Из жизни в совхозе «Пятилетка», г.

Томмот
ПОКУПКА КОВРА
1957 год. В магазин привезли ковры. Первый раз за всю историю совхоза. Узнав об этом мама, крикнула мне, чтобы я бежала занимать очередь. Как всегда, в самый ненужный для меня момент, я оказалась у нее под рукой. Детей много, и все – где-то, а я – вот она, тута.
Но, поскольку вопрос касался не только ковров, а ещё и совхозного престижу, маманька не стала дожидаться, когда я созрею на забег и понеслась впереди меня, задрав….. Я её догнать не могла, хотя она жаловалась своим подружкам, что Ольгу, т. е. меня она никогда, когда ей это в край, как нужно было, не могла догнать. Было дело – не спорю. Зато сколько подзатыльников мимо меня прошло. Мой любимый бег выручал и не раз. Но только не в этот раз. Мамка неслась впереди меня ковровой торпедой. Вот что с людями ковры делают!
Маманька среди совхозных баб в беге была первой. И не только в беге, но и в работе. Фишка у неё была такая - впереди планеты всей. Ежели она норму не перевыполнит… Блин – трагедия на всю семью. И мы эту трагедию, естественно, должны были пережить.
Забежали в магазин, мама схватила первый, попавший под руку, ковер, бросила его на большие весы, которые стояли в углу магазина и, посадив меня на него, сказала:
– Сиди, карауль. Если проворонишь…
и, поднеся к моему носу свой маленький, но крепкий кулачишко, умчалась получать получку.
Контора находилась в этом же здании. Вообще дом этот был многофункциональный: в нем разместились: столовая, контора, магазин и еще были жилые комнаты, типа общежития.
Женщины уже разобрали все ковры, но не расходились, стояли, рассматривая друг у друга, что все-таки они приобрели, потому что хватали не глядя.
В этот момент в магазин залетает тетя Мотя Тарасова (Тарасиха). Я почувствовала себя крайне неуютно, и вжалась сама в себя, так как там, где появлялась тетя Мотя, начинался ускоренный процесс по выносу мозга. С криком:
– А-а! Что? Где? - она протиснулась к прилавку, а когда узнала, что все ковры разобраны-распроданы, запричитала:
– Нууу! Вооот! Опеть мне ничего не досталось, опеть все уже разобрали.
Тетя Мотя с моей маманькой дружила через день и эта, так называемая дружба, по всей видимости, их обеих устраивала. Сегодня был явно недружественный день, так как, увидев меня, сидящую на ковре, как на троне, тетя Мотя завопила:
– А-аа! Ну конечно! Полянчиха, как всегда, уже и тута успела!
То, что другие женщины купили ковры, прошло как-то мимо ее совхозной сознательности, а приобретение ковра Полянчихой, подействовало на нее, как красный цвет на быка, введя ее тем самым в полное душевное несоответствие.
Немного придя в себя, поохав и поахав, тетя Мотя стала рассматривать ковры у женщин, счастливые обладательницы которых величаво, с чувством собственного достоинства, разворачивали их для показа.
После того, как все ковры были пощупаны, поглажены, понюханы, тетя Мотя повернулась в мою сторону. Я, вцепившись обеими руками в ковер, тоскливо подумала:
– Ну, все. Начинается. Да, где же мамка?
Подошла со словами:
– Ольга, покажи ковер.
– Не покажу.
– Да, я только посмотрю.
– Нет.
Нагнулась, хотела развернуть край ковра. Я свой центр тяжести тела перенесла на этот край, та зашла с другой стороны, я переместилась на другую сторону. Здесь и остальные женщины стали меня уговаривать, им, видите ли, тоже захотелось посмотреть на наш ковер:
– Ну, что тебе, жалко?
Помня маманькин наказ, а тем паче ее красноречивый крепкий кулачок у своего носа, я стояла на своем. Вернее – сидела:
– Не покажу! Мамка придет, смотрите, сколько влезет.
Наконец мама пришла, расплатилась и щедро разрешила посмотреть наш ковер.
У бабенок с уст не сходило слово «персидский».
Ага. Как же. Для них специально ковры из Персии привезли. Это слово ласкало их слух, а заодно и уши.
Глядя на одуревших от такого, нежданно-негаданно привалившего коврового счастья, наших родительниц, которые зауважали себя и заважничали, мы – дети, то же себя зауважали и тоже заважничали.
Валюшка Седых:
– А у нас ковер персидский, из Персии, а у вас какой?
– Такой же. Какой еще-то. Тоже из Персии.
Этот «перс», этот кусочек моей малой Родины, размером 1,4 х 2 м, до сих пор находится у меня. Ему сейчас 68 лет. Мы с ним и состарились вместе. И я могу на этой своей малой Родине посидеть, когда захочу, или полежать, тоже, когда захочу и вспомнить – какое же все-таки было у нас – ребятишек – беззаботное, бесшабашное, босоногое, немножко полуголодное, но такое счастливое детство!