Образование

А знаете ли вы, кого на Руси называли «бабами»? В древности молодых девушек, которые ещё не успели вступить в брак, называли «девицами» или «девками». Они могли носить распущенные волосы, или заплетать одну косу. Женщина, выданная замуж, заплетала уже две косы, и прятала свои волосы под головные уборы. Если на свет появился мальчик, его мама становилась «молодкой» или «молодухой», т. е. молодой матерью. Молодухи пользовались уважением, подарив семье мальчика. Женщины, родившие девочек, тоже были в большем почёте. В праславянском языке «ба» означало «быть», «существовать», «жить». Ещё одно, более древнее значение слова «ба» – «врата жизни». Про женщину, у которой на свет появилась девочка, говорили, что она «обабилась», стала вратами для новой жизни. Баба – это женщина, которая даровала жизнь ещё одной женщине (своей дочери), которая в будущем тоже подарит жизнь новому человеку. Именно поэтому женщину-мать в возрасте почтительно называют «бабушкой». Иллюстрация: Константин Егорович Маковский, «Боярышня».

Народ, который давно приручил Тайгу — ненцы. Взрослые ненцы пьют кровь оленей. Употребление крови помогает им справляться со многими болезнями, подстерегающими в суровом климате.

Этот случай произошёл в далёком 1995 году. Я тогда учился в Суворовском училище и прямо посреди учебного дня меня сняли с занятий и приказали явиться к начальнику училища. В генеральском кабинете сидела женщина. Выглядела она очень подавлено, по щекам текли слезы, и она то и дело утирала их носовым платком. Начальником училища у нас был бравый генерал, боевой офицер прошедший суровую афганскую войну. Мужик он был строгий, но справедливый. Мы его побаивались, но вместе с тем очень уважали. Таким я его видел впервые. Он подошел ко мне и как-то обречённо сказал: – Сынок, я обращаюсь к тебе не как к подчиненному, а как к товарищу. Мне нужна твоя помощь. – Я готов, – не думая ни секунды ответил я. – Что я должен сделать? – Мой племянник умирает, – продолжил генерал. – Год назад он закончил наше Суворовское, ты его должен знать. Он продолжил свое обучение в Военно-медицинской академии и с ним случилась беда. Последняя надежда на твоего дедушку. Помоги. Может быть он согласиться посмотреть парня и понять, что с ним? Задавать лишних вопросов я не стал. Тут же позвонили деду и уже через 15 минут мы мчались на генеральской "Волге" к нему домой. На радость генерала у деда был первый день отпуска, и мы успели его застать буквально за 30 минут до того, как он уехал на дачу. "Пациент" ехал с нами. Несмотря на то, что знал этого парня лично, я совершенно его не узнал. Пустые обезумевшие глаза, потухший взгляд. Было ощущение, что он находится в прострации. Помню, что даже жутковато было немного. Доехали мы быстро. Поднявшись в квартиру, дедуля встретил нас и выслушал историю заплаканной женщины. Семь месяцев назад, ее сын поступил в медакадемию. Внезапно, у него случился припадок прямо на лекции. Парня положили в госпиталь, обследовали с ног до головы, но ничего не нашли. Не успели его выписать, как припадок повторился. Потом еще и еще... В чем дело, никто понять не смог. Последняя надежда осталась на моего деда, как на одного из лучших в стране специалистов по головному мозгу и психиатрии. Ну а дальше началось самое интересное. Дед отвел парня к себе в комнату, и через 15 минут вернулся уже без него. – Все. Можете ехать домой, – спокойным и ровным голосом сказал он матери парня и генералу. – А как же сын? Его же лечить нужно, – заволновалось женщина. – Езжайте домой, а мы на дачу ко мне поедем. Мне как раз дрова нарубить нужно, а тут такой лоб здоровенный пропадает, – ответил дед. В общем, с горем пополам выпроводил он нас, а сам поехал с новоиспеченным пациентом к себе на дачу. Месяц спустя меня вновь вызвал к себе генерал. В кабинете сидела все та же женщина и сияла ослепительной улыбкой. Рядом стоял уже бывший "пациент". Выглядел он совсем иначе. От недуга не осталось и следа. Он подошел ко мне, пожал руку и поблагодарил. То же самое сделал и сам генерал. Парень, которому никто не мог помочь, полностью поправился меньше чем за месяц. Он и его родственники считали это чудом. Знали бы они, сколько подобных чудес удалось совершить при жизни моему деду. Позже я расспросил, что же было с парнем. Оказалось, что в результате неимоверных умственных нагрузок от очень сложной учебной программы в медицинской академии у него случился срыв. Мозг был настолько перегружен учебной информацией, что просто перешел в режим полного отказа от ее восприятия. Дед это сразу понял и пустил кровоток по большому кругу кровообращения. Привез парня на дачу, дал ему огромный объем физической работы по колке дров и полностью лишил его умственных нагрузок. Парень вставал в 8 утра, обливался холодной водой, завтракал и шел колоть дрова. Так и колол их почти месяц днями на пролет, с перерывами на обед и ужин. Дед изматывал его так, что вечером он просто падал и проваливался в глубокий сон. Спустя какое-то время, мозг полностью отдохнул и начал работать лучше прежнего. За все время лечение, дед не давал пациенту ни одной таблетки. Только тяжелый физический труд. Вот такая вот интересная история. Кстати, историй из его медицинской практики я помню великое множество. Если будет интересно, расскажу еще несколько. (с) Ян Ларос

22 апреля исполнилось 125 лет со дня рождения одного из самых парадоксальных и по-прежнему актуальных писателей XX века - русского аристократа, американского профессора, швейцарского рантье Владимира Набокова. Владимир Набоков прожил 78 лет и успел невероятно много. 18-летним юношей в Петербурге он мог как сын одного из виднейших русских оппозиционеров встречаться с политической элитой царской России. Мужчиной 40+ мог "со слезами на глазах" радоваться военным успехам бесконечно чужой и чуждой, и все-таки бесконечно родной Советской России. А в Монтре 70-летним джентльменом как автор "Лолиты" мог получить по-соседски приглашение в VIP-ложу на концерт Deep Purple и непосредственно, так сказать, на месте его создания, услышать хит Smoke on the Water, начинающийся со слов: "We all come out to Montreux on the Lake Geneva shoreline". Это необыкновенное разнообразие прожитых жизней, помноженное на природный талант и блестящее образование, вылилось в то, что Владимир Набоков, он же Вл. Сиринъ, он же Vladimir Nabokov, и 40 лет спустя после смерти, в XXI веке, остается одним из самых знаменитых и парадоксальных писателей века XX - эталоном стиля и интеллектуальной честности для одних, манерности и снобизма для других. Причем и тем, и другим мнением можно обзавестись, не читая - настолько плотен кокон, соткавшийся вокруг русско-американско-швейцарского автора. Тем же, кто не хочет доверяться интерпретациям и готов перечитать произведения самого Набокова, предлагаем небольшую шпаргалку. Выполненную, как любил писать сам Набоков, в виде карточек. 1. Самый русский. "Машенька" (1926) Дебютный роман 27-летнего русского берлинца с блестящим образованием и весьма туманными жизненными перспективами. Русские герои живут в Берлине, который им то чужд, то нелеп, - и живут прекрасным прошлым и, более того, живут, пытаясь восстановить это прошлое. Но в опрокидывающем финале герой неожиданно отказывается возвращаться в это прекрасное прошлое, символически порывая с ним. Он выбирает будущее. "Люди, сидевшие в кафе, полагали, что у этого человека, так пристально глядящего перед собой, должно быть какое-нибудь глубокое горе, а на улице он в рассеяньи толкал встречных, и раз быстрый автомобиль затормозил и выругался, едва его не задев. Он был богом, воссоздающим погибший мир. Он постепенно воскрешал этот мир, в угоду женщине, которую он еще не смел в него поместить, пока весь он не будет закончен. Но ее образ, ее присутствие, тень ее воспоминанья требовали того, чтобы наконец он и ее бы воскресил, - и он нарочно отодвигал ее образ, так как желал к нему подойти постепенно, шаг за шагом, точно так же, как тогда, девять лет тому назад". 2. Самый страшный. Camera Obscura (1932) У Набокова немало романов, способных претендовать на это звание. "Защита Лужина", "Изобретение Вальса", "Отчаяние", та же "Лолита". Но именно Camera Obscura - история о том, как незаконная, неприличная любовь не просто разрушает жизнь благополучного европейского буржуа от культуры, но доводит его до положения Иова на гноище - но без намека на какой бы то ни было хеппи-энд, а с одним лишь возмездием - страшна своей обыденностью. "Кречмар был несчастен в любви, несчастен и неудачлив, несмотря на привлекательную наружность, на веселость обхождения, на живой блеск синих выпуклых глаз, несмотря также на умение образно говорить (он слегка заикался, и это придавало его речи прелесть), несмотря, наконец, на унаследованные от отца земли и деньги. В студенческие годы у него была связь с пожилой дамой, тяжело обожавшей его и потом во время войны посылавшей ему на фронт носки, фуфайки и длинные, страстные, неразборчивые письма на шершаво-желтой бумаге. Затем была история с женой одного врача, которая была довольно хороша собой, томна и тонка, но страдала пренеприятной женской болезнью. Затем в Бад-Гамбурге - молодая русская дама с чудесными зубами, которая как-то вечером, в ответ на любовные увещевания, вдруг сказала: "А ведь у меня вставная челюсть, я ее на ночь вынимаю. Хотите, сейчас покажу, если не верите". "Не надо, зачем же", - пробормотал Кречмар и на следующий день уехал". 3. Самый европейский. "Приглашение на казнь" (1936) Сейчас нам кажется, что нет ничего более очевидного, чем в 1936 году в Берлине выпустить роман не просто об угрозе тоталитаризма - но о наступившем тоталитаризме. Особенно если учесть, что в 1933 году появилась французская версия "Процесса" Кафки, которую Набоков наверняка читал (живя в Берлине, он так и не удосужился довести свой немецкий до литературного уровня). Удивительно другое: что современная Набокову русская критика вообще не поняла, о чем это! "Утомительно, жутко, дико!" - написал в рецензии Георгий Адамович. Он прав, только это не недостаток романа, а его достоинство. "Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом. Все встали, обмениваясь улыбками. Седой судья, припав к его уху, подышав, сообщив, медленно отодвинулся, как будто отлипал. Засим Цинцинната отвезли обратно в крепость. Дорога обвивалась вокруг ее скалистого подножья и уходила под ворота: змея в расселину. Был спокоен; однако его поддерживали во время путешествия по длинным коридорам, ибо он неверно ставил ноги, вроде ребенка, только что научившегося ступать, или точно куда проваливался, как человек, во сне увидевший, что идет по воде, но вдруг усомнившийся: да можно ли?" 4. Самый непонятый. "Лолита" (1955) Самый знаменитый роман Набокова, выведший его литературную карьеру на новую орбиту, как часто бывает, оказался и самым непóнятым. Внешняя скандальность темы заслонила глубочайший трагизм и едкую социальную сатиру. Да, конечно, "Лолита" - роман о нимфетке и маньяке, но ведь это и роман о невозможности идеальной любви, о несмешиваемости, как вода и масло, европейского и американского менталитетов, а главное - о всепоглощающей пошлости, той самой непереводимой poshlost`, на которую так ополчался Набоков. Полемика вокруг "Лолиты" давно и сразу стала частью "Лолиты"; остается только добавить, что в наши дни публикация этого произведения была бы так же невозможна, как публикация "Отелло" или "Иисуса Христа - суперзвезды". "Несмотря на то, что давно известна моя ненависть ко всяким символам и аллегориям (ненависть, основанная отчасти на старой моей вражде к шаманству фрейдизма и отчасти на отвращении к обобщениям, придуманным литературными мифоманами и социологами), один во всех других смыслах умный читатель, перелистав первую часть "Лолиты", определил ее тему так: "Старая Европа, развращающая молодую Америку", - между тем как другой чтец увидел в книге "Молодую Америку, развращающую старую Европу". Издатель Якс, чьим советникам Гумберт так осточертел, что они прочли только половину книги, имел наивность написать, что вторая часть слишком длинна. Издатель Экс выразил сожаление, что в романе нет ни одного хорошего человека. Издатель Икс сказал, что если он напечатает "Лолиту", мы оба с ним угодим в тюрьму". 5. Самый смешной. "Пнин" (1957) Если в "Лолите" автор по понятным причинам всячески отрицал наличие хоть какого-то сходства между собой и героем, то "Пнин" - это сложный, разветвленный, многократно "перекрученный" и огрубленный, но все-таки автошарж. Герой, Тимофей Пнин - американский профессор славистики, потомок, как видно из его фамилии, незаконнорожденного отпрыска русского аристократа, рассеянный чудак с грубыми манерами и добрейшим сердцем. Мало того - он был женат на русской еврейке, даме весьма волевой… Опубликованный в США годом раньше "Лолиты", он был очень хорошо встречен образованной публикой, узнававшей в описанных с большим юмором и состраданием академических злоключениях рассеянного профессора себя и своих преподов, - и во многом выступил для нее в роли "разгонной ступени". "Как преподаватель, Пнин едва ли годился в соперники тем рассеянным по всей ученой Америке поразительным русским дамам, которые, не имея вообще никакого особого образования, ухитряются с помощью интуиции, говорливости и своего рода материнской пылкости чудесным образом сообщать знание своего сложного и прекрасного языка группе невинноочитых студентов, погружая их в атмосферу песен о "Волге-матушке", чая и красной икры; в то же время Пнин-преподаватель даже и не осмеливался хотя бы приблизиться к величественным чертогам современной научной лингвистики, к этому аскетическому братству фонем, к храму, в котором ревностные молодые люди изучают не сам язык, но метод научения других людей способам обучения этому методу, каковой метод, подобно водопаду, плещущему со скалы на скалу, перестает уже быть средой разумного судоходства и, возможно, лишь в некотором баснословном будущем сумеет обратиться в инструмент для разработки эзотерических наречий - Базового Баскского и ему подобных, - на которых будут разговаривать одни только хитроумные машины". 6. Самый сложный. "Бледное пламя" (1962) Двусоставная книга, сложенная из эпической поэмы, написанной одним "автором", и обширного, часто притянутого за уши комментария к ней, сделанного "другим автором" - которого с первым связывали краткие, но чрезвычайно интенсивные отношения. Есть, правда, сильное подозрение, что их интенсивность - плод больного воображения "комментатора". Как и его собственное героическое прошлое, якобы зашифрованное в поэме... Недостоверный рассказчик, открытое (для гиперинтерпретаций) произведение, даже гипертекст - в небольшом романе сошлись все черты того, что через несколько лет станут определять как "постмодернизм". Но при этом роман "Бледное пламя", несмотря на всю сложность - ажурен и невесом, как своды готических соборов. Не зря Умберто Эко, сочиняя образцовый постмодернистский роман "Имя Розы", перенес действие в средневековый монастырь. "А он воистину был моим близким другом! Если верить календарю, я знал его лишь несколько месяцев, но бывают ведь дружбы, которые создают собственную внутреннюю длительность, свои эоны прозрачного времени, минуя круженье жестокой музыки. Мне никогда не забыть, как ликовал я, узнав, - об этом упоминается в примечании, которое читатель еще найдет, - что дом в предместье (снятый для меня у судьи Гольдсворта, на год отбывшего в Англию для ученых занятий), дом, в который я въехал 5 февраля 1959 года, стоит по соседству с домом прославленного американского поэта, стихи которого я пытался перевести на земблянский еще за два десятка лет до этого!" 7. Самый вычурный. Комментарии к "Евгению Онегину". (1964) Роман, наполовину состоящий из как бы комментариев к выдуманной поэме, писался Набоковым на фоне работы над настоящими комментариями к настоящей поэме - точнее, в ходе работы над переводом "Евгения Онегина", который Набоков снабдил подробнейшим, буквально построчным комментарием. Позволяя себе в этом комментарии намного больше, чем позволяли себе советские (и не только советские) академические филологи. Например, вспомнить к случаю собственный утерянный барский дом на Большой Морской улице. Или проследить родство с некоторыми упоминаемыми историческими личностями. Советские пушкинисты, заполучив не без сложностей этот двухтомник, отдали должное дотошности Набокова, но были шокированы привнесенным им личностным началом - им ничего подобного в голову не могло прийти! То самое "а что, так можно было!?" Впрочем, особняка в центре Петербурга и сродства с петербургской аристократией ни у кого из них не было. "Имение Батово позднее принадлежало моим дедушке и бабушке - Дмитрию Николаевичу Набокову, министру юстиции при Александре II, и Марии Фердинандовне, урожденной баронессе фон Корф. Живописная лесная дорога связывала его с имением моих родителей, Вырой, отделенным извилистой рекой Оредеж и от Батово (расположенного в миле на запад от Выры), а сразу к востоку - и от поместья моего дяди Рукавишникова - Рождествено (во втором десятилетии восемнадцатого века оно было резиденцией Алексея, сына Петра Великого, и унаследовано мною после смерти моего дяди Василия в 1916 г.). Поездки в Батово в коляске, шарабане или же автомобиле неизменно повторялись каждое лето, начиная, насколько я могу вызвать в памяти эти трепетные глубины детства, скажем, с 1902 г. до революции 1917-го, когда, разумеется, все частные земли были национализированы Советами. Я помню, как мы с кузеном разыгрывали дуэли на "grande allée" <"главной аллее"> Батово (великолепной аллее, обсаженной громадными липами и березами и в конце пересекаемой строем тополей), где, согласно туманному семейному преданию, Рылеев действительно дрался на дуэли. Помню также одну лесную тропинку за Батово, по которой мечтал подолгу гулять, когда вырасту, известную двум или трем поколениям воспитанных гувернантками маленьких Набоковых как "Le Chemin du Pendu" <"Дорога Повешенного">: сто лет назад это была любимая тропа Рылеева, "Le Pendu" <"Повешенного">". (Пер. под ред. Ан. Н. Николюкина) 8. Самый большой. "Ада, или Радость страсти" (1969) 600-страничный роман, претворяющийся "набоковской "Анной Карениной"" - как бы классической семейной хроникой XIX века, историей двух аристократических семейств, пусть и перенесенной на некую параллельную анти-Землю, на самом деле является скорее "набоковскими "Поминками по Финнегану"": столько здесь скрытых намеков, аллюзий, переиначенных цитат и отсылок. Причем не только к трем языкам (русскому, французскому, английскому), но ко всем предыдущим набоковским романам. В "Аде" проходят все излюбленные им темы. И - скрываемая под колючим юмором мечта о некоем идеальном мире, в котором сольются в гармоничное целое три его родных языка и три родины. "Отказаться от подведения итогов или попытки в одной книге использовать весь накопленный арсенал в семьдесят лет так же непросто, как избежать автобиографичности в своем первом романе", - справедливо замечают русские издатели. Так что "Ада" велика не только по размеру, но и по значению. Это своего рода opus magnum Набокова - который мы только начинаем читать. Ф. Косичкин

Жди меня, и я вернусь... Из кроватки раздалось кряхтение сынишки. Олеся вскочила. Сын спал спокойно, смешно морща носик. "Вот проказник" - Улыбнулась девушка. - "Все таки скинул одеяльце. И как у него это получилось?" Олеся нежно укрыла сына и вернулась в кровать. "Скоро Женечке месяц исполнится." - Размышляла девушка. - "Куплю шарики и украшу кроватку. Ему понравится. - Олеся вздохнула. - "Мама должна в конце недели приехать. Поможет Женечку в поликлинику свозить на плановый осмотр. Продукты на неделю закупим." После родов, мама жила у дочери. Затем уехала домой. Она приезжает один раз в неделю. Помогает с продуктами, да и так по хозяйству. Конечно, если бы Олеся переехала к родителям, было бы легче. Частный дом. Там ее ждет большая, светлая комната. Не то что это однокомнатная квартирка без балкона. Да, и "нянек" много. Папа, мама, младшая сестренка и бабушка. Но Олеся это сделать не может. *** Олеся познакомилась с Никитой перед Новым годом. Красивый, высокий, веселый, он сразу понравился девушке. За ее плечами был уже неудачный брак, который оставил неприятный след в ее жизни. Мужчина также был разведен. На вопрос почему так получилось, Никита смеялся: - "Я военный. Родину люблю. А бывшая жена ревновала." Совместное проживание Олеся не планировала, поэтому предложение Никиты о замужестве застал девушку врасплох. - Я не могу так сразу, - замялась Олеся, - Мы встречаемся меньше полугода. Надо лучше узнать друг-друга. Давай, не будем спешить. Это очень серьезное решение. - Я в командировку уезжаю, - кивнул мужчина, - Вернусь, решим. А, пока, может, поживешь у меня? - Никита протянул ключи. - Кота покормишь и фикус поливать будешь. Ты же знаешь, у меня никого нет. - Надолго? - Ахнула Олеся. - Я не знаю, - улыбнулся мужчина. - Как закончится спецоперация, сразу вернусь. Когда Олеся поняла что беременна, она растерялась. Сама связаться с Никитой она не могла, а он звонил крайне редко. "Что же мне делать?" - Размышляла девушка. - "Мне повышение предложили в другом городе, а тут беременность. Да, не замужем. Как Никита позвонит, обсудим." Но прошли три недели, а телефон молчал. Олеся каждый день заглядывала в почтовый ящик. "Если не звонит, может, напишет? Или что-то случилось?" - Испугалась Олеся. - Девушка, я все понимаю, - ответили ей в военкомате, - Но мы посторонним никакие сведения не предоставляем. Куда бы Олеся не обращалась, везде разводили руками и отвечали одно и тоже: - "Вы не жена, не имеем право! Только близким родственникам." - Каким родственникам? - Возмущалась девушка. - Он рос без отца, а маму похоронил пять лет назад. У него кроме меня нет никого. - Понимаем, но ничем помочь не можем. Надо было брак регистрировать. Олеся нервничала и вздрагивала, при каждом звонке замирало сердце. - Вам надо лечь на сохранение, - решительно сказала доктор при очередном осмотре, - довели Вы себя. Нельзя так. В первую очередь, Вы должны думать о ребенке и о себе. Вы должны осознать, что Ваше здоровье напрямую связано со здоровьем ребенка. Олеся разумом понимала, но ничего с собой поделать не могла. Каждую ночь, когда девушка закрывала глаза, она вспоминала встречи с Никитой, его улыбку, его заразительный смех. Олеся отправилась в церковь. - Ты, голубушка, жди и верь. Твою молитву Господь услышит и поможет. - Батюшка задумался. - Никите твоему очень нужна твоя вера. Он через расстояния ее чувствует. Даже если случилось что-то нехорошее, она ему силы предаст и поможет во всем. В конце лета объявился бывший муж. - Олесь, прости ты меня дурака. Я только сейчас понял как мне плохо без тебя. Давай, снова поженимся, - уговаривал он ее, - Мы уедем в Австралию. Там хорошо. У меня там работа. Хорошо зарабатываю. Ребеночка на меня запишем. Он даже не узнает кто его настоящий отец. - Нет! Я Никиту жду. Люблю я его. - Ну и дура! Его может и в живых уже нет. Или он забыл тебя. Нашел себе местную бабенку. Развлекается там. - Пошел вон! - Вспылила Олеся. Роды прошли успешно. Олеся долго думала как назвать сына. Вспомнила, Никита как то рассказывал о своем дедушке Жене. Он очень его любил и, воспоминания о нем были наполнены теплотой и нежной грустью. *** Колонна еще не подошла, но Сергей Иванович, уже отметил кого в первую очередь надо осмотреть. - Вон, тот, что сам идет с трудом, ногу волочет, сразу ко мне! - Скомандовал военврач. Мужчина немного растерянно озирался и улыбался. - Все! Закончилось все! - Подбодрил его Сергей Иванович. - Ногу осмотрю, перевяжу и в госпиталь поедешь. - Да, нам до последнего не говорили что обмен будет, - пробормотал мужчина, - Я думал расстреляют. - Позвони родным, - военврач достал телефон и протянул Никите, - Обрадуй. Мужчина взял в руки телефон и задумался. - Что номер забыл? Вон видишь, парень, светленький такой, - Сергей Иванович кивнул в сторону автобуса, - Ему все данные скажешь, он номер найдет. - Помню! Я его как молитву повторял. Боюсь звонить. Девушка у меня дома. Дождалась ли? - Ну, герой, - рассмеялся военврач, - Плен выдержал. Живой остался. А девчонки испугался. Звони! Дождалась! Я наших женщин знаю! Сергей Иванович отошел от Никиты к другому бойцу. Когда закончил осмотр, вернулся к мужчине. Никита плакал. Завидев доктора, отвернулся, чтобы спрятать слезы. - Все так плохо? - Сочувственно произнес военврач. - Не расстраивайся. Ты герой. Девчонок много. - У меня сын родился! - Воскликнул Никита. - Они меня ждут! Автор : Лидия Малкова

"Иван бросил меня. Я не хочу вспоминать о нем. А я ему так верила…" Ее выселили из хором отца. Оставили комнатку в 12 метров, где она погибала в нищете одна-одинешенька, перечитывая со слезами на глазах старые письма Ивана Бунина. Анна Цакни была забыта всеми в Одессе. А о первой ее любви к Бунину можно написать роман. Много лет Анна жила памятью о их любви и писала дневник, а потом сожгла и тихо скончалась в 1963... ..Дело было в Одессе. Николай Цакни, дворянин греческого происхождения, в молодости был причастен к антиправительственной пропаганде. С красавицей женой он бежал за границу, сначала в Англию, затем обосновался в Париже. Дочка Аня родилась уже во Франции, где он бедствовал так, что приходилось мести улицы. Вскоре его жена скончалась от туберкулеза и Николай Петрович остался один с маленькой дочкой. И тут его судьба совершила крутой поворот. Вдовец Цакни женился вторично, его новая жена оказалась очень богатой женщиной. Он вернулся с семьей в Одессу и зажил барином, владельцем солидных банковских счетов, хозяином плодородных имений и виноградников. Но в нем остались прежняя живость характера, равнодушие к светским условностям и деньгам. Цакни был издателем и редактором одесского альманаха "Южное обозрение". В браке со второй женой у него родился сын Юлий. С заехавшим в Одессу 27-летним Буниным они подружились сразу. Иван Алексеевич был рад новому многообещающему знакомству. И только этой весной окончившая гимназию дочь Цакни от первого брака Аня была чудо как хороша! Словно греческая богиня, юная и прекрасная... Анна была чрезвычайно мила, музыкальна и по-детски наивна. Молодой литератор увлекся девушкой не на шутку и называл ее своим "солнечным ударом". "Я чуть не каждый день езжу на дачу Цакни, хорошего человека, с хорошей женой и красавицей дочерью", - писал Бунин брату. Все решилось в один миг, во время разговора с отцом Анны на семейной даче солнечным сентябрьским вечером 1898 года: беседа затянулась и обстановка была чрезвычайно приятной. Бунин неожиданно для себя попросил руки его дочери и испугался. В автобиографии у Ивана Алексеевича написано:"…Внезапно сделал вечером предложение. Аня играла "В убежище сада…" Николай Петрович сообщил Бунину, что ничего не имеет против:"Но давайте об этом спросим саму Анну Николаевну. Анюта, подойди пожалуйста к нам!" Темноглазая Аня, с чудесными волосами, убранными в гладкую прическу, вспыхнула от неожиданности: они были знакомы с Буниным всего несколько дней. Ей нравился красивый молодой литератор и вскоре она дала согласие. Мачеха Элеонора Павловна радостно потирала руки и горячо одобряла: по ее мнению Аня делает хорошую перспективную партию. Но все пошло с самого начала не так. Свадьба была назначена на 23 сентября 1898 года. После венчания Бунин с тестем, настолько увлеклись разговором, что вышли на паперть и бессознательно пошли вдвоем домой пешком. Можно представить, какое впечатление произвело это на Анну. Она сидела одна в свадебной карете и едва сдерживала слезы. На свадебном ужине разразился скандал. Ане кто-то из гостей шепнул, что Бунин женился на ней только из-за денег. Иван Алексеевич, услышав сплетни, в бешенстве выскочил из столовой в гостиную, запер за собой дверь на ключ и до утра не вышел. Мачеха утешала Аню. Примирило молодоженов свадебное путешествие в Крым. Вернувшись, они поселились на улице Херсонской в большой квартире у Николая Петровича. Бунин хотел переехать в Москву, но Цакни попросил его не забирать Аню из родного дома. Со временем стало ясно, что у супругов абсолютно различный темперамент, привычки, взгляды на жизнь. Иван был вспыльчив, но при этом весьма отходчив, а Анна была склонна долго вынашивать обиду и молча замыкаться в себе. Бунин постоянно упрекал молодую жену в нежелании разделять его взгляды. Молодожены часто ссорились не в силах понять желания друг друга:"...Сколько раз я раскрывал ей душу, полную самой хорошей нежности, – она ничего не чувствует, – кол какой-то. Она глуповата и неразвита, как щенок". Брак с Аней длился чуть больше года. 30 августа 1900 года у Анны родился сын. Мальчика назвали Николаем. Ещё до рождения сына Бунин, оставил молодую жену в Одессе, а сам вернулся в Москву - жить с Анной он не мог. Николай будет единственным ребенком Бунина. Маленького сына Бунин иногда видел на прогулке с няней. Ребенок был очаровательным, не по годам смышленым. Но семейство Цакни не поощряло общение отца с сыном, а наоборот, старались свести их общение к минимуму. Коля, чью фотографию, Иван Алексеевич всегда носил с собой, умер в пятилетнем возрасте от скарлатины. Вторым мужем Анны Цакни стал историк, писатель и директор Одесской городской публичной библиотеки, Александр Дерибас. После революции Анна работала в школе. После смерти Александра в 1937 году, она жила в одиночестве, в 12-метровой комнатке, перечитывая письма Бунина и ведя дневник, который перед смертью сожгла. Умерла она в 1963 году на 85-м году жизни. "Понимаете ли, я была для него слишком красивой, слишком живой, мне нужно было уделять внимание, а это отрывало его от работы, копилась досада, недовольство друг другом. Ему нужна была другая жена, готовая целиком посвятить себя ему, его творчеству. В конце концов именно такую он и встретил. А я была очень молода и хотела жить..."

Давайте поиграем?😜

Рано утром в избу Матрены Семеновны Колдиной в селе Андреевке вошел немецкий офицер с переводчиком. — Эй, — сказал переводчик, вглядываясь в полутьму, — есть здесь кто живой, мертвый? — Мы тут, — испуганно отозвалась Матрена. — Приказ, — сказал переводчик, — сегодня в 12 часов выселяйтесь из избы. Все село выселяется. Вас поведут в город. — Как?—спросила, бледнея, Матрена. — Совсем выселяться? — Совсем, совсем, — сказал переводчик.— Покушать чего-нибудь нет у тебя? Через полчаса в избу вошли двое солдат. Они держали ружья наперевес и бормотали: — Матка! Где русский зольдат? Русский зольдат?.. Притворяясь, что ищут русских бойцов, спрятавшихся в избе, они ринулись к комоду, выпростали ящики и стали засовывать за пазуху последние вещи, еще сохранившиеся от предыдущих грабежей. Потом обшарили все углы, срывая с гвоздей пальто, одежду, увязывая все это в узел и бормоча: — Матка, где русский зольдат, русский зольдат... Потом сели за стол. — Матка! Хлеб! — Да ничего нет, — отвечала Матрена, — хоть пол ломайте. — Собак! — сказал один солдат. — Тьфу, чорт, собак! В это время гул канонады, уже в течение нескольких дней все приближавшийся к деревне, стал особенно слышен. — Уходите? — спросила! Матрена. — Рус нехорош, — ответил солдат.— Партизан: паф! Это нельзя... Матка! Дай яйка! — Нету. Солдат вынул словарик, порылся в нем и сказал: — Свол.чь! В 12 часов немцы выгнали все население Андреевки на улицу, окружили конвоем и погнали на запад. Стоял сильный мороз. Женщины несли на руках детей. Ребятишки постарше — пяти-шести лет — бежали за матерями, не поспевали, падали, снова бежали. Останавливаться, даже для того, чтобы помочь изнемогающим детям, было строжайше запрещено под угрозой немедленного расстрела. И все же дети оказались сильнее стариков: старики сдали первыми. Вот один из них упал, затем другой, третий. Потом, выбившись из сил, замерзая, начали падать дети. Путь колонны обозначился лежащими телами. Женщины, потерявшие детей, стали кричать. Они кричали громко, пронзительно. Плач и крики стояли над этой страшной колонной. У Екатерины Меньшовой, соседки Матрены, было два сына, пяти и шести лет. Сначала она несла их на руках. Потом руки стали замерзать, она опустила меньшого на землю. Он не пробежал и полкилометра, как стал отставать. Она снова взяла его на руки. Но обмороженные руки не слушались. Пришлось опять опустить мальчонку на землю. Тот едва плелся и вскоре упал. Вне себя, она бросилась к нему, встала на колени, склонившись над ним. К ней подошел жандармский офицер с нашейной металлической цепью и жетоном-орлом: — Вперед! Форвертс! Она пробормотала, обливаясь слезами: — Да ребеночку не поспеть... А двоих не могу снести. Трудно. — Трудно? Он по обыкновению порылся в словарике, как давеча солдат, и нашел нужную фразу: — Будет легко! Вынул пистолет и пристрелил пятилетнего мальчугана. — Форвертс! Но мать не хотела сдвинуться с места, обхватив обмороженными руками детский трупик. Тогда офицер пристрелил и ее. Колонна едва плелась, и когда стало темнеть, еще не дошла к месту назначения. Едва смерклось, люди начали разбегаться: на излучинах дороги ускользали в лес. Немцы стреляли, но ничего не видели в темноте и били мимо. Убежала и Матрена. Некоторое время она шла одна по пояс в снегу, потом услышала тихие голоса. Это были свои, андреевские, двигавшиеся гуськом домой. Вела толпу женщин старуха Мартынова, знавшая эти места с малолетства, — каждый куст, каждую ложбинку. Иногда она останавливалась, вглядываясь во мрак, и, словно увидев путеводные знаки, понятные ей одной, снова шла вперед. Женщины двигались за ней, пригревая на груди оставшихся в живых детей. Шли в родную деревню, где выросли, на родную землю, которую годами пахали и засевали, навстречу своей родной армии, которая должна была не сегодня-завтра освободить их село. Чем ближе к Андреевке, тем сильнее артиллерийский обстрел. Последние пятьсот метров не шли, а ползли. Подползли к колхозному сараю-подвалу, где некогда хранились колхозные соленья — огурцы, капуста, грибы. Забились в подвал. Гул от разрывов все возрастал. Сын Матрены Митя выполз из подвала и, глядя в щелку сарая, сообщил последние новости: — Наши бьют! Ух, баню разбили, пятерых немцев в клочки! Вдруг он крикнул: — Бегут адольфики! Действительно, машины одна за другой проносились мимо сарая. Вот одна на ходу ткнулась в тяжелую армейскую повозку, — груда обломков загородила путь. Немцы повыскакивали в снег. Бросая машины и повозки, бегом кинулись к лесу. — Поджигают! Ой, поджигают! — крикнул вдруг Митя. Женщины вылезли из подвала, прильнули к щелям сарая. Точно: на фоне рассветного неба видны были черные фигуры, перебегавшие от дома к дому. Избы загорались одна за другой. Одна баба заплакала в голос, другие подхватили. Горело годами строенное, потом и трудом приобретенное, горело родное гнездо, где каждый камень был знаком и памятен. — На той стороне наши! — крикнул Митя. Засвистели пули. Видно было, как один поджигатель рухнул замертво в снег. Женщины встретили его смерть ликующим криком. Четверо других поджигателей бросились бежать. Пятый замешкался и выбежал на улицу, когда остальные уже скрылись в роще. Он в недоумении остановился у сарая, ища своих. — Бабы, хватай его! — крикнула Матрена. Сильным ударом она распахнула дверь и, схватив немца со спины, навалилась на него всем телом. Он упал в снег. Навалились другие. — Эй, что здесь?—раздался чей-то голос. Вздрогнув, они оглянулись. Перед ними стояли люди в белых халатах с автоматами. — Наши!—крикнула Нюра Тимофеева. Да, это были свои, освободители. Родные лица, родная одежда, родной язык. Это была родина, пришедшая сюда к несчастным, истерзанным женщинам, чтобы освободить их. И плача от счастья, женщины прильнули к этим серым шинелям, — таким же шинелям, в которых где-то сейчас в эту минуту сражаются их братья, мужья, отцы. Женщины, узнавшие не книжный, а подлинный, кровавый смысл слов «захватчики-людоеды». Женщины, вернувшиеся на родину. — Спасибо, — мягко и растроганно сказал сержант,—спасибо вам за привет. Евгений Барханов

🔥Бомбезно💣 Как круто 😍