Мир искусства✔

СОЛОМА ВОЛОС, РЕСНИЦ СИНЕВА.... Вере Туляковой-с глубоким уважением II Мои девятнадцать лет проходят по площади Баязида, Поднимаются на красную площадь, опускаются на площадь Согласия, я встречаю Абидина, и мы говорим о площадях . Нету площади больше той, которую облетел товарищ Гагарин. Он вернулся позавчера.За ним последует Титов; семнадцать раз облетит он Землю, но я еще не знаю об этом. Мы с Абидином сидим в мансарде отеля. Сена опоясывает Нотр-Дам. Ночью из моего окна Сена блестит, Как долька луны в гаване звезд. Кровать стоит возле окна, молодая женщина спит в мансарде отеля, среди труб на крышах парижских домов. Долгие годы она не спала так хорошо. Солома волос- в бигуди, синева ресниц-паранджа. Абидин говорит со мной о площади в ядре и строениях в ядре. Он умеет окрасить полотно в цвета космических скоростей. А я те цвета, как фрукты, ем. И Матисс-космический фруктовщик, И наш Абидин, и Авни, и Левни. Какие краски мы видим в микроскоп! Какие цвета-в иллюминаторы ракет! Желтое –настоящее желтое. Синее-как шелка, черное не бывает черней . И все- земное, все краски, все цвета в любом уголке космоса-земные. Товарищ Гагарин вернулся из космоса с земной песней. Даже когда мы полетим на Марс и пройдем Сквозь чернейшую черноту, мы найдем там краски Земли Потемнее или посветлее, поярче или побледнее – мы увидим там краски Земли. У Абидина – холст полтора на ноль шесть. Он пишет картину броска. На холсте Абидина я вижу, как бежит и петляет время, и могу поймать время, как увидеть и поймать рыбу в воде. Вот груша, вот космос, вот лицо человека. Вот я в груше, в космосе и в лице человека. Вот груша, вот космос, вот лицо человека, которые были до меня. Вот те, что будут после меня. И я вижу Сену, похожую на дольку луны. Молодая женщина спит на дольке луны. Сколько раз я терял эту женщину, сколько раз находил, сколько раз буду снова терять ее и находить? Сколько раз! Так вот, милая, жизни кусок в Сену я уронил с моста Сен-Мишель, и крючок мсье Дюпона однажды вонзится в кусок моей жизни на заре на рассвете. Мсье Дюпон его вытащит из воды вместе с синим отраженьем Парижа. И увидит, что это не рыба и даже не старый ботинок, а так, невесть что. И он выбросит в Сену, обратно, кусок моей жизни вместе с синим отраженьем Парижа. Отраженье не сможет уплыть, а кусок моей жизни доплывет вместе с Сеной до кладбища рек- до огромного моря. Я проснулся от рокота.Это-кровь в моих жилах, Рокот крови крови громче рева волны у мыса Акынты,- потому что я стал невесом. Мои пальцы утратили тяжесть: Оторвутся от рук и от ног и взлетят , Чтоб кружить и качаться над моей головой . Голова моя так же утратила тяжесть и воздушно, как шар, полетит надо мной. Верха -нет у меня, низа – нет у меня, я не знаю. где право, где лево. Не забыть подсказать Абидину, пускай нарисует картину невесомости и незнания «право» и «лево» Не забыть подсказать Абидину, что павший на площади Баязида студент достоин портрета. И товарищ Гагарин, и товарищ Титов, чъе лицо мы еще не видели и чъе имя –не знаем, и те кто идут за ними, и женщина, что в мансарде,- все они ожидают портретов. Нынче утром я вернулся из Кубы. Там, на площади, щесть миллионов – черный, белый, мулат – с песней с пляской сажают светлые зерн, зерна зерен. Абидин, ты сумеешь написать это счастье? Но-без легких решений! Не ангелоликую матерь, кормящую розовощекого сына, и не яблоко на скатерти белой, и не красную рыбку, аквариум, пузыри водяные! Абидин, ты сумеешь написать настоящее счастье, то есть Кубу летом 1961 года? Ты сумеешь, маэстро, нарисовать, чтобы всем было ясно: слава богу, я дожил, теперь умирать не обидно? Ты сумеешь, ты сможешь нарисовать, чтобы всем захотелось родиться в Гаване в это самое утро? Руку видел я в стапятидесяти километрах восточней Гаваны, у стены, не далеко от берега, видел я руку. Та стена была радостной песней. Рука гладила стену. Полгода было руке, она обвивала материнскую шею. Семнадцать лет было руке, ладони в мазолях, пахнут Карибским морем, она ласкала грудь Марии. Двадцать лет было руке, она ласкала полугодовалого сына. Двадцать пять было руке, давно отвыкшей от ласки. Тридцать было руке в стапятидесяти километрах от восточной Гаваны у стены не далеко от берега. Рука ласкала стену. Абидин ты рисуешь руки. Руки наших па- харей и кузнецов, нарисуй же и руку Кубинского рыбака Николаса, эту руку-большую, достигшую счастья приласкать и поогладить стену домика, залитого солнцем и полученного в кооперативе . Никогда не отвыкнет ласкать рука Николаса, большая рука, похожая на черепаху рука, что недавно не смогла бы поверить, что ей доведется гладить добрую стену, рука, что сегодня поверила в радость, святая рука полная солнцем и морем, рука надежд, что быстрей тростника выбиваются из под земли, зеленеют, наливаются медом на земле, плодоносной как слово Фиделя. Эти руки сажают в 1961-м на кубе дома, что Прохладны и красочны, словно деревья, и деревья, уютные, словно дома. Этируки готовы плавить сталь. Пулемет в таких руках как песня. Песня-как пулемет. Рука нефальшивой свободы. Рука. которую жала рука Фиделя. Рука, первым своим карандашом на первом листе бумаге написавшая слово «Свобода». Когда слышится слово «Свобода», у кубинцев текут такие же слюнки, как будто взламывают улей с медом, взрезают арбуз. Глаза их мужчин блестят. Тела их девушек трепещут, как только Касаются слова «Свобода». А старики вытаскивают из колодца ведро лучших своих воспоминаний и с наслаждением пъют по глоточку. Абидин, ты сможешь нарисовать счастье? Нарисовать слово «Свобода», но-без фальши! В Париже наступает вечер. Нотр-Дам, как фонарь, загорелся и снова погас, И все старые камни Парижа, и все новые камни Парижа зажглись и погасли. Я думаю о ремесле поэта, художника, музыканта. Я понимаю, что с той поры, когда в первой пещере первый зубр был начертан рукой человека, с той поры и течет река. И все новые реки впадают в нее, и новые рыбы, новые травы, новые радости вливаются в ту, что не пересыхает и течет бесконечно. В Париже, может и сейчас расцветает каштан, отец всех парижских каштанов, из Стамбула, с Босфора пересаженый в землю Парижа. Жив ли он? Я не знаю. Если жив ему больше двухсот Я хотел бы поцеловать ему руку. Я хотел, чтоб в тени у каштана отдохнули и я, и те, кто сработал бумагу для этой поэмы, кто ее набирал и печатал, и те, кто ее продает в магазине, кто ее покупает на кровные деньги, кто читает ее и еще, Абидин, и еще – мое горе с волосами цвета соломы. 1961 ----------------------------------------- ıı On dokuz yaşım Beyazıt Meydanın'dan geçiyor çıkıyor Kızıl Meydan'a Konkord'a iniyor Abidin'e rastlıyorum da mey- danlardan konuşuyoruz. evveli gün Gagarin en büyük meydanı dolaşıp döndü Titof daha dolaşıp dönecek hem de on yedi buçuk kere dolanacak ama daha bundan haberim yok meydanlarla yapılardan konuşuyoruz Abidin'le tavan arasında- ki otel odamda Sen ırmagı da akıyor Notr Dam'ın iki yanından ben geceleyin penceremden bir ay dilimiymiş gibi görüyorum Sen ırmağını rıhtımında yıldızların bir de genç bir kadın uyuyor tavan arasındaki odamda Paris damlarının bacalarına karışmış yıllardır böyle derin uykulara dalmışlığı yoktu saman sarısı saçları bigudili mavi kirpikleriyse yüzünde bulut çekirdekteki meydanla çekirdekteki yapıdan konuşuyoruz Abidin'le meydanda fırdönen Celalettin'den konuşuyoruz Abidin uçsuz bucaksız hızın renklerini döktürüyor ben renkleri yemiş gibi yerim ve Matis bir manavdır kosmos yemişleri satar bizim Abidin de öyle Avni de Levni de mikroskobun ve füze lumbuzlarının gördüğü yapılar meydanlar renkler ve şairleri ressamları çalgıcıları onların hamlenin resmini yapıyor Abidin yüz elliye altmışın meydanlı- ğında suda balıkları nasıl görüp suda balıkları nasıl avlayabilirsem öyle görüp öyle avlayabilirim kıvıl kıvıl akan vakıtları tu- valinde Abidin'in Sen ırmağı da bir ay dilimi gibi genç bir kadın uyuyor ay diliminin üstünde onu kaç kere yitirip kaç kere buldum daha kaç kere yitirip kaç kere bulacağım işte böyle kızım düşürdüm ömrümün bir parçasını Sen ırmağına Sen Mişel Köprüsü'nden ömrümün bir parçası Mösyö Düpon'un oltasına takılacak bir sabah çiselerken aydınlık Mösyö Düpon çekip çıkaracak onu sudan Paris'in mavi suretiy- le birlikte ve hiçbir şeye benzetemiyecek ömrümün bir parçasını ne balığa ne pabuç eskisine atacak onu Mösyö Düpon gerisin geriye Paris'in suretiyle birlikte suret eski yerinde kalacak. Sen ırmağıyla akacak ömrümün bir parçası büyük mezarlığına ırmakların damarlarımda akan kanın hışırtısıyla uyandım parmaklarımın ağırlığı yok parmaklarım ellerimle ayaklarımdan kopup havalanacaklar salına salına dönecekler başımın üstünde sağım yok solum yok yukarım aşağım yok Abidin'e söylemeli de resmini yapsın Beyazıt Meydanı'nda şe- hit düşenin ve Gagarin Yoldaşın ve daha adını sanını kaşı- nı gözünü bilmediğimiz Titof Yoldaşın ve ondan sonraki- lerin ve tavan arasında yatan genç kadının Küba'dan döndüm bu sabah Küba meydanında altı milyon kişi akı karası sarısı melezi ışıklı bir çekirdek dikiyor çekirdeklerin çekirdeğini güle oynaya sen mutluluğun resmini yapabilir misin Abidin işin kolayına kaçmadan ama gül yanaklı bebesini emziren melek yüzlü anneciğin resmini değil ne de ak örtüde elmaların ne de akvaryumda su kabarcıklarının arasında dolanan kırmızı balığınkini sen mutluluğun resmini yapabilir misin Abidin 1961 yazı ortalarında Küba'nın resmini yapabilir misin çok şükür çok şükür bugünü de gördüm ölsem de gam yemem gayrının resmini yapabilir misin üstat yazık yazık Havana'da bu sabah doğmak varmışın resmini yapabilir misin bir el gördüm Havana'nın 150 kilometre doğusunda deniz kıyısına yakın bir duvarın üstünde bir el gördüm ferah bir türküydü duvar el okşuyordu duvarı el altı aylıktı okşuyordu boynunu anasının on yedi yaşındaydı el ve Mariya'nın memelerini okşuyordu avucu nasır nasırdı ve Karayip denizi kokuyordu yirmi yaşındaydı el ve okşuyordu boynunu altı aylık oğlunun yirmi beş yaşındaydı el ve okşamayı unutmuştu çoktan otuz yaşındaydı el ve Havana'nın 150 kilometre doğusunda deniz kıyısında bir duvarın üstünde gördüm onu okşuyordu duvarı sen el yaparsın Abidin bizim ırgatların demircilerin ellerini Kübalı balıkçı Nikolas'ın da elini yap karakalem kooperatiften aldığı pırıl pırıl evinin duvarında okşamaya ka- vuşan ve okşamayı bir daha yitirmeyecek Kübalı balıkçı Nikolas'ın elini kocaman bir el deniz kaplumbağası bir el ferah bir duvarı okşayabildiğine inanamayan bir el artık bütün sevinçlere inanan bir el güneşli denizli kutsal bir el Fidel'in sözleri gibi bereketli topraklarda şekerkamışı hızıyla fışkırıp yeşerip ballanan umutların eli 1961'de Küba'da çok renkli çok serin ağaçlar gibi evler ve çok rahat evler gibi ağaçlar diken ellerden biri çelik dökmeğe hazırlanan ellerden biri mitralyözü türküleştiren türküleri mitralyözleştiren el yalansız hürriyetin eli Fidel'in sıktığı el ömrünün ilk kurşunkalemiyle ömrünün ilk kaadına hürriyet sözcüğünü yazan el hürriyet sözcüğünü söylerken sulanıyor ağızları Kübalıların balkutusu bir karpuzu kesiyorlarmış gibi ve gözleri parlıyor erkeklerinin ve kızlarının eziliyor içi dokununca dudakları hürriyet sözcüğüne ve koca kişileri en tatlı anılarını çekip kuyudan yudum yudum içiyor mutluluğun resmini yapabilir misin Abidin hürriyet sözcüğünün resmini ama yalansızının akşam oluyor Paris'te Notr Dam turuncu bir lamba gibi yanıp söndü ve Paris'in bütün eski yeni taşları turuncu bir lamba gibi yanıp söndü bizim zanaatları düşünüyorum şiirciliği resimciliği çalgıcılığı filan düşünüyorum ve anlıyorum ki bir ulu ırmak akıyor insan eli ilk mağarayı ilk bizonu çizdiğin- den beri sonra bütün çaylar yeni balıkları yeni su otları yeni tatlarıyla dökülüyor onun içine ve kurumayan uçsuz bucaksız akan bir odur. Paris'te bir kestane ağacı olacak Paris'in ilk kestanesi Paris kestanelerinin atası İstanbul'dan gelip yerleşmiş Paris'e Boğaz sırtlarından hala sağ mıdır bilmem sağsa iki yüz yaşında filan olmalı gidip elini öpmek isterdim varıp gölgesinde yatmak bu kitabın kaadını yapanlar yazısını dizenler nakışını basanlar bu kitabı dükkanında satanlar para verip alanlar alıp da seyredenler bir de Abidin bir de ben bir de bir saman sarısı, belası başımın. (Tiren, Varşova-Krakof-Pırağ- Moskova-Paris-Havana-Moskova 1961) фото Назим Хикмет и Вера Тулякова #MetOz #türkçe_rusça #siir #поэзия #Турецкий_русский #NazımHikmet