(Роман Супер спрашивает дорогу к дому Ирины Тищенко у местного жителя) У таксистов-конюхов спрашиваю адрес русской женщины, переехавшей в эти края много лет назад. Они сразу же понимают, о ком идет речь, и показывают дорогу. Других русских женщин в Сьего-де-Авила просто нет. Эту — «со странностями» — здесь все хорошо знают. На окраине городка между железнодорожным полотном и свалкой сиротливо примостился крошечный домик с деревянной крышей, картонной входной дверью и сломанной судьбой обитателей. На стук никто не откликается, но дверь не заперта. Солнечные лучи пробиваются из дыры в потолке. Туалет прямо на кухне, отгорожен от холодильника шторкой и представляет собой дыру в полу. Старенький телевизор покрыт толстым слоем пыли. Пол заставлен тазами с водой, которую пропускает дырявая крыша. На ступенях, ведущих наверх, спит кошка. Прежде чем подняться на второй этаж, на всякий случай громко даю о себе знать: — Есть кто-нибудь дома? — Что вам нужно? Кто вы? Я ответил, кто я и что мне нужно. Строгий женский голос грубо велел уходить. Но через пару секунд как будто смягчился и попросил подождать внизу. Еще через минуту ко мне спустилась худосочная изъеденная морщинами женщина с выдающимся горбатым носом и в длинном — до самых пят — выгоревшем платье. — Вы что, правда, летели тринадцать часов, а потом ехали через полстраны, чтобы поговорить со мной? — Да. — Простите, вы что, больной? — Нет… да… я журналист. — Очень приятно. Ирина Яковлевна. Тищенко.

(Ирина Тищенко) Я достал из сумки «Алёнку». Героиня дрожащими руками взяла подтаявшую шоколадку и, увидев забытое и родное румяное лицо в косынке, растаяла сама. — Это невероятно. Мне это, должно быть, снится. Я русскую речь-то не слышала сто лет. А тут еще и подарок из детства. А вот мне вас угостить совсем нечем. Ирина Яковлевна открыла неработающий холодильник, в темноте которого стояла лишь полуторалитровая бутылка питьевой воды. Женщина несколько раз извиняется за отсутствие еды и будто в оправдание говорит, что только вчера доела последнее яйцо. Продуктовые карточки, с помощью которых кубинцы отовариваются в магазинах, позволяют гражданам приобрести пять яиц в месяц. — Без света с девяти утра сижу. У нас с электричеством очень большие проблемы. Знаете, до недавнего времени здесь официально были запрещены тостеры и электрочайники, правительство так заставляло экономить электричество и вынуждало покупать газовые плитки. У многих кубинцев стоят дома газовые плитки. Но их в основном используют как полки под что-нибудь. Потому что со спичками — большая напряженка. Я с радостью соглашаюсь и на воду. Ирина Яковлевна отламывает кусочек шоколадки, робко кладет его в рот и закрывает глаза от наслаждения. — Вы извините, что я буркнула на вас сначала. Я и правда не поверила, что это не сон. И за бардак извините, ради бога. Сейчас сезон дождей, а в сезон дождей у меня всегда бардак: когда идет ливень, во всем доме нет ни одного места, где я могу сидеть. Там на втором этаже есть угол, где не течет, вот я в этом углу и стою, как наказанный ребенок. Стекол у меня нет, но вы в нашей провинции мало у кого найдете стекла в доме, это привилегия очень богатых людей. Ирина Яковлевна Тищенко — девушка голубых кровей, университетский сотрудник. В СССР преподавала русский язык и литературу — студенты были от нее без ума. Особенно один — тот самый, который приехал с Кубы по учебной программе. — Ты, сеньор, сам представь: конец семидесятых, по телевизору Маврикиевна и Никитична — это из веселого. На столе сайра и минтай, если повезет. Унылые леса из панельных домов. Очереди даже за туалетной бумагой. А нам про светлое будущее рассказывают. В это же время на Кубе — вечный праздник какой-то происходит. Кубинский социализм и революция из Союза выглядели очень привлекательными, карнавальными. У нас полутрупы Брежнев и Андропов, у них — красавчики Фидель и Рауль. У нас голодуха, а у них, казалось, прорастает даже палка, воткнутая в землю. И вот на фоне всего этого мне, советской училке, еще и в любви признается молодой и до одурения красивый мулат родом из этого праздника. Будущий муж ухаживал за Ириной Яковлевной, как не ухаживал за ней никто и никогда. Он прекрасно, без акцента говорил по-русски, был учтив, очень прилежен, цитировал русскую классику, провожал до дома и защищал возлюбленную от нападок завистников. — Он же совсем черный был. А в Союзе знаешь ведь как? Это официально — дружба народов и интернационализм, а на деле — страшный расизм. Мы пять лет с ним жили, а за руку не держались, когда по улице шли. Потому что могли прямо в лицо сказать, что я проститутка, могли крикнуть мне, чтобы я убиралась с этим черномазым с глаз долой. Ну, вот я и убралась. Ирина Яковлевна снимает очки с толстыми треснутыми стеклами, протирает их платьем и достает из коробки старую фотографию мужа: — Вот он. Красавчик мой. Убийца мой. Второго января я умерла. Когда села с ним в самолёт и улетела в Гавану. В Гаване меня ждал рай, роскошная гостиница на Малеконе, завтрак в постель, романтические прогулки по старому городу. Так было неделю. А потом он повез меня к себе домой. В богом забытую деревню, куда Кастро ссылал диссидентов, то есть в ад меня отвез. Захожу в наше любовное гнездышко, смотрю по сторонам и глазам своим не верю: голые стены, выкрашенные в туалетный цвет. Потолка нет, сразу крыша. Страшная грязь, антисанитария, вонь. И тут я поняла, что попала серьезно. Я-то вся такая красивая была, умная, начитанная, рефлексирующая, на революционный карнавал летела, а оказалась в месте, где никто не слышал даже о том, что такое унитаз. Их любовь закончилась ровно в тот момент, когда закончилась любовь между Гаваной и Москвой. Сразу после развала СССР заводы на Кубе один за другим стали закрываться. Поставка продовольствия прекратилась. Санкции, эмбарго, изоляция — на Кубе начался, как здесь осторожно говорят, «специальный период». То есть страшный голод. У Ирины Яковлевны этот период совпал с событием, которое почти заставило ее залезть в петлю: муж привел домой любовницу и сказал, что теперь они будут жить втроем. — Я собрала свои вещи и побежала, куда глаза глядели. И с тех пор живу в постоянной ненависти ко всему, что меня окружает. Я ненавижу все кубинское. Ненавижу испанский язык, хотя думать и видеть сны стала, к сожалению, на нем. Ненавижу этих людей — общаться с ними невозможно, себе дороже. Сегодня они с тобой дружат, а завтра своруют последний кусок хлеба. Они такой народ: только ты им поверишь, они обязательно сделают подлость. Никому ничего здесь не надо. Сегодня у них что-то есть и ладно, а что будет завтра — всем наплевать. Они страшные лентяи, работать здесь не любят и не умеют. Она и сама давно не работает. Да даже если бы не возраст и не проблемы со здоровьем, работу университетской преподавательнице здесь найти непросто. Русский язык теперь никто не учит, а вся экономика провинции Сьего-де-Авила держится на разведении крупного рогатого скота и выращивании ананасов. Государство платит ей пенсию — пять долларов. Все, что у нее можно было украсть, украли ненавистные соседи. Постоянные стрессы украли зрение. Прекрасная бесплатная кубинская медицина никакого светлого будущего ей не обещает. Ирина Тищенко стремительно теряет зрение и поделать с этим ничего не может. — Я знаю, что скоро ослепну. Я уже сейчас почти не вижу. Что будет со мной, когда это произойдет, даже думать боюсь. Вернуться на родину я не могу. Я уезжала из другой страны, она называлась СССР, а к России я не имею никакого отношения, у меня ни документов, ни родных там нет. И здесь я тоже совершенно чужая. И в этом во всем я могу винить только себя. Меня предупреждали, останавливали, но я поехала. Я сама своими руками угробила свою жизнь. Не надо уезжать из дома никогда. Дома и стены помогают. Как бы плохо ни было, не надо уезжать! Иначе очень просто превратиться в злую собаку. Хотите еще воды? У Ирины Яковлевны я узнал, что таких, как она, советских невест, влюбившихся в кубинцев и переехавших на остров, около трех тысяч. Ни с одной из них отношений она не поддерживает: говорит, что просто стыдно выглядеть неудачницей в их глазах. Ближайшая «невеста» — в ста километрах отсюда. Полтора часа езды на восток острова — в провинцию Камагуэй. Любовь дель Торро Едем вдоль выжженной полосы красной кубинской земли. Водитель — молчаливый мужик с широкими плечами — оживает, когда мы минуем указатель на один из мемориалов Че Гевары. — Наша любовь. Наша гордость. Наш свет. — Любите его, да? — Да, очень любим. — А вы довольны жизнью на Кубе? — Конечно, у нас очень свободная и хорошая жизнь. Хочешь девочек? Есть девочки. Хочешь мальчиков? Есть мальчики. Хочешь выпивку? Есть выпивка. — Легкая жизнь. — Все есть, брат. Все. Кроме денег. — Не такая уж легкая. — Да, денег нет. Но все равно жизнь неплохая. Девочки есть. Мальчики есть. Выпивка есть. Понимаешь меня? Но денег нет. — Грустно. — Грустно. Но жизнь интересная. Ведь есть девочки. И мальчики. И выпивка. — Разумеется. Водитель раздраженно включил магнитолу и весь оставшийся путь до Камагуэя не проронил ни слова. (Камагуэй, Куба) Столица провинции — 350-тысячный город — умиляет своим седативным действием и спокойной, не кричащей, а очень скромной и настоящей красотой. Сюда редко доезжают туристы, машин почти нет, таксистов на лошадях тоже. С балконов домов длинными лентами свисает выстиранное белье. На табуретках вдоль дорог молча сидят созерцающие беззубые старушки. Куры, как бездомные собаки, выискивают по переулкам что-нибудь съедобное. Исторический центр — всемирное наследие ЮНЕСКО. Архитектура колониального периода, старые церквушки и рыжие уютные черепичные крыши на площади Трабахадорес — в этот город влюбляешься немедленно. Так случилось и с Любовью дель Торро, переехавшей сюда из Москвы вместе с мужем Рубеном почти сорок лет назад. «Можно просто Люба», — ухоженная, благоухающая светлокожая дама без возраста встречает меня в своем садике возле дома, жмет руку и приглашает зайти внутрь, попутно демонстрируя огород: «Это дерево гуавы. Это манго, понюхайте, как пахнет. Нет, вы понюхайте-понюхайте. В это время года запах невероятный, вот-вот появятся плоды. Когда все поспевает, я утром выхожу с корзиной, набираю манго на завтрак». Сколько в ее большом двухэтажном доме комнат, сразу и не сосчитать. Кухня, несколько спален, гостевая — всюду дорогая антикварная мебель. Любовь явно хочет произвести на меня впечатление и сразу заходит с козырей — достает из холодильника баночку ледяной колы: — Не удивляйтесь только. Вы наверняка заметили, что на Кубе кола не продается. Кажется, в двух странах во всем мире не продается: у нас и в Северной Корее. Но у меня, во-первых, муж часто бывает за границей и привозит редкости. А, во-вторых, иностранцам здесь на черном рынке предлагают гораздо больше, чем аборигенам. На прошлой неделе заходил фарцовщик, велосипед мне продал. Sociolismo! Значит — блат. Любовь дель Торро — из тех редких советских невест, кому удалось заработать на Кубе на красивые платья и не протекающую крышу над головой. Она берет меня за руку и ведет в кабинет, чтобы познакомить с тем, кому она обязана и крышей, и платьями, и запретной колой.

(Люба и Рубен) Все началось в 1963 году — с поезда, на котором по СССР вихрем прокатился Фидель Кастро. А вслед за Фиделем в страну прилетели тысячи латиноамериканских красавцев получать высшее образование. В том числе и Рубен — мачо с химфака. Вопрос о том, где им жить, долго не обсуждался. Он взял ее под мышку и увез к себе на родину. — Жалею ли я, что уехала? Конечно нет. Посмотрите на меня и посмотрите на женщин моего возраста в России: у вас люди моего поколения погасшие, руки у них давно опустились, а мы здесь на Кубе так и остались в каком-то смысле вечно молодыми, расслабленными, мы здесь живем в другом измерении. Муж Рубен — семидесятилетний седовласый ученый-медик. Невысокий коренастый мужчина в подтяжках и стильной шляпе косится на банку с газировкой и предлагает перейти на что-нибудь посерьезнее. Закидав виски большими кубиками льда, сделав глоток, он не без удовольствия объясняет, что нужно делать, чтобы хорошо жить и в чахнущей от санкций и многолетней изоляции стране: — Нужно становиться хорошим доктором. Тогда будут загранки. А если будут загранки, будет и все остальное. Кубинские врачи часто и абсолютно легально ездят по всему миру — работать и учиться. И это, пожалуй, один из немногих шансов игнорировать изоляцию, зарабатывать деньги, иметь доступ к тем радостям, которые вам кажутся повседневными, а для нашей страны — эксклюзив. У нас до 2008 года было запрещено иметь мобильные телефоны, вы можете в это поверить? В моем доме, правда, этих телефонов и раньше было штук шесть. Сегодня сотовая связь официально разрешена, правда, сволочь, очень дорогая: минута разговора — доллар. Оператор только один — Cubacel. Гражданин страны может оформить только одну симку. Про интернет знаешь? В сеть у нас выходят не больше пяти процентов населения. Нам с Любой повезло быть среди этого меньшинства. Рубен не хочет быть голословным. Достает из тумбочки огромный модем, подключает его; коробка скрипит, издает жалобный писк и со второго раза выходит в сеть. Седовласый ученый в подтяжках улыбается как ребенок, будто бы только что на его глазах свершилось настоящее чудо. Допив виски, расслабившись и потеряв бдительность, Рубен просит меня прикрыть дверь в кабинет, нащупывает на антресолях ключ, открывает им ящик в своем письменном столе и украдкой достает коробку с настольной игрой «Монополия»: — Вот за это даже мне тут голову оторвут, это не снимай, понял? Ты знаешь, что сделал Фидель в первый же день, придя к власти? Приказал уничтожить все имевшиеся в стране настольные империалистические игры. Любовь тоже делится секретом: в девяностые ей удалось получить российский паспорт. И теперь раз в месяц она получает российскую пенсию — около двухсот долларов против кубинских пяти. Вечерами к ним в гости приходит десятилетний внук. Больше всего на свете он любит слушать бабушкины сказки про какой-то снег, который сыплется холодными хлопьями прямо с неба. Хотя так, конечно, не бывает. Ирина Пелаеза Хотя «специальный период» давно закончился, Куба до сих пор испытывает серьезные трудности с продовольствием. Абсолютный рекордсмен по продолжительности жизни под санкциями, Куба до сих пор обеспечивает граждан продуктами по талонам — они называются libreta. Впрочем, и в валютных магазинах, где я мог покупать еду за туристические конвертируемые песо — «куки», тоже особо не разгуляешься: на полках в основном консервы и пятилитровые баклажки с водой. Стыдно признать, но спасаться мне пришлось привезенными для героинь фильма гостинцами. Несколько кирпичиков бородинского хлеба я все-таки сохранил для Ирины Пелаеза — русской диссидентки, которую на прощание посоветовала навестить Любовь дель Торро. Отыскать Ирину оказалось непросто. Точного адреса у ее дома нет. Названия улицы — тоже. Никаких ориентиров, просто кусок тропического леса, в котором по какой-то случайности много лет назад выросло несколько десятков захудалых хижин. В одной из них и живет Пелаеза – короткостриженая, приветливая, остроумная и улыбчивая женщина, встретившая меня в больших галошах и с фонариком у входа в резервацию.

(Осмар и Хорхе) — Это хижины. Так тут люди живут. И жили всегда. Сорок лет назад, пятьдесят, шестьдесят. Лужи, ямы, мусор. Иногда мне кажется, люди собирают мусор по всей стране и привозят его сюда специально. Из-за того, что я тут борюсь с этой грязью, мы не очень ладим с соседями. Они мне пакостят, стучат на меня все время в революционный комитет. Пусть стучат. Люди могут быть бедными, но не имеют права быть засранцами. Грязь меня унижает. Друзей у меня в этой деревне мало, всего два человека — Осмар и Хорхе, они гей-семья, вон они у входа стоят курят. На Кубе гомофобии нет, раньше была, а теперь нет. Наоборот, сверху спускают терпимость. И все терпят. Ирина ведет меня по разбитой дороге, умело уворачиваясь от колючих веток. По этой дороге она ходит каждый день вот уже тридцать лет: на работу и с работы. Так приятно после трудного жаркого дня вернуться домой. И так приятно, когда этот дом просто есть. Ирина перескакивает через большую глубокую лужу. — В 1998 году случился очень сильный ураган. И дом мой улетел, как у Элли с Тотошкой. А мой муж, как Нуф-Нуф, построил новый домик из прутьев и досок, которые остались от прежнего жилища. Но и этот дом простоял только до следующего сезона дождей, его тоже унесло в океан. Четыре года Ирина — профессорская дочка с высшим образованием — прожила в шалаше, пока ее муж строил третий дом. Купить квартиру в ипотеку на Кубе нельзя: государственный банк в стране победившей революции кредитами не балует. Болезненно худой и застенчивый Освальдо — муж Ирины. У него сильные мозолистые руки, уставший вид и очень красивые молодые глаза. В Москве он выучился на авиаконструктора, влюбился в студентку Иру и привез ее сюда. Но после похолодания российско-кубинских отношений начальство поставило его перед выбором: или русская жена, или работа. Он выбрал жену и вместе с ней и родившимся ребенком едва не умер от голода. Ирина, вспоминая этот период, начинает нервно кусать ногти. — Тогда действовала специальная программа Фиделя Кастро для семей с детьми с малым весом. Мы под нее попали. Нам давали три пакетика с макаронами. Два пакетика риса. Горсть фасоли и кусочек масла. Ничто так не унижает мать, как невозможность прокормить собственного ребенка. А я не могла. Сейчас, слава богу, дела обстоят не так плохо. Но дома у нас мяса не бывает и теперь. Килограмм говядины здесь стоит примерно 20 долларов. Муж зарабатывает 14 долларов в месяц, я десять. Для нас мясо — это яйца. И если ты сумел купить кости — это большой праздник. Под самым носом у Ирины и Освальдо океан, кишащий рыбой. Но рыболовные суда здесь особо не встретишь. Кому и как рыбачить на Кубе, решает государство, с большим скрипом выдавая лицензии на ловлю лишь единицам. Несанкционированная рыбалка расценивается как попытка бегства с острова. И для простых смертных попросту невозможна. Повсеместный государственный контроль бесит Ирину. Она давно не верит ни в какую революцию и каждый раз, когда речь заходит о Фиделе и Рауле, злится.

(Ирина и Освальдо) — Мне не нравится, что здесь нет свободы. Прежде всего, внутренней свободы. А местным это нравится. У многих здесь на лбу большими буквами написано слово из трех букв: «раб». Думать люди не хотят, ведь выдавливать из себя раба — тяжелая и малоприятная работа. Здесь власть разговаривает с людьми лозунгами и девизами, которым много-много лет. Они ленятся даже что-нибудь новенькое придумать. Меня могут поставить к стенке, но я не боюсь это говорить: революция может жить только тогда, когда она совершается. А если этот образ эксплуатировать десятилетиями, это просто мертвечина. Пойдемте, я вам покажу мою революцию. Ее революция помещается на двух квадратных метрах возле сарая. Здоровенная жирная свинья жует грязные корнеплоды. Ирина смотрит на нее почти влюбленными глазами: — Она беременная. Целый год мы старались ее оплодотворить, непросто это было. Дай бог, скоро родятся поросята. Каждый будет стоить по 500 песо. Для нас это сумасшедшие деньги. Бог прижмет, но не задушит. А теперь пойдем покажу свой Остров свободы… Вот он. За домом камнями выложен небольшой круг, в кругу — идеально белый чистый песок. Ирина скидывает галоши и осторожно, будто боясь нарушить какое-то таинство, становится на песок: — Освальдо два года каждый день привозил с работы мешочек с песком. За это время вырос вот такой песчаный островок. Когда мне плохо, когда у меня большие проблемы, я встаю в этот песок и расслабляюсь. На настоящий пляж мы не ездим, он далеко, не можем себе позволить. Но о том, что она переехала жить на Кубу, Ирина не жалеет ни секунды. — Я правильно поступила. Вот если Библию читаешь, там говорится: оторвись от отца, оторвись от матери, от всего того, с чем ты жил когда-то, но не отрывайся от мужа. Ты выходишь замуж и соединяешься с другим человеком. Мы поженились и стали одним целым. Эта христианская мысль мне помогает справляться с сомнениями. Мне вообще только одно по-настоящему не дает покоя: свою одинокую пожилую маму я, скорее всего, больше никогда не увижу. Чтобы заработать на билет на самолет, нам с мужем придется работать несколько жизней. Без выходных. Эта рана никогда не закроется. Я звоню ей на Новый год и на день рождения. Два раза в год. Потому что один такой звонок стоит 200 песо. Эти деньги мой муж зарабатывает за две недели. Две недели работы, чтобы я поговорила две минуты.

Аэропорт имени Хосе Марти. Досмотр личных вещей перед вылетом в Москву. Мулат в форме трясет перед моим лицом коробкой с сигарами. — Больше двух коробок вывозить нельзя, мистер. Эту придется оставить. — Одну секунду, сеньор. У меня для вас сувенир. Вот. Вы когда-нибудь пробовали шоколадку «Алёнка»? — Да. (Автор Роман Супер)