НАРОДНОЕ ИСКУССТВО РУССКИХ ЕВРОПЕЙСКОГО СЕВЕРА.

Изучение этноисторических процессов, связанных с движением на Север русского населения, помогает выяснить многие вопросы, связанные с историей заселения этой области. Особое значение при этом приобретает изучение отдельных районов, позволяющее конкретизировать и дифференцировать многие процессы, связанные с этнической историей края. Опыт комплексного изучения фольклора и народного искусства был предпринят автором во время экспедиционных работ в районах Русского Севера.
Декоративность крестьянского дома в прошлом заключалась не только в росписи и резьбе на наружных и внутренних частях построек, но и в украшениях разнообразной домашней утвари. Расписные прялки, швейки, туеса помещались на видном месте. Предметы быта и мебель дополняли сундуки, окованные железом и расписанные обычно в синих, красных и желтых тонах; они и сейчас еще сохраняются в некоторых домах. Правда, некоторые сохранившиеся декорированные предметы домашнего быта свидетельствуют лишь о былом расцвете художественных ремесел в интересующем нас регионе. За последние годы многие из них угасли: в с. Палащелье Лешуконского района больше не делают расписных прялок и коробов; в с. Лебском того же района перестали изготовлять деревянную посуду, в с. Олема (на Башке) — выдалбливать солоницы в форме уточек, в с. Кимжа не делают предметов из литой меди. Однако отдельные виды прикладного искусства, отвечающие потребностям современных крестьян, продолжают жить и в наши дни.
МЕЗЕНСКАЯ РОСПИСЬ, ПРЯЛКИ. Хотя палащельский промысел потерял свое былое значение, однако и теперь еще живы мастера, владеющие его секретами. В последние годы короба с росписью в стиле мезенской обнаружены в д. Селище Лешуконского р-на. В прошлом, по свидетельству местных жителей, там только делали короба, но не раскрашивали их.
Происхождение мезенской росписи до сих пор остается загадкой. Хотя промысел в с. Палащелье Лешуконского р-на возник довольно поздно, древность сюжетов и самой техники росписи на прялках и других деревянных изделиях несомненна. Необычность росписи, графичность, примитивно-условная трактовка образов коней и птиц побуждают исследователей искать истоки мезенской росписи в искусстве соседних северных народов и в наскальных рисунках. Высказывалось мнение о сходстве манеры изображения коней на мезенских изделиях и памятниках азелинской культуры III—V вв. В. С. Воронов, изучая стили народных росписей по дереву в разных областях России, выделил мезенскую как «таинственную и любопытную», указав на ее связи с древними греческими стилями.
Некоторые современные исследователи, например Н. В. Тарановская, полагают, что мезенская роспись — результат взаимодействия декоративного искусства коми и русских. Л. Н. Однако сложившееся мнение о преобладании геометрических изображений в мезенском орнаменте, на наш взгляд, несколько неточно.
Преобладают, напротив, зооморфные изображения — знаменитые бегущие кони, олени, птицы, расположенные в несколько рядов. На внутренней стороне каждой мезенской прялки имеется, кроме того, сюжетный рисунок... Эти изображения почти полностью свободны от геометрических фигур. Трудно согласиться с утверждением о значительном воздействии искусства коми на формирование мезенской росписи. Роспись на изделиях коми (в частности, на прялках) по композиции существенно отличается от росписи на мезенских изделиях.
Сходство же некоторых коми-зырянских прялок с палащельскими, по мнению, например, В. Н. Белицер, объясняется влиянием последних. Вместе с тем многие элементы мезенской росписи близки к силуэтным изображениям на памятниках искусства Архангельской и Олонецкой областей, для которых также характерны контурные, графические фигуры животных. А такой обычный для мезенских прялок мотив орнамента, как фигуры птиц с ярко выраженным S-образным контуром, довольно часто встречается на изделиях народных мастеров из Белозерья, верхневолжских районов и Подвинья.
Характерной особенностью мезенской росписи, на наш взгляд, является многоярусность. Почти на каждой мезенской прялке выделяются три яруса, причем в нижнем и среднем главными фигурами представляются кони или олени, в верхнем — птицы. Как правило, в среднем ярусе (иногда, гораздо реже,— в нижнем) к изображениям животных присоединяются фигуры птиц по краям, вернее по четырем сторонам яруса, тогда как в верхнем ярусе рисовались только птицы. По всей вероятности, выделенные нами на прялках ярусы соответствуют трем мирам — подземному, наземному и небесному, широко известным в искусстве многих народов мира. Характерно при этом, что наземный (средний) мир как бы сочетает в себе черты подземного и небесного. Подобное сочетание видим в среднем ярусе мезенских прялок.
Возможен и другой подсчет изображаемых на прялках ярусов. Если принять во внимание геометрические ряды, разделяющие рассмотренные выше ярусы, то получится семиярусное деление прялки. Число семь, так же как и три, характерно для представлений о вертикальном делении мира, известном по материалам фольклора и народного искусства у многих народов мира. Достаточно вспомнить вавилонские зиккураты, азиатские пагоды, росписи на домах Тайных союзов в Полинезии и многое другое. Представление о семичастном делении мира особенно отразилось в искусстве обских угров. Деление мира на три — небесный, земной и подводный — встречаем в фольклоре финно-угров, в частности коми, герои сказок которых путешествуют по этим мирам. Подобные представления, по мнению некоторых исследователей, заметны в изделиях пермского звериного стиля.
Изображение путешествующего по трем мирам шамана часто можно увидеть на «чудских» шаманских бляшках из Приуралья. Казалось бы, вертикальное деление прялок легко объяснить влиянием соседствующих с русскими Мезени коми. Однако этому мешает наличие подобных представлений, хотя и не так ярко выраженных, как у финно-угорских народов, в фольклоре и изобразительном искусстве русских многих районов Севера.
Герои русских волшебных сказок также путешествуют по разным мирам. Деление на ярусы, правда не столь явное, как на мезенских прялках, можно видеть на некоторых северодвинских прялках и прялках ярославско-костромского типа, хотя по тематике образов и по технике исполнения эти прялки мало схожи с мезенскими. Довольно четко вертикальное деление прослеживается на поморских прялках и на близких к ним по орнаменту рубелях (досках для глажения белья) Мезени.
Б. А. Рыбаков, показав общность космогонической символики шаманских представлений Приуралья с искусством северных русских, финно-угорских и самодийских народов, считает, что истоки подобных представлений нужно искать в мировоззрении первобытных охотников мезолита: «Охотничья идеология мезолита и неолита сохранялась не в силу каких-либо этнических особенностей, а была признаком стадиальным и в меру этой стадиальности полнее проявлялась в материалах XIX в. у самодийско-угорских племен, сохранялась у финно-угров и русских северо-востока Европы...».
Возможно, однако, что сходство рассматриваемых представлений, отраженных в искусстве разных народов Восточной Европы, объяснимо не только конвергентностью этих представлений, но и общим этническим субстратом, вошедшим в состав русских Мезени, соседних коми и народов Приуралья. Тут уместно вспомнить точку зрения Н. Я. Марра, который находил яфетический субстрат не только на Кавказе, в районах Средиземноморья, но и почти на всей территории Восточной Европы. Кроме того, по данным археологии, палеоантропологии и лингвистики, миграции племен из Восточной Европы в страны Средиземноморья и в обратном направлении имели место с древнейших времен .
Рассматривая изображения, помещаемые, как правило, на внутренней стороне прялок и известные в исследовательской литературе как «бытовые сцены», мы видим, что почти все они являются вариантами широко распространенных мировых сюжетов. В сцене охоты на птицу, восседающую обычно на верхушке дерева, проглядывает мировое древо, или древо жизни, которое обычно, в том числе и в русском, изображалось с двумя, тремя, пятью или семью птицами на ветвях. Дерево с птицами на ветвях — один из любимых сюжетов в народном искусстве не только славянских, но и других народов Восточной Европы. В частности, мотив дерева с несколькими поднятыми вверх ветвями и сидящими на них птицами широко распространен в вышивках карел Калининской обл. и Карельской АССР.
Мировое древо в виде дуба с птицами наверху или березы с птицей-солнцем в ветвях является одним из ярких образов карельского эпоса. В изобразительном искусстве Русского Севера подобное древо нашло отражение в знаменитой трехчастной композиции, изображающей богиню-мать с предстоящими ей фигурами людей или животных в окружении птиц. Известно, что фигура богини часто совмещалась с изображением древа жизни или замещалась им . На Мезени эта композиция прослеживается в рассмотренных выше росписях со львами по сторонам дерева на фронтонах домов. Нарисованные около дерева птицы свидетельствуют о том, что это дерево не что иное, как древо жизни.
На мезенских прялках дерево чаще всего изображается с большой птицей на вершине. Вероятно, подобное изображение древа жизни не случайно. Оно имеет аналогии в распространенных в еще недавнем прошлом у соседних коми обычаях водружать около домов птиц на шестах. Хотя исследователи, касавшиеся вопроса происхождения изображений птиц на шестах, не всегда связывали их с древом жизни, связь эта представляется несомненной при сравнении этнографического материала. Например, у якутов «шаманские деревья», в которых Л. Я. Штернберг видит «мировое древо», изображались в виде высоких шестов, на вершине которых помещалась птица-орел. В свою очередь, «шаманские деревья» якутов, как и подобные изображения всех урало-алтайских народностей, по целому комплексу особенностей связаны с представлениями о мировом древе у народов средиземноморской культуры и, далее, у народов Скандинавии и западных финнов Европы. Очень ярко сюжет мирового древа и орла как ипостаси верховного бога Одина, обитающего на вершине этого древа, разработан в скандинавской мифологи. Связь между древом жизни и птицей как воплощением божества прослеживается в фольклоре восточных славян. Например, в одной из загадок, относящихся к солнцу, говорится: «Стоит дуб-стародуб, на том дубе птица-вертяница, никто ее не достанет, ни царь, ни царица».
Мотив птицы на вершине дерева, приносящей добрую весть или подарки, имеет место в календарной и свадебной поэзии западных и восточных славян. Птицу на вершине дерева можно видеть в рисунках на мезенских берестяных туесах. С подобными представлениями, очевидно, нужно связывать и известные на Русском Севере изображения деревянных щепных птиц. Д. Селище, где делали этих птиц, расположена неподалеку от с. Палащелье, в котором жили мастера по изготовлению мезенских прялок. В обычае северных крестьян вешать деревянных птиц в красном углу можно видеть пережиток того же мотива — птица на древе, так как с красным углом дома связывали почитаемое дерево. Например, в некоторых русских районах Сибири при закладке дома в дань суседке (домовому) в переднем углу ставили маленькую, с корнем кедринку, приговаривая: «Вот тебе, мать-суседушка, теплый дом и мохнатый кедр».
Встречаются на мезенских прялках изображения нескольких деревьев или одиноко стоящего дерева, нередко ели. Особый интерес представляет композиция из трех деревьев. По всей вероятности, это один из вариантов трехчастной композиции: два одинаковых дерева располагаются симметрично по отношению к центральному дереву, выделяющемуся относительно большим размером. О том, что подобный сюжет не случаен на мезенских прялках, свидетельствует факт, что тот же сюжет имел место в росписях на старинной мебели в мезенских домах. Тема трех деревьев в разнообразных вариантах присуща искусству древнего Урарту и связанному с ним искусству древних армян и скифов.
С древними мировыми сюжетами связан еще один круг сюжетных рисунков на мезенских прялках. Это изображения лодок и кораблей, в чем нетрудно усмотреть известный мировой сюжет, встречающийся в искусстве многих народов. О древности его свидетельствуют изображения лодок на наскальных рисунках в разных частях света. А. П. Окладников, изучивший петроглифы Амура, в которых наряду с другими мотивами часто фигурирует изображение лодки, пишет, что подобные лодки имеются в рисунках Прибайкалья, на Енисее, на скалах Карелии и Скандинавии: «Одним словом, это целый мир таких лодок, от Байкала до Белого моря и Балтики. Можно... от Скандинавии протянуть процессии лодок и еще дальше, к додинастическому Египту, к погребальным ладьям фараонов, к солнечной ладье бога Ра, на которой он совершает свой извечный путь от солнечного восхода к закату, в недра преисподней, чтобы умереть и снова воскреснуть на радость людям, как рассказы вает древнеегипетский миф, как говорят священные тексты пирамид» .
Этнографический материал показывает, что лодки эти — ладьи мертвых, в которых души покойников переправляются в страну умерших.
Лодка или корабль нередко фигурирует в русских сказках, на них герой отправляется в иное царство. По наблюдениям В. Я. Проппа, представления о «корабле (лодке) мертвых» преобладают у островных народов Океании; в Европе классической страной культа лодки мертвых является Скандинавия. Отмечу в этой связи, что мотив лодки (корабля) получил особое развитие именно на мезенских прялках; прялки других русских районов не знают или почти не знают этого мотива. Этому, несомненно, способствовала тесная связь населения Мезени с морем. Большую роль в хозяйстве мезенцев играл морской промысел рыбы и зверя, собиравший в зимнее время мужское население из многих мезенских селений, в том числе и из с. Палащелья.
Однако, хотя хозяйственная деятельность населения Мезени и сыграла свою роль, только ею нельзя объяснить сохранение рассматриваемого сюжета в мезенской росписи. Иначе, чем объяснить отсутствие его в росписях других северных регионов, в частности Северной Двины, население которых также было втянуто в морские промыслы. Очевидно, мотив лодки в мезенских росписях имеет глубокие корни, связанные, возможно, с местным неолитическим населением, оставившим наскальные рисунки на берегах Белого моря.
К числу мировых сюжетов можно отнести изображение выездов в санях или повозках, запряженных одной лошадью или парой лошадей. Этот распространенный мотив нашел место не только в изображениях на предметах быта, но и в архитектуре многих стран с древнейших времен. Немалое место он занял в русском искусстве, получив особое развитие в народном искусстве, в частности в росписи на прялках. Особенно часто встречается он на северодвинских прялках, реже — на городецких, еще реже — на мезенских. Нередок этот сюжет в росписях гуцульских мастеров. Примечательно, что в них зачастую из двух лошадей одна имеет темную, а другая — светлую окраску. Аналогичный мотив имеется и в мезенских росписях, в том числе и в зафиксированных нами. На мезенских прялках окрашенные одна в черный, другая в красный цвет лошади нередко следуют друг за другом, олицетворяя, по всей видимости, загробный и сущий миры. Основанием для такого предположения могут служить мифологические представления подобного рода, имеющиеся у многих народов мира, в том числе и у славянских.
Нередко кони изображались не следующими друг за другом, а противостоящими друг другу. Иногда на вздыбленных лошадях нарисованы борющиеся друг с другом всадники. На одном из подобных рисунков над всадниками написаны имена Ильи Муромца и Полкана-богатыря.
С.И. Дмитриева "ФОЛЬКЛОР и народное искусство русских Европейского Севера"
#НАША_РУСЬ #книги #традиции