Алла Ларионова родилась 19 февраля 1931 года в Москве на Спартаковской улице.

Ее родители познакомились в дивизии Котовского, где воевали в Гражданскую войну. Отец был коммунистом и работал директором райпищеторга, а мама закончила четыре класса и работала завхозом в детском саду.
Во время войны отец Аллы ушел в ополчение, а мама с девятилетней дочерью эвакуировались в Татарию, в город Мензелинск. Мама много работала, а Алла часто выступала перед ранеными в местном госпитале, читала стихи. Позже она узнала, что лежал в мензелинском госпитале и Зиновий Гердт, с которым через много лет они встретились на съемках картины «Фокусник».
Отец Аллы Ларионовой попал во время войны в окружение, и в одном из селений его спасла пожилая женщина. Когда немцы вели по деревне пленных, она бросилась к ним с просьбой отдать ей брата — отца Аллы. Почему—то немцы ей поверили... Потом эта женщина, которую звали Пелагея, приезжала к благодарным Ларионовым в Москву.
«Мой отец, — вспоминала впоследствии Алла Дмитриевна, — как и многие в то время, был коммунистом. А я, как и все советские школьники, была сначала пионеркой, потом комсомолкой. Помню, когда меня приняли в пионеры, какая это радость была! Прибежала домой, показываю бабушке красный галстук и кричу: «Бабушка, посмотри!». А она ни слова не сказала, только посмотрела с укоризной, отвернулась и вышла из комнаты. Я не могла понять — почему, и так обидно было — до слез».
Став актрисой, Ларионова признавалась, что в детстве мечтала работать дворником. Эта профессия казалась ей необычайно романтичной: в любое время года вставать, когда все еще спят, и шуршать метлой, сгребая осенью опавшие листья, а зимой убирать снег лопатой. Но в таких случаях говорят: на роду написано. «Моя мама, — рассказывала Алла Дмитриевна, — всю жизнь проработала в детских учреждениях. Летом с детским садом и мамой я выезжала на дачу. Как—то к нам приехала ассистент режиссера, которая искала детишек для съемок. Она долго упрашивала маму отпустить меня в кино, но мама не согласилась». Однако судьба подкараулила свою жертву, восьмиклассницу Аллочку Ларионову, на улице, приняв облик очередного ассистента режиссера по актерам: «Девочка, хочешь сниматься в кино?». На этот раз согласие мамы не потребовалось, потому что девочка тут же ответила: «Да!». Ларионову поставили на учет в актерский отдел «Мосфильма» и стали приглашать в массовку. Поскольку иногда сниматься приходилось ночами, школу закончила на тройки.
Окончив школу, Алла подала документы сразу в два института — ГИТИС и ВГИК. В ГИТИСе экзамены принимал Гончаров: «А он такой красивый был! Я от волнения забыла текст, который должна была читать. И он так не без ехидства меня спрашивает: «Девочка, сколько тебе лет?». — «17», — говорю. А он: «Так в 17 лет надо память получше иметь...»
Во ВГИКе набирал курс Сергей Аполлинариевич Герасимов. Ларионова ему категорически не понравилась. «У нее нос большой, — сказал мэтр жене и пожизненной своей ассистентке, «Хозяйке Медной горы» Тамаре Федоровне Макаровой, — и губы. Она некрасивая и не фотогеничная». Но Макарова, которой девушка приглянулась, уговаривала: «Сереженька, присмотрись к ней повнимательней, она славненькая — какие глазки, какие волосики!». И — убедила. Но обо всем этом Алла Дмитриевна узнала позже.
Гадкий утенок довольно быстро превратился в прекрасного лебедя — одну из самых красивых начинающих актрис не только на курсе у Герасимова, но и во всем советском кино 1950—х годов.
Сниматься Ларионова начала еще студенткой. Когда в 1952 году ее пригласили на роль Любавы в картину Александра Птушко «Садко», Сергей Аполлинариевич ученицу не отпускал — он ревностно относился к съемкам своих студентов. И снова помогла Макарова, уговорив мужа. Фильм имел потрясающий успех. Во время съемок картины «Садко» судьба свела Аллу с актером Иваном Переверзевым, который был необычайно популярен после вышедшего на экраны СССР в 1947 году фильма «Первая перчатка». Роман Ларионовой и Переверзева продолжался достаточно долго, но жениться Иван не собирался.
В 1953 году творческую группу фильма «Садко» пригласили на Венецианский фестиваль. Перед поездкой делегацию инструктировал Анастас Микоян. Западная действительность превзошла все, даже самые фантастические, ожидания. Для Ларионовой знакомство с другим миром началось с курьезного случая. В гостинице она решила принять ванну, долго крутила какие—то краны и нажимала на кнопки. А когда намылила мочалку, увидела, что та почему—то не мылится. Оказалось, она пустила в ванну морскую воду. Сильнейший шок вызвали у будущей звезды и... чулки горничной. «Я даже расплакалась, — рассказывала она впоследствии, — у меня таких никогда не было! Мы все больше носили простые, в резиночку...» Всем актрисам, приглашенным в Венецию, платья сшили из одинакового материала. Фасоны были разные, и по возвращении в Союз их нужно было сдать.
Успех Ларионовой в Венеции был фантастическим. Журналисты писали о Ларионовой взахлеб и исключительно в превосходной степени: «Самая молодая, самая веселая, самая красивая!», а еще: «Солнце Венеции в волосах у Аллы». После конкурсного показа фильма «Садко», получившего главную награду фестиваля — «Золотого льва», на нее буквально накинулись режиссеры и продюсеры, но на все приглашения сниматься за нее отвечали официальные лица: «Что вы?! Что вы?! Она у нас одна на весь Союз, у нее все съемки расписаны до 2000 года!». Естественно, ничего подобного на самом деле и в помине не было. Возвращаясь домой, она горько плакала в самолете: «Прощайте, все мои мечты, возвращаюсь к серым будням!». Но прямо у трапа самолета ее ожидало приятное известие: Ларионова была утверждена на главную роль в фильме «Анна на шее».
На съёмках она познакомилась с Александром Вертинским. Вертинский и Ларионова прекрасно смотрелись вместе. Вертинский поразил воображение юной Аллы врожденным аристократизмом, безукоризненными манерами, шармом и несоветским складом ума. На съёмках она так же познакомилась с Михаилом Жаровым, который был кумиром ее детства. «Однажды, — вспоминала Ларионова, — мы с девчонками пришли во Дворец культуры, где должны были выступать живые знаменитости. В фойе меня кто—то толкнул в плечо. Оборачиваюсь — батюшки! Это же сам Жаров! Он погладил меня по голове и спросил: «Я тебя не сильно ушиб, деточка?». Когда мы встретились на съемочной площадке, я рассказала про этот случай Михаилу Ивановичу. Он долго смеялся: «Ну если бы я знал, Аллочка!»
Почему—то очень долго — целый месяц — снимали сцену бала. Работали ночами, потому что днем артисты оперетты, составляющие массовку, были заняты. Жаров просил Ларионову: «Ты соберись, чтобы сделать все за один дубль, а то мне врача придется вызывать!». Но танцевал он, по словам Аллы Дмитриевны, лучше всех. А она приходила домой под утро на опухших от танцев ногах, долго вынимала из волос кучу шпилек и без сил валилась в постель.
Роскошный будуар изнеженной героини снимали в гараже «Мосфильма». На улице было — 40 градусов мороза, температура на съемочной площадке не намного выше. Поэтому, как только объявляли перерыв, Ларионова, снимавшаяся в легком пеньюаре, тут же ныряла под одеяло. А после команды «Мотор!» с тяжелым вздохом из—под него вылезала. Что же до кровати гигантских размеров, то ее на время съемок одолжили у известного своими солидными габаритами Евгения Моргунова. «В моей постели спала Алла Ларионова», — шутил он.
«Анна на шее» была звездным часом Ларионовой. Роскошная красавица в бальном платье, беззаботно танцующая мазурку с самим Жаровым, поразила воображение зрителей. Она была сказочно хороша. Затем последовала шекспировская «Двенадцатая ночь», в которой Алла сыграла графиню Оливию. В нее влюблялись, теряли голову, сходили с ума. А актриса, безраздельно царившая в мужских грезах, жила с родителями в полуподвале. Ларионова рассказывала: «Ванна — прямо на кухне. Мы прорубили два окна на улицу, чтобы было посветлее, но пришлось их держать все время зашторенными. На меня лезли в окна посмотреть с улицы поклонники. Когда весной сошел снег, у наших окон мы нашли калоши, сигареты, носовые платки и прочие потерянные вещи... А однажды мою машину понесла толпа вместе со мной».
Тогдашний министр культуры Александров тоже не смог обойти своим вниманием актрису. «Как—то министр был в нашей студии на «Ленфильме», — вспоминала Алла Дмитриевна. — Увидел меня и застыл как вкопанный и простоял так все время, пока я пробовалась на роль Оливии в «Двенадцатой ночи». На киностудии было разослано уведомление, согласно которому приглашать Ларионову на съемки отныне запрещалось. Актрису надолго отлучили от кино, ничего не объясняя. Она была утверждена на роль Василисы в фильме Александра Птушко «Илья Муромец». Режиссер каждый день звонил ей, недоумевая, почему она не приезжает в Ялту на съемки. А Ларионова не могла выехать: в Театре киноактера, где она числилась в штате, не подписывали командировку и не выдавали суточных. Уехать без документов — уволят за прогулы. Потом телефон в ее коммунальной квартире замолчал. Ларионова рассказывала: «Это страшно угнетало. Я попыталась что—то выяснить, и мне такого наговорили про мои отношения с Александровым, что у меня волосы дыбом встали...»
Узнав о том, что она попала в черный список, Ларионова написала письмо новому министру культуры Михайлову и попросила разобраться с порочащими ее имя сплетнями. «С трудом я заставила себя это письмо написать, — рассказывала Алла Дмитриевна. — Потом, собравшись с духом, позвонила в приемную. Ответил мужской голос, наверное, помощника. Я представилась и сказала: «Мне необходимо встретиться с министром!..» Говорила с таким напором, что голос в трубке, какое—то время помолчав, попросил перезвонить через несколько дней. В следующий раз сказали, что министр принять не сможет, но в министерстве меня выслушают. Я приехала. Меня встретили добрые молодцы с такой ухмылочкой на лице, что я разрыдалась. Оставила им письмо и убежала. Звоню неделю спустя и слышу радостное: «Алла Дмитриевна! Как хорошо, что вы позвонили! Мы постараемся все исправить...» Через несколько дней в газете статья о предстоящей поездке во Францию большой делегации советских кинематографистов. И — глазам не верю, среди прочих имен — мое...»
Новый министр написал ответ актрисе, в котором сообщал, что все выяснил и «уже отдал все соответствующие распоряжения».
Актриса Лариса Лужина вспоминала, как в брежневские времена встречалась с Ларионовой на концертах: «Алла была королевой! Она всегда очень небрежно снимала норковую шубу, которую подхватывал молоденький журналист и всюду за нею таскал. Он был очень маленького роста, тем не менее, с обожанием следовал за Ларионовой, как паж». Если она появлялась в театре или цирке, то представление уже никто не смотрел — все внимание было обращено на ложу, в которой сидела Ларионова. Ей не требовались ухищрения косметологов и парикмахеров — она была неправдоподобно, ослепительно красива и в полной мере сознавала это.
Алла Ларионова и Николай Рыбников познакомились еще в институте. Рыбников часто бывал дома у Ларионовых, был знаком с родителями, но на Аллу смотрел почти равнодушно — он был в то время увлечен другой девушкой. «Я плакала по ночам в подушку, — рассказывала Алла Дмитриевна, — а с его стороны не было даже намека. Потом я успокоилась, а Коля, наоборот, загорелся». Он страдал по ней почти шесть лет. Рыбникова буквально вытащили из петли, когда их общий с Аллой сокурсник, Вадим Захаренко, рассказал, что якобы встречается с Аллой Ларионовой. «Хочешь, я тебе ее отдам, — смеялся Захаренко, — забирай!». Рыбников кинулся в драку, сломал себе палец, который неправильно сросся и напоминал ему об этой истории всю жизнь.
После неудавшегося самоубийства Николаю вправлял мозги сам Герасимов. «С ума ты, что ли, сошел?! — кричал он на весь институт. — Это ж додуматься надо — вешаться из—за жабы!». «Она не жаба, — губы Рыбникова дрожали, — она красавица! Она же не виновата, что любит другого!». «А раз красавица, — строго сказал Герасимов, — завоюй!». И Николай начал завоевывать. «И где бы я ни была, — вспоминала Ларионова, — за границей, на далеком хуторе, в полесских лесах — везде получала от него короткие телеграммы: «Люблю. Целую. Пью твое здоровье». Он звонил и всегда говорил одно и то же: «Алла, помни, я тебя люблю…» Понятия не имею, как ему удавалось меня разыскивать, но, говоря современным языком, доставал. И достал!».
Они расписались в Минске, где Ларионова снималась в «Полесской легенде», 2 января 1957 года. Рыбников приехал со съемок картины «Высота» 30 декабря и сказал: «Все, лапуся, идем расписываться!». Она подумала, что он сошел с ума: в праздничные дни все загсы закрыты, какая же может быть роспись?! Но 2 января все—таки поехали в ЗАГС.
Регистраторша умудрилась не узнать двух самых популярных артистов советского кино, сказала: «Заявление надо за месяц подавать, а так, с бухты—барахты, никто не женится!».
А возле загса эскорт машин, свидетели, гости! Что делать? И тут кто—то вспомнил, что в Минске есть загс, расположенный как раз напротив кинотеатра, — уж там—то наверняка Ларионову и Рыбникова знают, а стало быть, пойдут навстречу. Там их действительно расписали. Это был брак под номером 1 — первый в новом году.
Не обошлось без курьеза, о котором вспоминала Ларионова: «Регистраторша поставила в мой паспорт штамп и написала: «После замужества фамилия Рыбникова». Я ей говорю: «Что же вы наделали! Вы же мне паспорт испортили». Она так удивилась: «Как, разве вы не хотите взять фамилию мужа?». «Я, — говорю, — ничего не имею против Рыбниковой, но Ларионова уже состоялась — столько фильмов вышло с моим участием». Тогда она зачеркнула свою запись и написала: «Исправленному верить». Так я до обмена паспортов на новые — уже в 70—х годах — и ходила с почерканным паспортом».
В Дом кино на премьеру «Высоты» они пошли вдвоем. И когда герой фильма, которого тоже звали Николай, сказал с экрана: «Ну что, Коля, кончилась твоя холостая жизнь?», весь зал буквально взорвался аплодисментами.
Они прожили вместе 33 года и вырастили двух дочерей — Алену и Арину, но ни одна из них не продолжила актёрскую династию. Когда уезжали на съемки, с девочками оставалась мама Ларионовой Валентина Алексеевна. Однажды родители вернулись домой через месяц, одна из дочек посмотрела на маму и сказала: «Тетя!». Ларионова долго плакала. Тогда в семье решено было повесить на стенку большие портреты родителей. Бабушка показывала на них и внушала девочкам: «Это мама, это папа».
Однажды кто—то из журналистов спросил Аллу Дмитриевну, не жалеет ли она, ведь могла сделать в жизни более выгодную партию. Ларионова ответила: «Судьба, значит. У меня в жизни было много ситуаций и предложений. Но я не жалею. Коля был личностью... А главное, очень любил меня». Рыбников был однолюбом и гордился тем, что его жизнь укладывалась в бесхитростную схему: «Любимая женщина, любимый дом, любимая работа». Алла была не только любимой женщиной Рыбникова — она была его божеством, да и, наверное, всей его жизнью. «Ну, представьте себе, — вспоминает Ларионова, — в Москве кинофестиваль, на который приезжают Софи Лорен, Джина Лоллобриджида... А я только родила, да еще кормящая мать — поправилась, выгляжу плохо, по дому хожу в затрапезном халате. Говорю ему: «Коля, сходи, посмотри, там такие женщины красивые!». А он отвечает: «Ты что, с ума сошла? Ты лучше!». Я всегда была для него лучше всех. Он вообще был замечательным мужем, любящим и заботливым отцом, хорошим хозяином...»