В автобиографии Майкл написал об этом так: «Это причиняло мне боль… Я привык, что рядом со мной всегда стоял Джермейн. Когда я впервые вышел на сцену без него… я чувствовал себя совершенно беззащитным…»

Мистер Горди посоветовал мне: «Он твой брат, — сказал он, — он нуждается в тебе. Поезжай и поддержи его». В телесериале 1992 года, который рассказывал нашу историю, меня изобразили беззаботно гуляющим по пляжу на Западном Побережье, в то время как Майкл выступал на Восточном. В других печатных источниках биографы вообще превратили всю эту ситуацию в фантастический комикс.  На самом деле тогда я сел на самолет до Нью-Йорка, чтобы присоединиться к своим братьям. Хейзел осталась дома, и со мной поехал кто-то из Мотаун, чтобы «защитить артиста мистера Горди и его интересы». В полете все, о чем я мог думать, почему Майкл позвонил мистеру Горди. Это был смелый поступок, и я уверился в двух вещах: он сделал это без ведома Джозефа; Майкл хотел, чтобы мистер Горди знал, что с его стороны не было никакой враждебности, что он по-прежнему испытывает к мистеру Горди доверие и уважение. Мой страх утихал по мере того, как самолет приближался к Лонг-Айленд. Меня не заботило, что скажет Джозеф, хотя он мог подумать, что я на коленях приполз просить прощения. Все, чего я хотел — увидеться с моими братьями.   Не было жарких объятий, когда я появился в отеле перед вечерним шоу, но при виде меня лицо Майкла засияло улыбкой. Я думаю, некоторые чувства не нуждаются в том, чтобы выражать их бурно. Мы начали разговор. Он сказал, что не может себе представить без меня дальнейшую работу на сцене. Я сказал, что не могу себе представить дальнейшую жизнь в Мотаун без моих братьев .Но слово за слово нам пришлось вернуться к реальности: для меня это означало сохранять свою позицию и верность Мотуан; для него это означало смирение с коллективным решением, которое было уже принято. Постепенно нам пришлось признать, хотя до полного осознания этого факта было еще далеко, что игра окончена. Мысль о том, что наши пути расходятся, была невыносимой. Я плакал. Майкл плакал тоже. Джозеф прервал наш разговор и спросил, что я собираюсь сейчас делать. «Я не собираюсь выходить на сцену», — ответил я. В этот момент стало ясно, что мое появление ввело всех в заблуждение, они подумали, что я приехал для того, чтобы выступать. До шоу оставалось около часа, Джозеф побагровел от злости. Остальные братья обвиняли меня в том, что я их обманул. Я хотел было сдаться, запрыгнуть в сценический костюм и схватить ближайший бас, но инстинкт, толкавший меня назад, был сильнее. Помню, как я стоял и смотрел на них, удаляющихся в нимбе славы, который меня больше не окружал. Дойдя до конца коридора отеля, Майкл оглянулся, гримаска боли на его лице убила меня. Хмурый взгляд Джозефа подытожил: «Если ты не с нами, ты против нас. Это твой выбор». Я чувствовал себя виноватым; я чувствовал себя так, будто я подвел их всех, но выйдя на сцену, я бы ввел в заблуждение фанатов. В итоге братья наняли бас-гитариста из оркестра, чтобы их было пятеро, и концерт на Музыкальной Ярмарке в Вестбери прошел без меня. Я остался в отеле и завалился спать в отдельном номере, впервые совсем один с тех пор, как я трехлетним ребенком попал в госпиталь. Наверное, именно воспоминания такого рода убивали меня больше всего, мне было о чем жалеть.

На следующее утро я присоединился к братьям в офисе CBS Records на Манхэттене. Должно быть, с началом нового дня в Джозефе проснулась новая надежда, что я изменю свое решение, когда услышу блестящий стратегический план нашего возвышения. Но мне было просто любопытно послушать, что они скажут. Я шел на эту встречу как на разведку. У меня сохранилось лишь одно воспоминание от нескольких часов, проведенных в офисе, когда один из агентов отдела по работе с артистами, одетый во все белое, под цвет его отбеленных зубов, расписывал их планы по захвату вселенной, и договорился в конце концов до того, что «они собираются сделать нас такими же популярными как Битлз!» Я посмотрел на Джозефа. Перевел взгляд на моих братьев. Никакой реакции. Тогда я сказал это за них: «Но мы - Джексон 5. Мы заткнули Битлз за пояс по количеству песен на первой строчке чартов». Все головы повернулись ко мне. «Мы уже дважды Битлз», — уточнил я. Менеджер осекся. Он аккуратно замял неловкость, которую сам же и создал, и навешал нам на уши столько лапши, что не хватало вилок ее снимать (дословно по тексту: вдул столько дыма в наши задницы, что он начал выходить у нас изо рта)). После этого они хотели повезти нас куда-то, чтобы «встретиться с некоторыми людьми», но я соблюдал осторожность из-за фотографов, толпившихся вокруг здания. Я понимал, что они не упустят шанс заснять всех пятерых братьев вместе в CBS Records. Многие хотели увидеть такую фотографию, когда уже просочились тревожные слухи о распаде группы. Я вышел из здания, попрощался и в тот же день улетел в ЛА. Было очевидно, что наши пути окончательно разошлись. Высказывались предположения, что из-за моего ухода группа развалится, но я никогда так не думал, и я не пытался их развалить.  Не я бросил их - это они бросили меня. Он ушли из «дома» — и я буду настаивать на этом, пока не умру. Нет смысла вспоминать все судебные тяжбы, которые вскоре начались между Мотаун, Джозефом и CBS. Я прочитал, что мистер Горди оценил свой ущерб в сумму 100 или 150 тысяч долларов.

Я никогда не видел подтверждения этим цифрам — просто я знаю, что это должно было быть дорогостоящим решением, и что Мотаун заявил свои права на коммерческое название «Jackson 5». Братьям пришлось назваться «The Jacksons». Рэнди, ему было 11, занял мое место.

За шесть лет, если верить Джозефу, мы записали в Мотаун более 400 песен, но выпустили меньше половины из этого количества. Где-то существует неизданный архив. Я не подсчитывал. Но я хорошо помню тысячи тысяч часов в студии, плюс все время, которое мы провели на сцене и путешествуя по миру.

Это принесло нам наибольшее удовольствие, самые волнующие моменты и самые счастливые воспоминания в нашей жизни. Если бы я мог выкупить их назад на аукционе, вернуть то время, я отдал бы за это все, что было потом. Для меня наступили трудные дни, такой депрессии я не испытывал больше никогда, вплоть до июня 2009 года. Чувство одиночества, потерянности было очень сильным. Я мог бы сказать, что чувствовал себя так, будто потерял правую руку, но это было бы неправдой - мне казалось, что я потерял все конечности разом.

Да, у меня была Хейзел, но дружба моих братьев определяла того, кем я был, это было почти все, что я знал в жизни. И когда все вдруг рухнуло, я сам начал распадаться на части. Хуже всего было то, что в 1976 году братья не хотели со мной разговаривать в течение шести месяцев. Только Мама поддерживала связь по телефону, желая меня подбодрить, в чем я тогда очень нуждался. Это был не просто уход из группы, меня заставляли это прочувствовать как отпадение от божьей милости, как отлучение от церкви. Мое еженедельное содержание и выплаты роялти приостановили, подозреваю, не обошлось без Джозефа — он решил проучить меня от имени всей семьи. Пару раз случалось, мне домой звонил Джозеф: «Как твои дела, Джермейн? Как поживаешь? Что кушаешь?» Это были дурацкие вопросы, учитывая, в каком достатке я жил, но я никогда не принимал его издевки за чистую монету. Несмотря на насмешливый тон, Джозеф на самом деле хотел убедиться, что у меня все нормально. По крайней мере, я хотел бы так думать. Хейзел сказала, что мое состояние "безрукости" длилось месяцами, но это уже почти стерлось из моей памяти. «Твоя депрессия очень пугала меня, — рассказала она недавно, когда я попросил ее освежить мою память для книги. — Ты целыми днями бродил по пляжу и никого не хотел видеть. Ты ходил и плакал, и не было никого, что мог бы вытащить тебя из этой ямы. Все, что я могла сделать, это держать тебя за руку и плакать вместе с тобой». Я мог бы сказать, что время затянуло все раны, но это не так. От стресса у меня выпали волосы, больше чем на четверть макушки я стал лысым. Я пошел показаться дерматологу и «эмоциональному доктору», и они оба спросили, была ли недавняя травма в моей жизни. Я, видимо, попал именно к тем двум врачам в Голливуде, которые не читали газет. Но фанаты прессу читали, и вскоре я оказался изгоем. Было несколько случаев, когда фанаты Джексон 5 подходили ко мне на улице и говорили: «Мне не нужен твой автограф. Ты ушел из группы — ты предал своих братьев!» Может быть вы сможете понять мои чувства: после всей лести и восхвалений, после фанатичного обожания, для меня это было сокрушительным ударом в челюсть.

Позитивом в этом темном периоде, ведь я оставался артистом, было то, что порой эти настроения могли найти себе выход в песнях.

Мой первый опыт одиночества вдохновил меня написать «Lonely Won’t Leave Me Alone», выпущенную в моем альбоме «Precious Moments» в 1986 году.

Но думаю, что песня, которая точнее всего рассказывает о том времени и годах, последовавших за ним, это «I’m My Brother’s Keeper». Я раскрыл мою боль в этой песне, словно одну из страниц в старом дневнике, который я начал писать, еще будучи ребенком: «It’s been five years or more since we’ve sung our song/ And I wonder why we took so long/ Through all the pain and the tears that I cried/ Our dream never died inside...» (Прошло пять лет или больше с тех пор, как мы пели нашу песню/ И я не могу понять, почему мы так долго проходим/ Через боль и бесконечные слезы, которые я выплакал/ В наших сердцах наша мечта никогда не умирала…) Поищите на ютьюбе, она навсегда останется песней, которая напоминает мне о расставании с Джексон 5. В конце 1976 года я был принят обратно в лоно семьи, и все старалась больше не касаться в разговорах того, что произошло. Я думаю, обе стороны поняли, что повели себя не лучшим образом, но мы смогли отделить наши артистические амбиции от семейных отношений. Я снова стал постоянным визитером в Хейвенхерсте и увидел, что как бы ни менялись вещи вокруг нас, внутри мы оставались все такими же. Мы с братьями, как и раньше, собирались в одной комнате, чтобы поговорить и посмеяться. Майкл включал мне демо-записи «The Jacksons», и я внимательно слушал. — Неплохо… Но кое-чего не хватает, — говорил я с серьезным видом. — Чего? О чем ты говоришь? — Не хватает моего голоса. Майкл любил проводить время у меня на ранчо или в моем пляжном доме. Лес в Затерянной Долине и океанский бриз на Малибу давали ему чувство умиротворения, ему очень нравилось уединенность этих мест, и он часто повторял: «Никогда не продавай их».  Это, по всей видимости, привлекало и моих соседей: актеров Райана О’Нила (через четыре дома вниз по улице) и Бо Бриджеса (прямо рядом со мной).

Во время своих обычных утренних пробежек по пляжу я махал рукой дочери Райана, Татум, которая по утрам загорала на балконе. Ей было 13, и в то время она уже была девочкой-звездой, в 10 лет завоевавшей Оскар как Лучшая актриса второго плана в «Бумажной Луне».

Я рассказал Майклу, что по соседству со мной живет «совершенно прелестная девчушка», и с тех пор он начал все чаще и чаще показываться на уикенды в моем пляжном доме. Забавно, что они всегда махали друг другу, но никогда не разговаривали до тех пор, пока случайно не встретились в клубе на Сансет-Стрип.

«Это должно было случиться», — шутил я. «Это ничего не значит, мы просто друзья», — отмахивался он. Но было очевидно, что между ними есть какие-то отношения, потому что Татум несколько раз приезжала в Хейвенхерст.

Она была увлечена Майклом, он тоже пытался за ней ухаживать, но о каких свиданиях может идти речь, если Майкл везде и повсюду был с охраной.

Во время его визитов в Малибу я ни разу не видел, чтобы он вышел из дома и пошел куда-нибудь с Татум или чтобы они встретились на пляже.

Это казалось странным, но Майкл так оберегал свою приватность и был так осторожен в личных отношениях, что даже его братья и сестры не могли ничего знать наверняка.

Я в курсе, что пресса представляла Татум как девушку, в которую Майкл был влюблен с детства, но насколько я знаю, мой брат никогда не говорил, что между ними была страстная любовь.

Их отношения были невинными, это было просто озорство. Но, согласно представлениям Майкла, Татум действительно была его первой девушкой.

4 июля 1977 года Майкл был у меня дома на Малибу, мы собирались все вместе насладиться барбекю, приготовленным Хейзел. Пока она готовила для нас пир Майкл решил поплескаться в океане в лучах закатного солнца.  Я наблюдал за ним с балкона: он вышел на пляж один, сбросил халат, оставшись в плавках, и прыгнул в набегающую волну. Хейзел попросила меня с чем-то помочь ей в кухне. Но я не расслышал.  Я был слишком занят, наблюдая за Майклом, какое-то внутреннее предчувствие говорило мне, чтобы я не отвлекался, и я продолжал смотреть на затухающее солнце и на Майкла, которого волнами отнесло уже на пять домов от нашего. Накатывалась волна, потом выныривала его круглая голова… опять волна, и опять голова… Она прыгала над поверхностью воды как печать. Откуда-то со стороны пирса Малибу начали взлетать салюты, но я продолжать смотреть на Майкла. Стоп, где же он? Небо вспыхнуло белым пламенем и начало гаснуть. Я больше не видел его. Я больше не видел его голову. А потом я побежал, босиком, вниз по дорожке, к океану, изо всех сил крича его имя. Я нашел его согнувшимся по колено в воде и вытащил на песок. Он судорожно хватал ртом воздух и не мог сделать вдох. Я помог ему подняться на ноги и затащил, хотя с него ручьем текла вода, на пассажирское кресло в Мерседесе, и мы помчались по Пасифик Кост Хайвей в скорую помощь Малибу. Я вилял из стороны в сторону в плотном потоке машин, чтобы поскорее добраться до больницы. Майкл молчал, он не мог пошевелиться, лицо его было землисто-серым. В больнице выяснилось, что из-за плеврита у него в легких лопнул кровеносный сосуд. Через несколько часов он был в безопасности, и я отвез его обратно к себе домой. — Это было очень пугающее путешествие, — сказал Майкл, когда мы добрались. — Да уж, ты заставил меня поволноваться, — ответил я. — Нет, Эрмс! — сказал он. — То, как ты вел машину! Это было гораздо страшнее того, что я испытал в воде!