ПРОЩАНИЕ ПО-АНГЛИЙСКИ…

Самое важное событие в жизни человека – это...
—Мама умирает, - сказал мне по телефону Данни. Это сводный брат мужа.
Я заплакала и вернулась в 1991 год.
Нам с Брэттом в тот год удалось почти моментально ощутить родственность душ. Это, пожалуй, самое удивительное в человеческой природе.
Первое лето в Лондоне, лето моего второго рождения, было, предсказуемо, самым трудным.
Его мать, спивающаяся бывшая танцовщица театров Ковент Гардена, обрушилась на меня со всей энергией стареющей примадонны, завидевшей молодую конкурентку. Я молчала. Мне тогда остро не хватало английских слов. Впрочем, как способ невербальной коммуникации, оставались слезы, но они не могли передать всего многообразного спектра эмоций.
Дело осложнялось тем, что, будучи трезвой, дамой она была элегантной, с хорошими манерами и с хорошим, богемным чувством стиля, но, напившись, превращалась в небольшого дракона, испепеляя окружающих самыми личными оскорблениями, виня всех и вся за свою погубленную карьеру, пока не падала рядом с диваном и не засыпала. И так каждый день. Брэтту, когда он приходил с работы, я ни о чем не говорила, но, наконец, после очередной сессии пьяных тирад, смысл которых сводился к «понаехали», не выдержав, я решила использовать свой обратный билет в Москву.
—Потом все объясню Брэтту по телефону, уже из России, оставаться здесь нам нельзя - сказала я дочке.
—И мы больше никогда-никогда Брэтта не увидим? – горько заплакала она.
Дождавшись, когда «небольшой дракон» уснул, я вызвала такси, и уже спускаясь с чемоданом по лестнице, столкнулась в дверях…с Брэттом. Он возвращался с работы в неурочный час (в офисе зависли компьютеры, их отпустили раньше). И увидел такси у дверей и нас с чемоданом на лестнице. В глазах паника.
—Карина, что происходит?!
Увидев «дракона», мирно храпящего на полу гостиной, все понял.
—Так, значит, опять взялась за старое. А ведь так клялась, так обещала… Стой здесь. Пожалуйста, никуда не исчезай. Мы ни минуты в этом доме больше не останемся. С меня довольно!
И кому-то позвонил.
Так в мою жизнь вошла эта женщина.
Мы подъехали к небольшому, высокому викторианскому дому, утопающему в розовых кустах. Дверь открыла женщина лет 60-ти, похожая на родную сестру и мисс Марпл, и английской королевы. Попросив называть себя «тетушка Луиза», она, не задавая никаких вопросов, принесла в гостиную чай с печеньями.
—Я так и знала, что рано или поздно это случится. Конечно, живите у меня сколько нужно. Две комнаты наверху пустуют.
Тут я и узнала все.
—Когда мать ограничили в родительских правах, мне было 11 лет. С 11 лет меня воспитала эта женщина. Foster mother. Вместе с трeмя своими сыновьями. Вот их фото, видишь? В этом доме мы и росли. Я очень дружил с ее покойным мужем, ирландцем, бывшим военным летчиком, он научил меня играть в шахматы.
Постепенно, по небольшим деталям, я начинала понимать, каким адом было детство самого родного мне теперь человека. И как в этом доме с зелеными рамами, большим камином и скрипучими старыми лестницами, он когда-то обрел защиту. И поэтому бежал сюда опять.
Для меня этот дом и тетушка Луиза стали олицетворением Англии. Они действительно похожи. Англии, которая, без патетики и лишних слов, проявила ко мне свое сдержанное и очень действенное добро в трудную минуту. Я обрела друга.
Тетушка Луиза - дочь фермера из Норфолка, работала военной, а потом и гражданской медсестрой, и я жалею, что не записывала ее бесценные рассказы о военном Лондоне, о бомбардировках, о карточках. Многое из этого стал для меня открытием (в СССР нас не учили, как Британия выносила тяготы войны от первого до последнего дня).
Был июль 1991-го. Страна, которую я оставила за бортом самолета, исчезла, как только я сошла по трапу на эту землю. Ее не было нигде. Вообще. Ни на экранах телевизора, ни в газетах, ни в книгах. Ни в мыслях, ни в опыте окружающих меня людей. В одном книжном развале нашла старую книжку на английском о принцессе Анастасии, которая якобы спаслась от большевиков. Это все. Шло последнее лето моей ностальгии.
Мы сидели с тетушкой Луизой (седые волосы всегда безукоризненно уложены!) в маленьком, очень английском саду северного Лондона, у пруда с золотыми рыбками, пили чай, дочка играла с кошкой Сюзи. Мой английский улучшался не по дням, а по часам. Я не могла наслушаться ее рассказов. Они отвлекали меня от реальности: семья из трех человек с четвертым желанным на подходе (об этом узнала уже здесь, и в тот же день, с трепетом, сказала неожиданно обрадовавшейся тетушке Луизе!) – и без крыши над головой. И все же было ощущение, что все как-то образуется: я все больше влюблялась в Англию.
—Однажды в наш госпиталь привезли молодого нациста, сбитого летчика. В сознании. Я делала ему перевязку, подняла голову, а он плюнул мне в лицо. И прошипел что-то. И такая ненависть была в его глазах, такая ненависть. Я утерлась и потом еще месяц, наверное, делала ему все перевязки и все необходимые процедуры. Может, и от ненависти он со временем излечился, не знаю. Мы с мужем объездили на автобусе пол-Европы: даже в Норвегии были, и в Венгрии, и в Австрии, а вот в Германию поехать так и не смогли… Не смогли – и все.
Она учила меня готовить английские блюда, и пришла в абсолютный восторг, когда я продемонстрировала, что умею приготовить несколько блюд из одной-единственной курицы:
—Так мы делали во время войны.
Всегда безукоризненно одета, всегда сдержанно-приветлива, она поражала меня… стабильностью эмоций.
Но однажды, мы смотрели телевизор в гостиной, она вдруг вскочила, и выбежала из двери. Я услышала из столовой приглушенные рыдания и не знала, что мне делать. Решила не вмешиваться.
Через несколько минут с покрасневшими глазами вошла обратно.
—Извини, пожалуйста. Я очень тоскую по моему Джону. Мы встретились после войны, сразу полюбили друг друга. Вот он, на фото, в своей летной форме (красавец в элегантной форме, похожий на молодого Маунтбаттена). Он был гражданином Ирландии, протестантом. Там всегда было небезопасно, поэтому решили остаться в Лондоне. Купили вот этот дом, за четыре тысячи фунтов. Здесь я родила всех троих сыновей, в нашей спальне. Всегда это начиналось вечером. Мы с мужем ужинали, он вызывал акушерку, и к утру уже получали прибавление.
Она улыбалась воспоминанию.
А потом уже, в августе, перед тем же телевизором металась и кусала губы я, видя танки у Белого дома, в Москве. Страна, которую я тогда еще внутренне не покинула, ворвалась на британские экраны с французским словом, которое тревожно повторяли все вокруг, не имея полноценного английского эквивалента в своей истории: coup d’etat.
Младшего своего, рыжего компьютерного гения, Данни, похожего на нее как две капли воды, тетушка Луиза особенно обожала. Это он мне и позвонил вчера.
Средний сын тетушки Луи, фермер, умер от рака два года назад, как и отец. Старший, живущий на побережье, учитель математики, находится в длительной онкологической ремиссии. Оба остались бездетны, а тетушка Луиза страстно хотела внуков.
И именно младший все-таки дал ей первую обожаемую и талантливейшую внучку.
Страстно увлекшись салсой, Данни поехал на Кубу с танцевальным клубом и привез оттуда прелестную, как черная пантера, невесту Анну-Марию. Тетушка Луиза выглядела на их свадьбе совершенно счастливой и, ненавязчиво, начала учить невестку английскому, как когда-то и меня. Метафора Британии – свекрови с иностранками-невестками? Мы с Анной-Марией сразу поняли друг друга, имея в анамнезе советский и кубинский социализм, давно дружим домами, танцуем салсу и говорим то по-русски (им преподавали его в школе), то по-испански. Дочери наши выросли совершенными британками. А более теплых отношений между свекровью и невесткой, чем у тетушки Луизы и Анны-Марии, я не встречала.
…—Если вы хотели бы повидать маму, прежде чем…перед тем, как…поторопитесь, - сказал Данни вчера совершенно упавшим голосом, - У нее собирается вода в легких и в ногах, не успевают откачивать. От больницы мама наотрез отказалась. Наотрез. У нее 24-часовой уход и ежедневно ходит медсестра.
Мы тут же прыгнули в машину.
Каждый год мы получали от тетушки Луизы рождественскую открытку. Получили и на этот раз. Твердый почерк. По телефону голос ее звучал надтреснуто, но бодро. Она благодарила за подарок – рождественский букет и корзинку с ее любимыми сырами.
И вот, две недели спустя, когда мы вернулись из поездки по Испании, этот звонок…
В кресле сидела иссохшая тень тетушки Луизы. Она сидела и смотрела на камин в «столовой для завтрака», словно там показывали нечто видимое только ей. Было жарко натоплено, в доме чисто, рядом с ней за столом стояли чай, суп, лекарства. Медленно переведя на нас взгляд, она улыбнулась. Улыбка была ее, прежней.
—Вода прибывает, помпы не успевают ее откачивать. Я тону, как корабль, - пошутила она.
Она помнила всех и обо всех с интересом (и с трудом) расспрашивала. Черная кошка Сюзи (всех ее кошек так звали) терлась о наши ноги.
—Моя Сюзи обогнала меня в кошачьих годах, - опять пошутила тетушка Луиза – Ей пятнадцать лет, а у кошек каждый год идет за восемь. Пятнадцать умножаем на восемь.
Мы задумались.
Она улыбнулась и быстро ответила:
—Ей 120, а мне всего лишь 97 в мой следующий день рождения.
Она родилась в 1922-м году. В межвоенье.
Боже мой, каким же совершенно другим был тогда мир! Но все же изменилось не все.
Мы заварили чаю, этот вечный английский напиток, сопровождающий каждое рождение и смерть, нарезали торт и стали вспоминать то наше незабываемое лето 1991-го.
Говорить тетушке Луизе было все труднее. С минуты на минуту должны были прийти
Данни с Анной-Марией, медсестра и помощницы по уходу.
Я обняла тетушку Луизу и сказала ей, что благодарна ей за все и очень ее люблю. За этим мы и приехали, совершенно бессильные изменить естественный и вечный ход вещей.
Я улыбалась, хотя слезы душили. Все-таки за 28 лет можно, можно научиться английской сдержанности. Вот для таких случаев.
—Как хорошо, что вы пришли. Проститься. Я прожила хорошую жизнь в этом доме. Долгую и хорошую жизнь. Я совершенно готова.
Брэтт растроганно поцеловал ее.
И мы ушли.
А тетушка Луиза осталась смотреть в камин, в который ее смотрела и ее престарелая кошка Сюзи, словно обе видели в нем что-то невидимое нам.
Человек может быть действительно совершенно внутренне готов к своему уходу. Оказывается, так бывает.
Меня остро пронзило чувство, что уходит не просто тетушка Луиза: уходит безвозвратно старая Англия и самое потрясающее британское поколение.
Из ФБ Carina Cockrell-Fehre (Лондон)
#теплыеистории