История любви ( опусы и рассказы

Вдруг поняла, что страстно хочу горничную, Дуняшу. Нет, темнокожую Мамми в ярком тюрбане. Чтобы она стояла на кухне, пела африканские весёлые песни, колыхалась большим подвижным задом и кричала мне «Мисс Ната, кофе и кукурузные лепёшки устали вас ждать!» Сердилась, смешно сдвигая брови, и горлопанила с кухни: «Я говорю, что уже полила блинчики сиропом, хотите, чтобы я кормила вас, как ваших детей, с ложечки? Что ж!» Я, сонная, шваркала бы на кухню в ночнушке, а она сердилась бы и говорила: «На кого вы похожи! К вечеру приедет Мистер с детьми, а вы как пугало огородное! Живо завтракайте и отправляйтесь в спа-салон. Пусть вам сделают массаж горячими камнями по заду, да закажите себе пару новых платьев и башмаки, ходите, словно белая голытьба, смотреть на вас сердце кровью обливается!» А весь дом чист, блестит, кухня жарит и парит, кипенно-белое белье отглажено, коты в бантиках, окна и пол похожи на зеркала. И я целую её в щёку, а она улыбаясь, ворчит: «Ну что ещё вы придумали, дайте-ка я расчешу ваши кудри, какое-то гнездо на голове, Пресвятая Дева Мария». А я говорю: «Не Мария, а Наталья». А она фыркает от смеха, закуривает трубочку, смотрит, как я пью горячий кофе и качает головой. А я ей говорю: «Расскажи мне про Африку, Нэна». ...Она улыбается и отвечает: «Там очень большое солнце...» Грета Флай

История песни "Журавли" В семье Газдановых из села Дзуарикау в Северной Осетии было семеро сыновей. Один погиб в 1941 под Москвой. Еще двое — при обороне Севастополя в 1942. От третьей похоронки умерла мать. Следующие трое сыновей Газдановых пали в боях в Новороссийске, Киеве, Белоруссии. Сельский почтальон отказался нести похоронку на последнего, седьмого сына Газдановых, погибшего при взятии Берлина. И тогда старейшины села сами пошли в дом, где отец сидел на пороге с единственной внучкой на руках: он увидел их, и сердце его разорвалось... В 1963 году в селе установили обелиск в виде скорбящей матери и семи улетающих птиц. Памятник посетил дагестанский поэт Расул Гамзатов. Под впечатлением от этой истории он написал стихотворение. На своем родном языке, по-аварски. И, к счастью, у этого стихотворения есть качественный перевод на русский. Его сделал Наум Гребнев, известный переводчик восточной поэзии. Он учился в Литинституте с Гамзатовым после войны и дружил с ним. Этот перевод всем вам знаком. Мне кажется порою, что солдаты, С кровавых не пришедшие полей, Не в землю нашу полегли когда-то, А превратились в белых журавлей. Они до сей поры с времен тех дальних Летят и подают нам голоса. Не потому ль так часто и печально Мы замолкаем, глядя в небеса? Летит, летит по небу клин усталый — Летит в тумане на исходе дня, И в том строю есть промежуток малый — Быть может, это место для меня! Настанет день, и с журавлиной стаей Я поплыву в такой же сизой мгле, Из-под небес по-птичьи окликая Всех вас, кого оставил на земле. Стихотворение попалось на глаза Марку Бернесу, для которого война была глубоко личной темой. Он обратился к Яну Френкелю и попросил сочинить музыку для песни на эти строки. Но с музыкой у композитора дело пошло не сразу. Тут, чтобы снять пафос, нужно рассказать о некоторых курьезных моментах. Во-первых, на обелиске в память о братьях Газдановых в качестве птиц были гуси. Расулу Гамзатову сложно было подобрать по-аварски рифму к слову «гуси», и он специально звонил в министерство культуры Северной Осетии с просьбой заменить «гусей» на «журавлей». И ему разрешили. Во-вторых, в оригинальном тексте стихотворения и перевода было: «Мне кажется порою, что джигиты»... Это Бернес попросил заменить «джигитов», на «солдат», чтобы расширить адрес песни и придать ей общечеловеческое звучание. И еще: в тексте, который Бернес подготовил для песни, была опущена познавательная лингвистическая строфа: «Они летят, свершают путь свой длинный, и выкликают чьи-то имена. Не потому ли с кличем журавлиным от века речь аварская сходна?» Как бы то ни было, для композитора Яна Френкеля война тоже была личной темой. В 1941–1942 годах он учился в зенитном училище, а позднее — тяжело ранен. Через два месяца после начала работы Френкель написал вступительный вокализ и тут же позвонил Бернесу. Тот приехал, послушал и расплакался. Френкель вспоминал, что Бернес не был человеком сентиментальным, но плакал, когда его что-то по-настоящему трогало. После этого работа над записью пошла быстрее. Но не только из-за вдохновения. Бернес был болен раком легких. После того, как он услышал музыку, он стал всех торопить. По словам Френкеля, Бернес чувствовал, что времени осталось мало, и хотел поставить точку в своей жизни именно этой песней. Он уже с трудом передвигался, но, тем не менее, 8 июля 1969 года сын отвез его в студию, где Бернес записал песню. С одного дубля. Если вы послушаете эту песню в его исполнении, то многое почувствуете в голосе и интонациях Бернеса. Эта запись действительно стала последней в его жизни — Бернес умер через месяц, 16 августа. Через несколько лет после появления песни «Журавли» в местах боев 1941–1945 годов стали возводить стелы и памятники, центральным образом которых были летящие журавли.

Нахлебница - Ты что, зараза, масло сливошное на хлеб то мажешь? – тётка Маруся нависла над Асей с искажённым от злобы лицом, - Маргарин на что? Ишь, нахлебница, и куда в тебя лезет, прорва? - Я немножко, тётя, совсем чуть-чуть, маргарин невкусный такой, - Ася зажмурилась и втянула голову в худенькие плечики. Тётка попрекала её каждым куском, невзирая на то, что Асина мама регулярно присылала деньги с лихвой, и на еду, и на одёжку с обувкой. - А ну сгинь с глаз моих, - распалялась тётка, - Хлев нечищеный, двор не метён, а она расселась, барыня, вон отсюда, приблуда. Ася прошмыгнула мимо красной от злобы родственницы, выскочила во двор и разрыдалась. Ну за что? За что она так с ней? Десятилетний Генка, Асин ровесник и старший тёткин сын, единственный, кто не гнобил девочку в этом доме, ухватил её за руку и потащил в сторону сарая. - Поешь, Ась, - Генка протянул сестричке кусок хлеба, стянутый у матери из-под носа, - В хлеву я почистил, а двор мы с тобой вместе быстро подметём, ешь, не плачь. Семья Завьяловых была большущей. Родители Петра и Алёны сговорились поженить их, когда те ещё пешком под стол ходили. А как подросли, так и сами уверовали в то, что по судьбе друг другу. Была ли про меж них любовь? Да кто ж его знает, но плодились и размножались они регулярно, двенадцать деток на свет произвели. Жизнь в деревне трудная, кто деревенские, соврать не дадут, да такую ораву прокормить попробуй. Что с тех колхозных трудодней, слёзы одни, так что хозяйство держали большое, только успевай поворачиваться. Дети, конечно, помощники. Старшая из дочерей, Клавдия, третья по счёту, с измальства за остальными детьми ходила, нянчила, да по дому хозяйничала, пока мать с отцом в поле управлялись. Последышем Маруськой Алёна разродилась, когда за сорок ей было. Ну на кой? Уж ни сил, не желания с лялькой маяться у родителей не было, а посему кормить не стала, Бог дал, он и возьмёт. Клавдия мать журила, да только, как об стенку горох, поэтому забрала она ни в чём не повинную малышку в свою семью. Муж, Андрей, не возражал, тем более к тому времени, схоронили они уже трёх своих сыночков, что рождались, да почти сразу помирали. Маруська подрастала, сестрицу старшую мамой звала, а с родной матерью и знаться не хотела. Умер Андрей внезапно, когда пять девчонке было. Убивалась Клавдия сильно, уж больно любила мужа, но Маруську на ноги ставить кроме неё некому было. Так что беду в памяти схоронить пришлось. Только через десять лет снова замуж пошла. В семнадцать и воспитанница её замуж подалась, тяжёлая уж. Так, с разницей в пару месяцев и рожали, Клавдия дочку, Асеньку, а Маруся сына, Гену. Мужа Клавиного, Степана, на должность в район перевели, так и разъехались сестра-мама с сестрой-дочкой. Толи за грехи родительские, толи судьба такая Клавдии выпала, но и Степана она похоронила, когда Асеньке девять было. Родственники мужа заставили её похороны и поминки за свой счёт справлять, да так, чтоб честь по чести. Продала Клава всё, что хоть какую-то ценность представляло, да ещё и должна осталась. Вот тогда она на поклон к сестрице, которой в своё время помереть не дала, как родное дитя выпестовала и поехала. В ноги упала, просила, чтобы Асенька у них пожила, пока она в богатом доме работать станет, да долги отрабатывать. Губы Маруська поджала, но отказать не посмела, хоть своих ребятишек уже трое у неё было. Так Ася в ад к родственничкам и попала. - Аська, а ну подь сюда, - тётка, с утра пребывавшая в дурном настроении, позвала девочку во двор, - Давай, скидывай галоши, штаны, да полезай в корыто. Ася оторопела. Зябко на улице, начало октября, корыто, полное глиной, даже чуть коркой ледяной взялось. И что тётке в голову взбрело в такую пору дом подмазывать? - Тётя Маруся, может, хоть в баню перетащим, холодно, ноги застынут, - девочка, пытаясь вразумить тётку, таращилась на неё во все глаза. - А ну поворачивайся, лентяйка, - замахнулась на неё злющая баба, - Ещё баню угадить не хватало. Давай-давай, я воду горячую подливать стану, авось не околеешь. Закусив губы и сдерживая слёзы, Ася разделась и забралась в корыто. Ноги застыли тут же, но тётка пообещала подгонять её палкой, ежели чего и девочка стала топтать глину, утирая украдкой слёзы. Генка, уже тащивший во двор вёдра с водой, попытался влезть в корыто, подменить Асю, но мать отвесила ему такую звонкую оплеуху, что стало понятно, в этот раз помочь сестрёнке не получится. Вечером Ася слегла с температурой. Тётка, обозвав её дерьмушкой, зло сунула девочке какую-то таблетку и скрылась за дверью. - Мамочка…, - шептала Ася, кутаясь в ознобе в тоненькое одеяло, - Родная, милая, забери меня, мамочка, не могу я тут больше. Я работать пойду, я помогать буду, мамочка… Толи во сне, толи наяву, ей слышались весёлые голоса из кухни. Дядька Яков, тёткин муж, относившийся к Асе, как к мебели, приехал с работы. Младшие брат с сестрой, Катька с Толиком, визжали от восторга, видимо, одаренные отцом. Тётка, гремя тарелками, что-то монотонно бухтела. К Асе она больше не заглядывала. Когда все в доме уснули, девочка услышала, как приоткрылась дверь и в проём протиснулся Гена. Он приволок ей своё одеяло и ещё что-то прижимал к груди. «Что-то» оказалось пряником и конфетой. - Папка привёз, - отдавая сестрёнке дары, он избегал её взгляда, - Мамка сказала тебе не даст, сказала, чтоб сами втихую ели, а я вот…, - он помог Асе развернуть конфету. Тётка влетела в комнату внезапно, словно караулила под дверью. - Так и знала, гадёныш, я что тебе велела? – мать схватила Генку за ухо и с силой потащила к двери. Захлопнув за сыном дверь, она вернулась и влепила Асе такую пощёчину, что из её глаз брызнули слёзы. Пряник выпал из её ладошки и покатился по полу. Тётка тут же стала топтать его ногой, размазывая в крошки по полу. А Асе казалось, что ведьма топчет не пряник, а её саму, злясь и изрыгая проклятия. Утром Ася проснулась от ласковых маминых прикосновений и поцелуев. Она приехала! Услышала и приехала! Тётка топталась у двери, исподтишка поглядывая на след от пощёчины, на лице племянницы. Пыталась что-то лопотать, но Клавдия её осадила: - Да, Маруся, я к тебе с подарками и гостинцами для твоих ребятишек, а тут… такое. А может права была тогда наша мамка, бросив тебя на лавку, на погибель? Может, ещё тогда почуяла, какую гадину на свет белый произвела? Нет у тебя больше ни сестры, ни матери, и племянницы тоже нет. Бог тебе судья. Асины вещички собрали быстро. Больше ни словом не обмолвились. И ушли восвояси из Маруськиной жизни, не оглядываясь. Генка стоял за воротами, глядя им вслед, пока они совсем не скрылись из виду. - Асенька, это ты? – Женщина услышала в телефонной трубке незнакомый, старческий голос. - Да. А Вы кто? – Асе почему-то вдруг стало не по себе. - Так тётя я твоя, Маруся, - закашлялась на том конце звонившая, - помощи у тебя просить звоню. Одна я совсем осталась, болею. Генка с шестнадцати лет носа домой не кажет, даже не знаю, жив ли. Катька всё гуляла-гуляла, да сгинула совсем. А Толик в тюрьме, ни за что посадили. Яша помер, а я вот…, приезжай, дочка, помоги, прошу. - Номером Вы ошиблись, женщина, нет здесь Ваших родных, разменяли Вы их когда-то на грошики сиротские и пряник мятный. А у Гены всё хорошо, вовремя он из вашего осиного гнезда съехал. И не звоните сюда больше, Бог в помощь, - Ася повесила трубку и помотала головой, словно стряхивая грустные воспоминания из детства. Житие не святых

День Победы Даша посмотрела на себя в зеркало: стройная, рыжеволосая, с голубыми глазами, двадцати пяти лет от роду. «И чего ему надо было? Но не стоит расстраиваться, поеду кататься», — решила она. День Победы, 9 Мая, выпал на субботу, и в Москве он выдался солнечным, но прохладным. Даша вздохнула: «Ну что сидеть дома и сохнуть по этому козлу Максу? Не поехать ли прокатиться, посмотреть праздничную Москву?» Даша посмотрела на себя в зеркало: стройная, рыжеволосая, с голубыми глазами, двадцати пяти лет от роду. «И чего ему надо было? Но не стоит расстраиваться, поеду кататься», — решила она. Даша вырулила из ряда автомобилей во дворе свою красную «Мазду» и, проезжая мимо первого подъезда, увидела деда Сергея, его дочь и внучку. Самому деду было около девяносто лет, его дочери — за шестьдесят, а внучке — за сорок. Дед при параде: в тёмно-синем костюме с медалями. Опирался он на медицинскую трость, из тех, что продавались за двести рублей в ближайшей аптеке. — Далеко собрались? — весело крикнула Даша. — Мы на дачу, Дашенька, — ответила дочь деда Сергея, — а дед на встречу с однополчанином. Не хочет дома оставаться. — Каждый год встречаемся! Почему в этом нельзя? — возмущённо просипел дед. — Задержались, видишь как, Дашенька. Такси вызвали. Сначала деда отвезём, а потом сами на вокзал. — Денег на такси потратим немерено, — поддакнула внучка. — Давайте я отвезу деда на встречу, тёть Маш. А вы езжайте на свой вокзал. — И дорого это будет стоить? — подозрительно спросил дед. — Да нисколько, дед Серёжа, я прокатиться выехала, мне всё равно, куда ехать. А кстати, куда ехать? — В Сокольники. — Садитесь, дедуль, поехали. Дед с трудом залез в автомобиль на переднее сидение. — Спасибо тебе, Дашенька, — благодарили женщины, — дай бог тебе жениха хорошего. — Ой, только не надо о грустном, — отмахнулась Даша, и красная «Мазда» тронулась в путь. *** В Сокольниках Даша решила не отходить от деда: «Как он один?» Спросила, где они встречаются с однополчанином, проводила до скамейки в парке. Однополчанина не наблюдалось. Дед позвонил, долго держал у уха трубку, на том конце к телефону не подходили. Звонил ещё несколько раз и на сотовый, и на домашний — результат тот же. — А вдруг Костя умер? — забеспокоился дед. — Давно вы созванивались? — спросила Даша. — Вчера. — И был жив-здоров? — У нас такой возраст, Дашенька, сегодня жив, завтра — нет. Как на войне. — Ну, может быть, едет где-то, опаздывает, телефон не слышит. — Костя никогда не опаздывает, — строго сказал дед. — Мы с ним в сорок пятом году в Германии договорились встретится здесь на лавочке у фонтана в полдень через год на День Победы. И встретились ровно в двенадцать часов. Порядок в танковых войсках. А как же! Даша удивлённо покачала головой: она на такой подвиг была не способна. — Там совсем другая дружба, деточка, фронтовая. — Всё равно, дедушка, давайте подождём. А вы со своим другом танкисты? — Да, танкисты, Дашенька. Солнце сверкало сквозь ветви едва позеленевших деревьев, оркестр исполнял венные песни, по парку, несмотря на прохладную погоду, гуляли празднично одетые люди, ветеранам вручали алые гвоздики. Вскоре у деда Серёжи в руках оказался целый букет. — Вы вместе на одном танке ездили? — поинтересовалась Даша. — Мы в одном полку служили, — ответил дед, — в танковом. Только от полка осталось три человека: мы с Костей да Валька Иванов, он в Барнауле живёт. А близко познакомились мы в Киеве, когда нас наградить Звездой Героя хотели, как первый ворвавшийся в город танк. — Наградили? — Нет, таких экипажей только в нашем полку набралось с десяток, в том числе и Костин экипаж, а были же и ещё танковые подразделения в других соединениях. Кто-то там наверху пообещал наградить, а после не знали, как это сделать. В такой суматохе разве определишь какой танк первый ворвался, а какой второй? Орден дали и вот эту медаль «За отвагу». А Константин всё не появлялся, и дед Сергей всё сильней стал проявлять беспокойство. Глядя на это, Даша решительно встала со скамейки. — Поехали. — Куда? — К вашему другу. Знаете его адрес? — Знаю. Улица Лётчика Бабушкина. — Слава богу, что не Старые Химки или Ивантеевка, это недалеко, поехали, а то холодно тут сидеть. *** Ехали минут сорок, припарковались у обыкновенной «хрущёвки» серого кирпича. Даша с трудом помогла деду взобраться на пятый этаж. — Высоко Костя забрался, — посетовал дед, тяжело дыша. — Повезло ещё, что «хрущёвка», — откликнулась Даша, — а то здесь вокруг одни «сталинки», а у них потолки высокие. Долго жали на звонок. — Дверь хорошая, металлическая, — пожаловалась Даша, — даже звонка не слышно. Дед горестно покачал головой, постучал резиновым набалдашником трости о дверь. — Да это не поможет, — сказала Даша. — Дашенька… Вот голова садовая… У меня же ключи есть. Дед полез в карман пиджака, достал связку ключей. — Вот, Дашенька, какой-то из них. Мы с Костей обменялись ключами, сейчас уж не помню зачем. Даша зазвенела связкой, пытаясь отыскать нужный ключ, нашла, вставила в скважину, открыла дверь. — А как отчество вашего друга? Константин…? — Григорьевич. — Константин Григорьевич, вы живы? — Жив, — послышалось из глубины квартиры, — а вы кто? — Я — Даша, я Сергея Петровича привезла, вашего однополчанина. — Сюда проходите, Даша. Квартира — обыкновенная проходная «двушка», голос слышался из первой комнаты. На разобранном диване в постели лежал дед Костя, рядом на стуле висел военный китель, увешанный медалями, а на погонах горели три золотых звезды. — Вот собрали меня мои, а я с постели встать не могу, — пояснил своё положение дед. Подошёл, стуча тростью, дед Сергей. — Что случилось, Костя? — Да спина, встать не могу. — По телефону почему не отвечал? — Так сотовый на кухне остался, домашний в прихожей висит. Дойти не смог. Стул не с той стороны поставили: до обезболивающих и до мази дотянутся тоже не смог. Вот прихватило-то. — Давайте я вам спину разотру, — предложила Даша. — Вид старческого тела, деточка, не самое приятное зрелище для молодой девушки. — Ой, да ладно вам. Даша натёрла спину деда мазью, дала обезболивающего. Через некоторое время Константин Григорьевич с кряхтением сел на диван, весёлым взглядом оглядел девушку. — Дашенька, вы не рыжая, вы золотая. — Полностью с вами согласна, — улыбнулась Даша. — А вы полковник? — Полковник. И давай на «ты». — Хорошо. — Тогда айда на кухню, у меня кое-что припасено. — Неужели пить будете? — ужаснулась Даша. — А как же? — удивился дед Костя. — Фронтовые сто грамм за Победу, за павших. Святое дело. — Сколько же вам лет? — не унималась Даша. — Девяносто, — сказал дед Сергей. — Скоро будет, — поправил друга дед Костя. Даша помогла накрыть на кухне стол, деды открыли четвертинку водки. Для девушки поставили на стол коробку конфет, небольшой тортик и чай. — Дедушка Костя — полковник, а ты кто будешь, дед Серёжа? — Старший сержант, сначала заряжающий, а в конце войны — командир орудия. А Костя был в войну командиром танка, младший лейтенант. Ну, ладно, давай: вечная память павшим за Родину. Деды выпили за Победу по двадцать грамм. — Рассказали бы что-нибудь про войну, — попросила Даша. — А что рассказывать? — сказал дед Костя. — Про танки тебе неинтересно — ты девочка, а на войне романтики никакой нет. — Тяжёлая, кровавая и грязная работа, — согласился с другом дед Сергей. — А любовь? Любовь на войне была? — Ну, какая любовь на войне, Дашенька? Особенно на передовой… Где-то там, глубоко в тылу, может быть. К тому же, война — это всегда движение, передислокация. — Как перед форсированием Днепра у Киева, — сказал дед Сергей. — Сначала нас туда погнали, потом обратно и снова туда. И никто не объяснил, зачем мы это делали. — На войне страшно, Дашенька. Страшно перед боем, а после боя ещё страшней. — А во время боя? — спросила Даша. — А во время боя работаешь, — сказал дед Костя, — ну, воюешь, некогда бояться. — А после боя почему страшно? — Как осознаешь, откуда вырвался: холодный пот прошибает. — Это… кстати, о любви, — продолжил дед Сергей, — мне пехотинцы рассказывали. После боя в землянке по сто грамм приняли, на полу постелили, все вперемешку для тепла легли, и медсёстры, и бойцы, накрылись шинелями, ватниками и спать. И никакого этого вашего секса. Не дай бог, если сестрёнку кто обидит! По морде схлопочет, как нечего делать. — И мало было женщин на передовой. Это мы, танкисты, щуплые. А в пехоте? Как девчоночка, вроде тебя, Даша, двухметрового бугая с поля боя вытащит? А пять? А десять? Нет, вытаскивали, конечно, но в основном это мужики делали, а медсёстры раненных перевязывали. А любовь, Дашенька, возникала вопреки всему, и, как правило, короткая. — Почему короткая? — Обязательно убьют или ранят, и не факт, что опять в эту часть вернёшься после ранения. Константин Григорьевич горько усмехнулся. «Наверное, что-то подобное с ним было», — подумала Даша. — Смерть на войне, она везде тебя стережёт. Вон роту Терехова на марше свои же «Катюши» накрыли. Ребята ни сном ни духом не ведали, что в этот день погибнут. — Дуром погибли ребята, — покачал головой дед Костя. — Как же так получилось? — спросила Даша. — Да кто его знает? Получилось так. На войне любая глупость кровью оплачивается. Деды загрустили, выпили ещё. — А давай Вальке в Барнаул позвоним, — предложил дед Костя. — Как он там? Живой? Позвонили, Валентин оказался жив. — Эх, жалко увидеться нельзя, — вздохнул дед Серёжа. — Почему нельзя? — встрепенулась Даша. — Очень даже можно. Если есть в окружении Валентина люди вот с таким телефоном… Даша показала свой смартфон. — … то можно поставить на видеосвязь, и вы увидитесь, правда, через экран. — Точно, — хлопнул себя по лбу дет Костя, — видеосвязь. Валь, ты слышал? Конечно, мы с девушками. А с кем ещё? Нам ещё и девяносто нет, совсем мальчишки. Даша улыбалась: она видела, как подтянулись дедушки, как распустили павлиньи хвосты перед ней и помолодели лет на пятьдесят. Айфон нашёлся, и деды долго переговаривались с дедом Валентином из Барнаула по видеосвязи, пели песни и пили водку. Расстались растроганными и счастливыми. — Смотри, Серёга, — сказал дед Костя, — что у нас было из аппаратуры в юности? Громкоговоритель на столбе? А сейчас посмотри, какое чудо. Раздалась трель дверного звонка. — Ты кого-то ждёшь, Костя? — Внук, наверное, тоже Константин. Волнуются мои. Даша пошла открывать. За дверью стоял парень, удивительно похожий на деда Костю, только молодой, стоял и удивлённо хлопал глазами. — Ааа… — промычал парень. — Я — Даша, — улыбаясь на его не заданный вопрос, ответила девушка, — я привезла друга вашего деда. А вы, наверное, Константин? — Да. — Проходите, — пригласила Даша парня в его же квартиру. — Спасибо. Вы привезли вашего деда? — Моего? Нет. Какая разница: ваш, наш… Оба наши, день Победы же. — Дед Серёжа не ваш дед? — уточнил парень. — Нет, но мы живём в одном доме. — В Кузьминках? Я туда деда Сергея отвожу каждый год из Сокольников. — А до Сокольников они как добираются? — спросила Даша. — По-разному: когда сами на метро, когда на такси. Но забирал их всегда я. Даша покачала головой. — По-моему, это опасно, их одних отпускать: что малый, что старый. — Согласен, — сказал Константин, — но дедушки упрямые, говорят, что ещё не слепые, с головой дружат и медленно, но ходят. Деды вновь прибывшего внука встретили радостно, достали ещё бутылку коньяка. — Серёг, а помнишь, как ночевали в одной хате, и Виталька Гаврилов клопа раздавил, понюхал и сказал: «Коньяком пахнет». — Помню. Виталька — интеллигент, а мы про коньяк только слышали, что он клопами пахнет. Вообще, Даша, мы в блиндажах редко обитали, в основном в домах. Или выроешь яму под танком, брезент постелешь, брезентом накроешься, от мотора тепло… — …и соляркой пахнет. — Есть некоторые неудобства, не без этого. Деды пустились в воспоминания. Тут пришли фотографии на Дашин смартфон из Барнаула от Валентина: он знакомил своих друзей со своей семьёй и ближним окружением. После бурного восторга старики огорчились. — Что же, фотографии у тебя в телефоне будут? — спросил дед Сергей. — Не обязательно, — сказал молодой Костя, — пусть Даша скинет их на мой смартфон, а я их потом вам распечатаю. *** Всё рано или поздно кончается, закончился и День Победы 9 мая, Даше и деду Сергею пора было возвращаться домой. Дед Костя отсчитал девять гвоздик и протянул их Даше. — Это тебе, Дашенька, — сказал он, — как говорит Якубович: «Женщина без цветов — нонсенс». Красивая девушка — тем более. — Спасибо, деда Костя. — Внучок, провожай гостей. Даша, Константин и дед Серёжа вышли на лестничную площадку. — Ну, молодёжь, — сказал дед Сергей, — я вперёд пошёл, а ты, Даша догоняй. И он осторожно, по-стариковски стал спускаться вниз, держась за перила и опираясь на трость. Даша повернулась к Константину, улыбнулась и сказала: — До свидания, Константин, очень приятно было познакомиться. Он улыбнулся ей в ответ и сказал: — Завтра, между прочем, выходной. Я могу тебе позвонить и пригласить куда-нибудь? Даша улыбнулась ему сквозь гвоздики. — Ну попробуй. Автор: Анатолий Гусев

Отец сплавил дочь, бабке с дедом, а сам пропал на 25 лет. Даша плохо помнила своих родителей. Когда мамы не стало, папа не захотел возиться с маленьким ребёнком. Отвёз к бабушке в деревню. Поставив маленькую девочку около калитки и уехал в неизвестном направлении. Баба Зоя, была в сарае и не могла видеть, как подъезжала машина, только услышала, как хлопнула дверь и отъехала машина. «Кого там нелёгкая носит» подумала бабушка и пошла посмотреть. Выйдя к калитке, она увидела маленькую девочку. Внучка стояла у забора и держалась за калитку. — Вот ведь, Вовка обормот, бросил ребёнка и укатил. Хоть бы слово сказал, – выругалась баба Зоя и занесла внучку в дом. Вечером, с сенокоса вернулся дед Захар и увидев внучку спросил: — Что? Вовка прикатил. — Прикатил. Бросил Дашку под забором и укатил обратно. Правильно люди говорят, ребёнок кроме матери никому не нужен. Что за молодёжь пошла? Они ещё долго ворчали, по поводу нынешних нравов, а как стемнело, пошли спать. Шло время, старики воспитывали внучку, как могли. По – своему, по-стариковски. Учили людей уважать, природу любить, и как хозяйство правильно вести. Как за коровой ходить, как поросят с курями кормить. Даша быстро подрастала и становилась хорошей помощницей для бабки с дедом. Баба Зоя и дед Захар, нарадоваться не могли, глядя на свою внучку, ну прям вылитая мать. Та тоже, от родителей не отходила, всё помочь норовила. Только вот не стало дочери, правда память о ней хорошая осталась. Вон уж, скоро школу закончит. Совсем невеста. Как-то вечером, завёл дед Захар разговор. — Бабка, Дашка совсем большая стала, школу заканчивает с отличием, ей бы дальше где-то учиться, смышлёная больно она. — А чего учиться? Придёт время, выдадим замуж и пускай около нас живёт. — Нет мать. Сейчас времена такие. Без учёбы никуда. — И то правда – согласилась баба Зоя. Достали последние деньги, что на похороны себе оставляли, и отправили внучку в город, уму разуму набираться. Поступила Дарья в экономический, отучилась, с красным дипломом окончила и вернулась в деревню, не прельстила её городская суета. Обрадовались тогда старики её приезду, не забыла, приехала, не бросила одних, свой век доживать. Решила Дарья деревню поднимать, фермерством заниматься. Выбила землю, кредит, людей наняла. Ферму хорошую построили, коровушек накупила. В общем умница девка. Людей правда не хватало, вот и подала она объявление в газету, мол люди нужны. Платить хорошо обещала, жильё предоставить. Для этого дела пару заброшенных домиков отремонтировала. Не сказать, чтоб народ к ней, прямо валом повалил. Только вот объявился один мужичонка. Грязный, заросший, одёжка порвана. Видать хорошо его жизнь потрепала. Пришёл к Даше и назвался её отцом. Ничего не просил, ни денег не прошения, потому как понимал, что нельзя бросить ребёнка, а через двадцать пять лет просто прийти и сказать: «Прости». Только одного отец попросил, рядом быть помогать, чем сможет. Один он остался, не нужен никому. Может хоть дочери пригодится, в работе какой. Говорил всё это Володя, а сам плакал. Простила его дочь, но не сразу, через пару месяцев. С тех самых пор живёт отец возле дочери, помогает чем сможет и боится этот мужичок, только одного, что снова один останется, никому не нужный.

Свекровь выпихнула меня из дому беременную, а муж привёз узбечку с дочкой от него». Галина Польских: два драматичных брака в жизни актрисы. — Живёт на всём готовеньком! — свекровь жаловалась своему сыну, закрывшись с ним в гостиной. — А сама — белоручка, ничего делать не хочет! Дверь отворилась, вышел Александр и, не глядя на Галину, буркнул: — Не нравится, пусть идёт. Галя, утирая слёзы, собрала вещи. Свекровь сама распахнула входную дверь перед невесткой. — Из грязи никогда не выберешься в князи! — довольно крикнула она вслед Галине, которая с трудом несла в одной руке чемодан, а другой рукой поддерживала живот — молодая женщина была беременна. Так закончился второй брак актрисы Галины Польских с режиссёром, актёром и сценаристом Александром Суриным. Первым мужем этой талантливой актрисы был Фаик Гасанов. Юноша из Баку учился на третьем курсе режиссёрского отделения ВГИК. Он сразу влюбился в симпатичную первокурсницу и покорил её не только яркой южной красотой, но и умом и эрудированностью. А ещё он был немного волшебником! — Галочка, есть у тебя мечта? — как-то спросил Фаик. — Ммм... — задумалась девушка. — Увидеть море, полетать на самолёте и... хочу красное пальто! Гасанов срочно занял денег, обежал комиссионки, нашёл шикарное красное пальто, и увёз Галину в Ялту. В Симферополь летели на самолёте. Романтичным вечером у моря Польских ответила согласием на предложение руки и сердца, а учась на втором курсе, родила дочь Ираду. Почему распался этот брак красивых, влюблённых и одарённых людей? Галину стали много снимать в кино, она была востребована, популярна, ездила за границу, а Фаик... Фаик сидел без работы. Круг его общения состоял из творческих, стремящихся быть независимыми людей, которые желали творить, не подвергаясь цензуре, работать не по заданию, а по призванию. В этой среде царило недовольство советской властью, и велись бесконечные ночные разговоры: пили вино, читали стихи, рассуждали о высших материях. Польских это утомляло, у неё была совсем другая жизнь — съёмки выматывали, и участвовать в ночных разговорах не было никакого желания. Актриса даже обрадовалась, когда Гасанов уехал в Одессу, считавшуюся тогда пристанищем для подобного рода бунтарей. Что-то он пробовал снимать, но неудачно. Виделся с Галиной и дочкой раз в полгода, она работала, не покладая рук, обеспечивая дочь, бабушку, помогавшую с ребёнком, и мужа, который жил фактически на её деньги. — Милый, ну неужели совсем-совсем ничего для тебя нет? — грустно спросила Галя в его приезд в Москву. — Можно ведь начать с малого, а ты всё ждёшь, когда тебе предложат снять великий фильм. Говорят, ты много пьёшь... — Я — талант! Я никогда не буду у этой власти чернорабочим! — Фаик был категоричен. Галина так и не сказала ему, что её бабушка, чистя пальто Гасанова, нашла в кармане письмо от девушки. Так Польских узнала, что в Одессе муж встречается с другой. Но в письме были строки «Я знаю, семью ты никогда не бросишь». А Фаик вдруг написал на запотевшем стекле «Всё у нас будет хорошо», и Галина пожалела супруга, подумав: «Ему и так тяжело!» Это была их последняя встреча, вскоре Гасанов погиб. Известно, что в Одессе он попал под трамвай, и ему отрезало обе ноги. Говорили, что супруг женщины, с которой встречался Фаик, вернулся из плавания раньше срока. Гасанов спасался бегством и то ли упал на трамвайных путях, то ли неудачно попытался запрыгнуть в трамвай. Галина говорила, что из творческой компании мужа многие закончили жизнь раньше срока или спились. Трое повесились, в том числе, близкий друг Фаика — Геннадий Шпаликов. За десять дней до трагедии у Галины умер единственный близкий человек — бабушка, теперь не стало и бывшего мужа. Поехав в Баку на сорок дней к родственникам Фаика, актриса оставила Ираду у матери Гасанова. Первая свекровь была очень душевной женщиной, Польских всю жизнь называла её мамой Лидой, она относилась к Галине, как к дочери, и обожала внучку. Прошло три года... И снова солнечная Ялта! Польских поехала на съёмки фильма «Баллада о комиссаре», где режиссёр картины Александр Сурин начал проявлять к актрисе особое внимание. Приехавшая туда мама Лида с Ирадой тут же заметила: — Галя, а ведь он за тобой ухаживает! — Мне тоже так кажется, — смущённо ответила Польских. — Моего сына больше нет, а ты должна устраивать свою судьбу! — грустно улыбнулась свекровь. — Саша кажется приятным человеком. Не думай, что я буду как-то протестовать. Правда, имелся один нюанс: Сурин был женат на актрисе Майе Булгаковой. Галина решила относиться к происходящему, как к курортному роману. "Отдых" закончится — и до свидания! Но Александр не захотел расставаться с Польских. Вернувшись в Москву, они по-прежнему встречались. Вскоре Сурин развёлся с супругой и познакомил Галину с родителями и братом. Его отцом был Владимир Николаевич Сурин, гендиректор «Мосфильма». Семья жила в просторной квартире в центре Москвы. Обеспечены были полностью, не зная, что такое дефицит. Довольно быстро Галина обнаружила, что забеременела. Владимир Николаевич буквально приказал сыну жениться, не дожидаясь родов, а вскоре актриса поселилась у Суриных. Ираду Галина не привезла из Баку, пытаясь пока прижиться на новом месте. А это оказалось совсем непросто! Вторая свекровь восприняла её в штыки. Чем не понравилась ей Галя, сказать сложно, но сама актриса считала, что мать Александра хотела совсем другую жену для сына. Точно так же она была недовольна Майей Булгаковой, воспитывавшей ребёнка от первого брака, теперь — очередной невесткой с ребёнком. — Господи, как я попала в такой переплёт... — Галине не спалось, а супруга рядом не было. Она вспоминала счастливое время в Крыму. Лучше бы всё там и закончилось! Мужу беспрестанно что-то нашёптывала свекровь, он начал пропадать на работе, а выходные проводить с друзьями, выезжая на полигон пострелять. Скандал начался с ерунды. Свекровь завелась из-за того, что Галина якобы неправильно сварила борщ. Ах, эти извечные споры о борще! И пошло-поехало... — Ты что, не понимаешь, в какой дом попала?! — кричала свекровь. — Неблагодарная! — В какой же дом? — тихо спросила актриса. — Тебя кормят отборными продуктами! Всё с рынка, всё приготовлено по высшему разряду! — продолжала накалять обстановку свекровь. — А от тебя никакого проку нашей семье! Вернулся Александр, мать уединилась с ним для серьёзного разговора. И вот Польских на улице... Галина вернулась в свою коммуналку, прорыдав в такси всю дорогу. Да, за стенкой сосед-алкоголик, но он безобидный. У соседки пять кошек, и из лотков воняет аж в подъезде, но она так обрадовалась возвращению Польских! — Галочка, у меня каша есть, только сварила. Вку-у-у-усная... И Галина почувствовала себя дома. Не надо вытягиваться в струнку перед грозной свекровью и стесняться ходить в туалет и мыться в ванной, санузлом же свёкор пользуется! А свёкор, находившийся в Италии, приказал Александру немедленно вернуть жену домой. По словам Галины, муж пришёл к ней надутый и от себя ни слова не сказал, мол, папа хочет, чтобы ты не уходила. Разговора по-человечески не вышло, а через два дня актриса получила перевод в 2 тысячи рублей. Чтобы избавиться от нерождённого ребёнка? Или это "выходное пособие"? Галина отослала деньги обратно. Уже через неделю она была ошарашена новостями. Сурин привёз узбечку, с которой встречался раньше, и у неё дочь от него! Зачем, спрашивается, он женился на Польских? Через два года эта женщина родила второго ребёнка, а Александр как-то вышел на молочную кухню ему за питанием и, встретив на пути Нонну Мордюкову, домой не вернулся, ушёл к ней жить. О дочери, которую Галина назвала Машей, режиссёр вспомнил, когда ей исполнилось 13 лет, пришёл знакомиться. Но девочка-подросток сказала, что папы у неё нет, и заперлась в своей комнате. А ведь Галине пришлось очень тяжело после развода. Её попросту лишили ролей! Она чувствовала себя прокажённой — как же, актрису вытурили из семьи главы «Мосфильма», а давайте, на всякий случай не будем её даже на пробы звать от греха подальше. Пять лет Польских как-то выживала с двумя детьми, помогала близкая подруга, бескорыстно отдававшая ей половину зарплаты. Первая свекровь, мама Лида, приехала с Ирадой из Баку к Галине, помогать с детьми. Она, добрейшей души человек, полюбила и Машу, как родную внучку. Польских спасли в это тяжёлое для неё время поляки. Во время тех съёмок у Сурина в Ялте она познакомилась с Ежи Липманом, оператором Анджея Вайды. Он был наслышан о любовных похождениях Сурина, и предостерегал актрису от серьёзных отношений с режиссёром. Как в воду глядел! Прослышав о её бедственном положении, похлопотал, и её пригласил сняться в фильме «Дорожные знаки» польский режиссёр Анджей Пиотровский. Только спустя несколько лет режиссёр Игорь Гостев дал Галине роль в своей картине «Фронт без флангов», не побоявшись гендиректора. Впрочем, Сурин вскоре оставил должность, и режиссёров словно прорвало: — Это был поток приглашений! — вспоминала актриса. — Я снималась и снималась, редко отказываясь. Надо было вырастить девчонок. И вырастила прекрасных дочерей. Больше талантливая актриса замуж не выходила, хотя яркие романы были. Всегда ставила на первое место благополучие и комфорт своих детей. Из воспоминаний Галины Польских

Κοля Πeчeнeнκο. 11 лeт Ηecκοльκο paз κapaтeли вывοдили eгο нa κaзнь. Ηa нeгο нaбpacывaли пeтлю, выбивaли οпοpу из-пοд нοг и οн... пaдaл нa зeмлю. Ρaздaвaлиcь xοxοт и улюлюκaниe. Φaшиcты paзвлeκaлиcь, пοдpeзaя вepeвκу, – нaблюдaли зa cтpaxοм peбeнκa, гοтοвοгο κ cмepти. Лeжaщeгο бeз cοзнaния мaльчишκу οбливaли лeдянοй вοдοй, пpивοдили в чувcтвο, a зaтeм бpοcaли в пοдвaл. Ηecκοльκο paз гecтaпοвцы «шутили» пοдοбным οбpaзοм (инοгдa «paccтpeливaли»), в пepepывax мeжду зaбaвaми peбeнκa избивaли, зaгοняли пοд нοгти cпичκи. Ποcлe οчepeднοй «κaзни» Κοлю пapaлизοвaлο. Ηeмцы тaκ и нe cмοгли пpивecти eгο в чувcтвο – peшили, чтο мaльчиκ мepтв. Cпacли eгο пapтизaны: οбнapужили лeжaщим в зeмлянκe бeз движeния, cинeгο οт пοбοeв, c выбитыми зубaми. Βпοcлeдcтвии κ Κοлe вepнулacь cпοcοбнοcть двигaтьcя, нο... Πытκи и издeвaтeльcтвa cκaзaлиcь cпуcтя 14 лeт пοcлe вοйны – Ηиκοлaя пοлнοcтью пapaлизοвaлο. Οднaκο οн нe cдaвaлcя – peшил нaпиcaть κнигу. Πиcaл, зaжaв pучκу зубaми. Чтοбы пepeдaть вecь ужac вοйны и вce пepeжитοe, пοнaдοбилοcь 600 шκοльныx тeтpaдeй! Κнигу «Οпaлeннaя cудьбa» издaли в 1984 гοду. Cпуcтя тpи гοдa Ηиκοлaя Πeчeнeнκο нe cтaлο. Ποмним...

Что хотели подарить пожилой матери сын с дочерью... -Мам, они хоть белье тебе меняют?! Сорокалетняя Марина кругами ходила по квартире, изредка оглядывая обстановку маленькой спаленки и недовольно поджимая губы. Здесь ей не нравилось все, решительно все! Тщедушная старушка с тонкими руками-жердочками испуганно поглядела на невестку, ссутулившуюся на пороге. Та явно смутилась после слов Марины, закашлялась и поспешно вышла за дверь. -Ну зачем ты так? - укорил Марину отец - высокий седобровый старик, сохранивший, несмотря на возраст, военную выправку, - Жанночка старается, целыми днями крутится как белка в колесе. -Так, так, - испуганно подтвердила старушка, с беспокойством глядя на дочь, - Она говорила мне - "Давай, мам, поменяем белье, да мне вставать не хотелось. Ты уж не ругайся с ней"... -Говорила... - передразнила мать Марина, брезгливо приподнимая край одеяла и отбрасывая его от себя, как дохлого таракана, - Лучше бы она поменьше говорила и побольше делала, ваша Жанночка. Погляди, пододеяльник весь черный. Что она тебе на завтрак готовит? Ты ей скажи, чтобы манку не варила - слишком тяжелая пища для твоего желудка... Алла Аркадьевна, поджав бескровные губы, тяжело вздохнула - характер у дочери был крутой, норовистый. Сын, который жил вместе с женой и двумя детьми в родительской трешке, тоже был неласков и скуп на слова. А у Аллы Аркадьевны к семидесяти годам остались лишь две страсти - вкусная еда и долгие разговоры по душам... -Даст Бог, еще поживем, Боренька, - ласково говорила она мужу - в последние годы Алла Аркадьевна практически не вставала с постели из-за тяжелой болезни. Однако сердце у нее было здоровым, а в глазах еще теплилась неумолимая жажда жизни... -Кстати, мам, а чего дарить-то тебе на юбилей? - Марина, перестав бестолково нарезать круги по комнате, вопросительно посмотрела на мать, - Надо бы что-то полезное, практичное... -Тонометр надо купить - для измерения давления, - подал голос молчавший до сих пор Володя - старший брат Марины, - Или вот путевку в санаторий - на двоих. -Да нет, какой там санаторий, мама не встает почти, - отмахнулась Марина с досадой, - Вот можно подушку ортопедическую и матрас. Лежать будет удобнее. -Пальто хочется... - мечтательно сказала Анна Аркадьевна, отводя взгляд от строгого лица дочери. -Какое еще пальто? - оторопела та, - С ума сошла, ты ж не встаешь почти! -Такое голубое... Как поле с васильками, - Алла Аркадьевна, как ребенок, умоляюще сложила перед собой ладошки, -Всю жизнь мечтала: вот выйду на улицу, а там - весна, птички поют, солнышко светит. А на мне - василькового цвета пальто... -Да не, ну какое пальто, смысл так бездарно тратить деньги? - шепотом говорила Марина, уводя из комнаты брата, - Совсем мать как ребенок стала, ну куда она в этом пальто пойдет? Купим тонометр и очиститель воздуха. Там у них в спальне дышать нечем... -Ну давай, пап, не томи, что там у тебя? Борис Львович, слегка замешкавшись, принялся разворачивать большой хрусткий пакет. Алла Аркадьевна, за эти месяцы еще больше похудевшая и осунувшаяся, терпеливо ждала, вся обратившись в зрение и слух. Неужели... неужели купил? Борис Львович, выдержав эффектную паузу, жестом фокусника вытянул из пакета пальто. Нежно-василькового цвета, с широким модным воротником и крупной брошью-цветком на груди... Дети, обступившие кровать матери, потрясенно молчали. Тусклые глаза Аллы Аркадьевны зажглись радостью и детским восторгом. Придерживаемая с обеих сторон руками сына, она села в кровати, рассмеялась тихим и нежным смехом, а потом... заплакала. -Купил таки, купил... - повторяла она, вытирая слезы со впалых щек сухой, морщинистой ручкой, - Сколько ж мне его носить суждено, Боренька? Ведь немного совсем осталось, я знаю это... -Да сколько отведено - все наше будет! - Борис Львович взял руки жены в свои и помог ей встать, - Ну-ка, давай примерим пальто да выйдем с тобой на променад... -Нельзя ей на променад, - мигом взвилась Марина, - Ей лежать надо больше. Давай, мам, ложись, я тебе давление измерю... -Да погоди ты, Марин, - раздраженно остановил ее Володя, - Успеется. Что ты мать хоронишь раньше времени? По двору, залитому весенним солнцем и теплом, медленно шла пожилая пара. Мужчина нежно поддерживал супругу под руку, и она , доверчиво опираясь на него, тяжело и осторожно передвигала ноги. На ней было ярко-синее, василькового цвета пальто... Автор: Аиша Идрисова

Пижама для матери. Рассказ Рассеянный хореограф – Это чего ты мне... опять подарок? Да зачем? Говорю- говорю – не трать на меня деньги ... – Тебе, тебе, мам! Посмотри. – О-ох! Штаны в цветочек! Куда мне в них ходить-то? – Это – не ходить. Это – спать. Мам, это пижама. – Пижама... Так ведь я в рубахе сплю. – Мам, а ты попробуй. Смотри как удобно – ногам теплее, не задирается ничего, а утром встал, пошел чайку попить и, вроде как, одетый. Она ж как костюм домашний выглядит. – Да резинка ведь... Давить будет ночью-то! – Не будет. Я ж тебе не ширпотреб дарю. Это хорошая пижама, недешевая, ткань смотри какая приятная. Ты привыкнешь, попробуй. Я ее уж и простирнула. Тебе готовила. – Пусть полежит, потом как-нить надену... – Нет-нет! Знаю я тебя. Так и пролежит, а потом обратно мне дарить начнёшь. Сегодня ж и надевай.  Баба Катя решила уступить дочке. Наденет. Чего ей, трудно что ли? А дочери приятно. Приезжает дочь не часто, живёт уж больно далеко.  На покрытом клеёнкой столе лежали городские угощения к чаю. Тут и зефир, и мармелад ручной работы, и шоколад всех сортов, и упаковки печенья. Катерина пробовала зефир, а дочь Анна – варенье из лесной земляники. – Ох, мам, ароматное какое варенье! И вкушное..., – она облизывала ложку. – И зефир хорош, – баба Катя жевала чем могла, прислушиваясь к незнакомому вкусу, – Мягкий, как вата. И на вкус такой же. – Это хороший зефир, мам! Диетический, без сахара почти. – То-то и чую – вата.  – Ох... Привыкли вы тут к варенью, так вам все – вата. А ведь сахар вреден, особенно в твоём возрасте ... Анна приехала поздно вечером. Весь день за рулём, устала. Но новости сельские слушала с интересом. – А Варька как?  – Варька-то? Хорошо живут. Нынче не сдавали дачникам. Строятся опять. Все им мало. Низ каменный поклали, расширяют горницы, террасу. В общем, хоромы делают ... – А Светлана как? – А у Светы горюшко. Внучок старший не поступил в институт, а его раз – и под белы рученьки в армию забрали. Ходит она теперь, убивается. Аж побелела вся. Кира уж ездила туда, приехала – ревела. Светлана тоже плачет – похудел, говорит... Катерина было уж думала, что дочь ляжет и уснет первая. Но та всё ходила и ходила, убирала со стола, полоскалась. Пришлось Катерине пижаму эту надевать.  – Ну, смотри, как к лицу тебе. Прям, современная женщина стала. – И верно, верно, – Катерина кивала, смотрелась в зеркало. Рубаха длинная, штаны в синеревый цветок. Непривычно, – Буду носить. Удобная какая, мягонькая, теплая. Коленки-то у меня все мёрзнут по ночам, платком кутаю. Спасибо, дочка. Угодила. Анна уснула быстро. Нет крепче сна, чем сон в доме матери.. А вот Катерина долго возилась в постели. Только, вроде, наступит дрёма, как кажется ей, что меж ног – одеяло. Начинает она его вытягивать, а то – штаны. Она вспоминает про пижаму, успокаивается, но все повторяется вновь. Штаны раздражают, кажется, что не дышит тело, что не разделась она ко сну. Голые ноги привыкли ощущать друг друга, а тут... Животу дыхания не хватает, она спустила резинку на бедра – стало ещё хуже. Да и ворот пижамы – как будто душит. Уж слишком закрыта грудь, и застёжек нет. На рубашках-то как – широкий ворот, а тут, прям под горло. Долго возилась, хотела уж переодеться, но дочкин же подарок... Надо выдержать. Наконец, уснула. Утром так и ходила в пижаме, пока не проснулась Аня. Пусть посмотрит – носит она ее подарок, носит и не нарадуется! – Ну, как, мам? Как спала, как новая пижама?  – Хорошо! – она чинно погладила по ткани пижамы, сложила на коленях свои сухонькие ручки, – И коленкам тепло, и грудь прикрыта. Красота! – а потом спохватилась, – Ох! Чего это я за стол уселась в новой-то пижаме? Испачкаю ведь... Пойду, переоденусь. Анна завелась с уборкой. Вот вечно она так – не успеет приехать - отдохнуть, уж за дела.  Катерина ходила следом, уговаривала бросить все дела, пойти на реку, или навестить подружек. Этими уговорами так надоела дочери, что та отправила ее погулять.  Баба Катя вышла на скамейку, к ней тот час же присоединилась Таисья, старушка-соседка. Приковыляла с клюкой через дорогу, присела рядом. – Встретила дощку-то?  – Даа... Вон, не успела приехать, уж окна мыть полезла. Дались ей эти окна! – Хорошая она у тебя, хозяйственная. Чай, подарков навезла? – Конечно, полон холодильник. Посиди-ка, я сейчас..., – Катерина скрипнула калиткой, посеменила в дом, и вынесла сладости,– Вот, попробуй-ка. Мармалад и зефир ручной выделки. Каждая зефиринка отдельно упакована и бантиком перевязана, вишь! – Ох, спасибо! Я люблю зефир-то, – Таисья откусила аккуратно, потом ещё разок, – Чё-то никак вкуса не пойму.  – А он такейный, непонятный. Диетический потому что, без сахара. – Вот и я чую – как вата. Во рту вроде тает, а вкуса нет.  – Ничего ты не понимаешь, Таисья. Нельзя нам сахар-то, вредный он. – Нам уж все можно. Отсохло там всё внутри. – Возьми вот мармеладку, она послаще. Возьми себе, угощаю. А ещё мне Анна пижаму подарила. Я спала уж в ней нынче. – Пижаму? Это штаны что ли?  – Да! Кофта одного цвета, сиреневая, а штаны цветные. Вроде как костюм. А я в нём – дама. Хорошо спать-то. Удобно. – А я вот не могу даже в трусах спать, тянет резинка и всё. Порой халат не снимаю, а трусы – надо. – А в пижаме не тянет. Она ж не абы какую привезла, а дорогую, качественную. Сумасшедшие деньги отдала, лишь бы матери угодить. – Говорю ж, хорошая у тебя Анна-то... Дочь гостила несколько дней. Катерина не могла нарадоваться. Все считала денёчки до отъезда, горевала, что убывают они так быстро.  Ложилась спать она в пижаме. Но часов в двенадцать просыпалась и маялась. Маялась до тех пор, пока не меняла пижаму на бумазейную рубашку. Аня спала долго, отсыпалась у матери, Катерина успевала утром опять перелезть в пижаму.  А когда постирали, Аня успокаивала: – Там солнышко, не переживай, мам, она быстро высохнет. Сегодня и наденешь. – Так надеюсь, а то коленки-то мёрзнут... Уж привыкла. – Мам, я себе-то одну пижаму взяла всего, дашь мне ночнушечку свою? Я постираюсь. – Да бери, конечно. Вон в шкафу, знаешь же где.  Утром босиком, в длинной ночной сорочке с расстегнутой грудью Анна вышла на кухню. – Слушай, отвыкла я от ночнушек совсем, но так спала хорошо, так уютно в ней. А у меня уж и нет. Надо купить. – Так забирай эту, раз понравилась. Дарю. – Да нет, я уж что-нить посовременней куплю. А то Славик не поймет, скажет – совсем в старушки записалась. Анна уезжала. Забила матери холодильник продуктами, перестирала и перемыла в доме все. Но и с подружками успела повстречаться. Увозила варенья и соленья. Они прощались. – Мам, ты пижаму-то простирнешь если, так она быстро сохнет. А в следующий раз я тебе вторую на смену привезу.  – Ох, не траться ты! Зачем мне? И одной хватит! Рубашек же – полон шкаф! – Да что ты, мам! Неужели я родной маме на пижаму денег пожалею! Аня уехала, ещё долго чувствуя сердцем материнские объятия. Они длятся долго, даже после того, как мать отпускает их. Катерина грустила, ходила полдня по дому потерянно. Перекладывала вещи туда-сюда. Сунула пижаму в стиралку, аккуратно развесила во дворе, высушила. А потом нежно и бережно сложила на столе у кровати и погладила морщинистой рукой.  Дочкин подарок! Пусть полежит на видном месте.  Она натянула свою штопанную ночную рубашку, легла на высокие подушки, и глядя на пижаму в лунном свете, уснула очень быстро.  Дочкин подарок грел так, что и колени не мёрзли! *** «Бог не мог быть везде, и поэтому он создал матерей». Редьярд Киплинг, писатель

Телефон у мужа просигналил СМС. Быстро вскочила с дивана. Было стыдно, но очень любопытно. Это от друга. Подумала: что ему надо? Не удержалась и прочитала. Мороз по коже. Он пишет, что «эта женщина» согласилась с ним встретиться. Причём сегодня. Приблизительно в 17 часов. И ещё: я на совещании, очень занят, но через 15 минут сообщу дополнительную информацию. Всё понятно. Значит, он собирается её мужа с какой-то женщиной свести. Вот гад! Она всегда подозревала, что у него мерзкая продажная натура. А муж-то каков! Тоже подлец из подлецов. Он вышел из душа. Голова мокрая. А она помнит, что через 15 минут появится ещё СМС. Причём с очень важной информацией. Что делать? Он же ей телефон не покажет. Тут же придумала. Сшибая стулья, помчалась в коридор. Достала сетку от комаров. Принесла и очень сладким голосом попросила прикрепить на кухне. Вроде комаров ещё нет – май на дворе. Но мухи уже залетают. «Сделай милость, это всего ничего». Он взял сетку и отправился. А она замерла у телефона. Телефон мяукнул. Посмотрела. Друг пишет, что сегодня в 17 часов в кафе «около работы». Она будет в синем платье, в очках. А на стол она положит телефон – для верности. Зовут её Тамара Николаевна. Можно просто Тамара. И приписка: «Не благодари. Мы же друзья». Как душу сжало! Почувствовала, что её оскорбили – смертельно. Как будто помоями облили. И это он – её муж – предатель. С какой-то Тамарой. Решила до конца убедиться в его подлости. Он вернулся и объявил, что сетка на месте. И прочитал СМС. Ничего не сказал – про встречу. Омерзение в душе всё росло и росло: только бы не расплакаться. Она, лениво листая книжку, чтобы только на него не смотреть, с притворным равнодушием сказала: «Может, вечерком погуляем? Купим сгущёнку и сливочное масло. Я завтра торт сделаю». И снова в книжку. А он ответил, что вечерком занят. Потому что нужно с другом встретиться. Он попросил в чём-то ему помочь. Так что вечером уйдёт. Всё понятно! Никаких объяснений не надо. Часы показывали 15 часов, когда он ушёл. Лицо у него было озабоченное. Это она сразу увидела. Тут же позвонила подруге. Та с минуту молчала. И защебетала, что это подлость. И что это надо пресекать. Хорошо то, что она узнала про встречу. И про место. И про время. И дала совет. Нужно сделать так, как её бабушка научила. Якобы, это старинное средство. И оно не раз обманутых жён выручало. Короче, нужно отлить в банку подсолнечного масла. Подойти к разлучнице и на глазах у изумлённого мужа-предателя эту самую разлучницу маслом облить. А лить надо на макушку. Нашла баночку из-под томатной пасты. Средних размеров. Налила масла. И подумала, что всё равно жизнь разрушена. Так пусть эта мерзавка Тамара пострадает. Хоть немного. Нарочно надела своё самое лучшее платье. Нарядилась. Она читала, что какая-то героиня тоже наряжалась, когда её на казнь повели. А она сама пошла на казнь: такая у неё тяжёлая миссия. Облить маслом. Может, в самом деле это народная женская мудрость. Может, муж опомнится, а чары растают. И всё будет хорошо. Вышла из дома. И шла так быстро, как очень давно не ходила. Нужно улицу перейти, ещё метров сто, и остановка. Ехать минут пятнадцать. Шла, не видела ни людей, ни машин. Да и улицы не видела. Как будто душа была парализованной. Шла всё быстрее и быстрее. Действие нужно – быстрое и разящее. Подлетела к перекрёстку – толчок! Налетела на какую-то старушку. Причём сильно. Старушка повалилась на пол. Уронила пакет. А из него выкатилось яблоко и выпал пакет с молоком. Молоко брызнуло. Начала поднимать. Старушка охает. Говорит, что в прошлом году ломала шейку бедра. И вот снова падение. Охает, поднимается и ругается. И люди смотрят, головами качают. Другая старушка сказала обидное: «Куда, кобыла, понеслась? Людей не замечаешь. По живым людям скачет. Обнаглела». В кафе не попала. Старушке пришлось покупать молоко. И яблоки. И извиняться тысячу раз. Хорошо, что она удачно упала. Дома плакала, не снимая красивого платья, которое она «на казнь» надела. Обманутая жена, а ещё и «кобыла». Всё в один день! Пришёл муж, радостный и довольный. Сказал, что одна женщина готова уступить свою квартиру в Анапе хоть на всё лето. Сколько надо – столько и живи. Только за это нужно поменять в квартире краны в ванной и на кухне. И за коммуналку заплатить. Это друг помог. Познакомил с женщиной, с которой они работают. И спросил: «Хороший сюрприз я тебе приготовил»? И не заметил, что она почему-то в нарядном платье, что у неё заплаканное лицо. Мужчины мало что замечают. И их не переделать. А она подумала: «Бабушке спасибо – задержала меня». ~Георгий Жаркой~