы, Подъедет путник без боязни, И возвестят о вашей казни Преданья темные молвы» (9). Но к счастью или к несчастью, не сбылись эти пророчества поэта. Не изменил прадедам Кавказ — черкесы выселились, но не предали своих предков. И не забыл, увы! Кавказ «алчной брани глас» — идут бесконеч ные войны и стычки между русскими и чеченцами, грузинами и абха зами, осетинами и ингушами, армянами и азербайджанцами. И без бо язни никто не рискнет совершить хотя бы путешествие, подобное кото рому совершил поэт в Арзрум — того и гляди возьмут в заложники. 445 Еще раз Пушкин возвращается к черкесской теме в своем очерке «Путешествие в Арзрум». Проезжая мимо разоренных аулов по пути в Грузию, он писал: «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из при вольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги... Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезору жили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить... Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, не жели лепетать» (10). Какой же выход предлагает поэт? Он видит две возможности прими рения черкесов с Россией — развитие торговли и приобщение горцев к христианской религии. «Влияние роскоши,— пишет он,— может благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведе нием. Есть средство более сильное, более нравственное, более сообраз ное с просвещением нашего века: проповедование Евангелия» (11). Пушкин, предвидя критику за свое «черкесское негодование» и воз ражая тем, кто «подумают, что не всякий и не везде имеет право говорить языком высшей истины», возражал на это: «Я не такого мнения. Истина, как добро Мольера, там и берется, где попадется» (12). Более того, не ограничиваясь свои предложением вводить христиан ство среди черкесов, он даже пишет поэму «Тазит», где как бы показы вает возможность усвоения ими христианских заповедей, поскольку в характере черкесов имеются предпосылки для этого. Напомним содержание поэмы. У старого Гасуба убили сына. Но вско ре аталык приводит ему второго сына, отданного ему на воспитание. Гасуб надеется, что он станет для него «могучим мстителем обид» — ведь законы кровной мести неотвратимы. Но... странным ему показался Тазит — он молчалив, нелюдим и целыми днями бродит один по горам и рощам. Каждый раз Гасуб спрашивает, что он видел и кого встретил в горах. Однажды Тазит видел богатого армянина с товаром, бежавшего от них раба и в ответ на упреки отца — почему он не убил и не ограбил армянина, не поймал и не привел обратно раба — «потупил очи сын чер кеса, не отвечая ничего». Но когда он встретил убийцу своего брата и не тронул его, так как тот был безоружен и изранен, то отец проклял и про гнал его с бранью — «ты трус, ты раб, ты армянин» (13). По сути, Тазит как бы руководствовался в своих поступках христи анскими заповедями — «не убий», что и выделяет его среди образов чер кеса в русской литературе как малотипичный. Таким образом, великий русский поэт, как и во многих других обла стях русской литературы, положил начало кавказской теме и особенно при изображении природы и образов героических, воинственных пле мен, сопротивляющихся гораздо более многочисленному и лучше воо руженному противнику. Эстафету рано ушедшего поэта первым подхватил М. Ю. Лермон тов, продолживший воспевание Кавказа и черкесов. Свою первую юношескую поэму «Черкесы», а затем и еще четыре — «Кавказский плен ник», «Измаил Бей», «Аул Бастунджи», «Хаджи Абрек» он посвятил вос певанию героизма черкесов, их мужеству, бескомпромиссной преданно сти родным краям и своим обычаям. Разумеется, первые поэмы Лермон 446 това носили подражательный характер — он буквально повторил мно гие черты пушкинского стиля и сюжетных ходов «Кавказского плен ника» и «Тазита». Но пошел дальше своего гениального предшествен ника в разработке и углублении характера своих персонажей. Так, чер кешенка в его «Кавказском пленнике» обладает более решительным характером, чем пушкинская героиня, более полно раскрывает внутрен ний мир полюбившей женщины, готовой на все ради любимого. Очень интересен образ ИзмаилаБея в одноименной поэме Лермонтова, кото рый впервые ввел в литературу черкеса, силой исторических обстоя тельств поставленного в двойственное и двусмысленное положение — по лучив в России образование, он возвращается на Родину, где идет жесто кая война на истребление его народа. Он усвоил культуру и многие обычаи русских и даже, как выяснилось после его смерти от руки его двоюродного брата, носил на груди крест, то есть принял христианство. Но, приехав на Родину, он храбро сражается с русскими войсками, про являя чудеса героизма и мужества. В таком же положении оказались многие черкесы, которые с детства были отправлены в Россию, получали там воинские звания и затем воз вращались на Родину, чтобы содействовать примирению черкесов с Рос сией. Поэтому сюжет лермонтовской поэмы — не романтическая вы думка — она имеет не только реальные основания, но и точно уста новленные исторические прототипы своих героев, которыми были кабардинские князья — братья Измаил Бей Атажуков и Росламбек Ми состов. И многие адыгские писателипросветители были с детства отправ лены в Россию, где становились русскими офицерами и возвращались на Родину для службы на стороне русских. Характерны в этом отноше нии судьбы Султана ХанГирея, Султана КазыГирея и других. Мысли и чувства адыга, ставшего офицером и возвратившегося в родные края, очень ярко выражены, например, в повести Султана КазыГирея «Доли на Ажитугай», опубликованной в журнале «Современник», издававшем ся А. С. Пушкиным, высоко оценившим ее в предисловии журнала. На пути к родным краям герой повести вначале смотрит на все глазами рус ского офицера. По дороге он замечает крепость и отмечает, что она — «гроза хищных черкесов». Размышляя о своей миссии, он вспоминает о своем детстве, прошедшем в этих местах, а когда он подошел к реке, то на него нахлынули давно забытые чувства любви к родным местам. Он «умильно устремив глаза к небу, благодарил за возвращение к род ным берегам... Я был счастлив. Я вспомнил беззаботные годы детства... Здесь все понятно для моей души: шум реки, вой ветра, лепет листов, шорох кустов... Беседа моя с окружающей природой была восхититель на» (14). Но минутная слабость проходит, и герой чувствует, что он уже другой, чем прежде — «Казалось, будто река шептала мне: о как чуден ты человек! Беседа с знакомою природой сейчас выжимает из очей сле зу; но ты изменил ей. Там, недалеко, ждут тебя родные объятия, а мечты твои бродят на чужих берегах, душа твоя живет в чужой земле» (15). Он вспоминает о своей юности, когда он «вихрем носился на коне», «грозил враждою, бывши еще детятею». При этом, «все воинские при емы, к которым я приноравливался во время скачек на этом поле, всегда были примером нападения на русских, а теперь я сам стою на нем рус ским офицером» (16). Теперь же он приехал в родной край с просвети 447 тельной миссией и «готов представить тысячу планов для его образова ния» (17). С подобными планами возвращались немало адыгов, но они оканчивались или ничем или же трагически, как это видно на примере Султана ХанГирея. Однако вернемся к нашей теме — хотя отступление от нее весьма ус ловно. Разве в повестях адыгских просветителей не раскрывается образ черкеса в ситуации, описанной Лермонтовым в «ИзмаилБее»? Тем более, что и стиль этих повестей не намного отличается от литератур ного стиля той эпохи, главным образом романтизма. «Долина Ажиту гай» была оценена А. С. Пушкиным как произведение русской литерату ры. Он писал: «Вот явление, неожиданное в нашей лтературе. Сын полу дикого Кавказа становится в ряды наших писателей: черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно, живописно» (18). Также высоко оценил повесть и В. Г. Белинский за ее, как он выразился, превосход ный и живописный язык. Действительно, повесть эта — типичный образец романтических переживаний, выраженных в изысканных и чувствительных выражениях, вполне в духе стилистики того времени. Эти черты присущи и другим писателямадыгам, воспитанным на рус ской и европейской литературе. Однако налет романтизма в их произве дениях не помешал им дать во многом правдивые и яркие картины быта и нравов своего народа, парадоксально сочетая при этом взгляд со стороны и изнутри, тогда как русские писатели вынуждены были оста ваться внешними наблюдателями жизни черкесов. Но тем не менее, хорошее знание предмета и сила воображения по зволили многим из них создать замечательные памятники литературной мысли, имеющих не только историческое значение, но и художествен ную ценность. Это относится и к названным поэмам Лермонтова. Многие их темы, как уже было сказано, перекликаются с содержанием повестей адыг ских писателей. Наиболее характерные — любовь, ревность, месть, из мены и другие — ярко живописуются в «Ауле Бастунджи», «Хаджи Аб реке», «Беглеце». В последней особо выделяется образ адыгской женщи ны, которая прокляла своего сына за его малодушие и трусость в борьбе с русскими и, увидев его труп около дома, где он покончил с собой, не вынеся позора, «хладно отвернула взор», оставив его на съедение соба кам и всеобщее поругание.