Сергей Сергеевич Шульц (мл.) - российский геолог, историк, поэт, доктор геолого-минералогических наук .
Первый раз я увидел Иосифа Бродского в феврале 1961 года. В этот вечер в доме бывшего Департамента уделов на Литейном проспекте, 39, где с 1947 года размещался Всесоюзный нефтяной геолого-разведочный институт (ВНИГРИ), состоялся "Вечер молодых поэтов".
Очень хорошо помню свое первое впечатление: ко мне подошел коротко остриженный слегка веснушчатый рыжий мальчик (он мне показался совсем молодым — на вид не больше 15–16 лет), со светлой, нежной, почти светящейся кожей и в ослепительно белой рубашке.
Он немного помедлил, прежде чем начать разговор, и спросил неуверенно: “Скажите, ведь вы Сережа Шульц?”
И когда я ответил утвердительно, он приподнял правую руку, в которой держал небольшую коричневую папочку, подставил под нее другую руку и спросил: “А вы любите Джона Донна?”
Этот вопрос был не так неожидан, как может сейчас показаться.
В тот год по рукам ходил неопубликованный, но размноженный, разошедшийся в десятках машинописных копий перевод романа Эрнеста Хемингуэя "По ком звонит колокол" с эпиграфом из Джона Донна. Мне очень нравилось его стихотворение "Visit", и об этом я и сказал.
Тут прозвенел звонок, и мы пошли в актовый зал, где проходил вечер.
Выступавших было довольно много — человек 15.
И только во второй половине вечера ведущий объявил:
“Иосиф Бродский!”
Зал сразу зашумел, и стало ясно, что этого поэта знают и его выступления ждут.
И когда мальчик, только что подходивший ко мне, появился на эстраде, гул затих, наступила тишина. Раздался его голос, он был до того торжествен и громок, что мне сначала показалось, что говорит не он, а голос идет откуда-то из-за сцены.
Великолепно чувствовались ритм и законченность каждой строки.
Первым Иосиф прочел стихотворение
" Сад”:
О, как ты пуст и нем!
В осенней полумгле
Сколь призрачно царит прозрачность сада,
Где листья приближаются к земле
Великим тяготением распада.
О, как ты нем!
Ужель твоя судьба
В моей судьбе угадывает вызов,
И гул плодов, покинувших тебя,
Как гул колоколов, тебе не близок?
Великий сад!
Даруй моим словам
Стволов круженье, истины круженье,
Где я бреду к изогнутым ветвям
В паденье листьев, в сумрак возрожденья…
Когда он кончил — мгновенное молчание, а потом — шквал аплодисментов.
И крики с мест, показывавшие, что стихи его уже хорошо знали:
"Одиночество"! "Элегию"! "Пилигримов"! "Пилигримов"!
И он читал и "Одиночество",и "Элегию", и, конечно, знаменитых "Пилигримов".
Но я все еще оставался под обаянием первого прочитанного им стихотворения.
Да, он уже вошел в этот великий сад, о котором так удивительно написал.
И мысль, которая неизбежно приходила в голову при взгляде на него, стоявшего на этой трибуне, восторженного, вдохновенного, была уже тогда, сразу же: насколько он полон стихией, насколько он не от этого мира.
Комментарии 3
Текст был записан прямо на конверт пластинки с музыкой Вивальди. Среди семи четверостиший оказались следующие пророческие слова — о поэтическом диалоге поверх барьеров, о перекличке, переходящей в вечность, когда
"и вновь до времени в крови
бунтует атом элизейский".
Ты, златоглавым женихом
Иль просто родственником дальним,
На белой лошади верхом,
В такси ли матримониальном,
Иль утомленно семеня
В Максимильяновском пенале,
Скажи, ты слышишь ли меня?
В эту нашу поездку Иосиф привез с собой "Петербургский роман". Анна Андреевна взяла рукопись и читала сама, внимательно и долго, неоднократно возвращаясь к уже прочитанным страницам.
Она спросила Иосифа, когда случилось то, что описано в 8-й и 9-й главах его "Романа", т.е. в главах о допросах в стенах КГБ, и добавила при этом: "Собственно, не надо рассказывать подробности". Спрашивала она и о геологических поездках Иосифа, и он, отвечая, сказал с неожиданной твердостью: "Я больше в поле с геологическими партиями не поеду никогда".
С.Шульц- мл.