30

Мэтт отчаялся разбирать улики. Единственное, что он понял: что‑то заставило Елену пройти мимо дома Дунстанов и амбара и ковылять все дальше и дальше, пока она не добралась до помятых и изодранных зарослей ползучих растений. Они свисали с пальцев Мэтта, и это напоминало ему о нехорошем ощущении щупалец жука, обвившихся вокруг его шеи.
А после этого не было вообще никаких следов. Словно прилетела летающая тарелка и своим лучом подняла Елену на небо.
Он двигался то в одну сторону, то в другую, пока не потерял из виду заросли ползущих растений и не заблудился в глубинах леса. При желании он мог бы представить вокруг себя любые звуки. А также что фонарик светит уже не так ярко, и в его луче появился нехороший желтоватый оттенок...
Занимаясь поисками, Мэтт старался как можно меньше шуметь, предполагая, что, быть может, идет по следу кого‑то, кто этого совсем не хочет. Но теперь внутри у него что‑то рвалось наружу, и его способность сдерживаться слабела с каждой секундой.
Когда же оно вырвалось, Мэтт поразился не меньше, чем должны были бы поразиться потенциальные слушатели.
– Елеееееееенаааааааа!
Еще в детстве Мэтта приучили читать перед сном молитвы. На этом его знания о церкви, в общем‑то, заканчивались, но он жил с ощущением, что есть Кто‑то или Что‑то, присматривающее за людьми. Что непонятно как и почему, по это придает смысл всему происходящему.
Весь прошлый год эта вера подвергалась серьезной проверке на прочность.
Но возвращение Елены из мертвых сняло все сомнения. Оно словно бы доказало истинность всего того, во что ему хотелось верить.
«Ты ведь не стал бы возвращать ее нам для того, чтобы через несколько дней забрать обратно? – мысленно спросил он, и этот вопрос на самом деле был формой молитвы. – Ты ведь не стал бы? Не делай так».
Дело в том, что сама мысль о мире без Елены, без ее искорки, ее сильной воли и ее умения влезать в самые безумные истории – а потом выпутываться из них еще более безумными способами – была невыносима. Эта потеря была бы слишком велика. Мир без нее будет раскрашен в грязные серые и коричневые тона. Не будет красного, как на пожарных машинах, не будет ярко‑зеленого, как перья попугая, не будет лазурного, серебряного – и золотого. Не будет золотых искорок в бездонных лазуритовых глазах.
– Елеееееееенаааааааа! Отзовись, черт возьми! Это Мэтт! Елена! Елеееее...
Внезапно он умолк и прислушался. На мгновение его сердце подскочило, все тело встрепенулось. Но потом он разобрал слова:
– Елеееенаааа! Мэээээтт! Где вы?
– Бонни? Бонни! Я здесь! – Он поднял фонарик вверх и медленно обвел его лучом круг. – Видите меня?
– А ты нас видишь?
Мэтт медленно повернулся вокруг своей оси. И – о да! – он увидел луч фонаря, второго фонаря и третьего!
Его сердце подскочило, когда он увидел, что лучей три.
– Я иду к вам! – крикнул он и пошел. Скрываться больше ни к чему. Он на что‑то натыкался, вырывал усики, хватавшие его за ноги, но громко кричал не переставая:
– Стойте, где стоите! Я иду!
И вот лучи фонаря оказались прямо перед ним, они ослепили его, в его объятиях каким‑то образом оказалась Бонни, и она плакала. Это придало ситуации хотя бы какую‑то нормальность. Бонни плакала у него на груди, он смотрел на тревожно улыбающуюся Мередит и на... миссис Флауэрс? Никаких сомнений – на ней была все та же садовая шляпа с искусственными цветами и, по‑видимому, семь или восемь шерстяных свитеров.
– Миссис Флауэрс? – спросил он, когда, наконец, движения губ догнали мозг. – А... где Елена?
Три женщины, смотревшие на него, словно бы обмякли, как будто до этого привстали на цыпочки в ожидании новостей, а теперь опустились в разочаровании.
– Мы ее не видели, – спокойно сказала Мередит. – С нею был ты.
– Я был с нею, это правда. Но потом появился Дамон. Он пытал ее, Мередит, – Мэтт почувствовал, как в него впились пальцы Бонни. – Он сделал так, что она каталась по земле в судорогах. Я думаю, что он хотел ее убить. И – он пытал и меня. Кажется, я отключился. Когда пришел в себя, ее уже не было.
– Он забрал ее с собой? – с яростью спросила Бонни.
– Да, но... что произошло потом, я не знаю, – преодолевая мучения, он рассказал, что, судя по следам, Елена выпрыгнула из машины, и что дальше эти следы заводили в никуда.
Бонни дрожала в его объятиях.
– А потом случилось еще кое‑что ненормальное, – сказал Мэтт. Медленно, периодически запинаясь, он, как мог, рассказал о том, что случилось с Кристин, и о том, как это похоже на то, что случилось с Тами.
– Но это же... полная ерунда, – сказала Бонни. – Мне казалось, я поняла, что к чему, но ведь Кристин не вступала ни в какой контакт с остальными девушками...
– Наверное, ты думала о чем‑то вроде салемских ведьм, милая, – сказала миссис Флауэрс. Мэтт все никак не мог привыкнуть к тому, что миссис Флауэрс разговаривает с ними. Она продолжала: – Но ведь ты не знаешь наверняка, с кем встречалась Кристин за последние несколько дней. Или с кем встречался Джим, если уж на то пошло. В наше время детям их возраста предоставляется большая свобода, и Джим мог стать – как это называется? – разносчиком.
– А кроме того, если она и одержима, это может быть совсем другая одержимость, – сказала Мередит. – Кристин живет в Старом лесу. Старый лес кишит этими насекомыми – малахами. Откуда мы знаем – может быть, это произошло, только когда она вышла из дома. Откуда мы знаем, что там ее ждало?
Теперь Бонни в объятиях Мэтта колотила крупная дрожь. Перед этим они выключили все фонарики, кроме одного, чтобы поберечь энергию, но из‑за этого атмосфера стала совсем жуткой.
– А как насчет телепатии? – спросил Мэтт у миссис Флауэрс. – Видите ли, я ни на секунду не верю, что этих салемских девушек преследовали настоящиеведьмы. Я думаю, что это были забитые девушки, у которых началась массовая истерика, когда они собрались вместе, и ситуация вышла из‑под контроля. Но как Кристин могла назвать меня – назвать меня – в точности так же, как это сделала Тамра?
– А что, если мы вообще все неправильно поняли? – сказала Бонни глухим голосом, исходившим откуда‑то из области солнечного сплетения Мэтта. – Что, если это вообще не имеет никакого отношения к Салему? Там истерика распространялась горизонтально, если я понятно говорю. А если здесь есть кто‑то главный, и он распространяет ее куда пожелает?
Последовала короткая пауза. Потом миссис Флауэрс пробормотала:
– Устами младенцев...
– Вы хотите сказать, что она права? Но тогда кто этот главный? Кто за всем этим стоит? – требовательно спросила Мередит. – Это не Дамон, потому что Дамон уже дважды спас Бонни... и одни раз меня. – И перед тем, как хоть кто‑нибудь успел спросить ее об этом, она продолжала: – А Елена была уверена, что Дамон и сам чем‑то одержим. Кто еще?
– Кто‑то, кого мы пока не видели, – тихо и зловеще сказала Бонни. – А если и увидим, он нам не понравится.
И в ту же секунду за их спинами раздался хруст ветки. Все как один обернулись.
– Вот чего я действительно хочу, – сказал Дамон Елене, – это чтобы ты согрелась. Можно приготовить тебе что‑нибудь горячее, чтобы ты согрелась изнутри. А можно отнести тебя в ванну, чтобы ты согрелась снаружи. И помня о том, что произошло в прошлый раз...
– Я... вряд ли смогу что‑нибудь съесть...
– Да ладно тебе. Это же американская традиция. Яблочный суп? Домашний куриный пирог?
Сама того не желая, Елена прыснула и тут же поморщилась от боли.
– Только пирог – яблочный, а домашний суп – куриный. Но для начала неплохо.
– Значит, договорились? Обещаю, что не буду класть в одно блюдо курицу и яблоки.
– Я бы попробовала съесть суп, – медленно сказала Елена. – И... ой, Дамон, я очень хочу выпить обыкновенной воды. Дай мне воды, пожалуйста.
– Я знаю, но, если ты будешь пить слишком много, будет больно. Попробую все‑таки сделать суп.
– Их продают в таких маленьких баночках с красной бумагой. А чтобы снять крышку, надо потянуть за ушко...
Он повернулся к двери, и Елена замолчала.
Дамон понимал, что она серьезно сомневается в успехе этого начинания, но так же хорошо он понимал, что, если он принесет ей хоть что‑нибудь, что можно пить, она выпьет. Когда испытываешь жажду, не привередничаешь.
Он и сам был живой иллюстрацией этого. Точнее, неживой.
Но едва он вышел за дверь, послышался страшный шум, словно ударились друг о друга два кухонных тесака.
У него от этого звука чуть не развалилась спина – от плеч до задницы.
– Дамон! – послышался жалобный голос из‑за двери. – Дамон, с тобой все в порядке? Дамон! Ответь!
Вместо того чтобы ответить, он обернулся, осмотрел дверь, которая на вид была абсолютно нормальной, и открыл ее. Любой, кто увидел бы его в этот момент, несказанно удивился бы: он вставил ключ в незапертую дверь, пробормотал: «Комната Елены», – повернул ключ и открыл дверь.
Он зашел в дверь и побежал вперед.
Елена лежала на полу, безнадежно запутавшись в простынях и одеялах. Она пыталась подняться, но ее лицо стало бело‑синим от боли.
– Кто тебя столкнул? – спросил он. Он будет убивать Шиничи медленно.
– Никто. Был какой‑то жуткий звук, когда ты закрыл дверь. Я хотела побежать за тобой, и вот...
Дамон уставился на Нее во все глаза. «Я хотела побежать за тобой, и вот...» Она измучена, ей больно, она истощена, и все‑таки она попыталась спасти его?И пыталась так решительно, что упала с кровати.
– Извини, – сказала она, заметив слезы в его глазах. – Никак не могу привыкнуть к силе тяготения. С тобой все в порядке?
– Всяко лучше, чем с тобой, – сказал он, специально стараясь, чтобы его голос звучал резко, и глядя в сторону. – Я сглупил, когда выходил из комнаты, а дом... сделал мне предупреждение.
– Ты о чем? – сказала удрученно Елена, одетая лишь в простыни.
– Об этом ключе, – Дамон поднял его и показал ей. Он был золотой, и его можно было носить как кольцо, но от него отходили два крылышка, и получался красивый ключ.
– А что с ним не так?
– Это я не так его использовал. В этом ключе хранится сила китсунэ, он может отпереть любую дверь, и ты можешь попасть через нее куда угодно, но надо сделать так: вложить его в замок, сказать, куда ты хочешь попасть, а потом повернуть ключ. Я забыл это сделать, когда выходил из комнаты.
Елена была озадачена.
– А если это дверь без замка? В спальнях обычно вообще не бывает замков.
– Он подходит к любой двери. Можно сказать, что он сам себе создает замок. Это сокровище китсунэ – я вытряс его из Шиничи, когда обозлился на него из‑за того, что тебе было плохо. Скоро он захочет его вернуть, – глаза Дамона сузились, и он слабо улыбнулся. – Интересно, кому из нас, он в конце концов достанется. Кстати, на кухне был еще один – запасной, разумеется.
– Дамон, это все очень интересно, про магические ключи, но ты не поможешь мне подняться с пола?
Дамону стало стыдно. Но дальше встал вопрос, класть ее обратно на кровать или нет.
– Я бы приняла ванну, – тихо сказала Елена. Она уже расстегнула верхнюю пуговицу своих джинсов и была готова выпрыгнуть из них.
– Подожди секунду! А что, если тебе станет плохо, и ты утонешь? Ляг, и я обещаю, что сделаю так, что ты будешь чистой, если ты готова попробовать что‑нибудь съесть. – У него возникли новые сомнения относительно этого дома. – А теперь разденься и накройся простыней. Я умею делать невероятные массажи, – добавил он, отворачиваясь.
– Слушай, отворачиваться необязательно. Я не понимаю этого с тех пор, как... вернулась, – сказала Елена. – Все эти правила приличия. И почему кто‑то должен стесняться своего тела? (Эти слова донеслись до него немного приглушенно.) – В смысле – если кто‑то говорит, что нас создал Бог, почему он забывает, что Бог создает нас голыми, даже после того, что случилось с Адамом и Евой. Если это так важно, создавал бы нас прямо в подгузниках.
– Должен сказать, твои слова напомнили мне о том, что я сказал когда‑то вдовствующей королеве Франции, – сказал Дамон, преисполненный решимости все время, пока она раздевается, разглядывать трещину в деревянной стене дома. – Я сказал, что если Бог всемогущ, всеведущ, и знает наперед судьбу каждого человека, то почему он обрекает праведников на то, чтобы рождаться такими же голыми, как и грешники?
– И что она ответила?
– Ничего. Просто хихикнула и три раза хлопнула меня веером по руке, что, как мне рассказали потом, было приглашением на любовное свидание. Увы, у меня были другие дела. Ты еще в кровати?
– Ага. И накрылась простыней, – устало сказала Елена. – Если королева была вдовствующая, я думаю, ты не особенно расстроился, – добавила она наполовину удивленным голосом. – Это ведь такие пожилые мамаши?
– Нет. Анна Австрийская, королева Франции, до самого конца сохраняла удивительную красоту. Это была единственная рыжеволосая женщина...
Дамон остановился и стал судорожно подбирать слова, глядя на кровать. Елена сделала именно то, о чем он просил. Просто он вовремя не сообразил, как она будет похожа на Афродиту, поднимающуюся из моря.
Взъерошенная белизна простыни могла сравниться с молочной и более теплой белизной ее кожи. Естественно, она нуждалась в мытье, и все же; одной мысли о том, что под тонкой простыней она восхитительно нага, было достаточно, чтобы у Дамона перехватило дыхание.
Всю свою одежду она скатала в комок и швырнула в дальний угол комнаты. Дамон не винил ее за это.
Он не думал. Он не давал себе на это времени. Он просто вытянул руки и сказал:
– Горячее куриное консоме с тимьяном в чашке Микаса и масло с ароматом цветка сливового дерева, очень теплое, в чаше.
Как только бульон был доеден, и Елена опять лежала на спине, Дамон начал осторожно массировать ее с маслом. Аромат сливы – всегда хорошее начало. Он приглушает чувствительность кожи к боли и создает хорошую основу для других, более экзотических масел, которые Дамон планировал пустить в ход позже.
В каком‑то смысле это было намного лучше, чем окунать ее в ванну или джакузи. Дамон знал, где находятся ее раны, и мог для каждой из них нагреть масло до нужной температуры. И если малоподвижные вентили в джакузи могли ударить Елену прямо по больному месту, Дамон мог избегать слишком чувствительных мест – в смысле тех, где могло стать больно.
Он начал с волос, использовав немного, совсем немного масла, чтобы даже самые трудные колтуны легко расчесались. Смазанные маслом, ее волосы засияли как золото – мед на молоке. Потом он перешел к мышцам лица – стал легонько поглаживать большими пальцами лоб Елены, чтобы смягчить кожу и расслабить лицо, заставить ее саму расслабиться в такт его движениям. Медленные круговые движения у висков, совсем легкие. Он видел проступившие топкие голубые жилки и понимал, что надави он сильнее – и она уснет.
Потом он занялся руками, предплечьями, ладонями, разбирая ее по косточкам древними прикосновениями и правильными древними веществами, пока от нее не осталось ничего, кроме расслабленного существа без костей, лежащего под простынями, мягкого, нежного, покорного. Он на миг улыбнулся своей огненной улыбкой, когда вытягивал палец ее ноги, пока тот не щелкнул, а потом улыбка стала иронической. Сейчас он мог получить от нее то, что хотел. Да, она была не в том состоянии, чтобы отказывать ему. Но он не учел того эффекта, который эта чертова простыня произведет на него. Всем известно: любые покровы, скрывающие тело, даже самые простые, всегда привлекают внимание к запретным областям. Нагота так не может. И, массируя дюйм за дюймом тело Елены, он все больше сосредотачивался на том, что находится под белоснежной тканью.
Через какое‑то время Елена сказала сонно:
– Ты не дорасскажешь мне эту историю? Про Анну Австрийскую, которая была единственной рыжей женщиной, которая...
– Ах да! Которая оставалась рыжей до конца своих дней, – пробормотал Дамон. – Кстати, говорили, что кардинал Ришелье был ее любовником.
– Это тот мерзкий кардинал из «Трех мушкетеров»?
– Да, хотя на самом деле, пожалуй, не такой уж мерзкий, как там написано, и уж во всяком случае толковый политик. А еще поговаривали, что он и был настоящим отцом короля Людовика... теперь перевернись.
– Странное имя для короля.
– Что?
– Людовик Теперь Перевернись, – сказала Елена, перевернувшись и обнажив участок молочно‑белого бедра, пока Дамон вдумчиво изучал дальний угол комнаты.
– Все зависит от традиции имянаречения в конкретной стране,– сердито сказал Дамон. Перед глазами у него не было ничего, кроме постоянно прокручивающейся картинки этого голого бедра.
– Что?
– Что?
– Я спрашивала...
– Ну как, согрелась? Все, массаж окончен, – сказал Дамой и опрометчиво хлопнул по самой высокой точке территории под простыней.
– Эй! – Елена села, и Дамой – перед которым вдруг оказалось все светло‑розовое и золотое, гладкое и ароматное, со стальными мускулами под шелковой колеей тело, – просто дал деру.
Он вернулся через приличное количество времени, держа в руках приглашение на мировую – суп. Елена, с достоинством восседающая в превращенной в тогу простыне, приняла суп. Она даже не попыталась хлопнуть его по заднице, когда он повернулся к ней спиной.
– Что это за дом? – спросила она. – Это не может быть дом Дунстанов; они – старая семья, и дом у них старый. Они были фермерами.
– Будем считать, что это моя маленькая дача в лесу.
– Ха,– сказала Елена. – Я так и знала, что ты не спишь под деревьями.
Дамону понадобилось постараться, чтобы сдержать улыбку. Еще никогда не случалось, чтобы они с Еленой были наедине и при этом не решались вопросы жизни и смерти. И если бы сейчас он вдруг сказал, что, помассировав ее обнаженное тело под простыней, понял он любит ее чисто духовно... Нет, ему никто не поверит.
– Чувствуешь себя лучше? – спросил он.
– Теплая, как куриный яблочный суп.
– А окончания я никогда не услышу?
Дамон велел ей оставаться в кровати, а сам тем временем напридумывал про себя ночных рубашек всех видов и размеров, и халатов, и домашних тапочек, ивсе это – за короткий миг, пока он шел в комнату, которая до этого была ванной. Он с удовлетворением обнаружил, что сейчас это гардеробная, в которой была любая ночная одежда, которую только можно было себе вообразить. От шелкового нижнего белья до старомодных ночных рубашек и чепчиков – в общем, все. Дамой вернулся с полными руками и предоставил Елене выбирать.
Она выбрала белую ночную рубашку с высоким воротом, сделанную из скромной ткани. Дамон обнаружил , что поглаживает роскошную небесно‑голубую ночную рубашку с подлинными валансьенскими кружевами.
– Не в моем стиле, – сказала Елена, быстро засовывая ее под другую одежду.
Не в твоем стиле, потому что здесь я, – улыбнулся про себя Дамон. Смышленая девчушка. Не хочешь провоцировать меня на что‑то такое, о чем наутро будешь сожалеть.
– Хорошо. А теперь ты можешь как следует выспаться,– сказал он и осекся, потому что она смотрела на него с удивлением и тревогой.
– Мэтт! Дамон, мы искали Мэтта! Я только что вспомнила. Мы его искали, и я... не знаю... Я больно упала. Помню, что я упала, а потом оказалась и здесь.
«Потому что я принес тебя сюда, – подумал Дамон. Потому что весь этот дом – всего лишь мысль в разуме Шиничи. Потому что единственное реальное, что здесь есть, – это мы с тобой».
Он глубоко вздохнул.
#ЛизаДжейнТьмаНаступает