ГЛАВА 7. ПРО ОДНОКУРСНИКА ТВАРДОВСКОГО И «СИТЦЕВОЕ ЦАРСТВО»

Диву даёшься, когда небольшие населённые пункты, будь то сельцо либо деревушка, находящиеся вдали от больших дорог, от масштабных событий, куда приметы цивилизации приходят в самую последнюю очередь, а то и не приходят вовсе, порождают сразу несколько выдающихся в разных сферах людей. Эти поселения каким-то непостижимым образом скапливают в себе неведомо откуда берущуюся мощную энергию и в определённый момент выплёскивают наружу порождённых ею личностей. А потом уже эти люди – дети забытой Богом маленькой деревни – творят большую историю. В Юрьев-Польском районе таким селом по праву следует считать Шегодское. Оно дало нашей культуре и образованию нескольких выдающихся людей, среди которых преподобномученица Арсения (в миру Анна Гавриловна Добронравова), настоятельница одного из монастырей близ Шуи, пострадавшая за православную веру в годы гонений на Церковь, а также её родной старший брат - историк, публицист, педагог, краевед, духовный писатель Василий Гаврилович Добронравов, соавтор выдающегося пятитомного краеведческого труда «Историко-статистическое описание приходов и церквей Владимирской епархии», которым по сей день активно пользуются все уважающие себя владимирские исследователи-историки. Повод рассказать о них у нас был чуть выше. В этот ряд, несомненно, стоит поставить и ещё одного их земляка – писателя Михаила Харлампиевича Кочнева.
Будущий писатель-сказитель был младше своих земляков, и, возможно, они никогда не виделись, хотя и были современниками. Тем не менее, все трое посещали шегодский храм, а отец Анны и Василия – священник этой церкви – вполне мог крестить мальчика Михаила Кочнева.
Родился Михаил в 1914 году в семье крестьянина-бедняка, долгие годы работавшего лесорубом, кирпичником на заводе, ремонтным мастером на железной дороге. Детские и юношеские годы Миша провёл в Шегодском. Здесь, в сельской среде, «приник он, - как пишет в предисловии к одной из книг Михаила Харлампиевича доктор филологических наук П. Куприяновский, - к чистым родникам народного творчества, к меткой, образной речи. Много слышал он рассказов, бывальщин, легенд от отца и односельчан - людей ремесленных, мастеровитых, отправлявшихся на отхожий промысел то в близь находящийся Иваново-Вознесенск, то в Ярославль, а то и в стольные города Петербург и Москву». Его мать, сирота, с семи лет работая на кустарном текстильном производстве, «с малолетства породнилась с песнями веретена и челнока», стала большой любительницей народных сказок и их тонким знатоком, ибо, сидя за станком, старые ткачихи постоянно их рассказывали. И её воспоминания, сказки и преданья крепко запали в душу будущего писателя.
Вот этот красочный багаж многоликой и яркой деревенской жизни, наполненной всевозможными эмоциями, и стал для Кочнева толчком в творческую жизнь, пропуском в профессию литератора.
Распрощавшись с детством, юностью и милым сердцу родным селом, в 1934 году Михаил поступил учиться на филологический факультет знаменитого Московского государственного института истории, философии и литературы имени Н. Г. Чернышевского (МИФЛИ). Тогда здесь училось много в будущем известных советских писателей и поэтов, а, например, Александр Твардовский был однокурсником Кочнева. Именно в студенческие годы Михаил Харлампиевич начинает пробовать себя на писательской ниве. Этому способствовал и дух творческого соревнования, царивший в институте. Отправной точкой стал 1938 год, когда он в печати впервые опубликовал свои стихи и песни. И посвящены они были, конечно же, текстильщикам. Стихи Кочнева появляются в журналах «Новый мир», «Молодая гвардия», «Работница», «Крестьянка», «Ивановский альманах».
С 1942 года на протяжении девяти лет Михаил Харлампиевич жил и работал в Иванове. Став в 1943 году членом Союза советских писателей, практически всё это время он руководил здесь местной писательской организацией. В том же 1943 году в Иванове вышел его сборник стихов «Объятия земли».
В годы Великой Отечественной войны он добровольцем ушёл на фронт.
В начале 1950-х М. Х. Кочнев переезжает в Москву.
К сожалению, его стихи и поэмы предвоенных и военных лет не отличались оригинальностью. Оказалось, что подобных Кочневу молодых дарований в Советском Союзе было много. Чтобы стать заметным, выделиться из массы тебе подобных, нужно было искать свою изюминку, определённую неповторимость.
И в этом молодому писателю помогли тесное общение с ивановскими рабочими, изучение их труда, быта, языка, рассказы о прошлом, рабочий фольклор, что сильно обогатило Михаила Кочнева интересным жизненным материалом, натолкнуло его на мысль описывать картины жизни «ситцевого царства» в жанре сказа. Обращаясь к этому жанру, он, несомненно, видел перед собой пример Павла Петровича Бажова, который открыл своими сказами целую чудесную страну - горнозаводской Урал. Сказы Бажова пользовались тогда уже большой популярностью.
Вот и Михаил Кочнев нащупал в жанре сказов те оригинальные струны, звучание которых будет особенным для читателей. Именно по ним и станет узнаваемым стиль шегодского сказителя.
Для Кочнева, как и для Бажова, сказ – это целая страна чудес, волшебный край сказочного Лукоморья. Но для Михаила Харлампиевича путь туда был нелёгок. Далеко не сразу писатель стал признанным мастером литературного сказа.
Начиная с 1944 года, сказы Кочнева печатаются в главной ивановской газете «Рабочий край» и в главной профсоюзной газете СССР «Труд», а также в ряде журналов. Первый сказ писателя под названием «Серебряный волос», получивший затем известность под названием «Серебряная пряжа», появился в газете «Труд». А через два года, в 1946-м, одновременно в издательстве «Советский писатель» и в Ивановском областном издательстве выходит первая книга его сказов под названием «Серебряная пряжа: Сказы ивановских текстильщиков». Впоследствии всего будет шестнадцать таких сказовых сборников, которые опубликуют издательства Москвы, Иванова и Ярославля. Среди них: «Расписной узор» (1948), «Сорок веретен» (1948), «Дело человеком славится» (1950), «Живой родник» (1951), «Цвет зари» (1955); в книгу «Время-полымя» (1958) наряду со сказами вошли и рассказы… Последний прижизненный сборник будет называться просто «Сказы» (1973). А всего М. Х. Кочнев опубликует свыше ста сказов, в число которых входят и произведения в стихотворной форме, составившие отдельную книгу «Волжские были» (1963). Сказы писателя переведены и изданы в ряде стран: в ГДР, Чехословакии, Польше, Китае, Аргентине.
Что же такое сказ?
«Термин этот, - как объясняет филолог П. Куприяновский, - употребляется в двух значениях.
Во-первых, под сказом подразумевается определенная форма повествования, близкая к устной, разговорной речи, а потому резко индивидуально окрашенная. С элементами сказа в этом смысле мы нередко встречаемся в произведениях Гоголя, Тургенева, Достоевского, Шолохова, Фурманова, Леонова и других писателей. Иногда значительная часть творчества писателя бывает выдержана в сказовом стиле. Таковы рассказы Зощенко.
Во-вторых, сказ - это небольшое произведение эпического рода, нечто среднее между рассказом и сказкой. По определению Бажова, «сказ - это быль с элементами сказочного. Рассказ о реальном, включающий в себя элементы фантастического, недостоверного». Такое же понимание сказа присуще и Кочневу. В основу созданных им произведений, по его словам, вошли «фабричные и заводские были, нередко уже приобретшие окраску сказочности».
Были, приобретшие окраску сказочности, живое изустное слово (песенный образ, пословица, поговорка, загадка, народная примета, обычай), давшее толчок поэтической мысли, - вот что такое сказы Кочнева. Они результат литературного творчества, а не простая запись или передача фольклора…»
От сказки сказы берут поэтизацию мечты, светлого, доброго, нравственного начала, чисто сказочные образы; от рассказа - реалистичность сюжета, индивидуализацию характеров, концентрированность повествования. И ещё для сказа характерна опора на фольклорный материал и его художественная обработка. Не случайно о фольклоре М. Х. Кочнев писал как о «вечно живом, кипучем, никогда неиссякаемом потоке искусства, рождающемся среди народа».
Кстати, Бажов с одобрением встретил первую книгу Кочнева, увидев в нём близкого себе художника. Не обошлось и без конструктивной критики. «Основное впечатление от прочитанного прекрасное, - писал он автору в 1947 году. - От души желаю вам расширить и пополнить «Серебряную пряжу» новыми сказами, которых, вероятно, гораздо больше, чем удалось собрать. Работа, как видите, благодарная, надо лишь не скупиться на выбрасывание обветшалых нитей, оставляя одни серебряные подлинного народного творчества, не затуманенного ничем инородным. С приветом и пожеланием дальнейших успехов в той части, которая мне всегда казалась незаслуженно забываемой». А по поводу момента, когда зародились сказы, Павел Петрович в том же письме написал следующее: «…вы всё-таки зря говорите о моём зачине. Литературная передача фольклора началась давным-давно. Если хотите, так в «Путешествии Афанасия Никитина за три моря» уже отчётливо можно найти эти элементы. Просто этот вопрос у нас не изучен, а прикоснись к нему, и сразу видно, что здесь и речи не может быть о зачине в нашем столетии. Другое дело окраска. Она, конечно, может и должна существенно отличаться от окраски прошлого».
Уже в своей первой книге Михаил Харлампиевич Кочнев заявил о себе не только как о последователе Бажова, но и как о писателе, у которого есть нечто своё, самобытное. Это своеобразие проявилось в первую очередь в отображённом жизненном материале. Читатель знакомился с оригинальными картинами жизни, быта, труда, нравов, борьбы рабочих-текстильщиков. Колорит ивановского «ситцевого царства» передавался путём широкого использования местного фольклора, различных преданий, случаев, почерпнутых как в беседе со старыми рабочими, так и в архивах, из документов, со страниц книг бытописательного характера. Кочнев часто вводит в текст своих сказов песни, частушки, прибегает к ритмизованной и рифмованной речи. Поэтому язык его произведений во многом близок к народной песне. Язык сказов писателя образный, напевный, эмоциональный, богатый по колориту. В нём спрессована народная мудрость и народный юмор, афористически переданы взгляды и чувства рабочего человека: «Мастерство и золото на одни весы не кладут»; «Всякое дело человеком славится»; «Без волненья, без заботы не жди радости от работы»; «Мастерство-то когда придет - и почёт и славу приведет»… И это обогащает его сказы, что делает их заметно отличающимися от сказов Бажова, хотя в ряде случаев избежать подражания не получалось.
Что касается содержания, то в этом компоненте произведения Кочнева довольно разнообразны. Но главенствующей в них является тема мастерства, творческого труда. Она раскрывается в галерее образов русских людей-умельцев. Это искусные мастера своего дела, люди рабочей чести, находящие в труде радость и смысл жизни. Вместе с тем это и люди высокой нравственности, свободолюбия, преданности Родине, которые противостоят стяжателям, жадным купцам, корыстолюбцам.
В первых сборниках автор географически обращается к ставшему родным для него текстильному краю, который показан многоцветным, сказочным, полным энергии и творческих сил, что подчёркивало красоту и душевное богатство народа-созидателя. Далее писатель выходит за географические рамки «ситцевого царства», пишет не только об ивановских ткачах, красковарах, набойщиках, но и о рабочих других профессий среднерусской полосы, Верхневолжья и Подмосковья. Героев его сказов можно встретить по всей матушке-России. С годами Кочнев всё чаще обращался к темам историческим и даже историко-революционным, а также более современным.
Лучшие его произведения свидетельствуют об умении автора подчинить идейному замыслу разнообразные художественные средства и приёмы, использовать в выразительных целях богатства русского языка, живой народной речи, фольклорных творений самых разных жанров.
Красочен, живописен кочневский пейзаж, он помогает лучше представить яркое и самобытное «ситцевое царство», среднерусскую природу, Верхнюю Волгу. С образами природы в его сказах тесно связаны собирательные сказочно-фольклорно-фантастические персонажи: Березовый хозяин, Полянка, Волжанка-служанка, Горностайка, которых народная фантазия наделила почти такой же волшебной силой, что присуща Хозяйке Медной горы или Веселухе в уральских сказах Бажова.
Всё это можно проследить во время знакомства с произведениями нашего земляка.
Предлагаю, к примеру, взять сказ «Миткалевая метель».
Завязка сюжета сказа довольно проста и не замысловата.
Теперь миткали отбеливают по-новому - скоро и хорошо. Всё машины делают. А старики помнят, как летом отбеливали полотна на лугах по всей Уводи-реке, а больше у Золотого потока. Зимой, когда снег твёрдой коркой покроется, поля застилали полотнами - лисице пробежать негде.
Хозяева раздавали сотканный товар по деревням. Там отбелят, а потом уж на фабриках в расцветку пускают.
Жил в ту пору в слободе неподалеку от фабрики пронырливый мужичишка - Никиткой его звали. Подрядами он промышлял. Голова маленькая, глаза плутоватые, бегают, как у мыши, руки чуть не до земли.
И мужики, и бабы, и ребятишки полотна отбеливали. Работали по пятачку с куска - не больно это денежно, ну да где же дороже-то найдешь?
Никитка однажды тоже за миткалём пошёл. К вечеру, на его счастье, морозец ударил. Разостлал Никитка миткаль, по концам положил поленца да кирпичи, воткнул колышки на заметку: а то и ветром унесёт и прозевать можно - свои нашалят, скатают. Так останешься в накладе, что потом за пять зим не вернёшь.
Вышел Никитка на огород, мороз похваливает. Наст колом не пробьёшь; как по полу, по нему иди, похрустывает под лаптями.
Все убрали миткали, а Никитка решил на ночь их оставить на снегу. Думает: «Раньше срока сниму и другую партию раскину». Так с огорода он и не уходил. Проберёт его мороз, сбегает Никитка в избу, пошлёпает ладонями по горячей печке - и опять на стужу. Петухи пропели, все в селе заснули, только сторож где-то далеко в колотушку брякает. Луна выплыла полная, всё кругом осветила. На снегу точно битое стекло рассыпано, снег серебром горит.

А далее по сказовым законам в дело вступает сказочная сила, и в повествовании появляется необычный и загадочный персонаж.

Сидит Никитка у гумна в соломе, на миткали поглядывает, в уме пятачки подсчитывает. Вдруг слышит - где-то рядом хрустнуло, будто кто к миткалям подбирается. Высунулся из соломы, видит - человек над миткалями ходит, вроде шагами длину их меряет.
«Постой, - думает Никитка, - поглядим, что дальше будет».
А сам колышек дубовый в руке сжимает: может, понадобится.
Зоркий Никитка был: ночью нитку в иглу мог вдеть. И тут видит - человек чужой, таких в слободе нет. А главное, вот что дивно - с пят до маковки человек белый, как снегом осыпанный: шапка белая - заячья; шуба белая - долгополая; онучи белые - холщёвые - и лапти белые. В руке клюшка. Ходит старик по миткалям, метёлкой с них как бы снег смахивает, а брать ничего не берёт. Посматривает Никитка - понять не может: что этому старику вздумалось ночью чужие миткали обхаживать? Видно, хитрит старик, хозяина выслеживает. А как увидит, что хозяин заснул, и примется скатывать.
…Тут Никитка из соломы вылез да с колышком к старику:
- Постой, дедка, ты здесь что ищешь?..
- Я так… ничего, мил-человек. На миткали любуюсь. Больно гожи, тонки, чисты. Твои, что ли?
- Хозяйские, настить взял - стало быть, отбеливать, по пятачку с куска, - объясняет Никитка.
- Так, так, хороший ситец набьют из этакой ткани. Дай те бог удачи. А я шёл дорогой, смотрю, что-де за тропы постланы. Ан вон что! Ну, я своей метёлкой обмахнул - авось белее станут.
Хитрый старик оказался. Такой курносый, борода по пояс, рукавицы по локти. Тоже белые. И беленькую метёлку под локтем прижал. Указывает он Никитке: «Глянь на миткали, такие ли были они в сумерки?»
Никитка пригляделся - и впрямь не узнать: снега белые, а миткали и того белей.
- Что это, дедушка? - спрашивает Никитка.
- Удача. Ночь тебе счастливая выпала. Морозец хороший бедному человеку помог. Больше и студиться нечего, скатывай…
Никитка и сам видит, что за какой-нибудь час миткали выбелились: хозяин за первый сорт примет.
Но вот с чего так получилось, Никитка не раскусит. А старик полезный, выгодно бы и дружбу с ним завести, в пай взять. Тогда только успевай миткали раскатывать…
Никитка начал его выспрашивать - как зовут да откуда он, куда и зачем идёт. Старик не больно-то говорлив. Отвечает на всё какими-то намёками, так что всего Никитка и понять не может.
- Зовусь я просто, да в миру меня по-разному кличут, кто как назовёт. Живу на земле, на той, что и ты. По своим делам всеми дорогами хаживаю. Где человеку след - там и мне не запрет. Где человеку запрет - для меня всё равно след. А сейчас по важному делу в дальний край путь держу… Хочу, мил-человек, память по себе оставить, чтобы ты добрым словом старика помянул. Возьми мою метёлку, она мне покуда не нужна. А когда потребуется - зайду, возьму. Даю и навовсе и не навовсе, смотря по делам, как она тебе пригодится. С ней у тебя дело-то поспорее пойдет. Но береги метёлку: потеряешь - такую-то и сам не свяжешь и в лавке не купишь.
Отдал старик метёлку Никитке, шапчонку надвинул, утёр нос голицей да и пошагал напрямик к болоту, только наст под ногой похрустывает.

Часто в подобных случаях у не совсем честных, жадноватых людей выстраивается план дальнейших действий, направленный на быстрое и нечестное обогащение за счёт окружающих.

Утром навалил на санки мешки с отбеленным товаром, повез сдавать. Как раскинул он перед хозяином первые куски, так и удивил всех.
Много народу пришло сдавать; у тех бел миткаль, а у Никитки белей - шёлком отливает. Народ дивуется, а Никитка от радости кулаки потирает, но помалкивает, как это так получилось, что миткали за одну ночь отбелены. Хозяин Никиткин товар за образец всем показывает, в носы тычет: вот, мол, как работать следует. И опять настить посылает…
Никитка земли под собой не чует; раззадорился, спрашивает у хозяина:
- Почём с куска им платишь?
- Сколько и тебе - по пятачку.
Никитка норовит других обставить, побольше товару у хозяина заполучить, да и говорит ему:
- А я у тебя все подряды возьму по четыре копейки с куска. Не давай только никому ни аршина. Пусть, кто хочет, из моих рук получает, а уж я-то их научу.
Хозяин рад: дешевле и лучше. С того часа перестал в разные руки миткали раздавать. Никитка на весь миткаль подряд откупил и мужикам в слободе объявил:
- Кто хочет настить, приходите за миткалями ко мне в сарай. Плачу по три копейки с куска.
Делать нечего, хозяин работы не даёт, до других фабрик далеко. Поскребли мужики в затылках и пришли к Никитке: ведь всю зиму не будешь сидеть без хлеба.
А Никитка на свою метёлку понадеялся.
Дело у него пошло без заминки, без задоринки. Каждые сутки воз отбеленного миткаля отправлял хозяину.
Зима словно по заказу установилась - тихая, днём солнышко, а ночью мороз. Всё на руку Никитке. Стал он по слободе гоголем ходить, перед стариками шапки не ломит; шарабан себе заказал и на фабрику ездит.
Скоро вздумал ещё сбавить цену и заставил всех за две копейки с куска гнуться.

Но по логике русских сказок злодей должен в итоге понести наказание. Но прежде чем это случалось, он ещё и проходил или не проходил проверку на честность, порядочность и человечность.

Выпала как-то ночь особенно лунная да морозная. После вторых петухов присел Никитка на соломе, глядь - опять тот старик, в белом, словно из-под земли выскочил; сбросил поленце, миткаль скатывает. Скатал один кусок, за другой принялся. Никитка к нему:
- Здорово, дедка!
- Здравствуй, мил-человек!
- Куда путь держишь?
- Кривду в поле ловлю, напал на след и иду за ней.
Так-то толкует, а сам третий кусок скатывает.
Никитка забеспокоился:
- Пошто ты их в одно место складываешь?
- Хочу взять у тебя, мил-человек, кусков пяток. Поди, не откажешь? Придётся - расплачусь, а ныне ни гроша в кармане.
Никитка думает: «То ли зайдёт старик, то ли нет, а миткаля жалко». И говорит:
- Дал бы, дедушка, да ярлыки на каждый кусок написаны. Как же я отчитываться буду?
- Ах, ярлыки! Ну, тогда не надо.
Старик больше ни слова не молвил, ушёл.

И вот наступает час возмездия для не прошедшего проверку. Как и положено в русской народной сказке, зло должно быть наказано.

Однажды ночью бродит он, как колдун по полю, наст похваливает, погоде подходящей радуется, на разостланные миткали поглядывает.
И видит: идет опять старик, весь белый. Одежда на нём обшарпанная, лохмотья по ветру вьются. Признал Никитка старика: тот самый. Поздоровались.
- Чьи миткали, мил-человек? - спрашивает старик.
- Мои! - басовито так, важно отвечает Никитка.
- Ну и хорошо, что твои. Теперь не откажешь старику - дашь на одежонку?
Никитка и размышляет: «На что он мне, старый хрыч, сдался? Много их таких по белу свету слоняется…»
- Дал бы, - говорит, - миткаля, да вся партия чохом купцу Берёзкину запродана. - И посмеивается: - На другой год приходи.
- До другого года я, может, и не проскриплю.
Старик хмурится. Спрашивает Никитку:
- Ну, а ты тут как?
- Да помаленьку, тружусь. Всё тебя добрым словом поминаю. За метёлку спасибо.
- Она мне ноне понадобилась.
Никитка и нос повесил:
- Нет ли другой такой?
Старик в ответ:
- Одна она на всей земле.
Взял старик метёлку подмышку и пошёл к лесу.
Ушёл он, а Никитка о миткалях думает - померкнут теперь или нет? Лучше, пожалуй, было бы кусок или два дать…
Только вдруг на улице тихо стало так, что слышно, как мыши в соломе похрустывают. Небо чистое, ситцевое, и звёзды горошком рассыпаны. А вкруг луны - красный поясок. «К вёдру луна подпоясалась красным кушаком, - смекает Никитка. - Метели не будет».
И подался в избу прикорнуть…
Поспал он немного, проснулся, слышит - вроде кто стучится. А это горбыль о стенку бьёт. В трубе ветер заливается. Глянул на улицу - света белого не видно. Ветер так и свищет, снежной крупой в стёкла сыплет. У Никитки сразу сердце упало - миткали-то не скатаны, теперь не найдёшь их, снегом заметёт.
Как полоумный выскочил Никитка, а ветер дышать не даёт, наземь валит, за два шага ничего не различишь. Где кувырком, где ползком, дополз Никитка, торопится убрать миткали. Кричит:
- Люди добрые, помогите!
А народ спит, как Никитка велел…
Ползет Никитка по сугробам, и вдруг его подхватило и с миткалями вместе потащило. Снег в лицо хлещет, ветер шапчонку сорвал, а миткали вокруг трубкой, трубкой свиваются, будто змеи над головой мечутся. Заплетается в них Никитка, спотыкается, остановить хвиль такую не в силах. Бросает его, как клок ветоши, по сугробам. Из сил выбился, а отстать от миткалей не хочет.
И видит Никитка: посреди поля стоит тот самый старичок в белой шубе да своей метелкой над головой помахивает. Куда махнёт - в ту сторону вихрь несётся. А сам приговаривает:
- Миткали белить - не в гостях гостить. Белитесь скорей, белитесь белей!
- Дедка, дедка, останови! - кричит Никитка.
А дедка только шибче метёлкой машет.
Так и закружило Никитку. Снегом его запорошило.
И добрым словом никто его не помянул.

Творчество Михаили Xарлампиевича Кочнева не ограничивается только жанром литературного сказа. Его перу принадлежат пять романов («Потрясение», «Оленьи пруды», «Отпор», «Твердыни», «Дело всей России»), очерковая книга «Советский инженер», несколько стихотворных сборников, сценарная кинотрилогия о русских богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алёше Поповиче (издан лишь сценарий «Илья Муромец», который был экранизирован режиссёром Александром Птушко). Кстати, этот фильм, вышедший в 1957 году, является первым советским широкоэкранным цветным фильмом, выпущенным в прокат со стереофоническим звуком. И ещё один любопытный момент, связанный с данной киносказкой. Конь под главным героем – Ильёй Муромцем - был родом из соседнего с Юрьевым-Польским Гаврилова Посада. Он имел кличку Прозит и являлся одним из лучших производителей клейдесдальской породы в Советском Союзе, а также признанным чемпионом этой породы. В середине 1950-х годов коня специально для съёмок фильма «Илья Муромец» приобрела киностудия «Мосфильм».
Скончался Михаил Харлампиевич Кочнев 22 апреля 1974 года в Москве. Похоронен на Введенском кладбище столицы.

Из книги: Хламов С. "...Из-под Вашего пера". Владимир, 2019.