Любому серьезному заболеванию, – говорил Тимур, – обычно предшествуют «нехорошие» сны. Я с ним не согласна, но спорить, лежа под зонтиком, глядя, как ветер играет с волнами, лень, потому молча слушаю, не перебиваю. А зря. Надо бы сказать, что сны от лукавого - впрочем, он, кажется, сам это понял. В сновидениях стали являться те, кто жил на теле. Подробности опущу, они невыносимы даже сейчас, при дневном свете. Пропал сон - ну, то есть татуировщик просто стал бояться спать. И тогда решено было «самые страшные» вывести. – Какая «самая страшная»? – не выдержав, спросила я. – Гроб, – быстро ответил собеседник. – А что, разве такие татуировки бывают? – Да, – говорит, не замечая моего удивления, он. – Между прочим, это часто встречающийся рисунок. Любовь до гроба, например… Стал выводить сначала в своем салоне, но не смог - рука предательски дрожала; к тому же это оказалось намного больнее, чем наносить. Другим салонам изначально не доверял, поскольку мастера – знал по опыту – с медициной мало знакомы. Пошел в больницу, а там анализы, уколы, выявление аллергии на какие-то вещества… – словом, удаляли гроб под наркозом. – К выведению второй татуировки я готовился как женщина к родам, внушал себе, что перетерплю боль во что бы то ни стало, главное – результат. Это было китайское изречение - три больших разноцветных иероглифа на всю грудь. Затем набрался сил и льва уже выводил сам… Когда вывел пятнадцатую татуировку, перестал бояться спать и даже настроение улучшилось, но ненадолго. Грянула беда, да такая, что Тимур начал подумывать, не наложить ли на себя руки - появилось тяжелое заболевание, которое подтвердили три онкомаркера в разных поликлиниках. К моменту нашей встречи он стал похож на привидение, которое появлялось на закате, жадно ловя лучи исчезающего солнца, прописанные врачом. А затем снова возвращался домой и лежал неподвижно в своей комнате до следующего вечера. Из еды он переносил только перепелиные яйца, которые два раза в день приносила заплаканная мать. – Слушай, а ведь в Симферополе есть святой, который как раз помогает людям в разных болезнях… – говорю после некоторой паузы я и понимаю, насколько малоубедительно выгляжу в купальнике и очках. – Христианский? – спрашивает Тимур. – Да, зовут Лука Крымский, а если подробно, то Войно-Ясенецкий. – Нет, не поможет, я ведь мусульманин. А если честно, то и не мусульманин, просто им считаюсь по национальному признаку. – Ну и что? Ничего не мешает тебе пойти в православную церковь и попросить здоровья. Будь уверен - никто не выгонит. – Это что, молиться? Нет… Я не знаю молитв. Я достала из сумочки акафист Луке Крымскому - на, мол, почитай. – А завтра, если хочешь, можешь со мной поехать в Симферополь. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) мною особенно любим. Его книгу «Дух, душа и тело» я прочла еще в самиздатовском варианте в начале 1990-х. С тех пор при малейших признаках нездоровья его на помощь зову. Рассказала я коротко о нем Тимуру, после чего услышала равнодушное: «А, так он, оказывается, умер»… но акафист все-таки обещал почитать. И назавтра мы условились встретиться в Симферополе. Когда вспоминаю последующие моменты, меня и сейчас охватывает чувство неловкости. Сначала нам запретили фотографироваться на фоне церкви, но так грубо, что Тимур уже вознамерился уйти. Затем, когда я стала заказывать требы, продавщица за свечным ящиком с большим недоверием отнеслась к моей пятитысячной купюре, долго осматривала ее на свету – видимо, мы вызывали серьезные подозрения, – потом пошла в лавку к своей коллеге и только после того, как та подтвердила подлинность, записала сорокоусты, приняла записки и дала сдачу. Я подробно рассказала Тимуру, что означает сорокоуст, и он немало удивился, что за сорок дней поминовений так дешево берут… «Ведь за сорок дней столько может всего случиться. Человек может серьезно подняться, а может опуститься на самое дно. За такое надо тысяч десять брать. То, что касается души, не может стоить дешево». Мы еще немного погуляли по территории храма, купили в лавке иконки, на том и расстались. У меня не было чувства, что Тимур будет молиться. Помнится, на прощанье он сказал, что если святитель Лука его исцелит, то он все татуировки выведет, а набьет только одну – его икону… Дальше мы переписывались в соцсетях - общие слова, поздравления с праздниками, ничего особенного. Когда он приехал в Москву, я спросила, зачем ему в Сергиев Посад. Ответ обрадовал: к Сергию Радонежскому… и потом еще по одному хозяйственному вопросу. Я не стала уточнять, какому. В такси с воодушевлением рассказывал, как ездил каждый вечер к Луке Крымскому, как вернулся аппетит: «буквально на четвертый день съел тарелку пюре и три персика». Мать, видя результат, как-то сказала: раз так хорошо, то надо бы принять крещение, вдруг и вправду можно вылечиться. – Так ты крещенный? – Да, теперь я Тимофей. – Тимофей… – повторила я. Тимофей был в восторге от Лавры, от Серапионовых палат. Я уж молчу о том, что к раке он подходил раз десять и каждый раз о чем-то слезно просил. Вернее, я думаю, о ком-то, потому что сам выглядел прекрасно. Ну, а после я повела его с женой в книжную лавку, но там они стали нервничать и поглядывать на часы, сказали, что православную литературу выписывают почтой. Как оказалось, торопились крымчане в НИИ птицеводства, который находится на выезде из Сергиева Посада - Тимур-Тимофей накануне заказал там несколько сотен инкубаторских яиц от кур и перепелов редких пород, которых он вознамерился выращивать у себя дома. На мое недоумение пояснил: – Я же ветеринар по образованию… Расставались мы друзьями. Я уточнила, все ли татуировки вывел. Оказалось – все. «Теперь меня украшают только родинки». Но настроение было грустным - друг, с которым Тимур так бойко начинал вести бизнес, умер. Так и не смог прийти в себя после инфаркта. Ольга Иженякова #РеальныеИстории