Ни одна контрразведка мира не смогла уличить советских разведчиков-нелегалов в подделке документов. Изготовленные в спецлаборатории Лубянки сыном иконописца, секретным агентом НКВД ИНО П. Г. Громушкиным, они ничем не отличались от подлинных. В арсенале Громушкина, этого гения разведки, были сотни образцов зарубежных документов, собранных по просьбе всемогущего шефа ОГПУ сотрудниками МИДа. В сейфе спецлаборатории Лубянки хранились оттиски всевозможных печатей, сделанных в посольствах десятков стран, краска, особые чернила, клей, бумага с водяными знаками. Но и этого было недостаточно для того, чтобы так искусно изготовить документы. Для этого нужен был дар божий. Им Петр Георгиевич Громушкин на все сто процентов обладал. Ни одной черточки в надписи или подписи он не пропускал, понимая, чем это грозит разведчику-нелегалу за тысячи верст от родных берегов. История легендарного Пауля Зиберта С Петром Георгиевичем автор этих строк встретился в снежном феврале 2008-го в Центральном доме журналистов на открытии его персональной выставки. За много лет художник сделал десятки портретов своих друзей-разведчиков и государственных деятелей, с которыми встречался. 94- летний Громушкин выглядел существенно моложе своих лет, шутил, что намного пережил своего кумира Уинстона Черчилля, поскольку не поглощал в таком количестве коньяк и не выкуривал по дюжине сигар в день. Вопросов к нему меня было немало, однако же я не был уверен, что он сможет на них ответить из соображений гостайны. В первую очередь меня интересовало, скольким разведчиков он «нарисовал» документы. -- Милый мой человек, -- улыбнулся собеседник, -- за десятки лет руководство обращалось ко мне столько раз, что затрудняюсь сразу ответить. В памяти самые знаменитые и дорогие мне люди, мои друзья Вильям Фишер, он же Рудольф Абель, Николай Кузнецов, Конон Молодый (он же Джон Лонсдейл), Ким Филби, Джордж Блейк, Геворк Вартанян, мой непосредственный руководитель Павел Судоплатов и десятки других, имен которых назвать не могу. На изготовление паспортов и военных документов стран, куда внедрялись наши люди, уходило немало времени. Легче всего было подделывать немецкие аусвайсы, хотя нужно было учитывать, что они были разными для разных родов войск -- для пехотных офицеров, для артиллеристов, пилотов люфтваффе, членов СС, сотрудников абвера, гестапо и других служб. Отличались они, во-первых, обложками -- у пехоты она коричневая, у авиации -- синяя, у войск СС -- серая… В зольдбухе (солдатской книжке) записывалось все -- от выдачи портянок, оружия и получения ранения до награждений, причем, в каждой графе ставилась печать и указывалась дата. Легче всего было сделать документы Николаю Кузнецову. После Московской битвы было захвачено много полковых бумаг. Комплект документов на погибшего лейтенанта вермахта Пауля Зиберта подходил Николаю Ивановичу идеально (Пауль и Николай были очень похожи друг на друга, одного роста, одного цвета волосы и глаза, даже одинаковая группа крови). Но одно не учли -- что Пауля Зиберта могли знать в вермахте, и это едва не послужило причиной провала Кузнецова в тот момент, когда он готовился к покушению на гауляйтера Украины Коха. Николай потом мне рассказывал, что не ожидал такой реакции со стороны Коха: «Гауляйтер Украины, увидев меня, бросился с объятьями: «О, Пауль, я помню тебя совсем малышом, когда ты бегал по родительскому замку». Пришлось изображать радостную улыбку: «Дядя Эрих, как я рад неожиданной встрече!» Больше всего я боялся, что он станет расспрашивать меня об отце, о котором я и понятия не имел. Спас меня телефонный звонок. Я тут же ретировался, мол, ждет невеста. Гауляйтер приветливо помахал на прощанье рукой: «В следующий раз приведи ее познакомить». Но в другой раз, когда я заявился к нему вдвоем с «невестой», моей помощницей Валей Довгер, для совершения покушения, «дядюшка» Эрих встретил меня и мою «невесту» чрезвычайно сухо -- даже не встал с кресла и не подал руки для пожатия, лишь поднял ее в нацистском приветствии. Я не смог даже сунуть руку в карман за «вальтером». За моими движениями пристально следили два дюжих охранника, стоящие за его спиной, и овчарка, специально натасканная на партизан. Сзади в спину мне дышал адъютант Коха. Оказалось, рейхскоммиссар, ставший объектом покушений партизан, был недоволен «дошедшими до него слухами»: «Бросьте, Зиберт, путаться с девушками и возвращайтесь поскорее в часть. Имейте в виду, на вашем курском участке фюрер готовит сюрприз большевикам». Я потом утешал себя за несовершенный теракт этим чрезвычайно важным известием. Гитлеровцы готовились к генеральному наступлению в районе Курска. Уповал тогда на то, что смогу встретиться с Кохом под Рождество на банкете, но он, словно почуяв охоту за собой, перенес банкет и улетел в Кенигсберг. «И тогда я повысил Зиберта в звании…» -- Мне тогда пришлось срочно менять документы Кузнецову, -- признался Павел Георгиевич. -- После ряда покушений на генералов и высокопоставленных чиновников, приезжавших из Берлина на Украину, гестапо и фельджандармерия стали проверять всех лейтенантов, поскольку во всех терактах, по словам очевидцев, фигурировал человек в форме лейтенанта вермахта. Тогда я повысил Николая в звании. С моей легкой руки он стал обер-лейтенантом и заодно тайным сотрудником гестапо, кавалером Железного креста за подвиги во имя фюрера -- своего рода охранная грамота от происков немецких спецслужб. Наградной документ пришлось «клепать» в большой спешке. Николай не мог долго задерживаться в партизанском отряде, чтобы не вызвать лишних подозрений. Начальник службы безопасности Коха, как выяснилось, уже стал подозревать Зиберта в работе на британскую разведку. Пришлось того немедленно убрать. Но, к счастью, новые документы не вызвали никаких подозрений при проверке, а проверяли Кузнецова около 40 раз. Он погиб потом в перестрелке с бандеровцами. Он нарисовал документы Абелю «Снаряжал» Петр Георгиевич «в круиз» в Штаты и своего давнего друга по совместной работе еще с 30-х годов -- Вильяма Фишера (Абеля). -- Делать для него документы пришлось несколько десятков раз, объездил он всю Европу и обе Америки, -- начал вспоминать собеседник. -- С американскими документами для Вилли оказалось гораздо сложнее. -- В паспорте гражданина США на странице, где наклеивалась фотография, ставились две выпуклые печати: с одной стороны синяя, с другой -- красная. Это было очень сложно подделать. А еще надо было «поставить» въездные визы, подстарить странички, учесть каждое пятнышко. В его британском свидетельстве о рождении пришлось вытравить штамп о советском гражданстве. Помню, он предчувствовал свой провал. Мы сидели в машине, ждали, когда объявят начало регистрации на самолет. Мы работали вместе с 38-го, понимали друг друга с полуслова. -- Знаешь, Паша, -- прервал он молчание, -- не надо мне, наверное, ехать. Устал я. Столько лет… И все время один. Тяжело мне. Да и годы… -- Потерпи, Вилли, ну еще немного. Год-полтора -- и все закончится, --попытался я утешить друга. Но осекся, по его щеке текла скупая слеза… Как я потом, после его вызволения из американской тюрьмы, мечтал подготовить с ним совместный альбом… Он рисовал лучше меня, особенно удавались ему натюрморты. В тюремной камере он нарисовал портрет Кеннеди. Президенту портрет очень понравился. Сейчас он хранится в библиотеке Конгресса США. Беседовал с ним сам Берия -- А как вы пришли в разведку? -- полюбопытствовал я. -- О, это целая история. После окончания средней школы устроился я учеником гравера в типографию «Рабочей газеты». Познакомился с художником Борисом Ефимовым и Кукрыниксами, подрабатывал у них «В окнах РОСТА», потом неведомо как «нашли» меня сотрудники органов. Грешу на Борю Ефимова, он восхищался моими способностями рисовать портреты, копировать великих мастеров Возрождения. Как-то я изготовил для него на спор ксиву штатного сотрудника НКВД. И Боря ни разу с ним не прокололся. Скорее всего, он и «сдал» меня чекистам, у него друзей из их среды было немало. Как-то пригласили меня в отдел НКВД, предложили работать -- изготавливать документы для засылаемых за кордон разведчиков. Поначалу я здорово сомневался, смогу ли. Раза два отказывался, мол, люблю свою работу в типографии. Но кадровик в НКВД дотошный попался, вызвал в третий раз: «Соглашайся, сынок, денег много будешь получать, работа непыльная, жилье, обмундирование, плюс паек, и все бесплатно. Такие, как ты, очень нам требуются». Клюнул я на эту наживку. Чего мне было терять? Молодой был, глупый, думал, буду щеголять в кожанке, раскатывать на автомобиле, арестовывать всякую контру. Но все по-другому получилось. В закрытом отделе, куда меня определили, заставили забыть кто я и откуда. Взяли подписку о неразглашении. Стал я невыездным, тайным сотрудником… На всю жизнь Павел Громушкин запомнил день, когда его перед назначением вызвали к самому наркому Берии. Тот лично захотел взглянуть на вундеркинда, каким его представили. -- Захожу я в кабинет, -- вспоминал он. -- Где-то в глубине за столом, под электрической лампой, направленной на меня, проглядывал контур не то человека, не то самого дьявола в пенсне. Он молчит, и я молчу. Потом он наконец, оторвался от бумаг, вперился в меня, как во врага народа. -- Где живешь? -- неожиданно грубо с сильным кавказским акцентом спросил нарком. -- В Марьиной роще, -- так же кратко ответил я, уставившись на его пенсне. -- С фальшивомонетчиками знаком? -- Нет, не приходилось… -- Плохо, -- неожиданно заключил Берия. -- Чем будешь заниматься -- в курсе? -- В общих чертах… -- Ладно, иди, Миллер сделает из тебя человека. И запомни: вякнешь где-нибудь о своей работе -- долго не проживешь… После такого ледяного душа мне сразу расхотелось идти устраиваться к этому Миллеру. А напрасно. Георг Миллер, известный австрийский спортсмен, завербованный ОГПУ в 1927 году, оказался милейшим человеком. Откуда-то знал моего отца и относился по-отцовски. Впрочем, не ко мне одному, к моему напарнику и художнику Вилли Фишеру тоже. -- Запомните, друзья, от вас, от вашей работы будет зависеть жизнь человека, разведчика, -- наставлял он нас в первый же день. -- Знаете, что на Востоке делают с теми, кого поймают с фальшивыми документами? Не знаете, так знайте: окунают головой в кипяток или в кислоту. А более изощренная пытка – выставляют на базарной площади на солнцепеке и каждый день на виду у всех отрезают кусочек тела. Но не тушуйтесь, ребятки, у нас, слава богу, еще никто не прокалывался. Да, Вилли? – спросил он у моего напарника, пришедшего сюда месяцем раньше. Кто тогда знал, что пройдет время и мой друг станет асом советской разведки, а после войны по сделанным мной документам отправится в командировку в Штаты, где его сдаст финн-радист… Где побывал, сказать вам не могу -- Павел Георгиевич, а правда, что вы побывали в 80 странах? – Не считал я, мил-человек, ехал, куда посылали. В основном в кратковременные командировки. Помочь нашим резидентам по части документов, да и не только. Чемоданчик со всем необходимым возьму и в путь. Поручали и более деликатные вещи: под видом художника проникнуть туда, куда простые смертные не могли. Об этом я не могу говорить подробно, вы понимаете. А самые яркие эпизоды -- командировка в царскую Болгарию осенью 41-го, в самые тяжелые для нашей страны дни. Помню, как трудно было уйти там от изнурительной слежки. А после войны запомнились Мексика, Боливия , Куба, знакомство с художником Сикейросом, с самим кубинским диктатором Батистой, с Фиделем, Че Геварой -- их портреты я рисовал на память. Портрет Че у меня потом украли, скорее всего, его почитатели. Труднее всего было рисовать Юру Гагарина. У него была небольшая травма на правом глазу. Очень трудно было его рисовать. Вообще делал зарисовки известных миру людей, с кем сталкивала судьба. Ну а больше всего, конечно, запечатлел разведчиков, которым делал документы. Дима Быстролетов, например. Умница большой, он знал 20 языков, имел феноменальную память на лица. Рассказывали, что, когда он работал в Италии, зашел в посольство человек, предложил купить у него правительственный шифр. Пока в посольстве раздумывали, что делать, он исчез. Представляете, нашел Дима этого человека через полгода уже в Швейцарии. И вернулся с шифром. Бедняга, он потом отсидел 17 лет ни за что. -- Вы, наверное, на всю жизнь запомнили ту угрозу товарища Берии? Не нарисовали его портрет? -- Напрасно вы так ерничаете. При всех своих недостатках Лаврентий Павлович немало сделал для страны, был очень сильной личностью, куратором спецслужб, атомного проекта. Он помог стране сделать бомбу в кратчайшие сроки. Немало сделал и для нашей Победы в 1945-м. – А портрет Путина есть в вашей коллекции? – поспешил я сменить тему. -- Конечно, -- кивнул мой собеседник. -- Нарисовал его по памяти. Ну откуда у него, такого большого государственного деятеля, нашлось бы время позировать... Тайну он унес с собой Не знал я тогда, на той встрече в феврале 2008-го Доме журналистов, что через несколько месяцев Павла Георгиевича не станет, не выдержит изношенное за 70 лет в разведке сердце. По воспоминаниям его внучки Натальи Громушкиной, актрисы кино и театра, дед был для нее идеалом, примером самоотверженности, истинным большевиком. О том, где он работал, Наташа случайно узнала только после окончания школы, когда его приехали поздравить с юбилеем коллеги по разведке. Долгое время имя Громушкина было засекречено. Лишь некоторые факты из его деятельности стали достоянием общественности. Никто никогда не узнает, зачем он осенью 41-го выезжал в Болгарию, где был всю войну и после нее. Лишь известно, что он побывал в 80 с лишним странах, и там его помнят, только под каким псевдонимом и в каком статусе он там находился, вряд ли когда-нибудь станет известно… Иван БАРЫКИН http://www.oracle-today.ru/editions/secrets/2014/13/