Предыдущая публикация
‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼
( Вторая часть )
ПРЕДАТЕЛЬСТВО И СВЕРЖЕНИЕ ЦАРСКОЙ ВЛАСТИ - БЕЛЫМИ ГЕНЕРАЛАМИ, ВСТУПИВШИМИ В МАСОНСКОЕ БРАТСТВО.
( На данное время именующими себя - ИСТИННОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКОВЬЮ (ИПЦ) или КАТАКОМБНОЙ ЦЕРКОВЬЮ, но, по сути своей фашисты - поклоняющеся ГИТЛЕРУ )
Как видим, Николай II, посылая генерала Н.И. Иванова, точно оценивал сложившуюся обстановку и хорошо осознавал ее опасность.
Генерал Иванов получил широчайшие полномочия,
ему - до прибытия Государя,
были обязаны подчиняться все министры правительства.
Но Император понимал,
что решающим фактором в водворении порядка станет его личное присутствие в столице.
Этим объясняется его решение выехать в Петроград, принятое 27 февраля.
«Решение Царя ехать в Царское Село, – пишет В. Криворотов, – при создавшемся положении, было отчаянным шагом.
Но Государь чувствовал,
что он остался один,
что никто не предпринимал ничего,
и оставалось решать ему самому:
быть или не быть.
Было ошибкой его окружения думать, что Царь спешил в Царское Село исключительно из боязни за свою семью, жену и детей.
Государь должен был сознавать,
что его появление там, в центре пылающих страстей, не могло, никоим образом, защитить семью от распоясывавшейся толпы.
Своим решением отправиться туда
Царь хотел разрубить узел всеобщего трусливого бездействия».
Генерал-адъютант Алексеев пытался уговорить Царя не покидать Ставку,
но тот остался верен своему решению.
27 февраля Император объявил В. Н. Воейкову, что уезжает и приказал сделать все распоряжения для отъезда.
Исполнив приказ, Воейков доложил Государю, что он может, сейчас же, ехать ночевать в поезд, что все приготовлено и что поезд может, через несколько часов идти в Царское Село.
«Затем я прошел к генералу Алексееву предупредить о предстоящем отъезде.
Я его застал уже в кровати.
Как только я сообщил ему о решении Государя безотлагательно ехать в Царское Село,
его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение,
и он с ехидной улыбкой слащавым голосом спросил у меня:
"А как же он поедет?
Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?"
Хотя я никогда не считал генерала Алексеева образцом преданности Царю,
но был ошеломлен, как сутью, так и тоном, данного им в такую минуту ответа.
На мои слова:
– "Если вы считаете опасным ехать, ваш прямой долг мне об этом заявить"
генерал Алексеев ответил:
– "Нет, я ничего не знаю; это я так говорю".
Я его вторично спросил:
– "После того, что я от вас, только что, слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете вы опасным Государю ехать или нет?"
На что генерал Алексеев дал поразивший меня ответ:
– "Отчего же?
Пускай Государь едет… ничего".
После этих слов я сказал генералу Алексееву,
что он должен немедленно сам лично пойти и пояснить Государю положение дел:
я думал, что,
если Алексеев кривит душой передо мной,
у него проснется совесть
и не хватит сил лукавить перед лицом самого Царя, от которого он видел так много добра».
Но Воейков ошибался.
Совесть позволила Алексееву спокойно смотреть, как поезд уносит Императора в расставленную западню, откуда уже Государю было не выбраться.
Все было просчитано и разыграно на уровне образцового начальника штаба.
В 2 часа 10 минут ночи Николай II принял в своем поезде генерала Иванова и дал ему последние указания.
«Генерал Иванов вошел в вагон вместе с Государем и оставался долго у Его Величества»
– вспоминал Мордвинов.
«До свидания, – сказал на прощание Царь Иванову. – Вероятно, в Царском Селе завтра увидимся».
В 17 часов 28 февраля царский поезд вышел из Могилева в Царское Село.
«Императорские поезда ушли, – писал Спиридович. – На путях станции Могилев спокойно оставались вагоны с генерал-адъютантом Ивановым и с его отрядом Георгиевского батальона.
Этот поезд двинулся по назначению лишь в час дня 29 февраля, через семнадцать часов, после того, как Государь отдал свое распоряжение.
Ставка не торопилась».
Таким образом, Император Николай II был оставлен в пути своей Ставкой фактически безо всякой охраны.
Покинув Могилев, Император Николай II двинулся на Петроград двумя литерными поездами «А» и «Б».
Эти поезда двигались вслед за поездами с воинскими частями генерала Иванова и частями Северного и Западного фронтов, снятыми для наведения порядка в Петрограде.
Чтобы не мешать продвижению воинских эшелонов, царские поезда были вынуждены идти не прямой дорогой на Петроград,
а окружным путем,
через Смоленск, Вязьму, Лихославль, к Николаевской железной дороге,
а оттуда
через Тосно на Царское Село.
Движение царского поезда не вызывало никаких трудностей.
На ближайшей станции ехавшие на фронт солдаты встречали Государя громким «ура!»
В каждом губернском городе Император принимал губернаторов, которые докладывали ему обстановку в Петрограде.
Таким образом,
Царь был прекрасно осведомлен о том, что происходит в столице.
Когда на следующий день в Пскове, Николай II разговаривал с Рузским,
то удивил последнего знанием положения в столице.
Таким образом,
поезд безпрепятственно шел на Царское Село.
Известие о приближающемся царском поезде вызвало в среде бунтовщиков настоящую панику.
Страх перед «безвольным и ненавистным» Царем настолько обуял «друзей народа»,
что они просто потеряли голову.
Это хорошо описывает в своей книге Ю.В. Ломоносов:
«Мои мысли были прерваны возгласом Рулевского:
"Императорский поезд подходит к Малой Вишере. Вскакиваю и иду будить Бубликова.
Он спит.
Разбудить его нет никакой возможности.
Бурчит, ругается и упрямо ложится опять.
Оставляю при нем Рулевского, а сам бегу к телефону.
– Гос. Дума?
Соедините с Председателем.
Михаил Васильевич, вы?
– Я, Родзянко.
Кто говорит?
– МПС. По полномочию комиссара Бубликова, член Инженерного Совета Ломоносов. Вы меня знаете?
– Что Вам угодно?
– Императорский поезд в Малой Вишере. Что прикажите с ним делать?
– Сейчас обсудим. Позовите Бубликова!
Через несколько минут подходит Бубликов.
– Да, это я, Бубликов…
Но, что же делать? ... Везти в Царское? .. В Петроград? ... Держать в Виигере? ... Ждать? ... Чего и сколько? ... Хорошо, будем ждать…
– Не могут решиться, – раздраженно говорит Бубликов, вешая трубку.
Пошли длинные минуты.
Из телеграфа несут записку:
"Малая Вишера.
В Императорском поезде генерал Фукс и помощник начальника дороги Керн.
Идет совещание.
Комендант Греков из Петрограда дает назначение поезду на Петроград".
Явная чепуха. Каждый делает, что на ум придет.
Опять звоним в Думу:
– "Еще не решили".
– Ждем.
Опять записка:
"М. Вишера. По распоряжению инженера Керна в 4.50 поезд литера А отправился обратно в Бологое".
Звоним в Думу.
– Задержать?
– Еще не решено. Следуйте за поездом. Когда положение выяснится, получите указания.
Я растерянно развожу руками.
Около 9 утра 29 февраля из Бологого сообщили, что Царский поезд прибыл туда.
Опять звонки в Думу.
Но этот раз решение последовало:
"Задержать поезд в Бологом, передать Императору телеграмму Председателя Думы и назначить для этого последнего экстренный поезд до cm. Бологое".
В телеграмме Родзянко указывал на критическое для трона положение.
Телеграмма эта была передана под личным моим наблюдением в Царский поезд под расписку Воейкова,
но ответа не последовало.
Только что я прочитал расписку Воейкова и приказал назначить экстренный поезд для Родзянко,
как раздался звонок Правосудовича:
– "Из Императорского поезда ко мне поступило требование дать назначение поезду из Бологого – на Псков.
Что делать?".
Как молния в моей голове пронеслась мысль о всей опасности этого плана:
Николай хочет пробраться к армии!
– Ни в коем случае! – отвечал я Правосудовичу.
– Слушаю, будет исполнено!
Но, не прошло и десяти минут, как из телеграфа мне передали записку по телеграфу:
"Бологое. Поезд литера А без назначения с паровозом отправился на Псков".
Бубликов в бешенстве заметался по кабинету.
– Что делать? Говорите скорее!
– Положение серьезное, – отвечаю я, сохраняя спокойствие. – Надо обсудить…
– Обдуманное, только обдуманное…Взорвем мост? ...Разобьем путь?
.... Свалить поезд?
– Едва ли, Дума нас похвалит! ... Да и кто это будет делать?
Лучше забьем дорогу – две станции товарными поездами,
тем более
что поезд без назначения, даже Царский.
В это время в свой кабинет вошел Устругов.
Бубликов стремительно бросился к нему:
– Сейчас же, распорядитесь, чтобы на пути литера А по Виндавской один из разъездов был загорожен двумя товарными поездами.
– Такие распоряжения я давать отказываюсь!
– Что…о..?
У обоих в глазах было, что-то страшное.
Мы с Рулевским выхватили револьверы. Говорят, я приставил свой к животу Устругова, но я этого не помню.
Устругов побледнел, как полотно и залепетал:
– Хорошо, хорошо, сейчас…
Вспоминая эту сцену, мне всегда делается стыдно. Для чего было поручать это дело Устругову, когда можно было самому сговориться с Правосудовичем.
Зачем было грозить револьвером, когда достаточно было отстранения или угрозы им?»
А затем и Ломоносов, и Бубликов, и им подобные потеряли голову от страха и растерянности,
и в этой растерянности дошли до того, что готовы были перестрелять друг друга.
Паника Ломоносова понятна:
так называемая «революция» в Петрограде смогла произойти только благодаря полному бездействию властей.
Один из самых трусливых и омерзительных типов революции, С. Мстиславский, признавался позднее:
«Можно сказать с уверенностью:
если бы
в ночь с 27-го на 28-е противник мог бы подойти к Таврическому дворцу
даже незначительными, но сохранившими строй и дисциплину силами,
он взял бы Таврический с удара – наверняка, защищаться нам было нечем.
Правительство не смогло, однако, этого сделать: оно было дезорганизовано».
Ломоносов вполне отчетливо понимал, что приезд в столицу Государя немедленно придаст силы правительству и мятеж будет подавлен.
Сцены, приводимые Ломоносовым, наглядно свидетельствуют о той решающей роли,
которую
сыграла в февральских событиях верхушка армии. (!!!)
Сохрани она верность Государю, и, несомненно, мятеж был бы подавлен.
Между тем,
Государь остро почувствовал нелояльность ближайшего военного окружения,
и его отъезд в Псков был вызван стремлением опереться на фронтового генерала Н.В. Рузского.
Генерал Лукомский писал:
«Что, собственно, побудило Государя направиться в Псков, где находился штаб Главнокомандующего Северного фронта, генерала Рузского,
а не вернуться в Ставку в Могилев?
Объясняют это тем, что в бытность, в Могилеве при начале революции
– он не чувствовал твердой опоры в своем начальнике штаба генерале Алексееве
и решил ехать к армии на Северный фронт, где надеялся найти более твердую опору в лице генерала Рузского».
Полковник Мордвинов возражает против этого утверждения:
«К генералу Рузскому и его прежнему, до генерала Данилова, начальнику штаба генералу Бонч-Бруевичу
Его Величество, как и все мы,
относились с безусловно меньшим доверием, чем к своему начальнику штаба,
и наше прибытие в Псков явилось вынужденным, и совершенно непредвиденным при отъезде.
Государь, стремясь возможно скорее соединиться с семьей,
вместе с тем
стремился быть ближе к центру управления страной, удаленному от Могилева».
Тем не менее Николай II рассчитывал на Рузского.
Рузский командовал войсками огромного фронта,
и Царь,
если бы, Рузский был верен присяге,
оказался бы,
не только в полной безопасности, но и получил бы, мощное средство по подавлению мятежа.
Таким образом,
Государь прибыл в Псков, стремясь продолжать борьбу с мятежом.
Советский исследователь Г.З. Иоффе пишет:
«Если верить белоэмигрантским мемуарам,
то создается впечатление,
что Николай II прибыл в Псков
уже с созревшим решением пойти на уступки
и согласиться на ответственное министерство.
Но подобные утверждения – либо намеренное искажение,
либо результат безсознательного смещения
калейдоскопически развертывающихся событий».
то создается впечатление,
что Николай II прибыл в Псков
уже с созревшим решением пойти на уступки
и согласиться на ответственное министерство.
Но подобные утверждения – либо намеренное искажение,
либо результат безсознательного смещения
калейдоскопически развертывающихся событий».
Нет,
Государь хотел опереться на генерал-адъютанта Рузского, чтобы продолжать борьбу.
«Когда "блуждающий поезд" приближался к Пскову, – пишет Г.М. Катков, – пассажиры его надеялись, что приближаются к тихой гавани и что личное присутствие Императора произведет чудесное действие.
Государь был вправе ждать, что главнокомандующий Северным фронтом первым делом спросит, какие будут приказания.
Однако, произошло совсем другое».
Псков встретил Государя мрачно.
«Будучи дежурным флигель-адъютантом, – пишет полковник А.А. Мордвинов, – я стоял у открытой двери площадки вагона и смотрел на приближающуюся платформу.
Она была почти не освещена и совершенно пустынна.
Ни военного, ни гражданского начальства (за исключением, кажется, губернатора), всегда задолго и в большом числе собирающегося для встречи Государя, на ней не было.
Где-то посередине платформы находился, вероятно, дежурный помощник начальника станции, а на отдаленном конце виднелся силуэт караульного солдата.
Поезд остановился.
Прошло несколько минут.
На платформу вышел какой-то офицер, посмотрел на наш поезд и скрылся.
Еще прошло несколько минут и я увидел, наконец, генерала Рузского, переходящего рельсы и направляющегося в нашу сторону.
Рузский шел медленно, как бы, нехотя и, как нам всем показалось, нарочно не спеша.
Голова его, видимо в раздумье - была низко опущена.
За ним, немного отступя, шли генерал Данилов и еще два-три офицера из его штаба».
Что же, сказал генерал Рузский, оказавшись в вагоне?
Поддержал ли, он своего Государя,
подтвердил ли, свою готовность исполнить свой долг перед ним?
Ничего подобного....
«Генерал Рузский,
– вспоминал позже Император Николай II,
– был первым,
кто начал разговор о необходимости моего отречения».
– вспоминал позже Император Николай II,
– был первым,
кто начал разговор о необходимости моего отречения».
«Теперь уже, трудно, что-нибудь сделать,
– с раздраженной досадой говорил Рузский,
– давно настаивали на реформах, которые вся страна требовала…не слушались…
теперь
придется, быть может, сдаваться на милость победителя»,
– недовольно сказал он членам свиты.
Встретившись с Императором,
Рузский высказал соображение,
что надо соглашаться на «ответственное министерство».
Можно себе представить горечь Николая II,
который
вместо опоры
встретил в лице Рузского
очередного своего противника.
который
вместо опоры
встретил в лице Рузского
очередного своего противника.
Николай II высказал мысль,
что он не может пойти на этот шаг,
что он хранит не самодержавие,
а Россию.
В ответ он услышал почти требование Рузского: «сдаваться на милость победителя».
Только теперь перед Царем
стала проясняться вся глубина заговора.
«Когда же мог произойти весь этот переворот?»
– спросил он Рузского.
Тот отвечал, что
«это готовилось давно,
но осуществлялось после 27-го февраля,
т. е. после отъезда Государя из Ставки».
стала проясняться вся глубина заговора.
«Когда же мог произойти весь этот переворот?»
– спросил он Рузского.
Тот отвечал, что
«это готовилось давно,
но осуществлялось после 27-го февраля,
т. е. после отъезда Государя из Ставки».
«Перед Царем встала картина полного разрушения его власти и авторитета,
полная его обособленность,
и у него пропала всякая уверенность в поддержке со стороны армии,
если главы ее в несколько дней перешли на сторону врага»,
– пишет генерал Дубенский.
С этого момента Император окончательно понял,
что
он в ловушке и что он ничего не может предпринять.
С.Д. Боткин, брат расстрелянного с Царской Семьей в Екатеринбурге лейб-медика Царской Семьи,
писал в 1925 году:
«Революция началась задолго до того дня, когда А.И. Гучков и Шульгин добивались в Пскове отречения Государя.
Как теперь установлено,
Государь фактически был узником заговорщиков еще до подписания ими ложного отречения.
Когда Царский поезд остановился на станции Псков, Государь уже не был его хозяином.
Он не мог направлять свой поезд, согласно своему желанию и усмотрению,
и самая остановка в Пскове не была им намечена.
Генерал Радко-Дмитриев говорил, впоследствии,
что, если бы
Государь, вместо того, чтобы ожидать в своем вагоне думских делегатов из Петербурга,
сошёл бы на станции Псков и поехал в автомобиле по направлению расположений войск - вверенной ему армии,
события приняли бы совсем иной оборот.
Несомненно, что прием Государем гг. Гучкова и Шульгина в штабе Радко-Дмитриева носил бы иной характер и имел бы совершенно иные последствия;
но остается под вопросом:
А мог ли, Государь осуществить свой отъезд на автомобиле со станции Псков?
Мы не должны забывать,
что вся поездная прислуга, вплоть до последнего механика на Царском поезде, была причастна к революции».
Когда читаешь воспоминания членов царской свиты о событиях февраля 1917 года,
то, невольно поражаешься,
какой-то их безпомощности и обреченности.
Никто из них и не пытался действенно помочь монарху,
хотя бы,
морально поддержать его,
а все надеялись на «авось», на «чуточную мечту».
В этих условиях - единственным, кто продолжал сопротивляться и отстаивать монархию - был сам Николай II.
В 1927 году вышла цитируемая нами книга «Отречение Николая II» со вступительной статьей М. Кольцова.
Кольцов был тогда в стане победителей, тех, кто истреблял Романовых «как класс», кто всячески клеветал и унижал память последнего Царя.
Тем более, для нас интересен неожиданный вывод Кольцова, когда он пишет о Николае II:
«Где тряпка?
Где сосулька?
Где слабовольное ничтожество?
В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека – самого Николая II.
Нет сомнения,
единственным человеком,
пытавшимся упорствовать в сохранении монархического режима
– был сам монарх.
Спасал, отстаивал Царя – один Царь.
Не он погубил, его погубили».
Лишь, после того,
как великий князь Николай Николаевич
и все командующие фронтами:
генералы:
Алексеев,
Брусилов,
Эверт,
Сахаров,
Рузский,
адмирал Колчак
– прислали ему телеграммы или передали их устно
«со слезными» просьбами отречься,
он понял:
всё – круг замкнулся.
Архимандрит Константин (Зайцев) писал:
«Чуть ли не единственным человеком, у которого не помутилось национальное сознание - был сам Царь.
Его духовное здоровье ни в какой мере не было задето тлетворными веяниями времени.
Он продолжал смотреть на вещи просто и трезво.
В столице, в разгар войны – Великой войны, от исхода которой зависели судьбы мира! – возник уличный бунт!
Его надо на месте подавить с той мгновенной безпощадностью, которая,
в таких случаях,
есть единственный способ обезпечить минимальную трату крови.
Это было Царю, так же, ясно, как было ему ясно,
при более ранних столкновениях с общественным мнением,
что во время войны,
и притом
буквально, накануне конечной победы над внешним врагом,
нельзя заниматься органическими реформами - внутренними, ослабляющими правительственную власть.
Царь был на фронте во главе армии, продолжавшей быть ему преданной.
Так, кажется просто - было ему покончить с бунтом!
Но,
для этого надобно было,
чтобы, то, что произошло в столице,
было воспринято государственно-общественными силами,
стоящими во главе России,
именно - как "бунт".
Для этого надобно было,
чтобы Царь мог пойти усмирять столичный "бунт",
как общерусский Царь,
спасающий Родину от внутреннего врага, в образе бунтующей черни грозящего ее бытию!
Этого, как раз и не было.
Между бунтующей чернью и Царем встал барьер, отделивший страну от ее - Богом Помазанного Державного Вождя.
И встали не случайные группы, и не отдельные люди,
а возникла грандиозная, по широте захвата, коалиция самых разнокачественных и разномыслящих групп людей,
объединенных не мыслью о том,
как сгрудиться вокруг Царя на защиту страны,
а – напротив того,
мыслью о том,
как не дать Царю проявить державную волю:
мыслью о том,
как – страшно сказать!
– спасти страну от Царя и его Семьи.
Что же было делать Царю?
Укрыться под защитой оставшихся ему верных войск и идти на столицу,
открывая фронт внутренней войны и поворачивая тыл фронту внешнему?
Достаточно поставить этот вопрос,
чтобы понять
невозможность вступления Царя на этот путь.
Государь внезапно оказался без рук:
он ощутил вокруг себя пустоту.
Вместо честных и добросовестных исполнителей своих предначертаний
он уже раньше
все чаще видел "советников" и "подсказчиков",
в глазах которых
"Он" мешал им "спасти" Россию»....
Здесь необходимо сказать несколько слов
о юридических, нравственных и исторических аспектах,
так называемого «отречения».
Это лживое «отречение» произошло
в условиях организованного заговора военных и думцев.
В результате этого заговора
Император Николай Александрович
оказался в полной изоляции.
Он был окружен либо врагами,
либо теми,
кто был не в состоянии,
по разным причинам, предпринять,
какие-либо действия в защиту Государя.
В этих условиях
от Царя первоначально требовали
«ответственного» министерства!
Само по себе это требование было далеко не новым:
его уже выдвигала думская оппозиция в 1915, 1916 годах.
Но в феврале 1917 года
это требование получило новое дополнение:
после его принятия - Царь, по мысли заговорщиков (!!!)
должен был отречься от престола.
о юридических, нравственных и исторических аспектах,
так называемого «отречения».
Это лживое «отречение» произошло
в условиях организованного заговора военных и думцев.
В результате этого заговора
Император Николай Александрович
оказался в полной изоляции.
Он был окружен либо врагами,
либо теми,
кто был не в состоянии,
по разным причинам, предпринять,
какие-либо действия в защиту Государя.
В этих условиях
от Царя первоначально требовали
«ответственного» министерства!
Само по себе это требование было далеко не новым:
его уже выдвигала думская оппозиция в 1915, 1916 годах.
Но в феврале 1917 года
это требование получило новое дополнение:
после его принятия - Царь, по мысли заговорщиков (!!!)
должен был отречься от престола.
То есть - таким образом Император должен был «освятить» новую масонскую власть.
Николай II на это не пошел,
так как отлично понимал,
в чьи руки будет передана судьба России.
Уже будучи под арестом в Царском Селе, он сказал Юлии Ден, указывая на министров Временного правительства:
«Вы только взгляните, Лили. Посмотрите на эти лица…
Это же, настоящие уголовники.
А между тем от меня требовали одобрить такой состав кабинета и даровать конституцию».
Царь предпочел отойти от такой предательской власти,
которая его окружила в кольцо
но не связывать свое имя с преступным богоборческим правительством.
Он единственный из представителей высшей власти, кто отказался поддерживать власть разрушителей русской государственности.
Все остальные:
верхи армии,
общества,
буржуазии
и даже Церкви
выразили полную лояльность
к февральским преступникам.
Своим отказом признавать мятежное правительство,
Царь,
вслед за Спасителем,
которого нечистый дух соблазнял
поклониться ему,
обещая все царства мира, отвечал сатане:
Изыди от Мене, сатано: писано бо есть:
Господу Богу твоему поклонишися, и тому единому послужиши
(Мф. 4, 10).
В этом отказе служить богоотступнической предательской, лживой власти
и состоял великий духовный подвиг Государя
перед Богом и Россией.
Император Николай II был поставлен мятежниками в такое положение,
когда ему приходилось думать,
прежде всего,
о спасении России и самодержавной монархии.
Что есть самодержавная монархия?
«Самодержавная монархия,
– писала газета «Царь-Колокол» в 1990 году,
– есть форма земной власти,
установленная во образ Власти Небесной,
то есть - царство,
над скоропроходящим земным благополучием подданных
поставляющее заботу об их конечном спасении.
Отсюда тенденция к видимому самоуничижению,
саморазрушению царства внешнего
ради торжества правды
царства внутреннего – Крест Царский,
не раз явленный миру православными князьями
и царями русскими.
Вспомним Государя Николая Александровича,
на предложение террором власти
остановить разраставшееся отступление ответившего отказом».
Суть подвига Николая II очень точно подметил архимандрит Константин (Зайцев):
«Царь, оставаясь Русским Царем,
не мог себя ограничить западной конституцией,
не мог сделать этого
не потому, что
судорожно держался за свою власть,
а потому что
сама лживая власть эта,
по существу своему,
не поддавалась ограничению.
Ограничить ее
– значило изменить не ее,
а изменить ей.
Русский Царь - не просто Царь-Помазанник,
которому
вручена Промыслом судьба великого народа.
Он – тот
Единственный Царь на земле,
которому
вручена от Бога задача
охранять Святую Церковь
и нести высокое царское послушание
до второго пришествия Христова.
Русский Царь – тот
Богом поставленный носитель земной власти,
действием которого - до времени
сдерживается сила Врага».
не мог себя ограничить западной конституцией,
не мог сделать этого
не потому, что
судорожно держался за свою власть,
а потому что
сама лживая власть эта,
по существу своему,
не поддавалась ограничению.
Ограничить ее
– значило изменить не ее,
а изменить ей.
Русский Царь - не просто Царь-Помазанник,
которому
вручена Промыслом судьба великого народа.
Он – тот
Единственный Царь на земле,
которому
вручена от Бога задача
охранять Святую Церковь
и нести высокое царское послушание
до второго пришествия Христова.
Русский Царь – тот
Богом поставленный носитель земной власти,
действием которого - до времени
сдерживается сила Врага».
Все события ложного «отречения» – это поединок Царя и «февралистов» 1917 года.
Царь до последнего момента надеялся отстоять свои священные права,
а значит
отстоять законную власть.
Он надеялся получить в этом поддержку
от окружавших его людей,
он ждал от них
исполнения их долга верноподданных.
Но тщетно.
Кругом царили «измена, и трусость, и обман».
«Подавить открыто революцию Николай II уже не мог,
– пишет Г.З. Иоффе.
– В Пскове он был "крепко" зажат своими генерал-адъютантами.
Прямое противодействие им в условиях Пскова,
где положение контролировал
один из главных изменников - Рузский,
было практически невозможно.
В белоэмигрантской среде можно найти утверждение,
что, если бы,
Николай II, находясь в Пскове, обратился к войскам,
среди них нашлись бы, воинские части,
верные царской власти.
Однако,
практически он не имел такой возможности,
хотя бы, потому что
связь осуществлялась, через штаб генерала Рузского.
В соответствии с показаниями А. И. Гучкова,
Рузский прямо заявил Николаю II,
что никаких воинских частей послать в Петроград не сможет».
Тогда, поняв,
что
мятежники царствовать ему все равно не дадут
и что беззаконие должно свершиться,
Император начал мучительно думать,
как ослабить это беззаконие и как отвести от России
тяжкий грех отступничества.
Мятежники требовали от него передать Престол сыну – Цесаревичу Алексею.
Они прекрасно понимали,
что передача Престола Цесаревичу
будет воспринята,
как законная передача власти от отца к сыну,
то есть
будет сохранена иллюзия законного престолонаследования.
То есть
Император Николай II,
по плану мятежников,
должен был своим именем и именем своего сына
«освящать» узурпацию власти.
Отречься в пользу сына
– означало бы
сделать больного Наследника царем:
Родзянок,
Тучковых,
Львовых,
Керенских
и им подобных,
означало бы - узаконить их беззаконие и власть.
Государь пойти на этот не мог.
На беззаконные требования Государь отвечает им не менее беззаконным актом,
– он передает «Наследие Наше» великому князю Михаилу Александровичу.
Эта липовая передача происходит с нарушением всех законов Российской империи,
всего правового оформления, таких судьбоносных документов.
Но, кроме нарушения юридических норм,
«отречение»
было заранее невозможно
еще и потому,
что великий князь Михаил Александрович
к февралю 1917 года
не имел прав наследовать Престол.
На листке бумаги,
при помощи обыкновенной печатной машинки
пишется странный текст,
который начинается словами:
«Ставка. Начальнику Штаба».
«отречение»
было заранее невозможно
еще и потому,
что великий князь Михаил Александрович
к февралю 1917 года
не имел прав наследовать Престол.
На листке бумаги,
при помощи обыкновенной печатной машинки
пишется странный текст,
который начинается словами:
«Ставка. Начальнику Штаба».
Хотя, неизвестно, вышел ли, этот документ из-под пера Государя
или он был сфабрикован Гучковым
и присными ( в чём есть великое сомнение ).
Игумен Серафим (Кузнецов) писал:
«Невольно закрадывается в душу сомнение:
"А действительно ли,
подписан Государем акт отречения?”
"А действительно ли,
подписан Государем акт отречения?”
Это сомнение можно выгнать из тайников душевных
только тогда,
когда безпристрастная экспертиза докажет,
что акт отречения
действительно подписан Императором Николаем II.
Такие, первостепенной важности, акты
совершаются
не при двух-трех свидетелях,
а при составе представителей
всех сословий и учреждений.
Не было, также,
подтверждено Государем кому-либо
при жизни,
что им подписан акт отречения от власти,
и никто к нему допущен не был
из лиц нейтральной стороны
и даже
из числа иностранных представителей,
при которых бы
Государь подтвердил акт своего отречения
и что
он сделан не под угрозой насилия,
а добровольно».
совершаются
не при двух-трех свидетелях,
а при составе представителей
всех сословий и учреждений.
Не было, также,
подтверждено Государем кому-либо
при жизни,
что им подписан акт отречения от власти,
и никто к нему допущен не был
из лиц нейтральной стороны
и даже
из числа иностранных представителей,
при которых бы
Государь подтвердил акт своего отречения
и что
он сделан не под угрозой насилия,
а добровольно».
М. Сафонов в своей интереснейшей статье «Гибель богов»
хорошо показывает
те, вопиющие разногласия в тексте документа
с иными источниками,
которые
выявились в ходе его изследования.
Так, совершенно непонятно,
почему,
так называемый «манифест об отречении»
не имеет
обязательной, для такого документа, шапки:
«Божьей,поспешествующей Милостию
Мы, Николай Вторый,
Император и Самодержец Всероссийский…»
почему,
так называемый «манифест об отречении»
не имеет
обязательной, для такого документа, шапки:
«Божьей,поспешествующей Милостию
Мы, Николай Вторый,
Император и Самодержец Всероссийский…»
и так далее.
То есть
из документа «Начальнику Штаба» непонятно,
к кому конкретно обращается Император.
Более того,
этот документ совершенно не характерен для телеграмм Николая II.
«Николай II, – пишет Сафонов, – по-иному оформлял свои телеграммы.
Это хорошо видно
из собственноручно написанных им
между 15 и 16 часами 2 марта
телеграмм
Родзянко и Алексееву.
Вначале он указывал, кому адресована телеграмма, потом – куда она направляется.
Например,
как это отчетливо видно на факсимиле:
"Председателю Гос. Думы. Птгр", то есть "Петрограда".
Соответственно,
телеграмма Алексееву выглядела так:
"Наштаверх. Ставка".
"Наштаверх" – это означало "начальнику штаба верховного главнокомандующего".
Поэтому, слова:
"Ставка. Начальнику штаба",
которые мы видим на фотокопиях,
были написаны людьми
недостаточно компетентными,
ибо просто "начальнику штаба"
царь никогда бы не написал.
которые мы видим на фотокопиях,
были написаны людьми
недостаточно компетентными,
ибо просто "начальнику штаба"
царь никогда бы не написал.
Далее - безграмотно поставлена дата телеграммы.
Действительно, телеграммы, которые отсылал Данилов из штаба Северного фронта,
заканчивались так:
"Псков. Число, месяц. Час. Минута".
Потом обязательно следовал номер телеграммы.
Потом следовала подпись.
Нетрудно заметить,
что на фотокопиях нет номера телеграммы,
который
обязательно должен был здесь находиться,
если бы
она действительно была подготовлена к отправке.
Да и сама дата выглядит несколько странно:
"2-го Марта 15 час. 5 мин. 1917 г".
Как правило, год в телеграммах не обозначался,
а если обозначался,
то цифры должны были следовать после написания месяца,
например:
"2 марта 1917 г.",
а отнюдь,
не после указания точного времени».
М. Сафонов считает,
что текст «отречения»
был вписан на бланк царской телеграммы
с уже имевшейся подписью Царя
и министра Двора графа Фредерикса.
что текст «отречения»
был вписан на бланк царской телеграммы
с уже имевшейся подписью Царя
и министра Двора графа Фредерикса.
О каком же «историческом документе» может, тогда, идти речь?
И что было сказано в подлинном тесте манифеста,
который
Император Николай II передал в двух экземплярах Гучкову и Шульгину,
о чем имеется запись в дневнике Царя,
если только, конечно,
и дневник не подвергся фальсификации?
«Если "составители" Акта отречения так свободно манипулировали его формой,
– вопрошает Сафонов,
– не отнеслись ли, они, с той же, свободой к самому тексту,
который Николай II передал им?
Другими словами,
не внесли ли,
Шульгин и Гучков в текст Николая II принципиальных изменений?»
Однозначных ответов на эти вопросы сегодня дать нельзя.
Но, также, совершенно невозможно говорить
о каком-то
«отречении» Николая II от Престола,
тем более
о «легкости» этого «отречения».
Совершенно понятно, что
ни с юридической,
ни с моральной,
ни с религиозной точки зрения
никакого отречения от Престола
- со стороны Царя не было.
ни с юридической,
ни с моральной,
ни с религиозной точки зрения
никакого отречения от Престола
- со стороны Царя не было.
События в феврале-марте 1917 года
были ни чем иным, как :
свержением Императора Николая II
с прародительского Престола;
незаконным,
совершенным преступным путем,
против воли Божией,
воли и желания самого Самодержца,
лишением его власти.
с прародительского Престола;
незаконным,
совершенным преступным путем,
против воли Божией,
воли и желания самого Самодержца,
лишением его власти.
«Мир не слыхал ничего подобного этому правонарушению.
Ничего иного, после этого,
кроме большевизма,
не могло и не должно было быть».
Ничего иного, после этого,
кроме большевизма,
не могло и не должно было быть».
Поставленный перед лицом измены генералитета,
который
почти в полном составе перешел на сторону заговора,
Николай II оказался перед двумя путями.
Первый путь был следующим:
обратиться к армии с приказом защитить его от собственных генералов.
Но, что это означало на деле?
Это означало,
что Царь должен был приказать расстрелять
практически весь свой штаб.
Но, во-первых,
это было немыслимо
по соображениям государственной безопасности:
перед судьбоносным наступлением
разгромить собственную Ставку
было равносильно военному крушению русской армии.
Не говоря уже о том, что подобные действия
оказали бы
сильное деморализующее действие на войска.
Общеизвестно, что репрессии 30-х годов - против руководящего состава РККА,
проведенные Сталиным,
оказали деморализующее влияние на Советскую Армию,
хотя
репрессированные военачальники (Тухачевский, Якир, Блюхер)
были заменены
более выдающимися (Тимошенко, Жуковым, Рокоссовским).
Но, сам факт расстрела армейского верховного командования,
даже, обличенного в заговоре
и планах государственного переворота,
произвел удручающее впечатление на военные массы,
особенно,
на командный состав.
Если репрессии, против красного командного состава,
проведенные за четыре года до войны,
встретили у определенной части офицерства неприятие
и даже противодействие,
что не преминуло сказаться на ходе боевых действий в 1941 году,
то легко себе представить,
что произошло бы в марте 1917 года,
пойди Николай II в разгар боевых действий на подобные
репрессии. – ( П.М.)
Во-вторых,
не надо забывать,
что
Царь был фактически пленен собственными генералами.
Царский поезд охранялся часовыми генерала Рузского,
который
один решал, кого допускать к Царю,
а кого – нет.
Вся корреспонденция, направляемая Императору, контролировалась генералом Алексеевым.
«Хотя реально, – пишет О.А. Платонов, – связь между Государем и Ставкой армии потеряна не была,
генерал Алексеев,
по сути,
отстранил Царя от контроля над армией и захватил власть в свои руки».
Понятно,
что в таких условиях генералы
не дали бы
Царю предпринять против себя никаких репрессивных действий.
Император,
«соединявший в себе
двойную и могущественную власть Самодержца
и Верховного Главнокомандующего,
ясно сознавал,
что генерал Рузский не подчинится его приказу,
если Он велит подавить мятеж, бушующий в столице.
Он чувствовал, что тайная измена опутывала его, как липкая паутина»
Можно было послать войска в Петроград.
Но против кого?
Царь ясно понимал,
что беснующиеся праздношатающиеся толпы, так называемого «народа»
легко разгоняются двумя верными батальонами.
Но, в том-то и дело,
что главные заговорщики были не на улицах Петрограда,
а в кабинетах Таврического дворца
и, что самое главное,
в собственной Его Величества - Ставке.
что главные заговорщики были не на улицах Петрограда,
а в кабинетах Таврического дворца
и, что самое главное,
в собственной Его Величества - Ставке.
Армия, в лице ее высших генералов, предала своего Царя и Верховного Главнокомандующего.
Лев Троцкий, впоследствии,
злорадно,
но справедливо писал:
«Среди командного состава не нашлось никого,
кто вступился бы, за своего царя.
Все торопились пересесть на корабль революции
в твердом расчете
найти там уютные каюты.
Генералы и адмиралы снимали царские вензеля
и надевали красные банты.
Каждый спасался, как мог».
кто вступился бы, за своего царя.
Все торопились пересесть на корабль революции
в твердом расчете
найти там уютные каюты.
Генералы и адмиралы снимали царские вензеля
и надевали красные банты.
Каждый спасался, как мог».
Таким образом,
насильственное разрешение создавшегося положения,
в условиях изоляции в Пскове,
для Царя было невозможно.
«Фактически Царя свергли.
Монарх делал этот судьбоносный выбор
в условиях,
когда,
выбора-то, по существу, у него и не было.
Пистолет был нацелен и на мушке была не только его жизнь (это его занимало мало), но и будущее страны.
Теперь это можно констатировать со всей определенностью»
Оставался второй путь:
жертвуя собой и своей властью,
спасти Россию от анархии и гражданской войны.
Для этого надо было любой ценой сохранить монархию.
Царь понимал,
что от власти его отрешат в любом случае.
Отдавать своего сына в цари мятежникам Царь не хотел.
Оставалось одно:
передать Престол своему брату – великому князю Михаилу Александровичу.
Этим шагом, с одной стороны, Царь показывал всю незаконность происходящего,
а с другой,
выказывал надежду,
что новому императору из Петрограда будет легче и справиться с крамолой, и возглавить новый курс руководства страной.
То, что это было твердо принятое решение, говорит телеграмма Государя на имя Михаила Александровича:
«Его Императорскому Величеству Михаилу.
Петроград.
События последних дней вынудили меня
решиться безповоротно на этот шаг.
Прости меня, если огорчил Тебя
и не успел предупредить».
Петроград.
События последних дней вынудили меня
решиться безповоротно на этот шаг.
Прости меня, если огорчил Тебя
и не успел предупредить».
Кстати,
эта телеграмма не была передана великому князю Михаилу Александровичу.
Но великий князь совершил поступок
совершенно неожиданный для Николая II:
вместо организации отпора мятежу,
он передал всю полноту власти
в руки мятежников.
совершенно неожиданный для Николая II:
вместо организации отпора мятежу,
он передал всю полноту власти
в руки мятежников.
«Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!»
– записал Государь в своем дневнике 3-го марта.
«Государь выразил Свое глубокое огорчение,
как отказом Августейшего Брата взойти на Престол,
так и формой,
в которую он был облечен»
как отказом Августейшего Брата взойти на Престол,
так и формой,
в которую он был облечен»
(В.Н. Воейков).
Узнав о поступке брата, Император Николай II пошел на еще большую жертву
во имя России:
он был готов отдать ей своего Сына.
Уже по пути в Могилев, Николай II вызвал к себе генерала Алексеева и сказал ему:
«Я передумал. Прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград».
«На листке бумаги, – писал генерал А.И. Деникин, – отчетливым почерком Государь писал собственноручно о своем согласии на вступление на Престол сына своего Алексея.
Алексеев унес эту телеграмму и не послал.
Было слишком поздно: стране и армии объявили уже два манифеста»
Здесь генерал Деникин, сам склонный к непостоянству и интригам, безусловно, лукавит.
Было не поздно.
Никаких манифестов еще не было,
к тому же
Царь
обладал правомисправить законодательную «ошибку»,
передачу Престола своему брату,
и никто был не вправе помешать ему это сделать.
Просто генерал Алексеев в очередной раз предал.
Однако, теперь,
не только
лично Императора Николая Александровича,
которому
на Святом Евангелии клялся служить
«верно и нелицемерно»,
но и дело Русской Монархии в целом.
Однако, теперь,
не только
лично Императора Николая Александровича,
которому
на Святом Евангелии клялся служить
«верно и нелицемерно»,
но и дело Русской Монархии в целом.
из книги
" Свидетельствуя о Христе до смерти"...
Известный изследователь
жизни Николая 2
(продолжение следует)
‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼
ЗАГОВОР БЕЛЫХ ГЕНЕРАЛОВ ПРОТИВ ЦАРЯ НИКОЛАЯ. КАК ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ !
(Очень ценный материал !)
( Первая, Вторая, Третья части )
10 февраля 1917 года Император Николай II получает прямую угрозу от председателя Государственной Думы М.В. Родзянко.
В разговоре с Царем тот заявил:
«Ваше Величество, спасайте себя.
Мы накануне огромных событий, исхода которых предвидеть нельзя.
То, что делает Ваше правительство и вы сами, до такой степени раздражает население, что все возможно».
Таким образом, заговорщики - со своей стороны,
а Император Николай II - со своей,
готовились к решительной схватке.
При этом мощное наступление русской армии в апреле 1917 года и большая победа должны были сочетаться,
по мысли Государя,
с разгромом думской оппозиции.
Царь приказывает перевести в Петроград надежные воинские части, заменив ими запасных солдат.
Мятежу готовился сокрушительный удар.
Видимо, уже тогда
Государь,
не доверяя командующему Северным фронтом генералу Н.В. Рузскому,
выделил Петроград из его подчинения в особый военный округ,
во главе которого,
по совету военного министра Беляева, был назначен генерал С.С. Хабалов.
Почему же, тогда, заговорщикам удалось осуществить свой заговор?
Причин множество, но одной из самых главных является то доверие,
которое
Император Николай II испытывал к своему генералитету.
Он не мог допустить,
что генералы смогут поддержать мятежников,
которые
не только собирались отстранить Царя от Престола,
но и покушались на его жизнь.
Как верно писал И.Л. Солоневич:
«Государь Император был перегружен сверх всяческой человеческой возможности.
И помощников у Него не было.
Он заботился и о потерях в армии, и о бездымном порохе, и о самолетах И. Сикорского,
и о производстве ядовитых газов, и о защите от еще более ядовитых салонов.
На нем лежало и командование армией, и дипломатические отношения, и тяжелая борьба с нашим недоношенным парламентом,
и Бог знает - что еще.
И вот, тут-то,
Государь Император допустил роковой недосмотр:
поверил генералам Балку, Гурко и Хабалову.
Именно этот роковой недосмотр и стал исходным пунктом Февральского дворцового переворота.
Это предательство, можно было бы, поставить в укор Государю Императору:
зачем Он не предусмотрел?
С совершенно такой же степенью логичности можно было бы поставить в упрек Цезарю:
зачем он не предусмотрел Брута с его кинжалом?»
У заговорщиков не было никаких надежд на успех без поддержки армейской верхушки.
Поэтому им необходимо было сделать все, чтобы перетянуть генералитет на свою сторону
и вместе с ним
совершить государственный переворот.
К стыду и позору русских генералов,
они дали себя втянуть в грязные игры политиков
и предали своего Государя.
Император твердо вел народ и армию к победе,
он был преисполнен верой в победу
и был убежден,
что и его генералы преисполнены подобной же верой.
‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼ ‼
( Третья часть )
ВЕЛИКОМУЧЕНИК ГОСУДАРЬ НИКОЛАЙ ВТОРОЙ - СВИДЕТЕЛЬСТВУЮЩИЙ О ХРИСТЕ ДО СМЕРТИ...
Сегодня бытует мнение, что Николай II планировал вырваться из Пскова и, обратившись к войскам, дезавуировать «отречение».
В доказательство приводится поездка Царя из Пскова в Могилев.
Так, один современный изследователь пишет:
«Государь оказался в ловушке у террористов
и по отношению к нему,
были применены хорошо известные нам сегодня методы террора.
Подписывать официальный юридический документ об отречении ему не позволяла совесть христианина,
ответственность правителя
и профессионализм юриста,
а не подписывать его он не мог,
так как
заговорщики грозили немедленно устроить братоубийственную бойню.
Государь избрал оптимальный,
на его взгляд - выход,
с возможностью изменить ситуацию,
вырвавшись из псковского плена.
Он не учел только одного – предательство и измена
среди высших государственных и военных чинов России оказались глобальными.
Государь был уверен, что большинство тех, кто давал ему присягу на верность, останутся верны ей.
Он сам был человеком совести и предполагал ее наличие у своих верноподданных.
Его чистое сердце было просто не способно предусмотреть всеобщей измены».
Следующая публикация
Комментарии 1