Отрывок из романа "Явь". - Ты меня приворожила! Он метался как сумасшедший, падал на колени перед бездыханным телом жены, потом опять вскакивал, хватался руками за голову, мотал ей как запутавшаяся в узде лошадь. - Ты уничтожила все, что мне дорого. Ты разбила мою жизнь. Я убил ее собственными руками. Вот этими самыми руками, - он поднес к глазам свои окровавленные руки, и в ужасе отвернулся от них, так, как будто хотел отвернуться от самого себя. - Я был опьянен тобой! Я был отравлен тобой. Ты опоила меня своей силой, ты свела меня с ума, помутила мой рассудок, ты свела меня с ума, и я убил ее, мою девочку, мою милую, хорошую девочку. Как я мог? Нет теперь мне прощенья! Она холодно наблюдала за растрепанным, жалким, обезумевшим человеком, - он ли это, тот ли, кого она так хотела и кем жаждала обладать? В нем не осталось и следа той властной силы, которая так восхитила и поразила ее, когда она увидела его впервые. В нем не было и капли той нежности и любви, которая лилась потоком из его глаз, когда любовь к ней родилась в его сердце и захватила все его существо. Она была ведьмой, и поэтому совершенно ясно знала, что эта любовь не была ее магией. Она возникла сама по себе, как шквал, как ветер, как стихия, она зажгла огонь в их крови, она обрушилась на них весенним дождем, она подхватила их на руки ветра и закружила в сумасшедшем ветреном танце, она пронизала каждую клеточку их тел и душ, и каждую клеточку того существа, которым они становились, когда соединялись в единое целое, захваченные этой страстью. И эта связь между ними не была ее силой , и не была управляема ее волей– она вообще была выше всяких управлений и всякой воли, ее вела чья-то более сильная воля, светлая и высокая сила, власти которой подчиниться было так легко и приятно, так естественно, что ни она, ни он и не думали сопротивляться. Они покорились этой любви, и она ласкала их, качала их в своих обьятьях, они купались в ней, и радовались , как дети. Все было потом, когда он вспомнил о жене, и о том, что она есть, и оказывается, он не должен, и не может., и так далее. Поначалу это просто немного раздражало ее и воспринималось как досадная помеха. Она не допускала и мысли, что в его сердце, во всем его существе, доверху наполненном любовью к ней, может существовать еще кто-то, кроме нее, - так нежен был его взгляд, так сверкали в нем звезды, такое восхищение лилось на нее звездопалом, так искрились ее глаза при единении с его глазами… Она просто не могла поверить, и это неверие стало иллюзией, в плену которой она сама пребывала довольно долго. И только когда все стало очевидным настолько, что нельзя уже было этого не замечать и отмахиваться от этого, как от досадливой стрекозы, когда он просто сказал ей «прощай» и ушел к жене с понурой головой, всем своим видом выражая страдающую жертву, боль осознания сломила ее пополам. Она, могущественная магиня, ползала по полу, плача и воя от боли, и ничего не могла поделать, потому что то, что жило в ее сердце по отношению к нему, не было колдовством – с любым колдовством она могла бы справиться в два счета. Но это не было колдовством – это было непререкаемой силой небес, это было потоком, идущим через нее и направленным прямо в его сердце. И вот теперь он отвернулся и закрылся от этого потока, он отказался от небес, и ради чего?! Он оставил ее одну, на произвол судьбы, на произвол этой непререкаемости и страсти. Как он мог? Как мог? И что ей делать с этим потоком, который по-прежнему заполнял ее всю, и ей казалось, что если она не станет что-нибудь предпринимать, то эта сила, которая непрерывно вливается в нее, продолжает литься и литься, будто небеса разверзлись над ее головой и сердцем, - эта сила просто разорвет ее. Та, другая женщина, слабая и ничтожная, но почему-то значащая для него, больше чем она, - невероятно! - стояла на пути любви, мешая воле небес, и с этим надо было что-то делать. Магия - это все, что она могла и умела делать, и это то, что всегда было самым сильным ее аргументом и оружием. И то, что он теперь ходил потухший, словно, отгородившись от любви, он сам вынул из себя жизнь, только подстегивало ее. Он страдал и нуждался в помощи. Они оба нуждались в помощи, и их союз – тоже. Но он был ослаблен, как будто связан, он был как во сне. А она могла и была в силах избавить его от этого смертного сна. Это было несложно. Надо было всего лишь на время овладеть потоком его мыслей и войти в него, и дать ему идею, как выйти из этого ада страданий. Да, это было совсем несложно. И вот теперь она, эта другая, лежала бездыханно с ножом в груди, а он, с окровавленными руками носился вокруг нее и плакал. Мысли ее были холодны, мозг, осознав ошибку, методично искал, где произошел сбой. Но холодный жесткий анализ не мог отменить той острой боли, которая разливалась в сердце, и было ощущение, что нож , который предназначался другой, почему-то оказался в ее груди. Ему не нужна была ее любовь, и это стало вдруг так ясно… Ему нужна была та, другая, и она, вместо того, чтобы воскресить его к жизни, убила его совсем. Он обезумел, и это было неотменимо, и этот нож пронзил их всех, всех троих, и больше уже ничего не спасти… - Что я наделала, - в ужасе сказала она, пока мозг досчитывал промахи, и этот ужас охватил все ее существо, он добрался, наконец до мозга, и телу стало так холодно и каменно, словно кровь в одно мгновенье превратилась в лед. Решение пришло тут же. Она молча подошла к своим склянкам и взяла с самой верхней полки то средство, которое берегла для себя - на тот случай, когда до нее доберется ее злейший враг. Она, не раздумывая более, c резким хлопком вынула из склянки пробку, подошла к маленькой худощавой убитой женщине, встала на колени, одним резким сильным движением выдернула нож из ее груди и быстро влила из склянки в зияющую рану шипящее и дымящееся зелье. Он перестал метаться, замер и недоуменно наблюдал. Когда она вынимала нож, он дернулся было, словно пытаясь защитить от нее то, что было мертво, но еще оставалось ему дорого, но когда зелье забурлило вдруг в ране и из нее начал подниматься и тянуться к небу широкий столб прозрачно - зеленого искрящегося огня, он словно окаменел и просто стоял и смотрел завороженно. Столб тем временем быстро достиг потолка хижины и легко прошил его, уходя все выше и выше в темные ночные небеса. Она спокойно смотрела и ждала, стоя на коленях перед телом. Внезапно направление потока огня сменилось и он двинулся в обратном направлении, с потолка – к сердцу женщины, окрашиваясь при этом в лучисто - алый цвет, и как только поток достиг сердца, тело дернулось и задрожало, а сам поток прекратился, достигнув раны и полностью исчезнув в ней. Он как будто вошел в нее полностью и захлопнулся внутри, потому что сама рана просто прекратила быть – она исчезла на глазах, и только на порванном ножом платье остались кровавые следы. Женщина вдруг глубоко и резко вдохнула открыла глаза и села на полу. -Что со мной? – произнесла она недоуменно. – Милый? Где мы? Он застыл как изваяние, только смотрел на нее полными ужаса глазами. - Все хорошо, дитя мое, - спокойно сказала ведьма. – Ты поранилась, было много страданий и боли. Твой муж принес тебя ко мне, и я исцелила тебя. Все уже позади. Он перевел на нее непонимающий, ошеломленный взгляд и встретив его глаза, она посмотрела в них спокойно и твердо. - Вы можете идти, - сказала она. – Все миновало, и можно жить. Он все смотрел, не в силах оторвать от нее глаз, и в них за один миг, пронеслись, как волны, боль, страдание, отчаяние, удивление и вот, - наконец он понял, - и мягкий, лучистый свет зажегся в них. Женщина подошла к нему и обняла его. - Пойдем, милый? - Пойдем, - кивнул он, посмотрел наконец на нее, поправил ей растрепанные волосы, погладил по голове. – Пойдем, девочка моя. И они пошли к выходу. У самого выхода, пропустив ее вперед, он обернулся – и пораженный увиденным, замер. Она стояла и смотрела им вслед – спокойная, сильная и легкая одновременно, и мягкий теплый свет разноцветными искринками словно обнимал ее всю, создавая свияющий ореол. И когда она подняла руку в прощальном жесте, из ее ладоней вдруг заструился полупрозрачный световой поток. И пораженный этой ее новой, непонятной красотой и величием, он восхищенно поклонился и молча вышел.