Два интересных интервью с Татьяной Окуневской, которые ярко иллюстрируют личность и характер актрисы:

1. Интервью Ирины ЗАЙЧИК в журнале "Огонёк" №17 от 04.05.1997 года:

— ...На Татьянин день я всегда первая поднимаю рюмку, хотя ненавижу застольные тосты: «Выпьем за Окуневскую!»
Этот день я справляю всю жизнь, где бы я ни была. В моей маленькой однокомнатной собираются давние друзья.
Среди них нет людей из мира кино. Единственным исключением была Зоя Федорова, с которой мы дружили и были далеки от, как я называла, «кинематографического Уолл-стрита», где мужья снимали своих жен и больше никого туда не пускали.
Она была у меня на Татьянином дне.

— Татьяна Кирилловна, а почему вы не любите тосты?
— Это так же глупо, как речи на поминках. Я уже оставила внуку «завещание»: «Умоляю! Не говорите на моих поминках речей и музыки печальной не хочу.
Пусть поют Элвис Пресли, Том Джонс и мои любимые «Битлз».

— Не скажешь, что это музыка вашего детства!
— Мы вам кажемся глубокими стариками, а на самом деле, вдумайтесь, вся эпоха кро-о-шечная!
Я хорошо помню, как мы с двоюродным братом Левушкой, закрывшись в нашей комнатушке от страшного мира коммуналки, чуть ли не пальцами крутили пластинки Вертинского!
А в коридоре стояли крик, шум, грохот, мат... Почему Вертинский в этом ужасе? Какой бы я была, если бы не было этих заезженных, хриплых пластинок, привезенных из Парижа?
Вот скажите, я могла бы вырасти на Демьяне Бедном? Как вы думаете?

— Но ведь все мы в школе учили Демьяна Бедного и Маяковского...
— Я до сих пор Маяковского не читала и читать не буду! Нас, конечно, заставляли в школе учить про «красную паспортину».
Но моя жизнь все же отсчитывается от Вертинского. Я ненавижу политику, но если меня спрашивают, в чем катастрофа, я говорю: Ни интеллекта, ни-че-го. Я очень волнуюсь за своих правнуков. Как их поднять? Отдать за безумные деньги в школы для «новых русских»? По мне уж лучше в общую школу.

— Кстати, а как называлась ваша школа?
— Трудовая и единая. 24-я на Новослободской. Правда, из школы меня выгнали, как только родителей лишили избирательных прав.
Мои родители даже были в фиктивном разводе, лишь бы нас не трогали. Папа, офицер царской армии, все время где-то скрывался и все равно успел три раза отсидеть в тюрьме.
Когда его в 1937-м расстреляли, мама, которая до этого все время говорила, что папа в командировке, все мне рассказала.
Дочерью врага народа я стала еще в третьем классе.
Я так плакала, совершенно не понимая, за что меня, такую хорошую, выгнали?
Папа меня утешал и одновременно воспитывал: Я тут же бросалась чистить ботинки, но это почему-то не помогло. Заканчивала я школу напротив театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Директор, работавший еще в классической гимназии, скрыл «факты» моей биографии.

— Ну... а пионерский галстук. В каких вы были с ним отношениях?
— У меня была почему-то к нему самая настоящая ненависть. Может, потому что его носили самые дрянные мальчишки нашего класса, с которыми я непрерывно дралась.
Я была отпетая хулиганка! Это продолжалось до тех пор, пока мальчишки не объединились и не скинули меня со второго этажа.

— Думали ли вы, падая со второго этажа, что станете кинозвездой?
— Никогда. Я абсолютно доверяла отцу, даже в выборе профессии: «Папа все за меня придумает».
О кинокарьере не могло быть и речи, я знала, как он плохо к этому относился. Я всюду пристраивалась за братом Левушкой, который учился на архитектурном и подавал большие надежды.
Я старательно чертила за него, хотя в рисовании была абсолютная бездарь: моя нарисованная кошка была скорее похожа на арбуз. И это при моем неусидчивом характере!
Но тут меня сбили с дороги, пригласив в кино.

— Вы считаете, что это был несчастный случай?
— А бог его знает! Неизвестно, куда бы меня занесло, если бы не кино. Но если бы начать все сначала, то ни за что бы не стала актрисой. Это мучительная профессия.
Отвратительная, унизительная, зависимая.

— Вас случайно пригласили в кино?
— Как-то на улице ко мне подошли двое мужчин и предложили сниматься. Я ответила:. Во второй раз меня уже специально искали для фильма «Пышка». Мой адрес был уже известен. Нам в ту пору нечего было есть: папа опять был в «командировке». И я согласилась ради спасения семьи.

— Вы, наверное, и не подозревали у какого режиссера дебютировали!
— Михаил Ромм? Да он еще никакой был режиссер.
Просто скульптор. Это был его первый фильм. Он хуже меня метался: как снимать, что делать?
А актеры там собрались знаменитые. Раневская, Горюнов, Репнин. Он сам к ним присматривался, как играть. Совершенный новичок.

— Интересно, а как тогда снимали «фильму» на «Мосфильме»?
— Сейчас все жалуются: «Ах, как трудно снимать!» Если бы они знали, что в 1934-м весь «Мосфильм» не отапливался зимой. И свет давали только ночью.
Все артисты сидели в костюмах и клевали носом. Включали свет, режиссер давал команду: «Проснитесь!»
Мы, позевывая, входили в кадр. Но самое большое испытание нас ждало в сцене, где мы ели в дилижансе «исходящий реквизит»: белый хлеб, курицу, яйца, вино.
Ромм бегал и умолял нас: Где-то за безумные деньги удалось достать виноград «дамские пальчики». Мы не могли даже смотреть на это великолепие.
После команды «Мотор!» все кидались на еду и моментально съедали.
А у меня к тому же был кошмарный аппетит: молодая кормящая мать. Моя мама приносила дочку Ингу мне на «Мосфильм», чтобы я ее покормила грудью.

— Вам было лет восемнадцать, когда вас снимали в «Пышке», когда же вы успели замуж выйти?
— В семнадцать!
Дмитрий Варламов был вгиковец и, как он утверждал, любимец Эйзенштейна.
Только ничего путного из него не вышло.
Митя, увы, был не нашего круга.
Знаете, тогда были такие выдвиженцы из комсомола. Я влюбилась в него без памяти и объявила папе, что выхожу замуж.
Мой бедный папа стоял на коленях: «Девочка моя! Ты еще так молода, ты еще ничего не понимаешь».
Я его не послушалась. Мы прожили три года, и, только когда у меня родилась дочь, я поняла, что же папа имел в виду.
Я вернулась к родителям и, несмотря на то, что Варламов меня уговаривал вернуться к нему, не поддалась на уговоры.
Кстати, когда арестовали папу, муж побежал в партком и повинился, что проглядел врагов народа. Но что с него взять?

— Ваш второй муж, писатель Борис Горбатов, был уже из советского высшего общества.
— Я не хотела замуж, особенно после Мити. Но когда расстреляли отца и бабушку, мамину маму, мы остались без средств к существованию.
Вдобавок меня из театра выгнали.
С Борисом меня познакомил кто-то из киношников.
Горбатов спас нашу семью от голодной смерти, так что мое замужество — это скорее акт благодарности. Ведь что ни говори, а жениться на отверженной — это красивый поступок.
Ведь его могли исключить из партии. И прощай, карьера!

— Как он ухаживал за вами?
— Ухаживать он не умел, как, впрочем, все наши несчастные советские мужчины.
Он предложил мне писать вместе сценарий. В Переделкино мы сочиняли сценарий, который до сих пор хранится где-то на «Мосфильме».
Было очень весело. Мы были молоды, познакомились и подружились с Симоновым и Долматовским. Представьте, нам было всего по двадцать лет!

— А Симонов не пытался отбить вас у Горбатова?
— Я помню глаза Симонова, и он на меня претендовал, пожалуй.
Но ведь он был совсем мальчишкой.

— Когда я ехала к вам в гости, почему-то представляла, что вы живете в огромном сталинском доме с мемориальной доской Горбатова.
— В квартире на Беговой я жила пять лет, пока меня не арестовали. Сейчас там живет его третья жена, актриса Театра Сатиры.
После моего ареста Бориса тут же развели со мной — в КГБ. И уже в эту квартиру не пустили.

— Он не стал, как Михаил Калинин, просить Сталина освободить любимую жену?
— Он оказался трусом. Боюсь, даже предателем. Он умер за 3 — 4 месяца до моего освобождения.
От страха. Видел, что все вокруг меняется и оттуда начинают возвращаться. Узнал от мамы, что я жива.
Я была уверена, что, если посмотрю ему в глаза, он тут же умрет.

— А как вы с ним начинали жизнь?
— У него и у меня не было ни кола ни двора. Он ушел от первой жены с грязным ящиком, где лежали старые сапоги и старая подушка. И все. Даже чемодана не было.

— И это называется брак по расчету? Вы с вашей красотой могли бы найти партию и получше!
— Я не понимала, что была красива. Клянусь вам, я не кокетничаю. Да, я могла бы выйти замуж, предположим, за члена ЦК или за какого-нибудь генерала. Но в то же время не могла. Категорически.

— Часто ли к вам ходили писатели?
— Вы знаете, Бориса почему-то не любили писатели.
К нам почти никто не ходил. Изредка заходил Твардовский, один раз Фадеев.

А потом, я не любила эти светские визиты.
Я работала день и ночь в Театре Ленком и без конца снималась.
К тому же я еще и запела. Много времени отнимала дочь. А потом, я и сейчас этого не люблю...
Недавно специально позвонила своим друзьям-филологам: «Скажите, как заменить слово «тусовка»?»
А они мне спокойно отвечают: «Это новое слово двадцатого века, которое заменить нельзя». Теперь, когда я звоню подруге, то сообщаю: «Я еду на... раут». Ненавижу эти идиотские «тусовки», они отнимают жизнь. Мечтаю об одном — чтобы меня никто не трогал.

— И все же на одном из приемов вас увидел «черный человек»...
— Тогда в Кремле Сталин часто устраивал ночные концерты. Из мира кино приглашали Марка Бернеса и меня.
Как-то вечером мне позвонили и сказали, что Иосиф Виссарионович просит меня приехать на ночной концерт.
За мной заехала машина, в которой сидел незнакомый мужчина. «Лаврентий Берия», — представился он. «Вы знаете, — добавил «шеф тайной полиции», — у них в Кремле до сих пор идет военный совет, мы переждем у меня».

Мы поехали к нему в особняк. Стол ломился от яств. Берия стал есть и пить, периодически позванивал из другой комнаты Сталину. Потом он вышел и объявил, что концерт не состоится. Я оказалась в клетке. Безвыходность.

— Татьяна Кирилловна, вы одна из первых попали за границу после войны. Выпускали обычно балерин и скрипачек.
— Меня вызвал к себе некто Вознесенский, кстати, его вскоре расстреляли, и сказал: «Мы хотим, чтобы там увидели, какие у нас есть звезды».
Ведь в Европе думали, что советские женщины все или санитарки, или снайперы, которые на улицах освобожденного Парижа распевают «Расцветали яблони и груши».
Я объездила с концертами пять стран. Невероятный успех меня ждал в Югославии, где уже шел фильм «Ночь над Белградом» и хорошо знали песню из этого фильма. Броз Тито через посла пригласил меня к себе на прием. Там был потрясающий обед. Потом в Москве меня без конца спрашивали в КГБ: «Сколько было всего генералов?» — «25» — «А в прошлый раз вы говорили 26».

— Тито вам тогда подарил знаменитые черные розы?
— Это была дивная встреча. Он пришел ко мне с розами, на которых еще не высохла роса.
Он сразу честно предупредил, что жениться на мне не сможет.

В Югославии тогда очень отрицательно смотрели на браки с иностранцами. Тито не смог жениться даже на немке, которая спасла ему жизнь.

Он предложил мне остаться в Хорватии, где для меня построили бы киностудию. «Потом мы поженимся».
Я могла бы там остаться, меня бы спрятали.

Это было в 1946-м. Но я вернулась домой. С тех пор на каждый мой спектакль «Сирано де Бержерак» мне присылали от Броз Тито корзину черных роз.
Посол Югославии по его приказу привозил их в Театр Ленком. Так продолжалось до декабря 1948-го, когда за мной пришли.

— А правда, что при аресте даже ордера не было?
— Мне показали записочку: «Вы подлежите аресту. Абакумов»
. Мне потом часто говорили, что я могла и не идти. Ничего подобного, они творили все, что хотели. Только на десятый день мне вручили ордер на арест. На одном из допросов следователь стал намекать, что я раньше была с Абакумовым знакома.
Оказывается, Абакумов полез ко мне с поцелуями в гостинице «Москва», а я дала ему пощечину.
Я об этом забыла, но «добрый следователь» напомнил.
Видела его я и на новогоднем вечере в ЦДРИ, куда он пришел специально посмотреть на меня.
Но почему же он так и не решился на свидание со мной на Лубянке, где я была целиком в его власти?
До сих пор не пойму. Там были специальные комнаты, где женщин насиловали. Кричи не кричи, ну кто придет на помощь?

— Царица экрана в каменном мешке Лубянки. Когда вы услышали, что Берия и Абакумов расстреляны, что вы почувствовали?
— Я узнала об этом в лагере. Мне было так плохо, что я ничего не почувствовала. Свобода и прошлая жизнь были далеко.

— Вы уже там начали писать свою книгу?
— Мысленно — да. Я дала себе клятву, что напишу правду о лагерях. Ближайшая от нас деревня даже не знала, кто мы — лагерники.
А тем более вся страна. Сейчас я пишу вторую часть книги «Татьянин день». Все мои дни рассчитаны по минутам, чтобы успеть ее закончить. А вдруг умру. Правда, я себя хорошо чувствую.
Если что, просто постою на голове и порядок!

— Вы что — серьезно занимаетесь йогой?
— А как же! Когда я вернулась, во мне было 48 килограмм. Меня осмотрел свекор моей дочери, крупный гомеопат, и сказал: «Настолько все плохо, что капля лекарства для вас яд».

И вот я уже 30 лет сижу регулярно в позе лотоса, стою на голове и по утрам обливаюсь ледяной водой.
А еще я ем ровно один раз в сутки. Дочь считает это сумасшествием, а я где-то узнала, что Ницше тоже ел один раз в день.

Из книги «Татьянин день»:

«Татьянин день! Мне 40 лет. Какие трогательные подарки преподнесли мне артистки, да и весь лагерь, даже блатные: вышивки, мешочки, я была без расчески, так со свободы в передаче мне прислали расческу.

А мы задумали пир вечером по примеру ПУКСЫ (название лагеря) в КВЧ. Это отдельная комната или домик в лагере, где выдают посылки и письма — культурно-воспитательная часть.
Огромная комната в бараке с засохшей неизвестно когда, как и зачем завезенной большой пальмой в большом ящике, два стола, скамейки, печь, большой стол и даже стулья, тут-то мы и задумали кутнуть не без ведома лейтенанта.
Сам он пронес в зону и подарил мне бутылку домашней водки и сказал, что 25 числа у нас будет зажаренный литовский гусь.
Решили сразу после лагерного ужина прийти в КВЧ. Находиться там можно было до отбоя.
Я придумала смешные поздравления. Только мы начали собираться, как влетела бледная Люся, она стояла на «атасе»: начальник режима с надзирательницами идет сюда.

На столе белая простыня, в середине гусь, расставлены кружки, разложены вилки. Все это карцеру не подлежит, но водка!
Она стоит под стулом в замороженном виде, и это уже карцер, а карцер здесь о-го-го, продувной сарай с каменным полом. Спрятать водку некуда, все КВЧ просматривается.

Быстро принимаю решение все взять на себя, мол, о водке никто не знает. Нина мгновенно хватает бутылку и бежит к пальме, остаются минуты. Общими усилиями вытаскиваем засохшую пальму с окаменевшей землей из ящика и кладем на дно бутылку.
Пальма на месте, в секунду руками и ногами заметаем следы, дверь открывается. Начальник возбужден, у него победно горят глаза — это может быть еще одна звездочка на погонах, а главное, подловить, скомпрометировать, уничтожить всю эту вонючую интеллигенцию, вознесенную начальством после спектакля, — все это написано на его лице.

Без слов, как великий Нерон, кивком головы приказывает начать обыск, надзирательницы, кстати, очень смущенные, начинают осматривать столы, лавки, но бутылки нигде нет.
И вдруг команда: «Печь». Только из-за трагической ситуации мы удержались от смеха: притащили парашу, выгребают угли, осколков бутылки нет. С пеной у рта он заревел: «Вон отсюда!»
Мы схватили гуся и побежали... Но как же такой подлый чекистский ублюдок не догадался про пальму?!! Это чудо!

Молча всем бараком жуем этого гуся и, стуча зубами, следим, не догадывается ли он все-таки про пальму. Сколько прошло времени в этом невыносимом напряжении... Наконец вся банда вышла из КВЧ, и Нина вешает замок.
Вот тебе бабушка и Татьянин день!»

— Жизнь вам после лагеря показалась...
— ...ужасающей. Я вернулась с лагерным мешком за спиной.
Хорошо, что похудела — все дочкины вещи стали мне впору.
Сняла комнату, стала ездить по стране с концертами, зарабатывать деньги на квартиру.
А вокруг разруха, все в развалинах.
После шести лет в лагерях я не узнала Москву: пьянство, разврат.
Травить меня стали еще сильнее, чем до ареста. Порой я думала, что лучше бы осталась в лагере, там было даже легче.
Главному режиссеру запрещали давать мне главные роли в театре.

— Мне показалось, что театр вы любите больше, чем кино?
— Я считаю, что вообще ничего не сыграла в кино. Все было плохо или не мое.
Свои лучшие роли я сыграла в театре. Знаете, какая смешная история случилась с моей Роксаной?
На фестивале «Кинотавр» в Сочи на одном из вечеров встает милый человечек и громко просит его выслушать: «Мне было лет 12, и я был абсолютным шалопаем. Неизвестно, кем бы я стал, если бы нечаянно не попал на спектакль «Сирано де Бержерак».
Я увидел на сцене артистку, которая перевернула всю мою жизнь. Она здесь. — Он посмотрел на меня. — Это была Окуневская». А человечек этот был Егор Яковлев, редактор «Общей газеты».

— Ваша последняя роль в кино?
— «Принципиальный и жалостливый взгляд» Александра Сухочева. К сожалению, нет денег на копии фильма. А очень жаль, ведь это моя последняя «фильма»!

Рената ЛИТВИНОВА, сценаристка, актриса: «У меня был повод для знакомства с Татьяной Кирилловной, так как она снималась в фильме «Принципиальный и жалостливый взгляд» по моему сценарию.
Мне передали, что Окуневская не хочет иногда говорить мои тексты, переделывает фразы, а когда мы впервые увиделись, она отстраненно сказала: «Ай, это женское искусство! Оно зависит от менструальных циклов».

Фильм Муратовой «Увлеченье» она не досмотрела и ушла до финала.
А «Три истории» все же досмотрела до конца. Сказала потом лаконично: «Образ маньячки вам удался».
Но это ее скандальные фразы, она настоящая состоит из других фраз.Конечно, как только я ее увидела, я влю-би-лась. Смею сказать, что мы подружились.
Каждая наша встреча — это урок для меня. Все говорят о ее незаурядной красоте, от которой невозможно отвлечься, не предполагая, что такая красавица может быть умна, благородна, независима, трогательна, беззащитна. И может быть сильной.

2. Публикация в издании "АиФ Суперзвёзды" от 16.03.2004:

Майским вечером 1947 года в Театре имени Ленинского комсомола давали «Сирано де Бержерака». Народу, как обычно, — полный зал. И, как всегда, успех. Восторженные лица зрителей, цветы, аплодисменты. Исполнители главных ролей — Иван Берсенев и Татьяна Окуневская — с благодарностью раскланиваются. Вдруг зрительный зал на мгновение замер: к ногам Окуневской двое рослых мужчин вынесли корзину c 200 черных роз. Такого не видел даже суперпопулярный «Ленком»...

Встреча 1. Маршал Тито

В гримерке актриса отыcкала среди роз записку:«Ну конечно же, — улыбнулась про себя Окуневская, — это от Тито . „Не сможете выбросить из сердца“.
Да разве это вообще возможно — не то что забыть, а хотя бы несколько минут не помнить о таком мужчине?»

С правителем Югославии Татьяна Кирилловна познакомилась в 1946 году во время ее гастрольной поездки по стране, югославы с восторгом принимали ее фильм «Ночь над Белградом». Через несколько дней в свою загородную резиденцию Окуневскую пригласил и сам маршал Тито. Машина доставила ее прямо к дворцу короля, который теперь занимал Тито.
Актриса вспоминала: «Калитка, за ней шагает мне навстречу маршал в штатском, с садовыми ножницами и только что срезанными черными розами. У ноги — красавица-овчарка, впившаяся в меня глазами.

— А вот мы сейчас проверим, как вы ко мне относитесь. Если плохо, Рекс разорвет вас на части у меня на глазах.

Маршал очень интересный, приветливый, веселый. Рекс ласково урчит, и мы оба смеемся.

— А Рекс не может продемонстрировать, как вы относитесь ко мне?

— Может! Видите, как он не сводит с вас глаз...»

Следующая встреча советской кинозвезды и знаменитого маршала состоялась в Москве во время официального визита Тито в СССР.

На устроенном в «Метрополе» банкете маршал пригласил Окуневскую на танец. «Наконец-то я держу вас в своих объятиях! — шептал он во время вальса. — Я думал, что никогда не дождусь вас, даже моя разведка не могла выяснить, где вы. Прошу вас, продолжайте улыбаться и выслушайте меня, другой возможности поговорить с вами у меня нет... Вы мне непреодолимо нужны, я ни жить, ни существовать без вас не могу, это уже давно, когда я увидел вас в войну в „Ночи над Белградом“.
Я приглашаю вас в Хорватию, мы построим для вас в Загребе, который вам так понравился, студию, вы будете сниматься, с кем вы хотите, язык преодолеете, а на первых порах вас будут озвучивать. Я все продумал...»

Но сказка, впрочем, как и все в этой жизни, имеет обыкновение заканчиваться.
Маршал уехал в Югославию.
И хоть и продолжал регулярно присылать Окуневской огромнейшие корзины роз на каждый ее спектакль, дальнейшие отношения были вряд ли возможны.
Причин этому была масса. И замужество Окуневской, которая на момент встречи с Тито уже несколько лет как являлась супругой известного в те годы писателя Бориса Горбатова , было последней из них.

Горбатов, кажется, наоборот, был счастлив видеть у своей супруги таких выдающихся ухажеров. На официальных приемах, на которые знаменитая супружеская чета приглашалась все чаще и чаще, Горбатов нарочно пропускал жену вперед и с удовлетворением наблюдал за произведенным эффектом.

Актриса все понимала, прекрасно знала цену своему браку, но изменить ничего не могла.
Во время одного из банкетов Окуневская услышала в свой адрес злобное: «Продажная сука продала свою красоту и талант цековским холуям». Услышала и... стерпела. Потому что по сравнению с тем, что произошло с ней в таинственном особняке в Вспольном переулке, подобные высказывания были цветочками...

Встреча 2. Берия

Однажды актрису пригласили принять участие в кремлевском концерте. Заехать за ней должен был народный комиссар внутренних дел Берия . Точно в назначенное время возле дома актрисы остановился черный лимузин. «Из машины вышел полковник и усадил меня на заднее сиденье рядом с Берия, — вспоминала Окуневская. — Он был весел, игрив, достаточно некрасив, дрябло ожиревший, противный серо-белый цвет кожи. Оказалось, мы не сразу едем в Кремль, а должны подождать в особняке, когда кончится заседание. Входим. Полковник исчез. Накрытый стол, на котором есть все, что только может прийти в голову.

Я сжалась, сказала, что перед концертом не ем. Он начал есть некрасиво, жадно, руками. Пьет вино, пьянеет, говорит пошлые комплименты, какой-то Коба меня еще не видел живьем.
Спрашиваю, кто такой Коба. „Ха! Вы что, не знаете, кто такой Коба? Ха! Это же Иосиф Виссарионович“.
Наконец, в три часа ночи он объявил, что заседание „у них“ кончилось, но Иосиф так устал, что концерт отложили.
Я встала, чтобы ехать домой. Он сказал, что теперь можно выпить и что, если я не выпью этот бокал, он меня никуда не отпустит.
Я стоя выпила. Он обнял меня за талию и стал подталкивать к двери и, противно сопя в ухо, тихо сказал, что поздно, что надо немного отдохнуть, что потом он меня отвезет домой. И все, провал».

Встреча 3. Мужья: Борис Горбатов и Митя

Когда о произошедшем узнал Борис Горбатов, то, по словам Окуневской, заволновался, забегал мелкими шажками, затылок налился кровью, что-то залепетал. И в результате не он, а она вынуждена была его успокаивать.

Представить себе двух более непохожих людей, чем Окуневская и Горбатов, сложно.
Да и с первым мужем, студентом режиссерского факультета ВГИКа, любимым учеником Эйзенштейна , оставшимся для всех всего лишь «Митей», Татьяну связывала скорее не любовь, а юношеская страсть.

Незадолго до смерти, несколько лет назад принимая в своей уютной однокомнатной квартирке на улице Нижняя Масловка автора этих строк, Окуневская сказала, что главной ее ошибкой было нарушение заповеди, которую ей преподал отец: С Митей она познакомилась «благодаря» Гоге — странному молодому человеку, ассистенту режиссера, заприметившему молодую девушку, студентку чертежных курсов, на улице и пригласившему ее на съемки.

В том фильме Окуневскую так и не сняли (оператор хотел, чтобы роль досталась его супруге, и на пробах даже не стал включать кинокамеру, дабы не тратить понапрасну пленку).
Но Гога сумел добиться расположения отца будущей актрисы и пригласил ее в гости к себе в Тбилиси, где едва не изнасиловал, представив своим родителям Татьяну как жену.
Единственным человеком, кто пришел на помощь неопытной девушке, и стал тот самый Митя, от которого несколькими годами позже она родит дочь.

Отец был категорически против их свадьбы. Но Татьяна настояла на своем. «На свадьбе я сломала каблук, — напишет потом Татьяна Кирилловна в своей книге «Татьянин день». — И кто-то сказал, что это плохая примета. Первая брачная ночь. Митя и терпелив, и мягок, и нежен. Когда мой страх прошел и это все случилось, Митя, вытащив из-под меня простыню, куда-то исчез. Он появился только к вечеру, сильно выпивший, и сказал, что они с братом «обмывали мою невинность».

Тот брак распался сам собой. У Окуневской почти одновременно арестовали отца, бабушку, двоюродного брата. В этот момент на ее пути и возник тогда подающий надежды, а впоследствии известный писатель, секретарь Союза писателей СССР Борис Горбатов .

«Мужа я никогда не любила, — скажет потом Окуневская. — Сначала не поняла этого.
Горбатов был из чуждой мне среды — другие привычки, взгляды, чувства. Почему не ушла, когда поняла это?
А как содержать семью? Продавалась? Да, продавалась. Ради мамы, дочери.
Пусть в меня бросит камень, кто без греха. Когда стала зарабатывать, хотела уйти, он божился, что изменится, вставал на колени, клялся в вечной любви. Не хватило мужества оставить его.
Я думаю, что любовь надо принимать как высочайший подарок от Бога. Друзья, знакомые, богатство, бриллианты, собаки, лошади — все это меркнет перед любовью. Любовь только от Бога!

Вот я встретила в лагере человека. В лагере! Где ни взглянуть, ни дотронуться нельзя. Ничего!
И в первый же момент между нами что-то прошло, как ток от высокого напряжения.
Мне тогда поручили организовать в лагере театральную группу, этот человек был в ней. Упаси боже, чтобы кто-нибудь что-нибудь заметил: его бы немедленно убрали и послали бы на лесоповал.
Он тайком передавал мне свои стихи. И только однажды... Нас вели на концерт. Зима. И вдруг повалил снег. Такой крупный, хлопьями, какой увидишь только в Большом театре. Как в сказке. И сразу конвой:

— Стой! Стрелять будем!

Мы встали. Перед глазами снежная пелена. Руки своей не видно. Я стою.
Он рядом. И вдруг так спокойно его мягкие губы слышу. Слышу. Такое нежное объятие. Это длилось, по-моему, несколько лет, не меньше.
Мы застыли. Все исчезло, если бы мы даже голые на снегу стояли, мы бы этого не заметили.
И конечно, попали бы в карцер. Но вот моя приятельница, увидев, что снег начинает редеть, так тихо взяла и просунула между нашими лицами руку в варежке. И все. На этом все закончилось.

В нашей любви был один-единственный поцелуй, который я, если бы прожила триста лет, никогда не смогла бы забыть. Он остался в моей душе, сердце, теле. Один-единственный поцелуй».

Во время нашей встречи Окуневская сделала признание, в тот момент поразившее меня своей жесткостью:
P.S. Во время встречи с корреспондентом «Суперзвезд», состоявшейся незадолго до ее кончины, она повторяла: «Вы задаете такие вопросы, а мне ведь почти девяносто».

Жила Татьяна Кирилловна в однокомнатной квартире неподалеку от станции метро «Динамо». Из мебели в ее квартире были лишь шкаф, письменный стол, софа и небольшое кресло.- спросил я тогда.

— Все так думают. А это философ Марк Аврелий . У меня в квартире всего две ценные вещи — этот деревянный бюст и мой портрет. Узнаете? Это я в молодости. Вы же видели фото моей дочери? Мы с ней совсем не похожи — ни внешне, ни внутренне.

Меня ведь многие считают сумасшедшей. У меня был поклонник — молодой профессор, который ждал, когда я вернусь из лагеря, не женился.
Сейчас он уже академик. Дочь говорила мне:А у меня тогда не было ни кола ни двора. Но я на него посмотрела, и меня чуть не вырвало. Как же я могла бы жить с таким человеком?

Вы ведь знаете, моим мужем был писатель Борис Горбатов.
А Валя Серова, с которой я служила в «Ленкоме», была замужем за Константином Симоновым . И наблюдения за нашей жизнью, которая то и дело переплеталась, хватило, чтобы многое понять.
Хотя я вообще человек абсолютно безграмотный.
Даже не знаю, что творится в моей башке.
Никогда не могла читать философские книги, меня от них просто мутило. Беру толстенную книжку Ницше — и не могу, даже храпеть начинаю.

Недавно мне друзья подарили две книги русских пословиц. Прочитала и обомлела просто. Оказывается, вся мировая мудрость может поместиться в две книги.
Ну например, пословица «Не кидай камень в стеклянную крышу соседа, если у тебя самого такая же крыша». Если бы все это знали, разве вели бы себя так безобразно?

— А каким был Симонов?

— Костя? Мы с ним познакомились и подружились, когда нам было по 20 лет. Нам тогда нечего было делить.
Он вообще-то не был ужасным человеком.
Он был коммунист. И этим все сказано.
Жесткий, карьерист железный.
Никогда не делал то, что могло как-то помешать его карьере.
Не могу сказать, что талантливый. Скорее способный.
Хотя стихи писал очень плохие. «Жди меня» — пожалуй, одно из худших. Проза у Симонова гораздо лучше.
Он знал и понимал войну. В отличие от Горбатова. Этот был тупицей.

Его «Непокоренные» - банальная книга, как дважды два четыре. Я, конечно, читала его книги. Но знаете как? Как в анекдоте. Здоровый дебил изнасиловал пятилетнюю девочку, и на суде его спрашивают, как он мог такое совершить. А дебил отвечает: «Как-как. Насилую и плачу, насилую и плачу». То же самое и я.

Костин брак с Серовой тоже не был идеальным.
Он изменял ей, она — ему.
Самой красивой парой были Александров и Орлова .
Интеллигентной какой-то. Мне кто-то рассказывал, как попал на прелестную дачу Орловой.
Она там все так оформляла, какие-то цветочки, занавесочки.
В то время, когда мы были нищими, это все казалось раем.
А после ее смерти и смерти Григория Васильевича их родственник все сдал в аренду, свалив вещи Орловой в кладовку.
Так страшно...
Я с Любовью Петровной общалась только по работе. Хорошо помню ее. Изящная, мягкая, очень способная. Она была отличной опереточной актрисой.

Я вообще была знакома со многими талантливыми людьми.
С Раневской познакомилась, когда снималась в «Пышке». Фаина была очень интересным существом.
Не гений, как ее пытаются сейчас выдавать, но довольно талантлива.
В последние годы жизни у нее была какая-то сволочь-домработница, которая забирала у нее все деньги за то, чтобы два раза в день вывести на прогулку ее песика.
Такая наглая!
У Раневской помимо актерства было особое мышление, с которым, что бы она ни играла, все было интересно. Сегодня все торгуют ее высказываниями, пишут о том, что она была лесбиянкой.

— Врут?

— Я помню, как в перерывах между съемками «Пышки» я переодевалась и вдруг в гримерку вошла Раневская. Я инстинктивно, словно появился мужчина, попыталась прикрыться.
Хотя тогда о лесбиянстве ничего не знала. Но это мои ощущения шестидесятилетней давности.
Что теперь об этом говорить? Вот напишу продолжение своей книги, обо всем узнаете. (Книгу Окуневская так и не закончит. — Прим. ред.)

— Вторую часть назовете «Татьянин век»?

— Это как получится. Мне скоро девяносто, а там — посмотрим. Кстати, после выхода моей книги многие на меня обиделись. Некоторые до сих пор не разговаривают. Вокруг меня всегда были интриги. Даже сегодня и то плетут бесконечные сплетни.
Но я ведь старуха, кому я нужна?

— Может, не могут простить откровенности?

— Я всегда говорила только то, что думала.
Из-за этого и страдала. Когда ко мне приходят мои оставшиеся «окуневки» (так звали появившихся еще до войны поклонников актрисы. — Авт.) и спрашивают, почему я не держала язык за зубами, отвечаю, что тогда я была бы не я.
И разве лучше бы стало от того, что мы с ними встречались бы не в этой комнате, а в огромных хоромах депутата Верховного Совета, пятижды народной артистки СССР, девятижды лаурета всех премий?
И они не задают больше таких глупых вопросов.

Я прожила жизнь так, как считала нужным. И довольна ею.
Тяжелая ли это штука — жизнь? Очень.
Кто-то из умных сказал, что характер человека — это его судьба.
Я-то до этого доперла своим деревенским умом. А по жизни так оно и есть. Существуют десять библейских заповедей.
Вот их и надо соблюдать. И все» .

Тогда, провожая меня до лифта, Окуневская неожиданно попросила: