Запрет на произнесение личных имен достаточно освещен в научной литературе. Об этом писали в разное время Г. Спенсер, Э. Тейлор, Л. Леви-Брюль, Д. Фрэзер, Д. К. Зеленин и др. Причем, все, во всяком случае упомянутые, авторы единодушны в том мнении, что генетически запреты такого рода восходят к представлениям древних людей о непроизвольности языкового знака. «Слово представляется не символом, не субститутом предмета, а свойством, атрибутом этого предмета. Свойство это мыслится, как реальная часть, иногда даже как сущность предмета или существа, лица» (Зеленин, 1935, 51). «Все вещи определяются словом, имеют основанием слово, произошли от слова; кто же ворует то слово, тот человек ворует все», — читаем мы в «Законах Ману» (1960, 100—101). * Ср. «контакт (contact) — физический канал и психологическая связь между адресантом и адресатом, обусловливающие возможность установить и поддерживать коммуникацию».— Якобсон, 1975, 198. В отношении личных имен представления об атрибутивности языкового знака были и у отдельных народов остаются особенно стойкими. Считалось, что «обладание» именем человека равносильно обладанию чем-то, составляющим часть его существа, и дает обладателю власть наносить первому вред» (Спенсер, 1898, 121). Психология такого рода не могла не иметь определенного выхода непосредственно в действиях и поступках людей: у многих народов развилась привычка (обычай) скрывать свои имена и имена ближних и заменять их другими. Причем, мотивировка различного рода операций с именем не всегда одна и та же, о чем можно судить по следующим примерам, приводимым Д. Фрэзером: «Некоторые эскимосы, — пишет он, — под старость меняют свое имя, надеясь на то, что это даст им новую долгую жизнь. Дикари из племени толамполо на Целебесе верят, что написав имя человека, можно унести вместе с именем и его душу. Многие дикари, — продолжает Д. Фрэзер, — и ныне еще смотрят на свое имя как на жизненную часть своей личности, и принимают самые разнообразные предосторожности, чтобы спрятать свое настоящее имя из страха, что это имя, будучи узнано какими-нибудь злонамеренными лицами, может послужить в руках этих лиц магическим средством, направленным против носителя имени» (Фрэзер, 1928, 87). Вероятно, по этой причине индейцы имели несколько, а иногда и несколько десятков имен, сверх основного. Например, индийский вождь Бехекио, по свидетельству Гранбери, был известен под 40 различными именами (См. по: Александрии* 1976, 143). Бесспорно, в прошлом и среди адыгов бытовали представления о непроизвольности знака. Заслуживает внимания один, на наш взгляд, весьма любопытный факт, свидетельствующий об этом. Мы имеем в виду этимологию адыгского слова псалъэ, (слово, разговор, речь). Оно составлено из двух элементов: псэ — душа и лъэ — корневая морфема, указывающая на вместилище (ср. к1эрахъуалъэ — кобура, шыгъулъэ — солонка, ахъшалъэ — кошель) и означает буквально «вместилище души» или «носитель души». Не простая случайность возвела слово в статус вместилища души. В сознании древнего человека оно могло выступать в роли чувственных образов, через посредство которых реализуется диктатура невидимых сил. Видимо, не зря адыгейцы, в отличие от кабардинцев и черкесов, псалъэ понимают не как слово или бытовой разговор, а исключительно как речь особого рода — приподнятую, торжественную, ориентированную на суггестию, например, тостовую. У адыгов сохранилось множество действий и операций, возникших из веры в комплиментарные отношения между человеком и его именем. Довольно часто они избегают произнесения имени человека, о котором идет речь, даже когда вблизи нет посторонних лиц. Вероятно, это обычное в коммуникативном поведении явление возникло первоначально из представления о том, что произнесение личного имени равносильно призыву духа, души его обладателя. Чтобы избежать присутствия нежелательного свидетеля разговора (духа, души того или иного, особенно высокопоставленного лица), используются всякого рода иносказательные выражения. В настоящее время особенно распространено словосочетание а уэ пщ1эр — тот, которого ты знаешь, а щ1алэжьыр — тот парняга, дизыкъуажэ — некто из нашего села. Кроме того, бытуют метонимические обороты, фиксирующие некоторые свойства внешности субъекта, например: л1ы ц1ык1у — маленький мужчина, л1ы гъур — худой мужчина, щхьэ гъум — большеголовый, тхьэк1умэшхуэ — большеухий, лъакъуэ 1ушэ — кривоногий. Нередко они используются в сочетании с элементом а уэ пщ1эр: а уэ пщ1э л1ы ц1ык1ур и т. д. Наличие у собеседников соответствующей базы общего опыта стимулирует и более определенную описательную номинацию предмета общения, например: зы махуэ дызыбгъэдэсар (тот, с кем мы недавно сидели) и т. п. Следует, наконец, отметить, что в рассмотренных случаях мы имеем дело уже не с запретом на произнесение имен, а с своего рода коммуникативной привычкой. Истинные причины, лежащие в основе иносказательного наименования личности, неведомы носителям языка, в лучшем случае оно объясняется правилом вежливости, почтения к отсутствующему. Особенно ярко обнаруживается интенция такого рода в запрете на обращение по имени к лицам, значительно старшим по возрасту. В таких случаях обычно используют вокатив дадэ (дедушка), нанэ (бабушка), ди адэ (наш отец), ди анэ (наша мать), тхьэмадэ (старейший). Иная мотивировка (надо заметить, наиболее близкая к исходной), сопутствует запрету на личные имена «людей, приносящих несчастье» (злых, завистливых, неудачников и т. п.). За ними закреплялись иносказательные обозначения ц1эимы1уэ — не подлежащий называнию, лъэужьей (букв, след плохой) — приносящий несчастье. Произнесение настоящих имен, оцениваемых вышеуказанным образом, может, как думали и думают еще некоторые, помешать успешному ходу предстоящего или осуществляемого дела. По этой же причине люди пытались избежать встречи с обладателем запретного имени. Например, охотник, сталкиваясь по пути в лес с ц1эимы1уэ, считал это плохим предзнаменованием и нередко возвращался назад *. Тенденция к иносказательному выражению мысли порождает своеобразную технику обозначения наиболее близких родственников по свойству. Здесь в пределах разграничения терминов родства на «термины обозначения» и «термины обращения» (Lowie, стр. 84), обнаруживается довольно сложная система вторичных образований. Нысэ (сноха, невестка), особенно в кругу семьи, ни к кому из родственников не обращалась по имени собственному. К свекрови она применяет скромно-почтительный вокатив типа Нанэ, Гуащ-нанэ (гуащэ — букв. княгиня), Нанэ-гуащэ, Нанэ-т1асэ, Ти гуащэ — наша княгиня (госпожа). В соответствии с обычаем избегания к свекру она вообще не обращалась, но в разговоре с третьими лицами называла его Дадэ — дедушка; Дадэжь — дед; Типщ — наш князь. * Ср. это с тем, что пишет Л. Леви-Брюль о людях, приносящих несчастье: «Если человек считается «счастливым», то люди ищут его общества. В противном случае, наоборот, делается все, чтобы его избежать, от него стараются уйти возможно скорее и дальше». — Леви-Брюль, 1937, 48. В селах Кабарды для невестки по отношению к старшим братьям своего мужа (а иногда и к свекру) особенно употребительны ласкательно-почтительные обращения Дотэ или Дот нэху (нэху— светлый, ясный). За младшими братьями мужа закрепляются конструкции типа: К1асэ нэху (к1асэ — поздний), Си нэху — мой ясный, Дуней нэху —мир ясный, Дыгъэ — солнце, Дыгъэ ц1ык1у — солнце маленькое, Нэ дыгъэ — глаз солнечный,IIIу ц1ык1у — всадник маленький, Шу нэху — всадник ясный и т. п. У западных адыгов распространены следующие обозначения деверей: Шу пагэ — всадник гордый, Шыу дах — всадник красивый, Ти оркъ — наш рыцарь, К1алэ дыщъ — парень золотой, К1алэ псыгъо — юноша стройный, Дахэкъащ (дахэ — красивый, къащ — жениться — следует понимать как «тот, кому предстоит жениться на красивой» или «тот, кто женится на красивой»), К1эрак1 — нарядный. Эти имена также дифференцируются в зависимости от возраста деверей. Например, С. Удычакова из аула Нешукай (ААО) сообщила нам, что старшего деверя Махмуда она называет Тиоркъ, а младшего Галима — Дахэкъащ. Причем, имя старшего деверя она наотрез отказалась назвать и пришлось прибегнуть к помощи третьих лиц. Для обращения к золовке невестка использует ц1элей (букв. — добавочное имя), нэмык1ыц1э (другое имя) или, как еще иногда говорят, ф1ылъагъуныгъэц1э (любовное имя) из числа употребительных в данной местности. В селении Заюково (КБАССР), например, для этого используется чаще всего имя Жан * или другие конструкции с этим словом: Жан ц1ык1у (для золовки, которая младше ее самой), Дарижан, Хурижан и т. д. Адыгейские женщины в тех же целях актуализуют вторичные имена Гъэш1он (гъэш1он — букв, лелеять, изнежить, ласкать, чтить), Дах, Сидах, Дахэ1уб — Прекрасногубая, Напцэдах — Прекраснобровая. * Вероятно, от тюркского джан—дорогой, милый. Для повседневного обращения к супруге, особенно в присутствии других, муж использует вымышленное имя типа Бгы псыгъуэ — Тонкая талия, Уэс хужь — Белоснежная, Щхьэбзу — Чья голова птичья и произносит его с несколько шутливой интонацией. Характер доброй улыбки придает такого рода обращениям тот факт, что зачастую жена обладает качеством, прямо противоположным тому, которое содержится в придуманном для нее имени — Тонкая талия оказывается нередко довольно полной женщиной, Белоснежная — смуглой и т. п. Следует заметить также, что вокатив такого рода возможен лишь в кругу хэгъэрей, т. е. в кругу близких людей — друзей, соседей. Присутствие почетных гостей и вообще старших заставляет мужчину отказаться от него, и тогда, чтобы привлечь внимание жены, он прибегает к помощи мимики, жестов, междометий. Жена в разговоре с посторонним произносит не общепринятый термин обозначения мужа (щхьэгъусэ, л1ы) и не его имя собственное, а чаще всего, метафорическое езыр— сам, адрэм (адыг.) -другой, для близких знакомых дыдейр — наш. Запрещалось даже произнесение фамилии мужа, поэтому и здесь женщина вынуждена была искать новые формы выражения мыслимого содержания, например: Шытелъхьэкъуэ — букв, «того, что кладут на коня, сын» вместо Иуэнэкъуэ — Седла сын, Хьэкэпч — Собака худая вместо Хьэкъуий — Собака лысая*; 1эгъущ1 — Рука железная вместо Нэгъущ! — глаз железный**. По словам фольклориста 3. Кардангушева его мать после замужества, в течение всей жизни не употребляла слово гъущ1 — железо, содержащееся в фамилии мужа, она заменяла его словом псэ быдэ — душа прочная, например: псэ быдэ гуахъуэ вместо гъущ1 гуахъуэ — железные вилы, псэ быдэ гъуэлъып1э вместо гъущ! гъуэлъып1э — железная кровать. Для замены запретного имени другим нужна была известная изобретательность, данная от природы не каждому. В народе высоко ценили способности такого рода, рассказы о них сохранялись в виде притч, преданий и т. п. Рассказывают, например, что брата парня, за которого хотела выйти замуж девушка, звали Дзыгъуэ — Мышь. Мать не хотела ее отдавать, считая, что дочь не сможет скрыть имя деверя. Чтобы доказать обратное, девушка, говорят, показала рукой в сторону мыши, выскочившей из под полки и сказала: «Модэ еплъ, нанэ, Мо лъэщ1эс бзу ц1ык1ум» (АФ, 1963, 203). Вон, посмотри, мама, На ту из-под полки птичку. * По сообщению Н. Р. Иванокова, таким образом, заменяли фамилию мужа бжедуги. ** Записано со слов Ш. Нагучевой (57 лет, с. Агой, Краснодарского края), которая и сейчас прибегает к этому приему. Муж, в свою очередь, называет жену «унэм исыр» — сидящая в доме или словосочетанием, фиксирующим род, к которому принадлежит жена, например: Нартокъуэхэ я пхъур — Нартоковых дочь, Лъэужьхэ я пхъур — Тлеужевых дочь. В Кабарде широко распространена также конструкция дизыкъуажэ — некто из нашего села *. Она отличается от вышеуказанных не только чрезвычайной абстрактностью, но также и тем, что таким образом могут обозначить друг друга и муж и жена. Одинаково употребительны для них и указательные местоимения: up(она, он), мор (та, тот), мыр (эта, этот) и т.д. Свекровь дает снохам вторичные ласкательные имена, типа: Си псэ нэху — моя душа светлая, Нысэ нэху—сноха светлая, Нысэ 1эф1 — сноха сладкая, Нысэ фо — сноха медовая, Нысэ дыщэ — сноха золотая, Къан ** дахэ, Къан дыгъэ, Къан 1эф1, Къан ц1ык1у, Къан к1асэ.Психологически акт вторичного наименования снохи как бы символизирует ее признание за свою в семье. Адыги считали, что только после этого невестка осознает свое место в составе родственной группы. В связи с этим они иногда говорят: Нысэм нысэц1э ф1амыщмэ, и гум зит1эщ1ыркъым — Если невестку не назвать именем невестки (имеется в виду вторичное наименование — Б. Б.), ее душа не раскрывается. В довершение ко всему сказанному относительно запретов на имена и термины родства, необходимо отметить, что даже имена детей были, в известном смысле, запретными для адыгов. Отсюда типичные для тех или иных регионов вторичные детские имена у кабардинцев: П1ыт1э, Т1ыт1э, Шоцэ, Т1алэ, Бацэ и т. д., у адыгейцев— Хьамыкъу, Быт1э, Бзако, для девочек соответственно — К1ук1э, Къуак1у, Щащ, Куку, Сипакъ и др. Иногда вторичное имя закрепляется за человеком настолько прочно, что о настоящем все, кроме отдельных лиц, не знают или забывают. Например, в ауле ечепсин (ААО) нам пришлось беседовать с 74-летним стариком Инаном. Это имя показалось необычным для адыгов; после расспросов выяснилось, что оно вторичное, данное матерью. Что же касается настоящего имени Тембот, записанного, кстати говоря, в паспорте, то о нем знали в селе единицы. Такие случаи далеко не редки и не случайны у адыгов. * Все эти конструкции содержат в себе элемент иронии, посредством которой мужчины пытаются скрыть свои афилиативные чувства. ** Къан — воспитанник (воспитанница), любимец. Жителя аула Красноалександровского (Краснодарский край), 40-летнего Мухдина Тхагушева, называют все Николаем, кроме того, он известен под именем Тух, данным ему матерью. Таким образом, за ним числится три различных имени дифференцированных в функциональном отношении: Мухдин — записано в паспорте, Тух — для членов семьи и родственников, Николай — для всех остальных. Трудно определенно сказать, каковы мотивы, вызывающие к жизни гамму вторичных обозначений внутриродственной группы. Нельзя, однако, не заметить генетической связи этого явления с представлениями людей эпохи первобытнообщинного строя. Вероятно, в своем первоначальном виде запрет на произнесение терминов родства и собственных имен, встречающийся еще и сейчас у многих народов мира, например, у народов Индии, мордовцев, монголов, индейцев, зулусов и др. практиковался с единственной целью — не привлекать внимание злых духов к человеку, с которым (или о котором) говорят *. Позже, в эпоху средневековья, сакральная мотивировка была забыта, сменилась светской и в таком виде дошла до наших дней; теперь адыги объясняют этот обычай следующим образом: вторичные обращения и наименования сообщают взаимоотношениям и взаимодействиям членов родственной группы предусмотренную этикетом учтивость, взаимное уважение, почитание. Когда мы спросили 70-летнюю жительницу адыгейского аула Лечепсин Ворокову, почему она не называла настоящих имен своих детей, она ответила: «Потому что стеснялась свою свекровь». Имя же своего покойного свекра она и вовсе отказалась произнести и, указав на стоящих рядом односельчан, сказала: «Спросите у них». Тем самым она продемонстрировала уважение к покойному свекру и, что не менее важно, к присутствующим односельчанам **. Любопытно еще и то, что в целом вся система вторичного наименования родственников по свойству обозначается у кабардинцев термином гъэф1а-гъыбзэ, у адыгейцев гъэщ1уабзэ, что в том и в другом случае означает — ласкательный язык. *Кстати, так объясняют Д. И. Лавров и Г. X. Мамбетов наличие вторичных имен у адыгских детей. — См. Лавров, 1959; Мамбетов, 1970. ** То же самое наблюдается у других народов. «Индейцы — мужчины племени кри не должны произносить имен своих сестер, также имен женщин, находящихся с ними в родстве; они объясняют это, говоря: «Я ее слишком уважаю». — Блумфильд, 1968, 161. Вот еще один пример того, как новые общественные отношения подчиняют себе элементы древней культуры. Но у адыгов сохраняются еще единичные факты вторичного наименования, имеющие вполне сознаваемый сакральный мотив. Сюда относится перемена имени ребенка при заболевании. Г. X. Мамбетов сообщает: «Когда у 4-летнего Начира Кишева из сел. Чегем II Чегемского района в 1952 году отнялся язык, по совету старых людей его имя заменили новым, назвав Юрой. Мальчик через некоторое время поправился и заговорил. Это объяснили не медицинской помощью, а заменой имени» (Мамбетов, 1970, 123). Другой факт сакральной мотивировки вторичного наименования. В селах Кабарды детям, рождающимся с большим родимым пятном, дают, независимо от того, мальчик это или девочка, вторичное имя Менлы, а на исходное имя, если оно уже было дано, налагается табу. При этом говорят: Анэл т1эк1ур Менлы ф1эщи к!уэдыжынущ — Родинку малую Менли назови и она исчезнет; Менлы жып!эхук1э нэхъ мащ1э хъуурэ хэк1уэдэжынущ — Менли пока будешь говорить, становясь меньше, совсем исчезнет. Операции такого типа были несомненно магическими по содержанию, они совершались для того, чтобы предотвратить имеющие место случаи разрастания родимого пятна в сосудистое воспаление кожи (gemangioma). В этом убеждают нас и этимологиявторичного имени. Менли — слово тюркское и означает буквально — имеющий родинку, бородавку (См. Радлов, стр. 2150). Впрочем, адыги не знают об этом, отсюда искаженные варианты имени: Мел (для мужчин), Мела (для женщин). Вообще вера в магическую силу непонятных восточных (тюркских, арабских )слов весьма характерна для адыгов, впрочем, также как и для некоторых, других народов Европы. Следует, наконец, отметить, что в настоящее время многие вторичные обозначения и обращения находятся в стадии полного или частичного забвения. В недалеком будущем некоторые наименее жизнеспособные элементы их будут несомненно вытеснены из коммуникативного поведения адыгов. Уже сейчас указанные выше формы обращения свекрови к невестке, невестки к деверям и золовкам и др. воспринимаются как анахронизмы, а большинство представителей младшего поколения адыгов вообще о них не знает. "Адыгский этикет"