Среди богатых даров, поднесенных царю, Алексею Михайловичу приглянулось медное блюдо с выгравированной на нем сценой «Тайной вечери» великого итальянца Леонардо да Винчи. Повертев блюдо в руках, царь посетовал, что хотя на Руси искусных иконописцев много, но таких мастеров нет. И потребовал доставить к нему этого умельца.
Прошли годы после высокой аудиенции, и в 1666 году юноша Аствацатур в свите из сорока армянских купцов, приезду которых в Россию содействовал стольник Посольского приказа, тоже уроженец Новой Джуги Василий Даудов, предстал пред очи Алексея Михайловича.
Приезжими «из шаховой области Арменья» царю была подана челобитная, в коей излагалась просьба «о дозволении им в бытность их для торговли в Российском государстве ходить в русскую церковь и исповедоваться у русских священников и приобщаться… чтобы в отделении от церквей своих не помирать без покаяния».
Завершилась просьба мольбой: «Нас, иноземцев, в церкви Божии Богу молиться не пускают, и которому из нас Божиим изволением случится болезнь или смерть, и к исповеданию исповедаться отца духовного призвать нам нельзя, никоторый священник к нам не идет, и наши, Государь, братья помирают без исповедания и без причастия, и погибают наши души».
В той челобитной пятой по списку стояла подпись Аствацатура.
Вместе с Аствацатуром, известным в Персии как Танри Веран, свободно владевшим армянским письмом, прибыл в землю русскую и родной его брат, получивший в православном крещении имя Степан Яковлев, впоследствии стольник и дозорщик оружейной полковой казны. От него и берет начало русский дворянский род Салтановых.
Аствацатура, имя которого русским людям выговаривать было трудно, переименовали в Богдана, что на обоих языках – армянском и русском – означает: Богом данный, как и Танри Веран, впрочем.
Иноземец армянской веры
Богдану Салтанову, «Кизилбашския земли армянския веры живописцу»,
принятому на службу в Оружейную палату 15 июня 1667 года, было вменено в обязанность «выучить своему мастерству из русских людей учеников». В тот же день Алексей Михайлович определил художнику «кормовую дачу» – «10 ведер вина дворянскаго; ведро вина двойного, 15 ведер пива, 10 ведер меду, романеи, ренскаго вина; церковнаго по полу-ведру… белужку, осетрика да свежих рыб шесть посолив… осьмину муки пшеничной». Так одаривали разве что послов заморских.
Не прошло и трех дней, как «орменский богомаз» явился в Кремль, в Оружейную палату, «и образец мастерства своего принес» и взялся «варить олифу самую добрую, которой по его мастерству на Москве сварить не умеют… для церковных и верховных живописных дел». «Иконописец Симон Ушаков, – как гласит документ, – смотря той олифы, сказал: та-де олифа добра, живописца Станиславова варенья прежняго лутче».
В тот год Алексей Михайлович взял с собой Салтанова в Преображенское, где он бывал «летним временем». Симон Ушаков, стоявший над живописцами Оружейной палаты, был настолько ошарашен царской прихотью, что, не завидев о том отметки в делах Посольского приказа, не осмелился и сам оставить распоряжений по Оружейной палате.
По возвращении из Преображенского в Москву Салтанову было жаловано право селиться в жилье в Китай-городе, на Посольской улице, на дворе, где до этого никому из собратьев-художников обретаться не дозволялось.
Если до того Салтанов лишь обучал учеников своему мастерству, то уже в августе 1667-го в «столбцах» Оружейной палаты появляется запись о том, что художник зачислен в государеву службу. По велению царя ему положили самое высокое среди живописцев и иконописцев жалованье деньгами и съестными припасами.
О том, как это выражалось в деньгах, можно судить хотя бы по тому, что его годовой оклад равнялся сумме, за которую у дворянина Григория Островского был выкуплен его холоп Григорейку Зиновьев, к тому времени талантливый и едва ли не самый нужный для дворцовых работ иконописец, выученик Симона Ушакова.
Когда же через полгода на дворе Посольского приказа, где обитал Салтанов, случился пожар, то ему выдали «на пожарное разорение» втрое больше денег, чем отпускалось в подобных случаях государевым людям.
Под сводами Коломенского дворца
Богдану Салтанову, как и прочим иноверцам, иконы писать позволено не было. Как упоминает русский историк А.И. Успенский (1910 г.), в феврале 1668 года Салтанов писал «по полотну живописным письмом к государеву большому шатру». И. Е. Забелин, русский археолог и историк, в своем двухтомнике «Домашний быт русских царей XVI-XVII столетий» (1862) отмечает, что Салтанов, написавший в 1669 году картину на полотне – «Рождение царя Александра Македонского», «своим искусством и деятельностью далеко превзошел всех своих предшественников».
Через год из-под его руки появляются «две иконы – на меди – Спасов образ да Богородицы», которые он и преподносит царю. И хотя живописные образа на холсте или на стекле, как и на меди, не считались иконами, Алексей Михайлович, изумившись этим диковинкам из металла, изъявил желание оставить их при себе, в обиходе царской семьи.
Следом, как о том говорят документы Оружейной палаты, «поднес великому государю ящик с венцом… в нем было 50 яиц по золоту и красками».
Получая по 10 рублей в месяц, Салтанов в селе Коломенском в государевых хоромах «у стенного письма работал два года».
Царский дворец, великолепный образец русского деревянного зодчества, построенный в 1640 году еще государем Михаилом Федоровичем, насчитывал 270 комнат в три тысячи окон. Все мастера и подмастерья Оружейной палаты под началом Симона Ушакова и Богдана Салтанова украшали его стены аллегориями на темы времен года, движения светил и звезд. Стены оживляли гербы, цветы и травный орнамент в сочетании с причудливой позолоченной резьбой.
Большой выдумщик, Салтанов умело расписывал мебель в царевых покоях, вписав в интерьер и причудливые люстры из меди и олова, именуемые паникадилами. Все они были с позолотой при шести шанданах-подсвечниках. Иноземные послы при дворе Алексея Михайловича назвали дворец в Коломенском восьмым чудом света.
Помимо огромных стенных росписей маслом, Салтанов лично расписывал подволоки, то есть потолки, по грунтованным холстам в хоромах царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной, второй жены Алексея Михайловича. А для их сыночка, царевича Петра, ладил забавные игрушки.
В архивах Оружейной палаты сохранилась запись о том, что 25 июля 1670 года, в разгар работы в Коломенском, к Салтанову пришел в ученики Матвей Федосев Богданов, а чуть позже и «Савка арап».
Устав отбивать ноги по дороге в Коломенское, Салтанов за 10 рублей купил себе лошадь. Так он мог уже чуть свет браться за кисть и резец. Его усердие не ускользнуло от зоркого ока Алексея Михайловича. И царь пожаловал ему кафтан добротного сукна на беличьем меху с бобровой опушкой и серебряными нашивками, не поскупившись на серебряный ковш с дарственной надписью (любознательные могут увидеть этот экспонат в Государственном Историческом музее на Красной площади).
В 1672 году Салтанов уже «колдует» в хоромах царевича Федора Алексеевича. Там им были написаны «пять барашков, два козлика и две булавы».
В словаре «Русских иконописцев XI-XVII веков» находим:
«1672 г., август. Салтанов написал миниатюры к «Книге о Сивиллах».
1673 г. Салтанов написал два знамени сотенных с изображением на них архангела Михаила. Два стола и два ларца – для царицы Натальи Кирилловны.
1674 г. Салтанов вместе с Безминым и Ермолаевым писал в новые царские хоромы подволоки на польских широких полотнах разные притчи – Ионы пророка, Есфири, Моисея пророка.
Салтанов расписал «аспидом цветным древко к хоругви в Вознесенский монастырь».
1674-1675 гг. Салтанов написал портреты царей для книги «Василиологион», содержащей рассказы о подвигах монархов.
Комментарии 1