Список военнослужащих 8-й роты морской пехоты Ленинградской Военно-морской базы, погибших при ведении боевых действий на территории Чеченской республики в период с 3 мая по 30 июня 1995 года 1. Гвардии майор Якуненков Игорь Александрович (23.04.63– 30.05.95) 2. Гвардии старший лейтенант Стобецкий Сергей Анатольевич (24.02.72–30.05.95) 3. Гвардии матрос к/с Егоров Александр Михайлович (14.03.57–30.05.95) 4. Гвардии матрос Калугин Дмитрий Владимирович (11.06.76–08.05.95) 5. Гвардии матрос Колесников Станислав Константинович (05.04.76–30.05.95) 6. Гвардии матрос Копосов Роман Вячеславович (04.03.76–30.05.95) 7. Гвардии старшина 2-й статьи Кораблин Владимир Ильич (24.09.75–30.05.95) 8. Гвардии младший сержант Метляков Дмитрий Александрович (09.04.71–30.05.95) 9. Гвардии старший матрос Романов Анатолий Васильевич (27.04.76–29.05.95) 10. Гвардии старший матрос Черевань Виталий Николаевич (01.04.75–30.05.95) 11. Гвардии матрос Черкашин Михаил Александрович (20.03.76–30.05.95) 12. Гвардии старший матрос Шпилько Владимир Иванович (21.04.76–29.05.95) 13. Гвардии сержант Яковлев Олег Евгеньевич (22.05.75–29.05.95) Вечная память погибшим, честь и слава живым!             РАССКАЗЫВАЕТ КАПИТАН 1-ГО РАНГА В.(позывной «Вьетнам»): – Командиром роты морской пехоты я, моряк-подводник, стал случайно. В начале января 1995 года я был командиром водолазной ротой Балтийского флота, на тот момент единственной на весь Военно-морской флот. И тут пришёл вдруг приказ: из личного состава подразделений Ленинградской военно-морской базы сформировать роту морской пехоты для отправки в Чечню. А все пехотные офицеры Выборгского полка противодесантной обороны, которые и должны были ехать на войну, отказались. Помню, командование Балтийским флотом тогда ещё пригрозило их посадить в тюрьму за это. Ну и что? Посадили хоть кого-то?.. А мне сказали: «У тебя хоть какой-то опыт есть боевой. Принимай роту. Отвечаешь за неё головой». В ночь с одиннадцатого на двенадцатое января 1995 года я принял эту роту в Выборге. А уже утром надо улетать в Балтийск. Как только приехал в казармы роты Выборгского полка, построил матросов и спрашиваю их: «Знаете, что мы идём на войну?». И тут полроты падает в обморок: «Ка-а-ак?.. На какую-такую войну!..». Тут они поняли, как их всех обманули! Оказалось, что кому-то из них предложили в лётное училище поступить, кто-то в другое место ехал. Но вот что интересно: для таких важных и ответственных дел почему-то отобрали самых «лучших» матросов, например с «залётами» дисциплинарными или даже вообще бывших правонарушителей. Помню, подбегает майор местный: «Да ты зачем им это сказал? Как их мы теперь будем удерживать?». Я ему: «Ты рот закрой… Лучше мы здесь их будем собирать, чем я потом их там. Да, кстати, если ты не согласен с моим решением, могу с тобой поменяться. Вопросы есть?». Больше у майора вопросов не было… С личным составом стало твориться что-то невообразимое: кто-то плачет, кто-то в ступор впал… Конечно, были и просто законченные трусы. Из ста пятидесяти их набралось человек пятнадцать. Двое из них вообще рванули из части. Но такие и мне не нужны, этих я бы и сам всё равно не взял. Но большинству парней всё-таки перед товарищами было стыдно, и они пошли воевать. В конце концов на войну отправились девяносто девять человек. На следующий день утром я роту снова построил. Командир Ленинградской военно-морской базы вице-адмирал Гришанов меня спрашивает: «Есть какие-то пожелания?». Отвечаю: «Есть. Все здесь присутствующие едут умирать». Он: «Да что ты?! Это ведь рота резерва!..». Я: «Товарищ командир, я всё знаю, не первый раз вижу маршевую роту. Здесь у людей семьи остаются, а квартир у них ни у кого нет». Он: «Мы об этом не подумали… Обещаю, вопрос этот мы решим». И слово своё потом сдержал: все семьи офицеров квартиры получили. Прилетаем в Балтийск, в бригаду морской пехоты Балтийского флота. Сама бригада в то время была в полуразваленном состоянии, так что бардак в бригаде умноженный на бардак в роте дали в итоге бардак в квадрате. Ни поесть нормально, ни поспать. И ведь это прошла только минимальная мобилизация по одному флоту!.. Но, слава Богу, на флоте к тому времени ещё оставалась старая гвардия советских офицеров. Они-то начало войны на себе и вытянули. А вот во вторую «ходку» (так морские пехотинцы называют период боевых действий в горной Чечне с мая по июнь 1995 года. – Ред.) многие офицеры из «новых» пошли уже на войну за квартирами и орденами. (Помню, как ещё в Балтийске один офицер просился в мою роту. Но мне было брать его некуда. Я тогда ещё его спросил: «Ты зачем хочешь ехать?». Он: «А у меня квартиры нет…». Я: «Запомни: на войну за квартирами не ездят». Позже этот офицер погиб.) Заместитель командира бригады подполковник Артамонов мне сообщил: «Твоя рота улетает на войну через три дня». А у меня из ста человек двадцати даже присягу пришлось принимать без автомата! Но и те, кто имел этот автомат, тоже недалеко от них ушли: стрелять-то всё равно практически никто не умел. Кое-как расположились, вышли на полигон. А на полигоне из десяти гранат две не взрываются, из десяти патронов винтовочных три не стреляют, сгнили просто. Всё эти, с позволения сказать, боеприпасы были выпуска 1953 года. И сигареты, кстати, тоже. Получается, что для нас выгребали самый древний НЗ. С автоматами – та же история. В роте они были ещё самые новые – выпуска 1976 года. Кстати, трофейные автоматы, которые мы потом брали у «духов», были производства 1994 года… Но в результате «интенсивной подготовки» уже на третий день мы провели занятия по боевой стрельбе отделения (в обычных условиях это положено делать только после года учёбы). Это очень сложное и серьёзное упражнение, которое заканчивается боевым гранатометанием. После такой «учёбы» у меня все руки были посечены осколками – это от того, что мне приходилось сдергивать вниз тех, кто вставал на ноги не вовремя. Но учёба – это ещё полбеды… Вот уходит рота на обед. Я провожу «шмон». И нахожу под кроватями… гранаты, взрывпакеты. Это же пацаны восемнадцатилетние!.. Оружие в первый раз увидели. Но они совершенно не думали и не понимали, что если бы это всё взорвалось, то казарму разнесло бы вдребезги. Уже потом эти бойцы мне говорили: «Товарищ командир, мы вам не завидуем, как вам с нами пришлось». С полигона приезжаем в час ночи. Бойцы некормленые, и никто их в бригаде особо кормить и не собирается… Кое-как всё-таки удавалось раздобыть что-нибудь съедобное. А офицеров так я вообще кормил на свои деньги. У меня с собой было два миллиона рублей. Это тогда было относительно большой суммой. К примеру, пачка дорогих импортных сигарет стоила тысячу рублей… Представляю, какое было зрелище, когда мы после полигона с оружием и с ножами ночью вваливались в кафе. Все в шоке: кто такие?..

Тут же зачастили представители разных национальных диаспор, чтобы выкупать земляков: отдайте мальчика, он мусульманин и на войну не должен ехать. Помню, подъезжают такие на фольксвагене-пассате, вызывают на КП: «Командир, нам надо с тобой поговорить». Приехали с ними в кафе. Они там такой стол заказали!.. Говорят: «Мы тебе денег дадим, отдай нам мальчика». Я их внимательно выслушал и отвечаю: «Денег не надо». Подзываю официантку и плачу за весь стол. А им говорю: «На войну мальчик ваш не поедет. Мне такие там на фиг не нужны!». А парню потом стало не по себе, он уже захотел поехать со всеми. Но я ему тогда чётко сказал: «Нет, такой мне, точно, не нужен. Свободен…». Тогда же я увидел, как людей сближают общая беда и общие трудности. Постепенно моя разношёрстная рота стала превращаться в монолит. И потом на войне я даже не командовал, а просто бросал взгляд – и меня понимали все с полуслова. В январе 1995 года на военном аэродроме в Калининградской области в самолёт нас грузили три раза. Дважды Прибалтика не давала разрешения на пролёт самолётов над их территорией. Но на третий раз всё-таки удалось отправить «руевскую» роту (одна из рот бригады морской пехоты Балтийского флота. – Ред.), а нас – опять нет. Наша рота до конца апреля готовилась. В первую «ходку» на войну из всей роты попал я один, поехал по замене.

Во вторую «ходку» мы должны были улететь 28 апреля 1995 года, а получилось только 3 мая (опять из-за прибалтов, которые не пропускали самолёты). Таким образом, «ТОФики» (морская пехота Тихоокеанского флота. – Ред.) и «северяне» (морская пехота Северного флота. – Ред.) приехали раньше нас. Когда стало понятно, что нам предстоит война не в городе, а в горах, в Балтийской бригаде почему-то витали настроения, что погибших больше не будет – мол, это не Грозный января 1995 года. Было какое-то ложное представление, что предстоит победоносная прогулка по горам. Но для меня это была не первая война, и я предчувствовал, как всё на самом деле будет. И потом мы действительно узнали, сколько человек в горах погибли при артиллерийских обстрелах, сколько – при расстрелах колонн. Я очень надеялся, что никто не погибнет. Думал: «Ну, раненые, наверное, будут…». Когда нас провожали, командующий Балтийским флотом адмирал Егоров приказал накрыть стол. На аэродроме «Чкаловск» рота построилась, бойцам выдали жетоны. Подполковник Артамонов, заместитель комбрига, отвёл меня в сторонку и говорит: «Серёга, вернись, пожалуйста. Коньяк будешь?». Я: «Да нет, не надо. Лучше – когда вернусь». А когда я уже пошёл к самолёту, то скорее почувствовал, чем увидел, как адмирал Егоров меня перекрестил…

Ночью мы прилетели в Моздок (военная база в Северной Осетии. – Ред.). Там полная неразбериха. Своим я дал команду выставить на всякий случай охранение, достать спальники и ложиться спать прямо рядом со взлёткой. Парням удалось хоть немного прикорнуть перед предстоящей беспокойной ночью уже на позициях. 4 мая нас перебросили в Ханкалу. Там садимся на броню и колонной идём до Герменчуга под Шали, на позиции батальона «ТОФиков». Приехали на место – никого нет… Наши будущие позиции длиной больше километра разбросаны вдоль реки Джалки. А у меня только чуть больше двадцати бойцов. Если бы тогда «духи» атаковали сразу, то нам пришлось бы очень тяжко. Поэтому постарались себя не обнаруживать (никакой стрельбы) и стали потихоньку обживаться. Но никому даже в голову не пришло спать в эту первую ночь. И правильно сделали. Этой же ночью нас первый раз обстрелял снайпер. Костры-то мы укрыли, но бойцы решили закурить. Пуля прошла всего сантиметрах в двадцати от Стаса Голубева: он с глазами по «полтиннику» какое-то время так и стоял в трансе, а сигарета злосчастная у него упала на «броник» и дымилась… На этих позициях нас постоянно обстреливали и со стороны деревни, и со стороны какого-то недостроенного завода. Но снайпера на заводе потом мы из АГСа (автоматический гранатомёт станковый. – Ред.) всё-таки сняли. На следующий день прибыл уже весь батальон. Стало вроде повеселей. Занялись дооборудованием позиций. Я сразу установил обычный распорядок: подъём, зарядка, развод, физподготовка. На меня многие смотрели с большим удивлением: в полевых условиях зарядка выглядела как-то, мягко говоря, экзотично. Но через три недели, когда мы пошли в горы, все поняли что, зачем и почему: ежедневные упражнения дали результат – на марше я не потерял ни одного человека. А вот в других ротах физически не готовые к диким нагрузкам бойцы просто падали с ног, отставали и терялись… В мае 1995 года был объявлен мораторий на ведение боевых действий. Все обратили внимание на то, что моратории эти объявляли ровно тогда, когда «духам» нужно было время, чтобы подготовиться. Перестрелки всё равно были – если в нас стреляли, мы обязательно отвечали. Но вперёд мы не шли. А вот когда это перемирие закончилось, мы начали выдвигаться в направлении Шали–Агишты–Махкеты–Ведено.

К тому времени были данные и авиаразведки, и станции ближней разведки. Причём они оказались настолько точными, что с их помощью удалось обнаружить в горе укрытие для танка. Мои разведчики подтвердили: действительно, на входе в ущелье в горе оборудовано укрытие с метровым слоем бетона. Танк выезжает из этой пещеры бетонированной, стреляет в сторону Группировки и уезжает обратно. Артиллерией по такому сооружению стрелять бесполезно. Вышли из положения так: вызвали авиацию и сбросили на танк какую-то очень мощную авиационную бомбу. 24 мая 1995 года началась артподготовка, абсолютно все стволы проснулись. И в этот же день в наше расположение прилетели аж семь мин от наших же «нон» (самоходный миномёт. – Ред.). Я точно не могу сказать, по какой причине, но некоторые мины, вместо того, чтобы лететь по расчётной траектории, начинали кувыркаться. У нас вдоль дороги на месте бывшей дренажной системы был вырыт окоп. И мина попадает как раз в этот окоп (там сидит Саша Кондрашов) и взрывается!.. С ужасом думаю: там наверняка труп… Подбегаю – слава Богу, сидит Саша, держится за ногу. Осколок отбил кусок камня, и этим камнем ему вырвало часть мышцы на ноге. А это накануне боя. В госпиталь он не хочет… Всё равно отправили. Но он догнал нас под Дуба-Юртом. Хорошо, что больше никого не зацепило. В тот же день подъезжает ко мне «град». Из него выбегает капитан морской пехоты, «ТОФовец», спрашивает: «Можно, я у тебя постою?». Отвечаю: «Ну постой…». Мне и в голову не приходило, что эти ребята начнут стрелять!.. А они отъехали метров на тридцать в сторону и дают залп!.. Такое впечатление, что меня по ушам молотом шарахнули! Я ему: «Ты что делаешь!..». Он: «Так ты же разрешил…». Они-то сами уши ватой заложили… 25 мая почти вся наша рота находилась уже на ТПУ (тыловой пункт управления. – Ред.) батальона южнее Шали. Только 1-й взвод (разведка) и миномётчики были выдвинуты вперёд вплотную к горам. Миномёты выдвинули потому, что полковые «ноны» и «акации» (самоходная гаубица. – Ред.) не могли стрелять близко. «Духи» пользовались этим: за ближней горой спрячутся, где артиллерия их достать не может, и делают оттуда вылазки. Тут как раз и пригодились наши миномёты.

Рано утром мы слышали бой в горах. Именно тогда «духи» обошли 3-ю десантно-штурмовую роту «ТОФиков» с тыла. Мы и сами опасались такого обхода. В следующую ночь я вообще не ложился, а ходил кругами по своим позициям. Накануне на нас вышел боец «северянин», а мои его не заметили и пропустили. Я помню, страшно разозлился – думал, что всех просто поубиваю!.. Ведь если «северянин» спокойно прошёл, то что же говорить о «духах»?.. Ночью я направил замковзвода сержанта Эдика Мусикаева с парнями вперёд – посмотреть, куда мы должны были выдвигаться. Они увидели два подбитых «духовских» танка. С собой парни принесли пару трофейных автоматов целых, хотя обычно оружие «духи» после боя забирали. Но тут, наверное, стычка была такая ожесточённая, что автоматы эти или бросили, или потеряли. Кроме этого мы нашли гранаты, мины, захватили «духовский» пулемёт, орудие от БМП гладкоствольное, установленное на самопальное шасси. 26 мая 1995 года началась активная фаза наступления: «ТОФики» и «северяне» с боями пошли вперёд вдоль Шалинского ущелья. «Духи» к встрече наших подготовились очень хорошо: у них были оборудованы эшелонированные позиции – системы блиндажей, окопов. (Мы потом находили даже старые блиндажи времён Отечественной войны, которые «духи» переоборудовали под огневые точки. И вот что ещё было особенно горько: боевики «волшебным образом» точно знали время начала операции, расположение войск и наносили упреждающие артиллерийские танковые удары.) Именно тогда мои бойцы впервые увидели возвращающиеся МТЛБ (многоцелевой тягач лёгкий бронированный. – Ред.) с ранеными и погибшими (их вывозили прямо через нас). Они повзрослели в один день. «ТОФики» и «северяне» упёрлись… Задачу на этот день они не выполнили даже наполовину. Поэтому утром 27 мая я получаю новую команду: совместно с батальоном выдвинуться в район цементного завода под Дуба-Юрт. Командование решило не посылать наш балтийский батальон по ущелью в лоб (даже не знаю, сколько бы нас осталось при таком развитии событий), а отправить в обход, чтобы зайти «духам» в тыл. Перед батальоном поставили задачу пройти через правый фланг по горам и взять сначала Агишты, а потом – Махкеты. И именно к таким нашим действиям боевики оказались совершенно не готовы! А то, что им по горам в тыл зайдёт аж целый батальон, им и в страшном сне не могло присниться!.. К тринадцати часам 28 мая мы выдвинулись в район цементного завода. Сюда же подошли десантники из 7-й дивизии ВДВ. И тут мы слышим звук «вертушки»! В просвете между деревьями ущелья появляется вертолёт, разрисованный какими-то драконами (в бинокль это хорошо было видно). И все, не сговариваясь, открывают в ту сторону огонь из гранатомётов! До вертолёта было далеко, километра три, и достать его мы не могли. Но пилот, похоже, увидел этот заградительный огонь и быстро-быстро улетел. Больше мы «духовских» вертолётов не видели. По плану первыми должны были пойти разведчики десантников. За ними идёт 9-я рота нашего батальона и становится блок-постом. За 9-й – наша 7-я рота и тоже становится блок-постом. А моя 8-я рота должна пройти через все блок-посты и взять Агишты. Для усиления мне придали «миномётку», сапёрный взвод, арткорректировщика и авианаводчика. Мы с Серёгой Стобецким, командиром 1-го разведвзвода, начинаем думать, как мы пойдём. Стали готовиться к выходу. Устроили дополнительные занятия по «физо» (хотя они у нас и так были с самого начала каждый день). Ещё решили провести соревнования по снаряжению магазина на скорость. Ведь с собой у каждого бойца десять-пятнадцать магазинов. Но один магазин, если нажать на спусковой крючок и держать, вылетает примерно за три секунды, а от скорости перезаряжания в бою в прямом смысле зависит жизнь. Все в тот момент уже хорошо понимали, что впереди – не те перестрелки, которые были у нас накануне. Об этом говорило всё: кругом обгоревшие остовы танков, через наши позиции десятками выходят раненые, вывозят убитых… Поэтому перед тем, как выйти на исходную, я подошёл к каждому бойцу, чтобы посмотреть ему в глаза и пожелать удачи. Я видел, как у некоторых живот крутило от страха, кто-то вообще обмочился… Но я не считаю эти проявления чем-то позорным. Просто хорошо помню свой страх перед первым боем! В районе солнечного сплетения болит так, как будто тебя ударили в пах, но только в десять раз сильнее! Это одновременно и острая, и ноющая, и тупая боль… И сделать ты с этим ничего не можешь: хоть ходишь, хоть сидишь, а у тебя «под ложечкой» так болит!.. Когда мы пошли в горы, на мне снаряжения было около шестидесяти килограммов – бронежилет, автомат с подствольником, два БК (боекомплект. – Ред.) гранат, полтора БК патронов, гранаты для подствольника, два ножа. Бойцы нагружены так же. А вот парни из 4-го гранатно-пулемётного взвода тащили свои АГСы (автоматический гранатомёт станковый. – Ред.), «утёсы» (крупнокалиберный пулемет НСВ калибра 12,7 мм. – Ред.) и плюс каждый по две миномётные мины – ещё десять килограммов! Выстраиваю роту и определяю боевой порядок: сначала идёт 1-й разведвзвод, потом сапёры и «миномётка», а замыкает 4-й взвод. Идём мы в полной темноте по козьей тропе, которая была обозначена на карте. Тропа узкая, по ней могла проехать только телега, да и то с большим трудом. Своим я сказал: «Если кто-то крикнет, пусть даже раненый, то я сам приду и собственноручно задушу…». Так что шли мы очень тихо. Даже если кто-то падал, то максимум что было слышно, – невнятное мычание. По дороге мы видели «духовские» схроны. Бойцы: «Товарищ командир!..». Я: «Отставить, ничего не трогать. Вперёд!». И правильно, что мы в эти схроны не сунулись. Позже узнали о «двухсотых» (погибший. – Ред.) и «трёхсотых» (раненый. – Ред.) в нашем батальоне. Бойцы 9-й роты полезли в блиндажи рыться. И нет, чтобы сначала забросать блиндаж гранатами, а пошли тупо, в открытую… И вот результат – прапорщику из Выборга Володе Солдатенкову пуля попала ниже бронежилета в пах. Он скончался от перитонита, его даже до госпиталя не довезли. Всё время марша я бегал между авангардом (разведвзводом) и арьергардом («миномёткой»). А растянулась наша колонна почти на два километра. Когда в очередной раз я вернулся назад, то встретил разведчиков-десантников, которые шли, обвязавшись верёвками. Я им: «Классно идёте, пацаны!». Ведь они-то шли налегке! Но получилось, что мы оказались впереди всех, 7-я и 9-я рота остались далеко позади. Доложил комбату. Он мне говорит: «Так и иди до конца первым». И в пять утра я со своим разведвзводом занял высотку 1000.6. Это было место, где должна была встать блок-постом 9-я рота и разместиться ТПУ батальона. В семь часов утра подошла вся моя рота, а примерно в половине восьмого пришли разведчики-десантники. И только в десять утра пришёл комбат с частью ещё одной роты. Только по карте мы прошли около двадцати километров. Вымотались до предела. Хорошо помню, как весь сине-зелёный пришёл Серёга Стародубцев из 1-го взвода. Он упал на землю и два часа лежал вообще без движения. И это парень молодой, двадцатилетний… Что говорить о тех, кто постарше. Все планы сбились. Комбат мне говорит: «Ты идёшь вперёд, к вечеру занимаешь высоту перед Агиштами и докладываешь». Пошли вперёд. Прошли разведчиков-десантников и двинулись дальше по дороге, обозначенной на карте. Но карты-то были шестидесятых годов, и дорожка эта была обозначена на ней без изгиба! В результате мы сбились и пошли по другой, новой дороге, которой на карте вообще не было. Солнце ещё высоко. Вижу перед собой огромное село. Смотрю на карту – это точно не Агишты. Говорю авианаводчику: «Игорь, мы не там, где должны быть. Давай разбираться». В результате разобрались, что вышли к Махкетам. От нас до села максимум три километра. А это задача уже второго дня наступления!.. Выхожу на связь с комбатом. Говорю: «Зачем мне эти Агишты? Мне до них возвращаться почти пятнадцать километров! А у меня целая рота, «миномётка», да ещё и сапёры, всего нас человек двести. Да я такой толпой никогда не воевал! Давай, я передохну и возьму Махкеты». Действительно, бойцы к тому времени больше пятисот метров подряд пройти уже не могли. Ведь на каждом – от шестидесяти до восьмидесяти килограммов. Сядет боец, а встать сам уже не может… Комбат: «Назад!». Приказ есть приказ – разворачиваемся и идём обратно. Первым пошёл разведвзвод. А как потом выяснилось, мы оказались прямо на месте выхода «духов». «ТОФики» и «северяне» давили на них сразу по двум направлениям, и «духи» отходили двумя группами по несколько сот человек по обеим сторонам ущелья… Мы вернулись на тот изгиб, с которого мы пошли не по той дороге. И тут позади начинается бой – наш 4-й гранатно-пулемётный взвод попал в засаду! Всё началось с прямого столкновения. Бойцы, сгибаясь под тяжестью всего, что они на себе тащили, увидели «тела» какие-то. Наши делают два выстрела условных в воздух (чтобы хоть как-то отличать своих от чужих, я приказал нашить на руку и на ногу кусок тельняшки и договорились со своими о сигнале «свой-чужой»: два выстрела в воздух – два выстрела в ответ). А в ответ наши получают два выстрела на поражение! Пуля попадает Саше Огневу в руку и перебивает нерв. Он кричит от боли. Медик Глеб Соколов у нас оказался молодцом: по нему «духи» бьют, а он в это время раненого перебинтовывает!.. Капитан Олег Кузнецов рванул к 4-му взводу. Я ему: «Куда! Там есть командир взвода, пусть он сам разбирается. У тебя рота, «миномётка» и сапёры!». Выставляю на высотке заслон из пяти-шести бойцов с командиром 1-го взвода Серёгой Стобецким, остальным даю команду: «Отходить и окопаться!». И тут начинается бой уже у нас – это снизу нас обстреляли из подствольников. Мы шли по хребту. В горах так: кто выше, тот и победил. Но не в этот раз. Дело в том, что внизу росли громадные лопухи. Мы сверху видим только зелёные листья, из которых вылетают гранаты, а «духи» сквозь стебли видят нас отлично. Как раз в этот момент мимо меня отходили крайние бойцы из 4-го взвода. До сих пор помню, как шёл Эдик Колечков. Идёт он по узкому уступу склона и несёт два ПК (пулемёт Калашникова. – Ред.). И тут вокруг него начинают летать пули!.. Я кричу: «Уйди влево!..». А он так обессилел, что не может даже свернуть с этого уступчика, просто ноги в стороны расставил, чтобы не упасть, и потому продолжает идти прямо… Делать наверху нечего, и я с бойцами захожу в эти проклятые лопухи. Володя Шпилько и Олег Яковлев были самими крайними в цепи. И тут я вижу: рядом с Володей взрывается граната, и он падает… Олег сразу бросился Володю вытаскивать и при этом тут же погиб. Олег и Володя были друзьями… Бой продолжался минут пять-десять. До исходной мы не дошли всего метров триста и отошли на позиции 3-го взвода, который уже окопался. Рядом встали десантники. И тут приходит Серёга Стобецкий, сам он сине-чёрного цвета, и говорит: «Шпили» и «Быка» нет…». Создаю четыре группы по четыре-пять человек, снайпера Женю Метликина (прозвище «Узбек») в кустах посадили на всякий случай и пошли вытаскивать погибших, хотя это, конечно, была явная авантюра. На подходе к месту боя видим «тело», которое мельтешит в лесу. Смотрю в бинокль – а это «дух» в самодельном бронеплаще, весь обвешанный бронежилетами. Получается, они нас ждут. Возвращаемся. Спрашиваю командира 3-го взвода Глеба Дегтярёва: «Твои все?». Он: «Одного нету… Метликина…». Ну как можно было потерять одного из пяти человек? Это же не одного из тридцати!.. Возвращаюсь, выхожу на тропку – и тут по мне начинают стрелять!.. То есть «духи» нас действительно поджидали. Я снова назад. Кричу: «Метликин!». Тишина: «Узбек!». И тут он прямо словно из-под меня поднимается. Я: «А ты чего сидишь, не выходишь?». Он: «А я думал, это «духи» пришли. Может, они мою фамилию знают. А вот про «Узбека» точно не могут знать. Вот я и вышел». Итог этого дня был такой: у «духов» после первого боя я сам насчитал только не унесённых шестнадцать трупов. Мы потеряли Толика Романова и был ранен в руку Огнев. Второй бой – семь трупов у «духов», у нас – двое погибших, никто не ранен. Тела двоих погибших мы смогли забрать на следующий день, а Толика Романова – только через две недели. Наступили сумерки. Докладываю комбату: «миномётка» на высотке на исходной, я над ними метрах в трёхстах. Мы решили переночевать на той же площадке, где оказались после боя. Место казалось удобным: справа по ходу нашего движения – глубокий обрыв, слева – обрыв поменьше. Посередине возвышенность и дерево в центре. Я решил там расположиться – мне оттуда, словно Чапаеву, всё вокруг было хорошо видно. Окопались, выставили охранение. Вроде всё тихо… И тут майор-разведчик из десантников начал разводить костёр. Погреться ему захотелось возле костерка. Я: «Ты что творишь?». И, когда потом спать ложился, снова предупредил майора: «Туши!». А ведь именно на этот костерок мины через несколько часов и прилетели. Вот и вышло: костёр жгли одни, а погибли другие… Где-то в три ночи разбудил Дегтярёва: «Твоя смена. Мне надо хоть чуть-чуть поспать. Остаёшься за старшего. Если атака снизу – не стрелять, только гранатами». Снимаю с себя бронежилет и РД (рюкзак десантника. – Ред.), закрываюсь ими и ложусь на возвышенности. В РД у меня было двадцать гранат. Эти гранаты меня потом и спасли. Проснулся я от резкого звука и вспышки огня. Это совсем рядом со мной разорвались две мины от «василька» (советский автоматический миномёт калибра 82 мм. Заряжание кассетное, в кассету помещаются четыре мины. – Ред.). (Миномёт этот был установлен на «уазике», который мы потом всё-таки нашли и взорвали.) Я сразу оглох на правое ухо. Ничего в первый момент понять не могу. Кругом раненые стонут. Все орут, стреляют… Почти одновременно со взрывами нас начали обстреливать с двух сторон, и ещё и сверху. Видно, «духи» хотели нас врасплох сразу после обстрела взять. Но бойцы оказались готовыми и эту атаку тут же отбили. Бой получился скоротечный, длился всего минут десять-пятнадцать. Когда «духи» поняли, что нахрапом нас взять не удаётся, они просто отошли. Если бы я не лёг спать, то, может быть, и не случилось бы такой трагедии. Ведь до этих двух проклятых мин было два пристрелочных выстрела из миномёта. А если прилетает одна мина, это уже плохо. Но если две – это значит, что берут в «вилку». На третий раз прилетели уже две подряд мины и упали как раз в пяти метрах от костра, который и стал для «духов» ориентиром. И только после того как стрельба прекратилась, я повернулся и увидел… На месте взрывов мин лежит куча раненых и убитых… Сразу погибли шесть человек, больше двадцати были тяжело ранены. Смотрю: Серёга Стобецкий лежит мёртвый, Игорь Якуненков – мёртвый. Из офицеров в живых остались только Глеб Дегтярёв и я, плюс авианаводчик. На раненых жутко было смотреть: у Серёги Кульмина дырка во лбу и глаза плоские, вытекли. У Сашки Шибанова огромная дырка в плече, у Эдика Колечкова огромная дырка в лёгком, туда осколок залетел… Меня самого спас РД. Когда я стал его поднимать, то из него высыпалось несколько осколков, один из которых попал прямо в гранату. Но гранаты были, естественно, без взрывателей… Хорошо помню самый первый момент: вижу разорванного Серёгу Стобецкого. И тут у меня изнутри всё начинает подниматься к горлу. Но сам себе говорю: «Стоп! Ты же командир, всё обратно убери!». Не знаю, каким усилием воли, но получилось… Но подойти к нему я смог только в шесть часов вечера, когда немного успокоился. А целый день бегал: раненые стонут, бойцов надо кормить, обстрелы продолжаются… Почти сразу начали умирать тяжелораненые. Особенно страшно умирал Виталик Черевань. У него была оторвана часть туловища, но где-то полчаса ещё он жил. Глаза стеклянные. Иногда на секунду появляется что-то человеческое, потом опять стекленеют… Первый его крик после взрывов был: «Вьетнам», помогите!..». На «вы» ко мне обратился! А потом: «Вьетнам», пристрелите…». (Помню, как потом на одной из наших встреч его отец схватил меня за грудки, тряс и всё спрашивал: «Ну почему ты его не пристрелил, ну почему ты его не пристрелил?..». Но не мог я этого сделать, никак не мог…) Но (вот чудо Божие!) многие раненые, которые должны были вроде умереть, выжили. Серёжа Кульмин лежал рядом со мной, голова к голове. У него же такая дырка была во лбу, что мозги было видно!.. Так он не просто выжил – у него даже зрение восстановилось! Правда, ходит сейчас с двумя титановым пластинами во лбу. А у Миши Блинова была над сердцем дырка сантиметров десять в диаметре. Он тоже выжил, у него сейчас пятеро сыновей. А у Паши Чухнина из нашей роты – сейчас четверо сыновей. Воды у нас не то что для себя, даже для раненых – ноль!.. У меня с собой были и таблетки пантацида, и хлорные трубочки (обеззараживающие средства для воды. – Ред.). Но обеззараживать-то нечего… Тут вспомнили, что накануне шли по непролазной грязи. Бойцы эту грязь начали оцеживать. То, что получалось, водой назвать было очень трудно. Мутная жижа с песком и головастиками… Но другой-то всё равно не было. Целый день пытались хоть как-то помочь раненым. Накануне мы разгромили «духовский» блиндаж, в котором было сухое молоко. Развели костёрчик, и эту «воду», добытую из грязи, начали с молоком сухим размешивать и раненым давать. Сами мы эту же воду и с песком, и с головастиками пили за милую душу. Я бойцам вообще сказал, что головастики очень даже полезные – белок… Даже брезгливости ни у кого не было. Поначалу в неё пантацид бросали для дезинфекции, а потом пили уже и просто так… А Группировка не даёт добро на эвакуацию «вертушками». Мы же в дремучем лесу. Вертолётам сесть негде… Во время очередных переговоров по поводу «вертушек» я вспомнил: у меня же есть авианаводчик! «Где авианаводчик?». Ищем, ищем, но никак не можем его на нашем пятачке найти. И тут я оборачиваюсь и вижу, что он каской вырыл окоп в полный рост и сидит в нём. Я не понимаю, как он из окопа землю доставал! Я туда вообще даже пролезть не смог. Хотя вертолётам зависать было запрещено, один командир «вертушки» всё-таки сказал: «Зависну». Я дал сапёрам команду расчистить площадку. Взрывчатка у нас была. Мы подорвали деревья вековые деревья, в три обхвата. Стали готовить троих раненых к отправке. Одному, Алексею Чаче, осколок ударил по правой ноге. У него огромная гематома, ходить не может. Его я готовлю к отправке, а Серёжу Кульмина с пробитой головой оставляю. Меня санинструктор в ужасе спрашивает: «Как?.. Товарищ командир, почему вы его не отправляете?». Отвечаю: «Этих троих я точно спасу. А вот «тяжёлых» – не знаю…». (Для бойцов было шоком, что на войне своя страшная логика. Спасают здесь в первую очередь тех, кого можно спасти.)

Но нашим надеждам было не суждено сбыться. Вертолётами мы так никого и не эвакуировали. В Группировке «вертушкам» дали окончательный отбой и вместо них отправили к нам две колонны. Но наши батальонные водители на БТРах так и не пробились. И только в конце концов к ночи к нам пришли пять БМД десантников. С таким количеством раненых и убитых с места мы не могли сдвинуться ни на шаг. А ближе к вечеру начала просачиваться уже вторая волна отходящих боевиков. Они нас из подствольников время от времени обстреливали, но мы уже знали, как действовать: просто кидали гранаты сверху вниз. Я вышел на связь с комбатом. Пока мы с ним разговаривали, в разговор вмешался какой-то Мамед (связь-то была открытая, и наши радиостанции ловил любой сканер!). Начал какую-то ахинею нести про десять тысяч долларов, которые он нам даст. Закончился разговор тем, что он предложил выйти один на один. Я: «А не слабо! Приду». Бойцы меня отговаривали, но я пришёл на условленное место действительно один. Но никто так и не появился… Хотя сейчас я хорошо понимаю, что с моей стороны это было, если мягко сказать, опрометчиво. Слышу гул колонны. Собираюсь идти встречать. Бойцы: «Товарищ командир, только не уходите, не уходите…». Понятно, в чём дело: батяня уходит, им страшно. Я понимаю, что идти вроде нельзя, ведь как только командир ушёл, обстановка становится неуправляемой, но и отправить больше некого!.. И я всё-таки пошёл и, как оказалось, хорошо сделал! Десантники заплутали в том же месте, что и мы, когда почти до Махкетов дошли. Мы всё-таки встретились, хотя и с очень большими приключениями… С колонной пришёл наш медик, майор Нитчик (позывной «Доза»), комбат и его заместитель – Серёга Шейко. Кое-как загнали на наш пятачок БМД. И тут опять начинается обстрел… Комбат: «Что тут у вас такое творится?». После обстрела полезли уже сами «духи». Они, наверное, решили проскочить между нами и нашей «миномёткой», которая окопалась в трёхстах метрах на высотке. Но мы уже умные, из автоматов не стреляем, а только гранаты вниз бросаем. И тут вдруг поднимается наш пулемётчик Саша Кондрашов и даёт бесконечную очередь из ПК в противоположную сторону!.. Я подбегаю: «Ты что делаешь?». Он: «Смотрите, они уже на нас вышли!..». И действительно, вижу, что «духи» – метрах в тридцати. Было их много, несколько десятков. Они хотели, скорее всего, нахрапом нас взять и окружить. Но мы гранатами их отогнали. Они и тут прорваться не смогли. Я целый день хожу прихрамывая, плохо слышу, хотя и не заикаюсь. (Это мне так казалось. На самом деле, как мне бойцы потом сказали, ещё как заикался!) А о том, что это контузия, я в тот момент вообще не думал. Целый день беготня: раненые умирают, надо готовить эвакуацию, надо бойцов кормить, обстрелы идут. Уже вечером первый раз пытаюсь присесть – больно. Рукой потрогал спину – кровь. Врач-десантник: «А ну-ка наклоняйся…». (У этого майора огромный опыт боевой. До этого я с ужасом видел, как он Эдика Мусикаева скальпелем кромсает и приговаривает: «Не бойся, мясо нарастёт!».) И рукой он вытащил мне из спины осколок. Тут меня такая боль пронзила! Почему-то в нос сильнее всего отдавало!.. Майор подаёт осколок мне: «На, сделаешь брелок». (Второй осколок нашли только недавно при обследовании в госпитале. Он там так до сих пор и сидит, застрял в позвоночнике и совсем чуть-чуть не дошёл до канала.) Погрузили на БМД раненых, потом погибших. Оружие их я отдал командиру 3-го взвода Глебу Дегтярёву, его же оставил за старшего. А сам я с ранеными и убитыми поехал в медсанбат полка. Вид у нас у всех был страшенный: все перебитые, перевязанные, в крови. Но… при этом все в начищенной обуви и с вычищенным оружием. (Кстати, мы ни одного ствола не потеряли, нашли даже автоматы всех своих убитых.) Раненых оказалось человек двадцать пять, большинство их них – ранены тяжело. Сдали их медикам. Оставалось самое трудное – отправка погибших. Проблема была в том, что у некоторых при себе не было документов, поэтому я своим бойцам приказал написать у каждого на руке фамилию и вложить записки с фамилией в карман брюк. Но когда я начал проверять, то оказалось, что Стас Голубев записки перепутал! Я тут же представил себе, что будет, когда тело придёт в госпиталь: на руке написано одно, а в бумажке – другое! Я передёргиваю затвор и думаю: я сейчас его убью… Сам удивляюсь сейчас своей ярости в тот момент… Видимо, такова была реакция на напряжение, да и контузия сказалась. (Сейчас Стас никакой обиды на меня за это не держит. Всё-таки все они были пацанами совсем и к трупам вообще подойти боялись…) И тут полковник-медик даёт мне пятьдесят граммов спирта с эфиром. Я выпиваю этот спирт… и больше почти ничего не помню… Дальше всё было как во сне: то ли я сам помылся, то ли меня помыли… Запомнил только: был тёплый душ. Очнулся: лежу на носилках перед «вертушкой» в чистом голубеньком РБ (разовое бельё. – Ред.) подводника и меня в эту «вертушку» грузят. Первая мысль: «А что с ротой?..». Ведь командиры взводов, отделений и замкомвзводы либо погибли, либо были ранены. Остались одни бойцы… И как только я себе представил, что будет твориться в роте, то сразу для меня госпиталь отпал. Я Игорю Мешкову кричу: «Отставить госпиталь!». (Это мне тогда казалось, что я кричу. На самом деле он мой шёпот с трудом услышал.) Он: «Есть отставить госпиталь. Отдайте командира!». И начинает носилки из вертолёта назад тянуть. Капитан, который в вертолёте меня принимал, носилки не отдаёт. «Мешок» подгоняет свой БТР, наводит на «вертушку» КПВТ (крупнокалиберный пулемёт. – Ред.): «Отдайте командира…». Те психанули: «Да забирай!..». И получилось так, что мои документы без меня улетели в МОСН (медицинский отряд специального назначения. – Ред.), что имело потом очень серьёзные последствия… Как я потом узнал, дело было так. Прилетает «вертушка» в МОСН. В ней – мои документы, а носилки пустые, тела нет… И разорванные мои шмотки рядом лежат. В МОСНе решили, что раз тела нет, то я сгорел. В результате в Питер приходит телефонограмма на имя заместителя командира Ленинградской военно-морской базы капитана I ранга Смуглина: «Капитан-лейтенант такой-то погиб». А ведь Смуглин знает меня с лейтенантов! Стал он думать, как быть, как меня хоронить. Утром позвонил капитану I ранга Топорову, моему непосредственному командиру: «Готовь груз «двести». Топоров потом мне рассказывал: «Прихожу в кабинет, достаю коньяк – у самого руки трясутся. Наливаю в стакан – и тут звонок. Дробь, отставить – он живой!». Оказалось, когда на базу пришло тело Сергея Стобецкого, начали искать моё. А моего тела, естественно, нет! Позвонили майору Руденко: «Где тело?». Он отвечает: «Какое тело! Я сам его видел, он живой!». А со мной на самом деле вот что произошло. Я в своём голубеньком белье подводника взял автомат, сел с бойцами на БТР и поехал в Агишты. Комбату уже доложили, что меня отправили в госпиталь. Когда он меня увидел, обрадовался. Тут ещё и Юра Руденко вернулся с гуманитаркой. У него отец умер, и он с войны уезжал его хоронить. Прихожу к своим. В роте бардак. Никакого охранения, оружие разбросано, у бойцов «разгуляево»… Глебу говорю: «Что за бардак?!.». Он: «Да ведь кругом наши! Вот все и на расслабухе…». Я: «Так расслабуха для бойцов, а не для тебя!». Начал наводить порядок, и всё быстро вернулось в прежнее русло. Тут как раз пришла гуманитарка, которую Юра Руденко привёз: вода в бутылках, еда!.. Бойцы пили эту газированную воду упаковками – желудок промывали. Это после той-то воды с песком и головастиками! Сам я выпил за раз шесть полуторалитровых бутылок воды. Сам не понимаю, как вся эта вода в моём организме место себе нашла. И тут мне приносят посылку, которую барышни собрали в бригаде в Балтийске. А посылка адресована мне и Стобецкому. В ней – мой любимый кофе для меня и жевательная резинка для него. И тут на меня такая тоска нахлынула!.. Я вот посылку эту получил, а вот Сергей – уже нет… Встали в районе села Агишты. «ТОФИки» слева, «северяне» справа заняли господствующие высоты на подходе к Мaхкетам, а мы уступом назад – посередине. На тот момент только погибших в роте было тринадцать человек. Но дальше, слава Богу, именно в моей роте погибших больше не было. Из тех, кто у меня остался, я начал заново переформировать взвода. 1 июня 1995 года пополняем боезапас и выдвигаемся на Киров-Юрт. Впереди идёт танк с минным тралом, потом «шилки» (зенитная самоходная установка. – Ред.) и батальонная колонна БТРов, я – на головном. Задача мне поставлена такая: колонна останавливается, батальон разворачивается, а я штурмую высотку 737 у Махкетов. Перед самой высоткой (до неё оставалось метров сто) нас обстрелял снайпер. Рядом со мной просвистели три пули. По рации кричат: «По тебе бьёт, по тебе!..». Но в меня снайпер не попал вот ещё почему: обычно командир садится не на командирское место, а над водителем. А в этот раз я намеренно сел на командирское место. И хотя у нас был приказ снять звёзды с погон, я свои звёзды не снимал. Мне комбат замечания делал, а я ему: «Отвали… Я офицер и снимать звёзды не собираюсь». (Ведь в Великую Отечественную даже на передовой офицеры со звёздами ходили.) Заходим в Киров-Юрт. И видим совершенно нереальную картинку, словно из старинной сказки: водяная мельница работает… Я командую – увеличить скорость! Смотрю – справа метрах в пятидесяти внизу стоит разрушенный дом, второй или третий от начала улицы. Вдруг из него выбегает мальчик лет десяти-одиннадцати. Я даю команду по колонне: «Не стрелять!..». И тут мальчик бросает в нас гранату! Граната попадает в тополь. (Я хорошо запомнил, что он был двойной, расходился рогаткой.) Граната отскакивает рикошетом, падает под мальчишку и разрывает его… А «душары» ведь как хитрили! Приходят в село, а там им не дают продукты! Тогда они от этой деревни дают залп в сторону Группировки. Группировка, естественно, отвечает по этому селу. По этому признаку можно определить: если деревня разрушенная, значит, она не «духовская», а если целая – то их. Вот Агишты, например, были вообще почти полностью разрушены. Над Махкетами «вертушки» барражируют. Сверху проходит авиация. Батальон начинает разворачиваться. Наша рота идёт вперёд. Мы предполагали, что организованного сопротивления мы, скорее всего, не встретим и могут быть только засады. Зашли на высотку. «Духов» на ней не оказалось. Остановились, чтобы определить, где можно встать. Сверху хорошо было видно, что дома в Макхетах были целыми. Мало того, тут и там стояли настоящие дворцы с башнями и колоннами. По всему было видно, что построены они недавно. По дороге запомнил такую картину: большой сельский дом добротный, около него стоит бабушка с флажком беленьким… В Махкетах были в ходу ещё советские деньги. Местные нам говорили: «С 1991 года у нас дети не ходят в школу, нет никаких детских садиков, и никто не получает пенсию. Мы не против вас. Спасибо, конечно, что от боевиков нас избавили. Но и вам пора домой». Это дословно. Местные сразу начали нас компотами угощать, но мы остерегались. Тётка, глава администрации, говорит: «Ты не бойся, видишь – я пью». Я: «Нет, пусть мужик выпьет». Я так понял, что в селе было троевластие: мулла, старейшины и глава администрации. Причём главой администрации была именно эта тётка (она в Питере в своё время техникум закончила). 2 июня прибегает ко мне эта «глава»: «Ваши наших грабят!». До этого мы, конечно, прошлись по дворам: смотрели, что за народ, есть ли оружие. Идём за ней и видим картину маслом: представители нашей самой многочисленной правоохранительной структуры из дворцов с колоннами выносят ковры и всё такое прочее. Причём приехали они не на БТРах, на которых обычно ездили, а на БМП. Да ещё и переоделись под пехоту… Я так отметелил их старшего – майора! И сказал: «Появитесь здесь ещё раз – убью!..». Они даже не пытались сопротивляться, их мгновенно как ветром сдуло… А местным я сказал: «На всех домах написать – «Хозяйство «Вьетнама». ДКБФ». И на следующий день на каждом заборе были написаны эти слова. Комбат даже обиделся на меня по этому поводу… Тогда же под Ведено наши захватили колонну бронетехники, около ста единиц – БМП, танки и БТР-80. Самая хохма была в том, что БТР с надписью «Балтийский флот», который мы в первую «ходку» получали от Группировки, был в этой колонне!.. С него даже не стёрли надпись эту и букву «В» на всех колёсах, стилизованную под вьетнамский иероглиф… Спереди на щитке так и было написано: «Свободу чеченскому народу!» и «С нами Бог и Андреевский флаг!». Окопались мы основательно. Причём начали 2 июня, а 3 утром уже закончили. Назначили ориентиры, сектора огня, договорились с миномётчиками. И к утру следующего дня рота была полностью к бою готова. Потом свои позиции мы только расширяли и укрепляли. За всё время нашего пребывания здесь бойцы у меня ни разу не присели. Целыми днями мы обустраивались: рыли окопы, соединяли их ходами сообщения, строили блиндажи. Сделали настоящую пирамиду для оружия, всё кругом обложили ящиками с песком. Окапываться мы продолжали до самого ухода с этих позиций. Жили по Уставу: подъём, физзарядка, утренний развод, караулы. Бойцы обувь регулярно чистили… Над собой я повесил Андреевский флаг и самодельный «Вьетнамский» флаг, сделанный из советского вымпела «Передовику соцсоревнования». Надо вспомнить, что это было за время: развал государства, одни бандитские группировки против других… Поэтому нигде я не видел российского флага, а везде был либо Андреевский флаг, либо советский. Пехота вообще ездила с красными флагами. И самое ценное на этой войне было – друг и товарищ рядом, и ничего больше. «Духи» были прекрасно осведомлены, сколько у меня людей. Но кроме обстрелов ни на что они больше не отваживались. У «духов» ведь задача была не геройски погибнуть за свою чеченскую родину, а отчитаться за полученные деньги, поэтому туда, где их наверняка убьют, они просто не совались. А по рации приходит сообщение, что возле Сельменхаузена боевики атаковали пехотный полк. Потери у наших – больше ста человек. Я был у пехоты и видел, какая у них там организация, к сожалению. Ведь там каждый второй боец был взят в плен не в бою, а потому что у местных жителей они повадились куриц воровать. Хотя самих парней по-человечески вполне можно было понять: жрать-то нечего… Их и хватали эти местные жители, чтобы это воровство прекратить. А потом звонили: «Заберите своих, но только чтобы они больше к нам не ходили». У нас команда – никуда не ходить. А как никуда не ходить, когда нас постоянно обстреливают, и разные «чабаны» с гор приходят. Ржание лошадей слышим. Ходили мы вокруг постоянно, но комбату я ничего не докладывал. Стали ко мне приходить местные «ходоки». Я им: сюда ходим, а туда не ходим, это делаем, а этого не делаем… Ведь нас постоянно со стороны одного из дворцов обстреливал снайпер. Мы, конечно, в ответ стреляли из всего, что у нас было в том направлении. Как-то приходит Иса, местный «авторитет»: «Меня попросили сказать…». Я ему: «Пока по нам стреляют оттуда, мы тоже будем долбить». (Чуть позже мы вылазку в том направлении сделали, и вопрос с обстрелами с этого направления закрыли.) Уже 3 июня в среднем ущелье находим полевой заминированный «духовский» госпиталь. Видно было, что госпиталь недавно действовал – кровь кругом видна. Оборудование и медикаменты «духи» бросили. Я такой медицинской роскоши вообще никогда не видел… Четыре бензиновых генератора, ёмкости для воды, соединённые трубопроводами… Шампуни, разовые станки для бритья, одеяла… А какие там были медикаменты!.. Наши медики просто рыдали от зависти. Заменители крови – производства Франции, Голландии, Германии. Перевязочные материалы, хирургические нити. А у нас ничего, кроме промедола (обезболивающее средство. – Ред.), толком и не было. Сам собой напрашивается вывод – какие же силы брошены против нас, какие финансы!.. И при чём здесь чеченский народ?.. Я попал туда первым, поэтому выбрал то, что было для меня самым ценным: бинты, одноразовые простыни, одеяла, лампы керосиновые. Потом позвал полковника медслужбы и показал всё это богатство. Его реакция, как и у меня. Он просто в транс впал: сшивные материалы для сосудов сердца, современнейшие медикаменты… После этого мы были с ним на прямой связи: он меня просил сообщить, если ещё что-нибудь найду. Но связываться с ним пришлось уже по совершенно другому поводу. Возле реки Бас был кран, откуда местные брали воду, поэтому воду эту мы пили без опаски. Подъезжаем к крану, и тут нас останавливает кто-то из старейшин: «Командир, помоги! У нас беда – женщина рожает больная». Старейшина говорил с сильным акцентом. Рядом стоял молодой парень как переводчик, вдруг что-нибудь будет непонятно. Неподалёку вижу иностранцев на джипах из миссии «Врачи без границ», вроде голландцы по разговору. Я к ним – помогите! Они: «Не-е-е… Мы помогаем только повстанцам». Я от их ответа так опешил, что даже не знал, как реагировать. Вызвал по рации полковника-медика: «Приезжай, надо помочь при родах». Он тут же приехал на «таблетке» с кем-то из своих. Увидев роженицу, сказал: «А я думал, ты шутишь…». Положили женщину в «таблетку». Выглядела она страшно: жёлтая вся… Роды у неё не первые, но, наверное, были какие-то осложнения в связи с гепатитом. Полковник роды сам принимал, а ребёнка мне отдал и стал женщине какие-то капельницы ставить. С непривычки мне показалось, что ребёнок выглядит очень жутко… Я его в полотенце завернул и держал на руках, пока полковник не освободился. Вот такая история приключилась со мной. Не думал, не гадал, что буду участвовать в рождении нового гражданина Чечни. С начала июня где-то на ТПУ работала кашеварилка, но до нас горячая еда практически не доезжала – приходилось питаться сухим пайком и подножным кормом. (Я научил бойцов разнообразить рацион сухого пайка – тушенка на первое, второе и третье – за счёт подножного корма. Траву тархун заваривали как чай. Из ревеня можно было суп сварить. А если добавить туда кузнечиков – наваристый такой супчик получается, и белок опять же. А раньше, когда стояли в Герменчуге, видели вокруг много зайцев. Идёшь с автоматом за спиной – тут заяц из-под ног выскакивает! Те секунды, пока автомат берёшь, потратил – и зайца уже нет… Только автомат убрал – они опять тут как тут. Я двое суток хотя бы одного попытался подстрелить, но бросил это занятие – бесполезно… Научил пацанов ещё есть ящериц и змей. Ловить их оказалось намного проще, чем зайцев стрелять. Удовольствия от такой еды, конечно же, мало, но что делать – есть-то что-то надо…) С водой тоже беда: она кругом была мутная, и пили её мы только через бактерицидные палочки. Однажды утром пришли местные жители с местным же участковым, старшим лейтенантом. Он нам даже красные корочки какие-то показал. Говорят: знаем, что вам есть нечего. Тут кругом коровки ходят. Коровку с крашеными рогами можете подстрелить – это колхозная. А вот некрашеных не трогайте – это личные. «Добро» вроде дали, но нам как-то трудно было переступить через себя. Потом всё-таки возле Баса одну коровку завалили. Убить-то убили, а что с ней делать?.. И тут приходит Дима Горбатов (я его поставил кашеварить). Он парень деревенский и на глазах у изумленной публики разделал полностью корову за несколько минут!.. Мы свежего мяса не видели уже очень давно. А тут шашлык! Ещё вырезку на солнце вывесили, обмотав бинтами. И через три дня получилось вяленое мясо – не хуже, чем в магазине. Что беспокоило ещё, так это постоянные ночные обстрелы. Ответный огонь, конечно, мы сразу не открывали. Приметим, откуда стрельба, и потихоньку идём в этот район. Тут нам очень помогала эсбээрка (СБР, радиолокационная станция ближней разведки. – Ред.). Однажды вечером мы с разведчиками (нас было семь человек), стараясь идти незаметно, пошли в сторону санатория, откуда накануне по нам стреляли. Пришли – находим четыре «лёжки», рядом небольшой заминированный склад. Убирать мы ничего не стали – просто поставили свои ловушки. Ночью всё сработало. Получается, не зря сходили… Но проверять результаты мы уже не стали, для нас было главным, что стрельбы с этого направления больше не было. Когда в этот раз мы благополучно вернулись, я впервые за долгое время почувствовал удовлетворение – ведь начиналась работа, которую я умею делать. К тому же теперь не всё мне надо было делать самому, а кое-что можно уже кому-то другому поручить. Прошло всего полторы недели, а людей как подменили. Война учит быстро. Но именно тогда я понял, что если бы мы не вытянули убитых, а оставили их, то на следующий день в бой никто бы не пошёл. На войне это самое главное. Парни увидели, что мы никого не бросаем. Вылазки у нас были постоянные. Однажды оставили БТР внизу и поднялись в горы. Увидели пасеку и начали её осматривать: она была переоборудована под минный класс! Тут же, на пасеке, мы нашли списки роты исламского батальона. Открыл их и глазам своим не поверил – всё, как у нас: 8-я рота. В списке сведения: имя, фамилия и из какого места родом. Очень интересный состав отделения: четыре гранатомётчика, два снайпера и два пулемётчика. Бегал с этими списками целую неделю – куда отдать? Потом передал в штаб, но не уверен, что дошёл этот список куда надо. Всем это было до лампочки. Неподалёку от пасеки нашли яму со складом боеприпасов (сто семьдесят ящиков подкалиберных и фугасных танковых снарядов). Пока мы осматривали всё это – начался бой. По нам стал бить пулемёт. Огонь очень плотный. А Миша Миронов, деревенский парень, как пасеку увидел, стал сам не свой. Запалил дымы, рамочки с сотами достаёт, пчёл веточкой смахивает. Я ему: «Мирон, стреляют!». А он вошёл в раж, подпрыгивает, н рамочку с мёдом не бросает! Отвечать нам особо нечем – расстояние метров шестьсот. Мы запрыгнули на БТР и ушли вдоль Баса. Ясно стало, что боевики хоть и издалека, но пасли свой минный класс и боеприпасы (но потом наши сапёры всё равно снаряды эти взорвали). Вернулись мы к себе и набросились на мёд, да ещё и с молоком (нам местные разрешили одну коровку изредка доить). И после змей, после кузнечиков, после головастиков мы испытали просто неописуемое наслаждение!.. Жаль, только хлеба так и не было. После пасеки я Глебу, командиру разведвзвода, сказал: «Иди, смотри всё вокруг дальше». На следующий день Глеб мне докладывает: «Я вроде схрон нашёл». Идём. Видим в горе пещеру с цементной опалубкой, в глубину она уходила метров на пятьдесят. Вход замаскирован очень тщательно. Его только тогда увидишь, если вплотную подойдёшь. Вся пещера заставлена ящиками с минами и взрывчаткой. Открыл ящик – там противопехотные мины новенькие! У нас в батальоне были только такие же старые, как и наши автоматы. Ящиков такое множество, что невозможно было их пересчитать. Только одного пластита я насчитал тринадцать тонн. Общий вес легко было определить, ведь ящики с пластитом были маркированы. Была тут и взрывчатка для «Змея Горыныча» (машина для разминирования взрывом. – Ред.), и пиропатроны к нему. А у меня в роте пластит был плохой, старый. Чтобы из него что-то слепить, надо было его в бензине вымачивать. Но, ясно дело, если бойцы начнут что-то вымачивать, то обязательно какая-нибудь ерунда произойдёт… А тут пластит свежий. Судя по упаковке, 1994 года выпуска. От жадности я взял себе четыре «сосиски», метров по пять каждая. Набрал и электродетонаторов, которых у нас тоже в помине не было. Вызвали сапёров. И тут приехала наша полковая разведка. Я им рассказал, что накануне мы нашли базу боевиков. «Духов» было человек пятьдесят. Поэтому мы вступать с ними в контакт не стали, только место отметили на карте. Разведчики на трёх БТРах проходят мимо нашего 213-го блок-поста, въезжают в ущелье и начинают стрелять из КПВТ по склонам! Я про себя ещё подумал: «Ничего себе, пошла разведка… Сразу себя и обозначила». Мне это тогда показалось чем-то диким. И худшие мои предчувствия оправдались: через несколько часов их накрыли как раз в районе той точки, которую я показал им на карте… Сапёры занимались своим делом, готовились подорвать склад взрывчатки. Здесь же был и Дима Каракулько, заместитель командира нашего батальона по вооружению. Я ему пушку гладкоствольную, найденную в горах, передал. «Духи» её, видно, с подбитого БМП сняли и поставили на самодельную платформу с аккумулятором. Неказистая на вид штука, но из неё можно стрелять, наводя по стволу. Я собрался ехать на свой 212-й блок-пост. Тут увидел, что сапёры принесли хлопушки для подрыва электродетонаторов. Эти хлопушки действуют по тому же принципу, что и пьезозажигалка: при механическом нажатии на кнопку образуется импульс, который приводит в действие электродетонатор. Только у хлопушки один серьёзный недостаток – она работает примерно на сто пятьдесят метров, дальше импульс затухает. Есть «крутилка» – она действует на двести пятьдесят метров. Я Игорю, командиру взвода сапёров, говорю: «Ты сам-то ходил туда?». Он: «Нет». Я: «Так сходи, посмотри…». Он вернулся, вижу – уже «полёвку» разматывает. Они вроде полную катушку размотали (это больше тысячи метров). Но когда они склад подорвали, их всё равно землёй засыпало. Вскоре мы накрыли стол. У нас опять пир – мёд с молоком… И тут я повернулся и ничего понять не могу: гора на горизонте начинает медленно подниматься вверх вместе с лесом, с деревьями… А гора эта метров шестьсот в ширину и примерно столько же в высоту. Потом появился огонь. И тут меня отбросило на несколько метров взрывной волной. (И это происходит на расстоянии километров пяти до места взрыва!) А когда я упал, то увидел настоящий гриб, как в учебных фильмах про атомные взрывы. А было вот что: сапёры взорвали «духовский» склад взрывчатки, который мы обнаружили ранее. Когда мы на своей поляне снова сели за стол, я спросил: «А откуда здесь специи, перец?». А оказалось, что это не перец, а пепел и земля, которые сыпались с неба. Через какое-то время в эфире пронеслось: «Разведчики попали в засаду!». Дима Каракулько сразу взял сапёров, которые до этого занимались подготовкой склада к взрыву, и пошёл разведчиков вытягивать! Но они же тоже пошли на БТРе! И тоже попали в ту же засаду! Да и что сапёры могли сделать – у них по четыре магазина на человека и всё… Комбат мне сказал: «Серёга, ты прикрываешь выход, потому что неизвестно, откуда и как наши будут выходить!». Я ведь стоял как раз между трёх ущелий. Потом разведчики и сапёры группами и поодиночке выходили именно через меня. С выходом вообще была большая проблема: сел туман, надо было сделать так, чтобы свои не постреляли своих же отходящих. Мы с Глебом подняли свой 3-й взвод, который стоял на 213-м блок-посту, и то, что осталось от 2-го взвода. До места засады от блок-поста было километра два-три. Но наши-то пошли пешком и не по ущелью, а по горам! Поэтому, когда «духи» увидели, что с этими просто так справиться уже не получится, то постреляли и отошли. Тогда у наших не было ни одной потери ни убитыми, ни ранеными. Мы наверняка знали, что на стороне боевиков воевали бывшие опытные советские офицеры, ведь в предыдущем бою я чётко слышал четыре одиночных выстрела – это ещё с Афгана означало сигнал к отходу. С разведкой получилось примерно так. «Духи» увидели первую группу на трёх БТРах. Ударили. Потом увидели другую, тоже на БТРе. Снова ударили. Наши парни, которые отогнали «духов» и первыми оказались на месте засады, рассказывали, что сапёры и сам Дима до последнего отстреливались из-под БТРов. Накануне, когда от разрыва мин погиб Игорь Якуненков, Дима всё просил меня взять его на какую-нибудь вылазку, ведь они с Якуненковым были кумовьями. И я думаю, что Дима хотел «духам» лично отомстить. Но я ему тогда твёрдо сказал: «Никуда не ходи. Занимайся своим делом». Я понимал, что у Димы с сапёрами вытащить разведчиков шансов не было никаких. Он сам был не подготовлен к выполнению таких задач, да и сапёры тоже! Они же другому учились… Хотя, конечно, молодцы, что бросились на выручку. И не трусы оказались… Разведчики погибли не все. Всю ночь мои бойцы выводили оставшихся. Последние из них вышли только вечером седьмого июня. А вот из сапёров, которые пошли с Димой, осталось в живых всего два или три человека. В конце концов мы вытянули абсолютно всех: и живых, и раненых, и погибших. И это снова очень хорошо сказалось на настроении бойцов – ещё раз они убедились, что мы никого не бросаем. Девятого июня пришла информация о присвоении званий: Якуненкову – майора (получилось посмертно), Стобецкому – старшего лейтенанта досрочно (тоже получилось посмертно). И вот что интересно: накануне мы поехали к источнику за питьевой водой. Возвращаемся – стоит очень древняя старушка с лавашом в руках и Иса рядом. Говорит мне: «С праздником тебя, командир! Только никому не рассказывай». И передаёт сумку. А в сумке – бутылка шампанского и бутылка водки. Тогда я уже знал, что тем чеченцам, кто пьёт водку, положено сто палок по пяткам, а кто продаёт – двести. А на следующей день после этого поздравления мне досрочно (досрочно ровно на неделю) присвоили звание, как шутили мои бойцы, «майора третьего ранга». Это опять косвенно доказывало, что чеченцы о нас знали абсолютно всё. Десятого июня мы пошли в очередную вылазку, на высотку 703. Конечно, не напрямую. Сначала на БТРе поехали якобы за водой. Бойцы не спеша грузят воду на БТР: ой, разлили, потом опять же покурить надо, потом с местными потрендели… А в это время мы с парнями осторожно спустились по речке. Сначала нашли мусор. (Его всегда убирают в сторону от стоянки, чтобы, даже если противник наткнулся на него, не смог бы точно определить место самой стоянки.) Потом мы начали замечать недавно натоптанные тропинки. Ясно, что боевики где-то рядом. Продолжение читать по ссылке https://www.warchechnya.ru/pervaya-chechenskaya-vojna-piterskaya-rota/