«Устал он от вас» Природа в тот год словно сошла с ума; предупреждала, что грядет нечто страшное. Вечером 9 августа пронесся страшной силы ураган над Щекино. На своем пути он вырывал с корнем большие деревья, а с казармы, находящейся близ железнодорожной станции не просто сорвало крышу, а еще и в щепки разметало ее по полю. Буря со снегом свирепствовала и всю ночь на 22 октября в Туле. Была она настолько сильной, что срывала вывески и валила деревья. Но еще более страшный ураган случился в ночь с 27 на 28 октября. Всю Россию облетела весть о том, что 82-летний Толстой, сопровождаемый доктором Маковицким, покинул Ясную Поляну. Около восьми утра со станции Щекино беглецы поездом поехали до Горбачево, и оттуда к Сухиничам. Без десяти пять Толстой со своим личным врачом Душаном Маковицким приехал в Козельск, в половине девятого вечера они уже были в Оптиной пустыни. В Ясной Поляне о намерениях Толстого не было известно совершенно ничего. «Тульская молва» на эти события откликнулась следующей заметкой. «28 октября в 5 час утра из Ясной Поляны, не простясь со своими родными, ушел Л. Н. Толстой, оставив письмо. В последнем он в трогательных выражениях прощается со своей женой Софьей Андреевной. В этом же письме он говорит, что в такой обстановке, которая идет вразрез с его идеями, проповедуемыми им в его произведениях, он не может больше жить. Далее он сообщает, что он, как истый христианин, идет на склоне своих дней в мир. В конце письма Л. Н. Толстой просит его не искать, так как в случае если даже его найдут, он все-таки не вернется. Как нам удалось узнать, крестьяне окрестных сел видели 28 октября Льва Николаевича с Маковицким на ст. Горбачево, едущими на юг в вагоне третьего класса. К 29 октября вся семья Льва Николаевича была в сборе, кроме Льва Львовича, находящегося сейчас в Париже. Горе не поддается описанию. В особенности тяжело страдает Софья Андреевна. По сведениям лиц, приехавших из Ясной Поляны, Лев Николаевич мог уехать в Оптину пустынь, куда он уже два раза ходил пешком. Очень удручен уходом Льва Николаевича г. Чертков. По его словам, он ничего не знал до вскрытия письма».

Толстой и Маковицкий. 27 марта 1909 года Немедленно начали возникать версии ухода. Их достаточно подробно изложила та же «Молва». - Живя бок о бок с крестьянами, видя их беспросветное горе и нужду и не имея возможности помочь всем тем, которые обращались к нему, он страшно мучился. Мучения эти были для Льва Николаевича тем более тяжелы, что сам он жил в прекрасной барской усадьбе. О том, как все это влияло на великого старца, можно судить по напечатанному недавно в «Вестнике Европы» новому произведению «Три дня в деревне». Рассказав о виденных им во время поездки по деревням «живущих и умирающих», он заканчивает соответствующую главу изображением обстановки Ясной Поляны. – Вот мы сидим за обеденным столом, накрытым на 10-ть приборов. Один прибор пустой. Это место внучки. Она сегодня не совсем здорова и обедает у себя с няней. Для нее приготовлен особый гигиенический обед: бульон и саго. – За большим обедом из 4-х блюд с двумя сортами вина и двумя служащими лакеями и стоящими на столе цветами идут разговоры. – Откуда эти чудные розаны? – спрашивает сын. – Жена рассказывает, что цветы эти присылаются из Петербурга какой-то дамой, не открывающей своего имени. – Такие розаны по полтора рубля за штуку – говорит сын. И он рассказывает, как на каком-то концерте или представлении закидали всю сцену цветами. Все эти розаны, все подобные разговоры точно огнем жгли Льва Николаевича. К этому присоединялся ряд подчас весьма острых семейных сцен, имевших своим источником вопрос о системе ведения хозяйства в Ясной Поляне, а также постоянное притягивание Льва Николаевича к решению всевозможных «жизненных вопросов» которые всегда очень волновали и возмущали его. Другим не менее тяжелым для Льва Николаевича вопросом являлся вопрос о его писаниях. Находились люди, которые делали перепечатки из первых 11-ти томов сочинений Льва Николаевича, исключительное право на издание которых принадлежит С. А. Последнюю это очень обижало, и она требовала содействия Л. Н. в защите своих прав. Это опять-таки чрезвычайно волновало Л. Н., в корне отрицающего «право» извлекать доход из своих сочинений. И все больше и больше во Льве Николаевиче зрела мысль о необходимости уйти от всего того внешнего, что так прилипло к нему и жить так, чтобы никто о нем не знал. Высказался по поводу случившегося и ближайший друг Толстого Владимир Чертков: «О причинах его ухода, касающихся интимной стороны его семейной жизни распространяться, разумеется, не подобает. И вообще я не сомневаюсь в том, что к этому его поступку следует отнестись в том же духе, в котором он его совершил. Совершил же он его, между прочим, ради того, чтобы удалиться на уединение. А потому чем меньше люди будут разбирать причины его ухода, тем приятнее это будет ему самому, и тем больше они проявят к нему истинной деликатности. Ничего нет удивительного в том, чтобы человек его возраста искал для себя возможно тихой, сосредоточенной жизни для того, чтобы подготовиться к смерти, приближение которой он не может не чувствовать». «Устал он от вас. Устал от мира. Он слишком много отдал, чтобы предъявляли вы к нему какие бы то ни было требования. Одиночество, сосредоточенность, созерцание, жизнь вне вашей жизни – вот все, что нужно ему, – призывала «Тульская молва». – Неужели наше общество не примет всех мер к тому, чтобы обеспечить Л. Н. этот давно заслуженный им отдых, это уединение, к которому Л. Н. в последнее время так страстно стремился, чтобы приготовиться к новой жизни, о которой он только и говорил последнее время со своими друзьями». Л. Н., С. А. – принятые в то время сокращения, которые не нуждались в отдельной расшифровке. Инициалами Л. Н., кстати, Толстой подписывал свои первые произведения. Охота на волков Немедленно, как поступили известия об уходе Толстого, из Петербурга в Ясную Поляну выехал чиновник особых поручений при министре внутренних дел, который должен был собрать сведения на месте и обо всем случившемся сделать доклад П. А. Столыпину. А тот, в свою очередь, должен был послать доклад императору за границу. Николай II в это время находился в Италии, куда выехал для встречи с итальянским королем Виктором Эммануилом III. Разослал своих агентов, которые должны были точно узнать, куда отправился Толстой и что у него на уме тульский губернатор Кобеко, с которого, в свою очередь, постоянно спрашивали высшие инстанции доклады о маршруте захотевшего вдруг уединения великого старца. Из Санкт-Петербурга Кобеко буквально засыпали различными депешами, которые требовали немедленного отчета. События, связанные с бегством Толстого находились на особом контроле государства. Толстой хотел уйти от мира, но мир не хотел его отпускать. Не было в то время ни интернета, ни мобильной связи. Не было факсов и космической системы слежения. Не было телевидения, благодаря которому облик знаменитостей известен каждому жителю страны. Не было ничего, что так помогает в аналогичных ситуациях теперь. Однако куда бы ни приезжал Толстой, об этом тут же становилось известно, и его быстро узнавали. «К сожалению, средства сыска у нас так совершенны, что нашлись люди, которые, не считаясь с волей величайшего мирового гения, волей перед которой преклонилась потрясенная семья, мчатся по стопам Льва Николаевича и аршинными буквами провозглашают: – Лев Николаевич найден, Лев Николаевич там-то! От толпы всевозможных агентов, журналистов и просто зевак ему так и не получилось спрятаться. «Это он, сердечный!» Даже в дороге ему не удалось затеряться среди пассажиров так, чтобы не узнали. По дороге в Козельск в вагоне третьего класса Толстой разговорился с неким землемером и белевской гимназисткой Туманской, которая потом описала, как она дискутировала с самим Толстым, в статье «На пути в Козельск».

Тоннель близ Козельска Но наиболее яркие воспоминания некоего А. Чайкина, которые он опубликовал вскоре после смерти Льва Николаевича в «Астраханском листке». Этот Чайкин ехал в одном поезде с Толстым 31 октября из Козельска. Толстого он сначала не узнал. «Увидел высокого роста, почти еще стройного, с большой седой бородой старика, одетого, как мне показалось, в темно-коричневое, хорошо сшитое ватное пальто и подпоясанное узким ремнем. На голове только что появившегося человека была небольшая серого цвета шапочка, из-под которой резко выделялся его большой морщинистый лоб с густыми седыми бровями, нависшими над сверкающими огоньком газами. На шее у него был маленький шарфик, а на ногах – высокие с узкими голенищами кожаные сапоги». В тот момент, когда Чайкин его увидел, Толстой уже подходил к отворенной двери, ведущей на платформу станции, где уже стоял недавно прибывший сюда поезд. Впереди шли носильщик с вещами, женщина средних лет и еще какой-то невысокого роста мужчина, лица которого автор рассказа не разглядел. Лишь только успели они выйти из помещения станции, как подошла стоявшая невдалеке пожилая женщина и спросила: – Откуда это он явился? Где это его нашли? Ведь говорили, что он куда-то совсем скрылся. Видя, что ее не понимают, продолжила: – Да ведь это Лев Николаевич Толстой! Разве вы его не знаете? Ведь это он, сердечный. Он видно был сейчас в монастыре у своей сестры, а теперь вот идет с Александрой Львовной к себе домой. Как она поняла, что это именно Александра Львовна, догадаться несложно. Все газеты России писали в эти дни в основном о бегстве Толстого. «Услышав, что перед нами был не просто какой-то старик, только с оригинальной внешностью, а сам Лев Николаевич, писатель и мыслитель со всемирной славой, мы, пассажиры, все поспешили вслед только что вышедшиму, желая взглянуть теперь на этого старика уже не как на просто смертного, а как на Льва Николаевича Толстого». Но было поздно: Толстой вместе с сопровождавшими его лицами, сел в поезд, который уже давал последний свисток и медленно начинал движение. А теперь самые сильные фрагменты воспоминаний. Просто представьте себе эту картину в реальности – человек, который хочет, чтобы его оставили в покое, побыть в одиночестве, и огромная толпа людей, взволнованных тем обстоятельством, что едут вместе с великим мыслителем современности. «Лишь только наш поезд остановился на следующей станции, я поспешил выпрыгнуть из вагона и пошел по платформе, посматривая издали в окна вагонов, надеясь увидеть в них Льва Николаевича. И действительно, подходя к вагону 1-го класса, я увидел Л. Н., который смотрел в окно на проходивших мимо его окна крестьян, на спинах которых были большие мешки с различной домашней рухлядью. Из пассажиров, кроме трех-четырех человек, еще никто не знал, что Лев Николаевич едет в этом поезде. Служащие поезда и станции тоже не знали. Поэтому в первое время следования Льва Николаевича по железной дороге было очень мало лиц, засматривающихся на окна вагона, в котором можно было увидеть Л. Н. Но чем дальше наш поезд подвигался вперед, тем больше стало появляться на станциях публики, которая приходила на платформу станций лишь ради того, чтобы увидеть Л. Н., весть о котором теперь разнеслась по всей железнодорожной линии. Но Лев Николаевич был в это время уже в отдельном купе 2-го класса, где он, как мне передали служащие нашего поезда, лежал, чувствуя головную боль и вообще общую физическую слабость. Теперь он уже больше не смотрел в окно». Александра Львовна почти на каждой станции выходила из вагона и что-то покупала в буфетах станций для больного Толстого. Останавливались тогда часто и надолго – чтобы пополнить запас угля и воды. Почти во всех вагонах поезда теперь только и было разговоров, что о Толстом. «В 7 час 15 мин вечера наш поезд подошел к станции Астапово, где Лев Николаевич, вследствие болезни, сошел с поезда в сопровождении Александры Львовны, начальника станции и других сопровождавших от станции Козельск лиц, вошел в помещение станции, где для него была приготовлена отдельная комната. Когда Лев Николаевич шел по платформе из вагона в помещение станции, то в это время желающих увидеть Л. Н. публики было так много, что он едва мог идти. Впереди Л. Н. шел начальник станции, а по правую сторону шла Александра Львовна, поддерживавшая под руку Льва Николаевича, который был в это время уже не тот, что на станции Козельск». Теперь на лице его было видно больше физических страданий, по отзыву Чайкина. Вот так, под изучающими взглядами огромной толпы своих почитателей, Толстой прибыл к своему последнему в жизни пристанищу – на станцию Астапово. Автор: Сергей Гусев