Вернулся я...

Вернулся я,

      спустя сто лет,

Из темноты на землю эту.

Зажмурился, увидев свет.

Едва узнал свою планету...

Вдруг слышу:

      шелестит трава,

В ручье бежит вода живая.

«Я вас люблю!..» — звучат слова

И светят, не устаревая...

Тысячелетие прошло.

На землю я вернулся снова.

Все, что я помнил, замело

Песками времени иного.

Но так же меркнут звезд огни,

Узнав, что скоро солнце выйдет.

А люди —

     как и в наши дни —

Влюбляются и ненавидят...

Ушел я и вернулся вновь,

Оставив вечность за спиною.

Мир изменился до основ.

Он весь пронизан новизною.

Но все–таки —

         зима бела.

Цветы в лугах мерцают сонно.

Любовь осталась как была.

И прежнею осталась ссора.

Вечная молодость

Любви все возрасты покорны

          А. С. Пушкин

Вот судьи выстроились в ряд,

Полгоризонта заслоня.

И гневом их глаза горят,

А все слова летят в меня:

«Юнец, не бривший бороды,

Щенок, не помнящий добра,

Ответь нам: правда ли, что ты

Был с женщиной в лесу вчера?..»

Я судьям отвечаю: «Да!

Я многое в лесу нашел,

Мальчишкою я шел туда,

Оттуда я мужчиной шел!..»

Вновь судьи выстроились в ряд,

Полгоризонта заслоня.

И гневом их глаза горят,

А все слова летят в меня:

«Забыв о седине своей

И прежние забыв грехи,

Шел с женщиною ты и ей

Шептал любовные стихи?..»

«Да!— отвечаю судьям я.—

Шел с женщиной. Шептал слова.

И верил, что судьба моя

Светла, пока любовь жива!..»

А судьи грозно хмурят взгляд,

И снова требуют они:

«Нам непонятно,— говорят,—

Нам непонятно. Объясни...»

Я говорю им: «Есть любовь,

И, ощутив ее венец,

Взрослеет запросто юнец,

А старец молодеет вновь.

Становится певцом немой,

Становится певец немым.

Любовь — всегдашний спутник мой.

Я буду вечно молодым!»

Если в мире тысяча мужчин...

Если в мире тысяча мужчин

Снарядить к тебе готова сватов,

Знай, что в этой тысяче мужчин

Нахожусь и я – Расул Гамзатов.

Если пленены тобой давно

Сто мужчин,

    чья кровь несется с гулом,

Разглядеть меж них не мудрено

Горца, нареченного Расулом.

Если десять влюблены в тебя

Истинных мужей –

       огня не спрятав,

Среди них, ликуя и скорбя,

Нахожусь и я – Расул Гамзатов.

Если без ума всего один

От тебя, не склонная к посулам,

Знай, что это с облачных вершин

Горец, именуемый Расулом.

Если не влюблен в тебя никто

И грустней ты сумрачных закатов,

Значит, на базальтовом плато

Погребен в горах Расул Гамзатов.

Пер. Я.Козловского

Журавли

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю эту полегли когда–то,

А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних

Летят и подают нам голоса.

Не потому ль так часто и печально

Мы замолкаем, глядя в небеса?

Сегодня, предвечернею порою,

Я вижу, как в тумане журавли

Летят своим определенным строем,

Как по полям людьми они брели.

Они летят, свершают путь свой длинный

И выкликают чьи–то имена.

Не потому ли с кличем журавлиным

От века речь аварская сходна?

Летит, летит по небу клин усталый –

Летит в тумане на исходе дня,

И в том строю есть промежуток малый –

Быть может, это место для меня!

Настанет день, и с журавлиной стаей

Я поплыву в такой же сизой мгле,

Из–под небес по–птичьи окликая

Всех вас, кого оставил на земле.

И люблю малиновый рассвет я,

И люблю молитвенный закат,

И люблю медовый первоцвет я,

И люблю багровый листопад.

И люблю не дома, а на воле,

В чистом поле, на хмельной траве,

Задремать и пролежать, доколе

Не склонится месяц к голове.

Без зурны могу и без чунгура

Наслаждаться музыкою я,

Иначе так часто ни к чему бы

Приходить мне на берег ручья.

Я без крова обошелся б даже,

Мне не надо в жизни ничего.

Только б горы, скалы их и кряжи

Были возле сердца моего.

Я еще, наверное, не раз их

Обойду, взбираясь на хребты.

Сколько здесь непотускневших красок,

Сколько первозданной чистоты.

Как форель, родник на горном склоне

В крапинках багряных поутру.

Чтоб умыться — в теплые ладони

Серебро студеное беру.

И люблю я шум на дне расселин,

Туров, запрокинувших рога,

Сквозь скалу пробившуюся зелень

И тысячелетние снега.

И еще боготворю деревья,

Их доверьем детским дорожу.

В лес вхожу как будто к другу в дверь я,

Как по царству, по лесу брожу.

Вижу я цветы долины горской.

Их чуть свет пригубили шмели.

Сердцем поклоняюсь каждой горстке

Дорогой мне сызмальства земли.

На колени у речной излуки,

Будто бы паломник, становлюсь.

И хоть к небу простираю руки,

Я земле возлюбленной молюсь.

И я подумал, грешный человек,

Что, промотавший собственные годы,

Живу, чужой присваивая век.

Не раз об этом думал я и ране,

Как будто каясь на хребтах годин.

Не оттого ль, что надо мной в тумане

Трубил прощально журавлиный клин?

Бродил ли я ущелием забытым,

Ручей ли видел, что в жару зачах,

Охотника встречал ли я с убитым

Оленем неостывшим на плечах.

Смотрел ли на огонь закатнокрылый,

Дрова испепелявший не впервой,

Стоял ли перед братскою могилой,

Как будто бы с повинной головой.

Мне снова вспоминалися поэты,

Что не достигли лермонтовских лет,

Но песни, что когда–то ими спеты,

Еще поныне изумляли свет.

А может, взял я крылья их тугие

И слово, что роднится с высотой,

Как взяли в жены их невест другие,

Окольцевав под свадебной фатой?

И мнилось мне,

       достойному свободы,

Покорства слов и непокорства рек,

Что, словно дни свои растратив годы,

Живу, чужой присваивая век.

Не потому ль других надежд на свете

Милей одна мне – умереть в чести.

Пред памятью погибших я в ответе,

Душеприказчик сгинувших в пути.

Пер. Я.Козловского

Изрек пророк:

  – Нет бога, кроме бога!–

Я говорю:

    – Нет мамы, кроме мамы!..–

Никто меня не встретит у порога,

Где сходятся тропинки, словно шрамы.

Вхожу и вижу четки,

             на которых

Она в разлуке, сидя одиноко,

Считала ночи, черные, как порох,

И белы дни, летящие с востока.

Кто разожжет теперь огонь в камине,

Чтобы зимой согрелся я с дороги?

Кто мне, любя, грехи отпустит ныне

И за меня помолится в тревоге?

Я в руки взял Коран, тисненный строго,

Пред ним склонялись грозные имамы.

Он говорит:

   – Нет бога, кроме бога!–

Я говорю:

   – Нет мамы, кроме мамы!

Пер. Я.Козловского

Мой Дагестан

Когда я, объездивший множество стран,

Усталый, с дороги домой воротился,

Склонясь надо мною, спросил Дагестан:

«Не край ли далекий тебе полюбился?»

На гору взошел я и с той высоты,

Всей грудью вздохнув, Дагестану ответил:

«Немало краев повидал я, но ты

По–прежнему самый любимый на свете.

Я, может, в любви тебе редко клянусь,

Не ново любить, но и клясться не ново,

Я молча люблю, потому что боюсь:

Поблекнет стократ повторенное слово.

И если тебе всякий сын этих мест,

Крича, как глашатай, в любви будет клясться,

То каменным скалам твоим надоест

И слушать, и эхом в дали отзываться.

Когда утопал ты в слезах и крови,

Твои сыновья, говорившие мало,

Шли на смерть, и клятвой в сыновней любви

Звучала жестокая песня кинжала.

И после, когда затихали бои,

Тебе, Дагестан мой, в любви настоящей

Клялись молчаливые дети твои

Стучащей киркой и косою звенящей.

Веками учил ты и всех и меня

Трудиться и жить не шумливо, но смело,

Учил ты, что слово дороже коня,

А горцы коней не седлают без дела.

И все же, вернувшись к тебе из чужих,

Далеких столиц, и болтливых и лживых,

Мне трудно молчать, слыша голос твоих

Поющих потоков и гор горделивых».

О любви

Опять пленен...

Был мальчиком когда–то,

Пришла любовь и, розу оброня,

Открыла тайну своего адата

И сразу взрослым сделала меня.

По гребням лет не в образе богини,

А женщиной из плоти и огня

Она ко мне является поныне

И превращает в мальчика меня.

Застенчивость, бесстыдство в ней и трепет,

Вновь загораюсь я, и оттого

Воображенье преклоненно лепит

Из женщины подлунной – божество.

Как глупость командира, и не раз

Любовь была опасностью чревата,

Зато являла мужество солдата,

Что безрассудный выполнил приказ.

Она всегда похожа на сраженье,

В котором мы, казалось бы, судьбой

Уже обречены на пораженье,

И вдруг – о чудо! – выиграли бой!

Она всегда похожа на сраженье,

В которое уверовали, но

Нежданно прибывает донесенье,

Что начисто проиграно оно.

И хоть любовь не сторонилась боли,

Она порою, ран не бередя,

Была сладка, как сон под буркой в поле

Во время колыбельного дождя.

Я возраста достиг границы средней

И, ни на что не закрывая глаз,

Пишу стихи, как будто в миг последний,

И так влюбляюсь, словно в первый раз.

Перевел Я. Козловский

Песня винной бутылки

– Буль–буль, буль–буль!

                Я знаю вас,

Я помню ваши речи.

С меня срывали всякий раз

Вы шапочку при встрече.

И опрокидывали всласть

Над нижнею губою,

Зато потом контроль и власть

Теряли над собою.

Я градом капелек, буль–буль,

Без лишних заковырок,

В башках у вас, как градом пуль,

Пробила сотни дырок.

– Буль–буль, буль–буль —

                   простой напев,

Его внимая знаку,

Вы то лобзались, захмелев,

А то кидались в драку.

Не пряча слез,

         меня кляня,

К столу склонялись лбами

И становились для меня

Покорными рабами.

Звучал напев:

       «Буль–буль, буль–буль»,

И жены уходили

Порой от вас не потому ль,

Что вы меня любили?

Я вам не раз в похмельный час

Огонь вливала в глотку

И отправляла многих вас

За трезвую решетку.

Буль–буль, буль–буль!

              текло вино,

А мне какая горесть,

Что с кошельками заодно

Вы пропивали совесть?

Случалось, видели чертей

Вы с козьими рогами,

Ругали преданных друзей

И чокались с врагами.

Немало жертв,

         летя с горы,

Унес поток жестоко,

Но унесла в тартарары

Я больше жертв до срока.

Буль–буль, буль–буль,

             прошу налить.

Долой, что не отпето!

Меня любить — себя сгубить,

Но не страшит вас это.