Глава I

ДЕТСТВО И ДЕВИЧЕСТВО
§1. Первые годы жизни
В традициях населения большей части региона разным отношением к мужчине и женщине было отмечено само появление ребенка
на свет. В известном смысле оно даже предшествовало акту рождения, так как желание иметь сыновей женщины пытались осуществить, надевая на себя специальные амулеты. Под знаком подобной
надежды проходили месяцы ожидания, но, естественно, мечты сбывались далеко не всегда.
Когда в ингушской семье предвидится новый член, будущая мать
борется между приятной надеждой видеть сына и опасением родить
дочь... Девочка тотчас по появлении своем на свет вносит огорчение в
жизнь самых близких к ней людей и нередко возбуждает к себе если
не недоброжелательство, то полнейшее равнодушие... Только рождение сына считается хорошим событием; рождение же дочери терпится
только как неизбежное зло.
[Ахриев, 1878, с. 284]
Появление в семье одних девочек вынуждало сванов даже прибегать к их умерщвлению.
Обычай этот, — писал автор середины XIX в., — был распространен по всей Сванетии и в одном доме, где я имел ночлег, несколько
лет назад убито было 5 девочек. Он уже вывелся в Княжеской и выводится в Вольной, благодаря стараниям (князей. — Ю. К,) Дадешкелиани, пристава и священников. По распространенному у нас мнению, убийство происходит посредством горячей золы, которую всыпали в рот ребенку. Но я слышал от самих сванетов, что это клевета, что
девочек просто морили голодом, не давая им груди. По тому же мнению, причиною считали бедность. Это тоже неверно, ибо убивали и
дворяне и крестьяне, как богатые, так и бедные. К тому же вспомним,
что сванет покупает невесту, платя за нее 20—40 штук рогатого скота.
То было просто явление, вызванное вследствие наклонности всех не­
Глава 1. Детство и девичество 25
развитых племен давать предпочтение мальчику перед девочкою. При
своем положении сванеты нуждались в мужских руках и в диком суеверии были убеждены, что убийство дочек вознаграждается рождением сына.
[Бакрадзе, 1861, № 4; 1864, с. 46]
Другие авторы среди причин бытования указанного обычая называли неспособность женщин «к войне и грабежам; следовательно,
в земле, где пропитание дорого, не могущие его добывать собственными руками считаются страшным обременением» [Шаховский, 1846,
№ 44]. Назывались также «опасение размножения населения и увеличение бедности» [Лаврентьев, 1858, с. 139], право местных князей
забирать девочек и продавать их в рабство [Ковалевский М., 1890,
т. 2, с. 43]. Примечательно и следующее обстоятельство. Женщину к
убийству новорожденной дочери часто подговаривали домашние и
родственники. В то же время именно на мать налагалось проклятие
за убийство дочери — ее не хоронили на кладбище, не пускали на
общественные праздники, запрещали произносить имя Бога и т. п.
[Эристов, 1897, с. 31—32]. Покарание матерей-детоубийц являлось для
местного населения второй половины XIX в. нововведением органов
власти и церкви, стремившихся искоренить этот обычай. Однако в
описанной ситуации нельзя не усмотреть двуличия общественного
мнения, с одной стороны, подстрекавшего женщину к подобному
поступку, а с другой — на нее же возлагавшего ответственность за
содеянное. Вырисовывающаяся картина вполне определенна: женщине на всем протяжении жизни, начиная с первых часов появления на свет, угрожала кара за некий первородный грех.
Насколько известно, помимо Сванети, убийство новорожденных
девочек в XIX в. практиковалось также осетинами и аварцами. Эго делалось в случае рождения в семье подряд нескольких дочерей [Ковалевский М., 1979, с. 168; Чурсин, 1995, с. 26]. Данные о мотивации обычая отсутствуют, но, очевидно, она была близка или совпадала с поверьем сванов, гласившим: «Если убьешь дочь, то потом
родится сын» ([Нижерадзе, 1902, с. 59]; см. также: [Амвросий, 1891,
№ 261]). В подобной интерпретации видится характерный взгляд на
природные возможности девочки-женщины. То, что умерщвление новорожденной девочки предполагало и даже гарантировало рождение
в будущем мальчика, скорее всего свидетельствует о большем исходном жизненном потенциале женщины. Она и нежеланной появлялась на свет, тогда как для рождения мальчика требовались особые
усилия, в том числе, как это видно по последнему примеру, предполагавшие устранение с его «дороги» сестры.
Разнохарактерность мужской и женской энергетики давала себя
знать изначально. Согласно бытовавшим среди населения Дагестана
суждениям, девочка рождается на 10—15 дней раньше мальчика [Александров, 1910, с. 165]. Различие сроков созревания плода разного пола опосредованно отражалось на послеродовом регламенте женщи­
26 Ю. Ю. Карпов. Женское пространство в культуре народов Кавказа
ны. В Грузии после рождения сына молодая мать находилась в постели на 2—7 дней дольше, чем при рождении дочери [Соловьева,
1995, с. 35]. У проживающих в Западном Дагестане цезов варьировали сроки наречения именем и первого укладывания в колыбель (эти
события совпадали) девочек и мальчиков. Данные обряды совершались, соответственно, на 3-й и 7-й дни жизни ребенка. Разницу в
сроке объясняют тем, что в день наречения именем мальчика собирается много гостей и требуется значительная подготовка, тогда как
при аналогичной церемонии с девочкой все упрощено до предела и
из гостей бывают только ближайшие родственницы [Кочетова, 1991,
с. 62].
Отмеченные примеры свидетельствуют о наделении девочки/женщины большим потенциалом по сравнению с мужчиной, восходящим к полученной от природы энергетике, в данном случае энергетике роста (ср. различие в сроках полового созревания и традиционно принятых нормах брачного возраста девушек и юношей). Однако общество, мир культуры, противостоящие в этом, как и в ряде
иных случаев, миру природы, стремились изменить ситуацию. С момента рождения мальчик ориентировался на другие, нежели девочка, пространственные границы своей будущей жизни. Кумыки говорили: «При рождении дочери углы комнат суживаются, а при рождении сына потолочные балки поднимаются на одну пядь» [Алимова, 1981, с. 57]. С целью корректировки пространственной направленности жизней новорожденных имеретины нередко уносили пуповину мальчика далеко из дома, в город, и там прятали в расчете,
что, возмужав, молодой человек уедет туда жить; пуповину же девочки зарывали в землю у очага «с пожеланием, чтобы она вышла
хорошею хозяйкою и не любила ходить по другим дворам» [Хускивадзе, 1894, с. 180]. В соответствии с подобными задачами именно
мальчик, будущий мужчина, должен был обладать надлежащим энергетическим потенциалом, который по возможности и обеспечивался
средствами культуры. «Хевсуры не прилагают никакого старания к
воспитанию женщин. Напротив того, мальчики воспитываются со
тщанием». Местная поговорка гласила: «Как бычку надо давать больше молока и больше ухаживать за ним, так и мальчик должен быть
окружен большими заботами, видеть больше радости» [Радде, 1880,
с. 78; Тедорадзе, 1941, с. 158].
Полоролевая ориентация детей с учетом будущих общественных
функций осуществлялась с самых первых дней их жизни. Аварцы в
люльку под голову ребенку клали металлические предметы, которые
вместе с амулетами предохраняли его от злых духов. Но выбор предметов разграничивался четко — для мальчика это был нож, для девочки — ножницы. Действия сопровождались конкретными пожеланиями: чтобы в руке мальчика нож был столь же тверд, как и в руке
его отца; девочке же желалось быть хорошей сестрой семерым братьям [Гамзатов, 1989, с. 287; Чурсин, 1995, с. 27]. Позднее, когда ребе­
Глава 1. Детство и девичество 27
нок начинал самостоятельно садиться и ходить, совершался обряд
определения его будущей судьбы. Перед мальчиком раскладывали
предметы мужских занятий, перед девочками — женских. По тому, к
какому из них тянулся ребенок, судили, кем он станет. Хотя разнообразие предметов допускало выбор, однако последний жестко ограничивался рамками конкретных полоролевых функций. Сообразно с
такими установками детям выбирались имена, на них же ориентировались формы обращений матерей и родственников. У цезов, общаясь с ребенком, мать говорила мальчику: «Ты — волк (лисица, собака, лев)», девочку же сравнивала с ласточкой, курочкой [Отчет, (А),
л. 24]. Мальчику передавалась установка быть смелым и сильным,
тогда как для девочки предполагались исключительно свойства домовитости.
Пожелания, а в последующем и воспитание в девочке родителями и родственниками качеств хозяйки были далеки от эгоизма. Их
взгляд на дочь и привитие ей соответствующих навыков претворяли
в жизнь общественное предписание, в котором расчет на действенную помощь себе занимал второстепенное место. Если сын воспринимался будущим защитником семьи и селения, «столбом дома», продолжателем рода, ответственным за семейный культ, отдание долга
предкам, то дочка была потенциально чужой собственной семье. Даже мать считала, что в старости помогать ей, ухаживать за ней будет
невестка, которую приведет в дом сын, а не собственные дочери,
которые, выйдя замуж, уйдут в чужие семьи. Дочь была всего лишь
временным членом семьи, гостьей в доме [Армянский фольклор,
1967, с. 40; Гаджиева, 1985, с. ПО; Кочетова, 1991, с. 60; Смирнова,
1968, с. 113].
Действия родителей, родственников, односельчан, связанные с
воспитанием детей, в качестве одной из главных целей преследовали
общественную ориентацию ребенка сообразно его полу. Этим обстоятельством предопределено бытование разнообразных обрядов, в
первую очередь адресовавшихся мальчикам, ибо для них, в первые
годы жизни воспитывавшихся в женском окружении, чрезвычайно
важным и тяжелым был разрыв с «материнским телом» и самоотождествление с лицами мужского пола. В этом контексте, очевидно, следует рассматривать и практиковавшийся среди населения значительной части региона обычай обрезания, который, судя по всему, нельзя сводить к мусульманской традиции (см.: [Карпов, 1996а,
с. 13-16]).
На это, в частности, указывает практика жителей Западного Дагестана — цезов, хваршин, тицдинцев (возможно, и их соседей) —
совершать операцию обрезания (сунъят, сунэт) не только мальчикам, но и девочкам. В силу неординарности обычая остановлюсь на
нем подробнее.
Совершается данная операция над представителями разного пола в различные сроки: мальчикам сунъят делают в 7 лет или в бли­
28 Ю. Ю. Карпов. Женское пространство в культуре народов Кавказа
жайшие к этому возрасту годы (до 9 включительно), девочкам — в
3 года или чуть позже (у тиндинцев она может производиться и в
7—9 лет). Обрезание у девочек сводится к следующему. Небольшим
металлическим ножом или маленькой заостренной деревянной лопаточкой аку резко проводят по клитору и рассекают его. Преследуемая цель — появление крови из клитора. Совершает операцию специальная женщина (часто пожилая или повитуха), называемая цезами устар (лекарь), а в некоторых селениях — сунъят бойхоси гъанаби
('женщина, делающая обрезание’, так же называется она и у хваршин — сундатба лидов гъине), иногда шутливо прозываемая изирони
(этим словом обозначают некастрированное животное, применяется
оно и к похотливым людям). В настоящее время такие женщины —
специалистки по обрезанию есть не в каждом селении. Сунъят для
девочек проходит почти безболезненно, и если мальчики после совершенной над ними операции несколько дней лежат в постели, то
девочки очень скоро возвращаются к обычному ритму жизни. Данное событие не сопровождается ритуалами. Сунъят оценивается в
качестве средства приобщения девочки/женщины к лону магометанской веры. Кроме того, одним из последствий операции считается
меньшая чувствительность женщины при интимных отношениях [Карпов, 1993а, с. 129; 1998, с. 132].
Мотивирование операции требованиями мусульманской обрядности, как это имеет место в данной этнокультурной среде, малоубедительно. Факты широкого распространения женского обрезания
у многих народов мира, совершаемого в раннем возрасте либо незадолго до наступления половой зрелости, свидетельствуют скорее о
другом. Новейшими исследованиями не подтверждается и обоснованность представлений о гигиенической целесообразности обрезания, как женского, так и мужского. Ближе к истине, вероятно, психо- и социогенетические подходы, связывающие ритуальное обрезание с половой идентификацией ребенка/подростка. В соответствии с
такой точкой зрения, операции на гениталиях служат средством избавления иницианта от черт андрогинизма (двуполости) путем удаления рудиментарных признаков противоположного пола: у мальчиков — крайней плоти, у девочек — клитора [Lemann, 1957, S. 57—
74]. Удаление этих рудиментов призвано усовершенствовать природу
индивида, произвести средствами культуры его половую идентификацию. Учитывая социальную направленность инициационной обрядности в отношении представительниц женского пола, включающей генитальные операции, а именно — подчеркивание свойств плодородия, полное или частичное удаление клитора (клитородектамия)
может расцениваться как одно из главных средств достижения требуемого качества [Кон, 1988а, с. 104—105; 19886, с. 206]. Это тем более очевидно, что гипертрофия клитора является одним из признаков гермафродитизма.
Глава 1. Детство и девичество 29
В сохранении практики женского обрезания в исламизированных обществах (см.: [Клот-бей, 1843, с. 253; Оля, 1976, с. 117—118;
Плосс, 1995, т. 1, с. 229—230; Сабан, с. 77] и др.) правомерно видеть
результат взаимодействия новой конфессиональной доктрины с доисламскими традициями, когда привнесенное своей атрибутивной стороной накладывается на устоявшуюся мировоззренческую систему,
позволяя последней функционировать в рамках соответствия новым
требованиям и даже подчас аргументировать те или иные традиционные явления. Кроме того, это может быть и результатом действия
одного из механизмов культуры, обеспечивающего симметричность
и параллелизм ритуалов и тем самым стабильность и целостность
социальной модели [Абрамян, 1991, с. 120—121].
В контексте высказанных замечаний, очевидно, следует рассматривать и сохраняющуюся до настоящего времени у ряда народов Кавказа практику обрезания. Очевидно, здесь обрезание как часть обрядов идентификации детей/подростков по полу или обрядов инициации, отправляемых в отношении обоих полов, в прошлом могло
иметь весьма широкое распространение. В частности, нет оснований
связывать появление мужского обрезания исключительно с влиянием ислама [Карпов, 1996а, с. 14—15]. Об изменениях данной традиции, которые, по-видимому, имели место в связи с исламизацией
культуры, судить трудно. В качестве предположения правомерно допустить смещение приуроченности обряда в сторону большего омоложения возраста его участников. Совершение девочкам операции в
более раннем, нежели мальчикам, возрасте, в норме — в 3 года и
7 лет, соответственно, можно объяснить различием темпов взросления, фиксируемых прохождением через очередные этапы половой
идентификации.
ГК опережающему физическому развитию девочки по сравнению
с мальчиком обращалась и народная педагогика, предполагавшая раннее и более активное ее вовлечение в хозяйственную жизнь семьи.
«Как только девочка, — речь идет о чеченцах, — подрастала лет до
6—7, она делалась участницей тяжелого хозяйственного труда своей
матери, в то время как мальчик пользовался ничем не стесняемой
детской свободой» [Бергер, 1928, с. 23]. Особенно усердно девочку
заставляли чистить кувшины и тазики, поскольку их вид свидетельствовал о ее собственной опрятности и трудолюбии. С возрастом девочка начинала овладевать и различными женскими навыками: училась обрабатывать шерсть, ткать сукно, изготовлять кошмы, шить.
Последнее считалось одним из главных достоинств хозяйки ([Хасбулатова, 1981, с. 83]; см. также: [Израелов, 1889, с. 75]). Воспитанием
девочки занимались исключительно женщины и особо — мать (ср.
армянскую поговорку: «Сын принадлежит отцу, дочь — матери») [Ерицов, 1875, № 138].
Существенно разнились по характеру игры мальчиков и девочек.
У первых они отличались подвижностью, ибо тренировали физиче­
30 Ю. Ю. Карпов. Женское пространство в культуре народов Кавказа
ские качества, которыми должен был обладать войн. Мальчики-хевсуры с малых лет овладевали навыками стрельбы из лука, а став чуть
старше, познавали основы фехтования. Прозвище фыныкгуыз — 'домосед* для мальчика-осетина было презрительно-ругательным [Уарзиати, 1995, с. 40]. В противоположность играм мальчиков «в войну»
игры девочек в основном ассоциировались с домашней обстановкой,
семейной обрядностью. Любимыми игрушками были куклы. Для кукол строили домики, устраивали в них мебель и т. п. Кукол «женили» и «выдавали замуж», готовя «приданое». Куклы «умирали», и
их «хоронили» [Гаджиева, 1985, с. 286; Гогоберидзе, 1976, с. 106; Дибиров, 1975, с. 20]. Характерная «свадебная» направленность игр сохранялась и среди повзрослевших девочек.
Также принята, — писали в конце XIX в. об армянах, — между
более взрослыми девушками игра в женихи. Взрослые девушки приводят с собою своих трех-четырехлетних братьев и сестер, наряжают их
в жениха и невесту, одна из взрослых принимает на себя роль священника и представляет все обряды свадьбы, даже брачное ложе,
только сутки у них заменяются минутами.
[Бунятов, 1896а, с. 127]
У лакцев кукольная свадьба разыгрывалась молодежью во время
полевых работ [Халилов, 1986, с. 66], что недвусмысленно указывает
на ее семантический контекст.
Другой характерной разновидностью развлечений девочек была
игра в камешки. Расположившись сидя, девочка подбрасывала в воздух и ловила определенное количество камешков [Анучин Д., 1884,
с. 440; Хетагуров, 1974, с. 254-255; ПМА, № 1427, л. 14-15]. Вполне возможно, что такая забава связана с известным способом гадания по камешкам, фасоли и т. п., в кавказских традициях свойственным именно женщинам [Джуртубаев, 1991, с. 207—208; Дубровин, 1991, с. 75; Ипполитов, 1868, с. 17].
Одной из важных линий воспитания девочки являлось привитие
ей почтительности и уважения к мужчине как таковому. Исходной
посылкой для этого служило конституированное «старшинство» мужчины над женщиной. Почтительность распространялась и на мальчиков-сверстников, чем последние часто злоупотребляли.
С младенческого возраста армянская девушка живет совсем отдельною жизнью от своих сверстников мальчиков и... она на этом
жизненном поприще не сходится с ними близко духовно... Мне не раз
приходилось видеть, как 10—12-летние мальчики бьют и хватают за
волосы своих гораздо больших сестер. С этого же времени девушка
узнает, что если она пожалуется на бесчинства и побои брата, то ей
оттого не лучше будет... и до того свыкается со своим положением,
что под конец смотрит на мужчину, как на выше себя стоящее создание, и выходит замуж в полной уверенности, что муж ее, кто бы он
ни был, «царь ее головы»...
(Бунятов, 1896а, с. 124, 126)
Глава 1. Детство и девичество 31
Характерное отношение к девочке/девушке зафиксировано поговорками, гласящими, что «у девушки кожа толстая», «лоб крепок»,
«лицо крепкое, если бросить ее под жернов мельницы, и то живой
выйдет», а терпелива она настолько, что даже «если руку отрежешь,
то и тогда она не пикнет» [Бунятов, 1896а, с. 125; Захаров, 1894,
с. 118; Мелик-Шахназаров, 1898, с. 44].
Оговорю, что не везде взгляд на девочку/девушку был отмечен
столь явным внешним небрежением. Западный Кавказ являет в целом значительно отличающуюся от описанной ситуацию. Здесь достоинство девушки всячески оберегалось семьей и обществом, однако
признание за представителями мужского пола вне зависимости от их
возраста прав старшинства и в этом случае давало себя знать в поведении, этикете [Смирнова, 1968, с. 125]. Взаимоотношения мальчиков и девочек, юношей и девушек, женщин и мужчин, а равно отношение родителей к своим детям определяла диалектичность, предполагавшая присутствие в них гаммы разных чувств, нередко внутренне противоречивых. Многие характеристики в этом, как и в ряде
иных случаев, грешат однобокостью и тенденциозностью, при которых трудно понять притчи о жертвенной любви сестры к брату, а
равно их доверительные, уважительные отношения между собой, сохранявшиеся всю жизнь (см.: [Бунятов, 1896а, с. 126; Гаджиева, 1985,
с. 110; Захаров, 1894, с. 106—107]).
Диалектичность отношения к девочке/девушке давала себя знать
и в другом. Часто, будучи весьма более строгими к дочери нежели к
сыну, родители проявляли заботу о ней иначе.
Хотя армяне не так любят своих дочерей, как мальчиков... тем не
менее они гораздо более заботятся о внешней одежде девушки, чем
мальчика. Так, вы никогда не увидите полунагую девушку на сельских
улицах, что не большая редкость между мальчиками такого же возраста.
[Бунятов, 1896а, с. 127-128]
Замужние женщины, — писал об адыгах наблюдатель середины
XIX в., — изнемогают от работы, а девушки, напротив, ничего не делают. Их не посылают ни на поле, ни в лес, не заставляют дома делать что бы то ни было тяжелое; они только шьют и вышивают и в
этом доходят до большого совершенства. Странно встречать в бедной,
соломою крытой сакле девушку с белыми нежными руками...
(Чистяков, с. 303—304]
В приведенных примерах отчетливо видны, с одной стороны,
стремление родителей до поры до времени уберечь дочь от тяжелого
труда, который неминуемо ляжет на ее плечи, а с другой — желание
представить окружающим дочь в «лучшем виде», что должно было
сказаться на ее будущей судьбе. В то же время большее внимание
родителей к одежде дочери, нежели к одежде сына, отражало необходимость укрывать (скрывать) девочку/женщину от «дурного глаза».