Предыдущая публикация
«Неоконченная пьеса для механического пианино» - болтовня, как смысл жизни
«Неоконченная пьеса для механического пианино» (1977) – один из лучших фильмов Никиты Михалкова, и чеховские миры часто рассматривают, как нечто, созвучное позднесоветской эпохе с её интеллигентской расслабленностью.
Тогда образованный человек мог не думать о хлебе насущном и завтрашнем дне, был уверен в своих правах, но частенько забывал об обязанностях.
Напротив, полагал, что ему все должны.
Да, общий фон – типичен для 1970-х, но это ведь разговор о предреволюционных десятилетиях.
О господах-интеллектуалах, о дамах в кружевных накидках, …о дачных террасах и чаепитиях.
О том, что все эти люди сначала привели народ к революциям, а потом …не вписались в полыхающие реалии.
Многие, кстати, и участие приняли – в поисках ощущений.
Такие, как Платонов. Иные свалили в Парижи да Ниццы, чтобы там ностальгировать: ах, как хорошо было в том дивном прошлом, с дачами и гамаками. И чего нам не хватало?
Если же внимательно слушать, о чём все они болтают, перебивая друг друга, это – рассуждения о будущем.
Так, беспрестанно мелькают слова: эмансипация, прогресс, труд на благо общества.
И даже красавчик, сыгранный Олегом Табаковым, и тот вещает, что он, дескать, дарвинист, а его презрение к чумазому – часть естественного отбора. Это - любимая тема наступавшего XX века.
Так, беспрестанно мелькают слова: эмансипация, прогресс, труд на благо общества.
И даже красавчик, сыгранный Олегом Табаковым, и тот вещает, что он, дескать, дарвинист, а его презрение к чумазому – часть естественного отбора. Это - любимая тема наступавшего XX века.
Среди персонажей выделяется герой Олега Табакова с его рефреном «Чумазый играть не может».
То есть, в этой экранизации чеховских произведений много эффектных деталей и характеров, но этот помещик выделяется даже на фоне ярких персон.
Он взят из рассказа «В усадьбе», и фамилия его Рашевич, так сказать, из польской шляхты. В тексте его рассуждения ещё более пространны:
«С точки зрения братства, равенства и прочее, свинопас Митька, пожалуй, такой же человек, как Гёте или Фридрих Великий.
Но станьте вы на научную почву, имейте мужество заглянуть фактам прямо в лицо, и для вас станет очевидным, что белая кость — не предрассудок, не бабья выдумка».
По сути, он высказывает идеи, называемые социал-дарвинизмом. Антон Чехов довольно часто описывал дворян, которые давно утратили своё социокультурное, а главное - экономическое лидерство, да и лоск подрастеряли.
Зато продолжают гнуть свою «патрицианскую» линию, считая себя солью земли. Некоторых героев, типа господ из «Вишнёвого сада» или «Цветов запоздалых» он жалел; других – злобно высмеивал, как того Рашевича.
Однако в советском фильме 1970-х годов этот образ «выстрелил» совершенно иначе и по-другому раскрывался. Более, чем современно и своевременно.
Здесь был уже не помещик, начитавшийся всякой модной в ту пору социально-расовой дури (к слову, основные идеи о высших и низших – это не Третий Рейх, а много раньше).
Так вот Рашевич в фильме Никиты Михалкова – это пародия на псевдо-интеллигента, хватанувшего по верхам, но считающего себя выше, чем пролетарий или колхозник.
То есть, в этой экранизации чеховских произведений много эффектных деталей и характеров, но этот помещик выделяется даже на фоне ярких персон.
Он взят из рассказа «В усадьбе», и фамилия его Рашевич, так сказать, из польской шляхты. В тексте его рассуждения ещё более пространны:
«С точки зрения братства, равенства и прочее, свинопас Митька, пожалуй, такой же человек, как Гёте или Фридрих Великий.
Но станьте вы на научную почву, имейте мужество заглянуть фактам прямо в лицо, и для вас станет очевидным, что белая кость — не предрассудок, не бабья выдумка».
По сути, он высказывает идеи, называемые социал-дарвинизмом. Антон Чехов довольно часто описывал дворян, которые давно утратили своё социокультурное, а главное - экономическое лидерство, да и лоск подрастеряли.
Зато продолжают гнуть свою «патрицианскую» линию, считая себя солью земли. Некоторых героев, типа господ из «Вишнёвого сада» или «Цветов запоздалых» он жалел; других – злобно высмеивал, как того Рашевича.
Однако в советском фильме 1970-х годов этот образ «выстрелил» совершенно иначе и по-другому раскрывался. Более, чем современно и своевременно.
Здесь был уже не помещик, начитавшийся всякой модной в ту пору социально-расовой дури (к слову, основные идеи о высших и низших – это не Третий Рейх, а много раньше).
Так вот Рашевич в фильме Никиты Михалкова – это пародия на псевдо-интеллигента, хватанувшего по верхам, но считающего себя выше, чем пролетарий или колхозник.
В 1970-х терминами «колхоз», «колхозно» стали маркировать нечто простое и даже нелепое. То, от чего некоторым Иванам, родства не помнившим, хотелось отвернуться.
Колхоз - антипод «фирме» или ещё какому-нибудь эксклюзиву – подписным изданиям, абонементу в приличный бассейн, билету в Ленком или в Таганку.
Сформировался слой, имевший вполне рабоче-крестьянские корни, получивший кое-какое высшее образование и – возгордившийся своим умением отличать ямб от хорея.
…Кстати, Раиса Захаровна, говорившая Васе Кузякину, что они, дескать, из разных социальных пластов, не просто близка к этому типажу – она представитель этой мерзковатой «касты».
Помните её вопль: «Тьфу! Деревня!» в отношении Надюхи? Оно самое. Хотя, Захаровна, скорее всего, сама с деревенскими предками, вырулившими в иной статус на волне формирования нового общества в 1920-1930-х годах.
Её, эту касту, отличали: снобские фи, поверхностное знание в стиле «обо всём понемножку», ощущение себя – приобщёнными к интеллектуальной прослойке, но главное – отделение себя от «чумазых», которые «не могут играть».
И не просто отгораживание. Ими владел колоссальный страх оказаться «чумазыми» в чьих-нибудь глазах. Именно эти, а не подлинные интеллигенты и потомки аристократов, фильтровали свой круг.
Поэтому «не чумазые» тщательно следили за модой на те или иные книги, фильмы, выставки. Смотри, не перепутай актуального Моне с не особо стильным Мане! Или наоборот?!
В те годы, когда «Неоконченная пьеса…» вышла на экраны, требовалось любить импрессионистов и недолюбливать Передвижников... Да, коллекционировать «старину», цитировать Ахматову и Цветаеву, ...презирать соцреализм и всё советское.
И вот момент истины – эти персонажи, вроде как обязанные благодарить большевизм за возможности, и составили костяк диссидентского движения.
Поэтому герой Табакова в кадре имел не помещичий вид – он нарочито длинноволос, как положено «кухонному» полуинтеллигенту, который, ясен пень, «не чумазый».
А ещё герои, в частности, Платонов и Софья Егоровна в какой-то момент решают всё бросить (то есть бросить своих «половинок», прежде всего), дабы начать новую прекрасную жизнь.
Чеховские персонажи вообще любят сей мотив – о новых горизонтах, но ни черта не делают. Или делают, но плохо, спустя рукава, как тот же учитель Платонов или его друг-недруг врач Трилецкий.
Лишь треплются, пока народ, о котором там «заботятся» господа, не побежал с вилами в сторону усадеб. И уже не так важно, как относились баре к мужикам – как к носителям чистого, природного смысла-разума или как к чумазым, не могущим играть.
Адюльтеры, игры, вопли, танцы, обеды… Фейерверки за чужой счёт - весь этот банкет оплачивает новый русский - негоциант Герасим Петрин, чей отец боялся подойти у усадьбе, а сын - принят в среду патрициев.
И – снова досужая, выспренняя болтовня. Один из гостей усадьбы восклицает, что решил отдать косцам все свои старые костюмы, а его жена возжелала помогать крестьянкам, занятым в поле и кормить их грудных детей из бутылочки.
Все эти господа и любовные интрижки заводят от скуки, от желания как-то разнообразить бытие.
Тот же Платонов, несмотря на заурядную внешность, погасшие глаза и не такой уж и высокий статус, кавалер – нарасхват.
Все эти господа и любовные интрижки заводят от скуки, от желания как-то разнообразить бытие.
Тот же Платонов, несмотря на заурядную внешность, погасшие глаза и не такой уж и высокий статус, кавалер – нарасхват.
Героиня Елены Соловей произносит пафосную речь о том, что надо завершить «неправильный» путь и начать «правильный» - и работать-работать-работать. До изнеможения. Ходить в рубище. Быть счастливыми. Ах!
А она умеет? Но персонаж Александра Калягина с равнодушным лицом пытается открыть двери. Ему все эти дамские прожекты неинтересны. У него свои страдания – начинается истерика на тему: «Мне 35 лет, я ноль, я ничтожество!»
Он даже утопиться не может – сплошное стремление к эффектам. Как ни странно, в этом скучном серпентарии единственное живое существо – «ничтожная» жена Платонова – толстушка Сашенька, созданная по типу Душечки, но она хотя бы любит.
Ещё там прекрасен мальчик – племянник «дарвиниста». Этот ребёнок всё время пытается расшевелить себя и болото - врубает музыку, шалит, сбегает, но потом уходит в созерцательность.
Он кажется придyрковатым, но лишь поначалу. Он слишком долго находится в жестоких рамках - его бьют по рукам, а он ...притворяется и уворачивается. А там есть потенциал.
Этакий будущий набоковский эмигрант, который будет вспоминать этот шумный и странный день в усадьбе, как нечто прекрасное и невозвратное – и круглые столы, и дождь, и запах лета, но то будет совсем другая жизнь. Отнюдь не прекрасная.
Zina KorZina
Следующая публикация
Комментарии 2