Часть 1. На пути к катастрофе Голод 1921-1922 годов принято относить только к Поволжью, хотя, на самом деле он охватил 35 губерний – кроме Поволжья, еще Башкирию, Приуралье, Казахстан, Западную Сибирь, а также Южную Украину и Крым. На этих территориях в то время проживало примерно 90 миллионов человек, из которых голодало не менее 40 миллионов, а около пяти погибло. Пик бедствия пришёлся на осень 1921 и весну 1922 годов, хотя случаи массового голодания людей в разных частях страны отмечались уже с осени 1920 и до начала лета 1923-го.
Главных причин было несколько.
Во-первых, жестокая засуха 1921 года, погубившая пятую часть всех посевов, так что в некоторых районах зерна собрали не больше, чем посеяли. В целом же урожайность тогда составляла менее половины от уровня пресловутого 1913-го (43%).
Во-вторых, сказались разрушительные последствия Гражданской войны – нехватка рабочих рук и тягловой силы на селе, разоренные промышленность и транспорт…
И в-третьих, продовольственная политика советской власти в деревне – военный коммунизм и связанная с ним продразверстка. Так, по причине завышения объемов последней, у крестьян отбирались не только посевной фонд, но и зерно, необходимое для пропитания семей.
Бунт в письмахВсе перечисленное (а особенно продразверстка) не могло не вызывать массового недовольства крестьян и роста напряженности в деревне, что четко фиксировали сводки военной цензуры (напомним: на западе шла советско-польская война, а на юге продолжались бои на врангелевском фронте). В тех условиях при полном отсутствии социологии, «Меморандумы цензуры», регулярно представлявшиеся властям, были важным барометром общественных настроений. И барометр этот отчетливо прогнозировал бурю.
«За Мелекессом идут восстания крестьянства против коммунистов, а не против Советской власти. Слышно и про очень большие жестокости, говорят об озлоблении» – писал 12 января 1920 года некто Смирнов, видимо своему родственнику или однофамильцу Василию Васильевичу в село Хлявка, Ново-Никулинской волости Симбирского уезда.
«Здесь по железной дороге идет восстание мужиков и к ним присоединяются солдаты», – вторил Смирнову 15 февраля житель Часовни Василий Михайлович Пахмутов в письме сыну Михаилу в Казанскую губернию.
«У нас по уездам вспыхнули восстания сразу в 11 волостях в Карсунском уезде, в Сенгилеевском и потом идут большие бои в Бугульме, но по словам Генриха, все-таки дела поправляются и идут к ликвидации», - в те же дни делилась очевидно радостными новостями проживавшая в Симбирске на Старом Венце, в тринадцатой квартире дома № 3 Ирина Афанасьевна Данилова в письме Федору Данилову в Москву.
О серьезном восстании недалеко от Симбирска сообщал в Пензенскую губернию некоему Ивану Леонтьевичу Медведеву и симбирский обыватель Иван Курамшин, оговорившись, правда, что писать такое нельзя «потому письма проверяют». Однако сухи, видимо, настолько будоражили воображение, что удержать их в себе не было сил. «Восстали крестьяне, они борются за свою собственность с Советом», – объяснял автор создавшееся положение.
Впрочем, обывательская среда во все времена (и нынешние – не исключение) составляла питательную средой для разного рода слухов, влиявших на ее настроения, а нередко – и поведение. Куда опаснее, когда настроения эти проникали в военную среду. А они проникали.
«Идет слух, что все крестьяне хотят восстать против коммунистов. В Карсунском уезде восстания. Правда, в Симбирском только еще есть слух, не знай, будет, не знай, нет. В Карсунском уезде присоединились 4 полка красноармейцев мобилизованных к крестьянам. А восстание идет все из-за хлеба. Хлебом обобрали крестьян на нет. Хоть бы скорее все это проклятье кончилось», – сетовал автор письма, полученного в конце февраля из Симбирска красноармейцем Николаем Ефимовичем Шмелевым, служившим в Уфе, в хоз. команде управления начальника снабжения Восточного фронта.
«Скот забрали. У нас взяли одну корову и 2 овцы. Еще в отношении хлеба тоже притесняют. Если все, что требуют отдать, то и голодным останешься», – жаловался Василию Ильину – бойцу второго взвода комендантской команды штаба укрепрайона его родственник из села Бурундуки Симбирской губернии.
Совершенно апокалиптическую картину нарисовал другой житель Симбирска – Игнат Михайлович Хмаров. «Восстали кругом крестьяне и кровь льется 4 дня, и что будет не известно. По слухам, часть войск присоединилась и слышно, что восстало 3 губернии и части. Ловят коммунистов, сжигают на кострах, так что положение очень скверное. Если лавина охватит много, то нам придется страдать. Лозунг «Да здравствует Советская власть! Долой коммунистов!», – Писал он на фронт своему сыну Александру, служившему в штабе Одиннадцатой Петроградской дивизии Пятнадцатой армии.
А вот командира пеших разведчиков Второй бригады, Двадцать шестого стрелкового полка той же дивизии Ивана Басманова отец, напротив, пытался как-то подбодрить, сообщая, что у них в Тушне «дело идет все по-хорошему». Однако, не удержался и добавил: «Но только жить трудно, все отбирают товарищи. Овец, коров и всякую скотину, и хлеб остальной отбирают, и налоги непосильные».
Цитировать можно долго, потому что в архиве таких меморандумов – сотни. И почти в каждом – ожидание бунта, а то и надежда на него. При этом не трудно заметить, что наиболее масштабные картины этого якобы уже пылающего народного восстания рисуют, главным образом, городские жители. Сами же крестьяне в основном жалуются на власть, которая своими поборами загоняет их в нищету и голод.
Между тем, время шло: закончилась зима, миновали весна и лето. Настала осень, а бунт все не начинался. Зато власть требовала от деревни все больше и больше:
«Жизнь стала невозможной. Хлеб отбирают начистую. Только оставляют печеный. Но большинство крестьян прячут в землю». «У нас из амбара выгрузили все до зерна. Как хошь, так и живи. Никакой нормы не оставляют, а берут, сколько у тебя есть. А тетя Матрена говорила, остатки проживем, немного спрятали» – жаловались из Горюшек (ныне Гавриловка Тереньгульского района).
В Шумовке «стоит отряд солдат по выгребке хлеба. С нас – 62 пуда, а Врашкин не платят, что у них нет хлеба. К ним ездил член Губпродкома Безбородов. Напоил его пьянехонького. Он с них скосил весь хлеб и разложил на Провку на Лопатина, на Ногодкина и Красникова. С нас еще 32 пуда, да свое 63, будет 94 пуда».
«Реквизиция была. Я ввез за себя и Машу 170 пудов и осталось всего хлеба, опричь семян пудов 150 до нового на 9 месяцев. И из них еще хотят взять за Варашкинских, потому что с них ничего не берут. Это друзья показали, что у них был большой недород хлеба. Репьевский поднимает вопрос, так как поле было разделено и урожай был одинаков. Вот как здесь работают партейные», – печально дивились шумовцы.
В Тереньге «все отобрали и оставили 10 пудов ржи. Но мы спрятали немного овса да ржи. Искали строго везде, но у нас не нашли». «К нам идут в избу трое и говорят, как вы на нас смотрите, мы коммунисты, приехали хлеб отбирать. Мама говорит, хлеб в селе отбирали. Они ей отвечают – черта с два, отбирали. После них требуют нас. Потом, на другой день начали все подчисто. Все метут – шерсть, масло, яйца. Вечером хвалятся: вот как нашли-то. Неделю была блокада».
«Хлеб у народа отымают и пайка не дают, кроме партийных. Мельница не мелет полтора месяца, приостановили. Каждый день гоняют в подводы, на работы. Кто будет делать цензуру, прошу пропустить. А то я такой человек – буду ругаться», – грозил невидимой власти мужик из Тушны.
Однако намного тревожнее было то, что народ вновь стал поглядывать в сторону Тамбовщины, где «было восстание» и откуда. «шел Антонов, но его отогнали к Балашову и там он граждан не обижал, а что брал, платил деньги хорошие».
Совсем по-иному у нас: в Ундорах «отобрали весь хлеб и картошку. Отряды постоянно находятся в деревнях». В Собакино и Назайкино тоже был отряд. «Хлеб отобрали начисто. У всех брали 100%. Если у кого и были несчастные пуды, выметали веником все до зерна, а сам, как хочешь, так и живи. Сначала приехал отряд в 25 человек, но его подпоили самогонкой и мало ссыпали. Через неделю приехал карательный отряд в 90 человек и началась выгрузка. У кого не было хлеба, брали скотину».
«У нас отряды приедут и сыты, и пьяны, – жаловались из Паньшино. – Приедут только пьянствовать. С кого 20 тысяч возьмут, с кого 30 тысяч и пьянствуют. Старостин Гришка, Верьянов Мишка. Александров – за старшего «комиссаром», Гришка Покровичев – за начальника отряда».
Но не только хлеб требовался для диктатуры пролетариата. В Никулино отбирали самовары, холсты, шубы, посуду, полога. «У меня взяли часы и отстали», – жаловался один из крестьян.
В Сенгилее в декабре тоже неделю стоял продотряд, бойцы которого «ходили со двора на двор и всей и хлеб и отбирают, оставляют 1 п. на едока. У крестьян был обыск. Отбирают мешки и кадушки».
Впрочем, злоупотребляли не только пришлые, но и свои. Так, старший милиционер Краснореченской волости Иван Кобзев 20 декабря 19120 года докладывал Начальнику 2 района милиции Мелекесского уезда о недовольстве крестьян продовольственной разверсткой, усугублявшемся к тому же, действиями членов волостной партийной ячейки, которые, по слухам, неоднократно делили между собой продовольствие, отобранное у спекулянтов.
Но, может быть, село терпело несправедливость и нужду ради того, чтобы город жил в тепле, достатке и сытости? Если бы.
(продолжение следует)Владимир Миронов.#ИсторияОбласти
Комментарии 1