Предыдущая публикация
Коня на скаку остановит...
Нонна МОРДЮКОВА: «Тихонов всю жизнь молчал, как тот Штирлиц, и меня не любил, хоть мы и девственными друг другу достались. Он мне опостылел, а вот за Васькой Шукшиным полетела б на край света»
Народная артистка СССР Нонна Мордюкова остра на язык, рассказчица уникальная, но давать интервью не любит. Раньше отшучивалась, отмахивалась, могла и отбрить, а теперь в ее насмешливом голосе прорезалась новая, грустная нотка.
«На черта я вам сдалась? — спросила актриса, когда я позвонил ей из Киева, чтобы договориться об интервью. — Мне вот-вот помирать!».
Большущий букет роз я вручил Нонне Викторовне
Ясное дело, заранее приготовленные слова застряли в горле..
. Спасибо, на выручку пришла Раиса Недашковская, некогда снявшаяся с Мордюковой в легендарном фильме «Комиссар» и научившаяся понимать ее с полуслова. Она объяснила, что Нонна Викторовна, только-только выписавшаяся из больницы, просто не хочет, чтобы посторонние видели ее в «разобранном» состоянии.
Гордая казачка даже старух играть наотрез отказалась, и это понятно: избалована совсем другими ролями, после которых поклонники увивались за ней роем..
. Сама Недашковская как раз собиралась к давней московской подруге на 82-й день рождения и намекнула: мол, с утра к имениннице придет стилист Сергей Зверев, а уж с фирменными прической и макияжем Нонна непременно станет уступчивее.
Как в воду глядела... Что интересно, среди множества прославленных советских киноактрис наверняка были не менее эффектные и куда более востребованные, чем Мордюкова, но второй такой всенародно любимой, пожалуй, и не сыскать.
Эту кубанскую казачку кинозрители считали своей — дружно восхищались ее самобытной красотой, от которой трещали по швам голливудские стандарты и млели от гордой стати и особой, пусть даже несколько тяжеловесной, грации.
От Нонны Викторовны исходили такие флюиды, от которых у мужиков буквально сносило крышу. Каких только романов ей не приписывали, сколько анонимок настрочили в свое время в ЦК партии!..
Окружающие называли Мордюкову сильной, а она твердила, что хочет быть мягкой, нежной и таять под надежной мужской рукой...
Не судьба, да и устройством личной жизни некогда было заниматься. Только наивный, витающий в облаках поэт мог думать, что остановить на скаку коня и войти в горящую избу для настоящей женщины — подвиг.
Куда больше отваги нужно, чтобы взвалить на себя заботу о пятерых младших братьях и сестрах, а ведь на тощие актерские заработки красавица Нонна смогла их не просто одеть-обуть-накормить, как обещала угасающей от рака матери, но и образование дать, в Москву всех до единого перетащить...
Мордюкова вынесла все и при этом не растеряла могучего, поистине стихийного таланта. Во всем мире знали ее лицо (хотя без ошибок произнести фамилию не могли), в Великобритании включили в список 10-ти лучших актрис ХХ столетия, а в России назвали Символом русской женщины.
Между прочим, родился этот символ у нас в Украине — в станице Константиновской Донецкой области (это уже потом семья перебралась на Кубань), правда, в последнее время некоторые российские издания (видимо, уязвленные данным фактом) пытаются доказать, что в киноэнциклопедию просто вкралась досадная ошибка.
Потом, слава Богу, выяснилось, что у них просто бо-о-ольшой зуб на моих московских коллег. Несмотря на строжайшие запреты, шустрые репортеры и в больничную палату к спящей Нонне Викторовне пробирались, и к окну ее квартиры, расположенной на первом этаже, лестницу приставляли — высматривали, вынюхивали, фотографировали, а потом, естественно, публиковали.
Одна газета умудрилась актрису даже похоронить, но особенно отличился канал НТВ.
Показав снятые скрытой камерой кадры, телевизионщики огорошили зрителей тем, что несчастной, позабытой и позаброшенной якобы Мордюковой некому даже подать стакан воды.
«Да как же некому? — сокрушались обиженные братья и сестры. — Раньше Нонна о нас заботилась, а теперь мы долг отдаем». ...
Только окончательно убедившись, что перед ними друзья, Мордюковы оттаяли, извинились и торжественно проводили именинницу под руки в соседнюю комнату, чтобы мы могли поговорить без помех.
«НА СТАЛИНСКУЮ ПРЕМИЮ Я, КАК КУПЧИХА, БАРАХЛА НАКУПИЛА»
— Нонна Викторовна, в 48-м году на экраны СССР вышел фильм «Молодая гвардия», где вы сыграли Ульяну Громову, и сразу же вам, еще студентке, дали за эту роль Сталинскую премию. Голова не закружилась?
«Мы же не знали, каково это — быть артистом, но педагоги втолковывали, что главное — это не бантик на макушке, не то, как ты одет...»
— Ну а с чего ей кружиться-то было? Мне вообще казалось, что мало, мало — надо еще одну серию снять, больше о молодогвардейцах рассказывать. Почему? Да потому, что в годы войны я оказалась на оккупированной территории и насмотрелась — причем в сознательном была возрасте, в школу ходила. Дети вообще очень наблюдательные, а я специально все примечала: кто-то что-то смешное ляпнул, где-то трагический эпизод приключился... Класса с пятого завела привычку на клочках бумаги это записывать и бумажки в чувал (торбу. — Д. Г.) складывать. Столько раз записки потом выручали: там материала хватало и для моих ролей, и для чужих сценариев, и для писательства, для рассказов всяких. Уже тогда я понимала, что это за товар, — благодаря им меня и во ВГИК взяли.
— Кажется, вы потом сожалели о том, что не остались в провинции: мол, там начала бы писать, стала бы гениальной, как Шолохов...
— Мало ли чего в сердцах ляпнешь! Нет уж, я с детства в кино нацелилась: вынь да положь — хочу быть артисткой! После 10 класса поехала учиться в Москву: в кармане 16 рублей, в торбе чуреки — лепешки из кукурузной муки, которые мама испекла в дорогу. Добиралась в товарном вагоне, без билета — нас гоняли, как зайцев, но разве девушку, меня то есть, этим остановишь? Правда, когда увидела в институтских коридорах толпу шустрых, нарядно разодетых абитуриентов, малость скисла.
Господи, какой творческий конкурс, какая программа экзаменов? Откуда она у нас, когда мы под соломой жили и на соломе спали? Спасибо, добрые люди подсказали: надо что-нибудь прочитать.
Стихи Пушкина, Лермонтова сразу же отпадали — мы знали их только в объеме школьной программы, и то не все, потому что ленились учить.
«Ну все, провал!» — думаю, а потом ничего так: осмотрелась по сторонам... Вижу, кто ни зайдет в кабинет приемной комиссии, через секунду вылетает оттуда с красным, распаренным лицом.
Оказывается, все они декламировали «Я волком бы выгрыз бюрократизм...» или письмо Татьяны к Онегину. Ах, как хорошо, как интересно, а о том, каково профессуре в сотый раз слушать одно и то же, не думали.
Тут слышу, мою фамилию называют. Встрепенулась и — делать нечего! — давай всякие побасенки про станичников вспоминать. Как бабка наша во время оккупации одному немцу хлеба дала — жалко его стало (они ж тоже голодали), как потом этот фриц крышу ей починил и тут нагрянуло большое начальство (а мы, сколько оккупация длилась, все от немецкого начальства прятались)... Слово за слово — так разошлась! Я ведь могла и где надо присочинить, прибрехнуть, кого-то под орех разделать — у нас на Кубани с этим порядок.
Московские профессора слушали «фольклор», открыв рты. Вижу, заулыбались, потом от смеха покотом покатились, слезы платочками вытирают, а сами аж вспотели. «Достаточно, девушка, — говорят, — выйдите, пожалуйста». — «Нет, — кричу, — я еще петь буду!»...
Молодая гвардия», 1948 год. Инна Макарова — Любка Шевцова, Нонна Мордюкова — Ульяна Громова
Вообще, поколение, пережившее войну, вынесшее тяжелое бремя, — самое начиненное впечатлениями. Эти люди готовы к рассказу вечному, нескончаемому, длящемуся до тех пор, пока они живы, а возвращаясь к «Молодой гвардии», скажу: для меня этот фильм стал большим, массивным ключом, открывшим мне дверь в искусство.
— Вы хоть помните, на что Сталинскую премию потратили?
— Да разве такое забудешь?! Эта премия (сейчас она называется Государственной) составляла 100 тысяч, так что каждому причиталось по 10 тысяч целковых старыми деньгами. Особо не разгуляешься, но все-таки на каникулах я, как купчиха, барахла накупила и поехала на Кубань. Братьям и сестрам везла конфеты, трусишки, школьную форму, моей мамочке — красивое платье, шляпки. Кому они в станице были нужны, неизвестно, но я думала: «Начинаем новую жизнь — теперь будем носить шляпы». Выбрала и себе «амазонку» с вуалью — мне только коня-рысака не хватало с хлыстом, чтобы боярыню или какую-нибудь богачку играть.
...Конечно, «Молодая гвардия» открыла нам путь. Мы были молодые, неопытные, а все же дипломы получили с отличием, и известность большую приобрели моментально. Я раньше не знала даже, что такое аплодисменты, а тут как загупали. На первом просмотре в Моссовете боялась, что потолок обвалится, но ничего — обошлось. Потом нас за эту картину в Театр киноактера взяли.
«ЖЕНА ТИХОНОВА ЛЮБИТ КИРНУТЬ, И КОГДА ВЫПЬЕТ НЕМНОЖКО, ХОЧЕТСЯ ЕЙ СО МНОЙ ПОГУТАРИТЬ»
— Наш земляк Александр Довженко сказал о вас как-то: «Я видел ее профиль на скифских вазах»... Вы были одной из красивейших советских киноактрис: скажите, яркая внешность помогала вам в жизни или больше мешала?
— Наши преподаватели — ученики Станиславского Борис Владимирович Бибиков и Ольга Ивановна Пыжова, муж и жена, — повернули нас в правильную сторону. Мы же не знали, как это — быть киноартистом, но постепенно педагоги нам втолковали, что главное — не бантик на макушке, не то, как ты одет. Вот я приехала поступать на артистку в тесной школьной форме (правда, без фартучка) и в мальчиковых галошках, надетых прямехонько на чулки, но они же заметили во мне какое-то актерское начало.
Бибиков и Пыжова учили вторгаться в жизнь, знать, что делается в стране: по ком люди плачут и чему радуются. «Только тогда, — говорили, — вы будете артистами», а в других мастерских студенткам объясняли, как наряжаться надо, какие украшения куда надевать, какую губную помаду использовать (нас далеко бы погнали, если бы мы губы накрасили). На этом курсе я себя чувствовала в своей тарелке, занималась своим делом, и все наши были такие же: что ни песня, то до упаду — от слез или от смеха, что ни рассказ, то наповал!
— Со своим первым мужем Вячеславом Тихоновым вы вместе учились и прожили с ним потом 13 лет. По вашим словам, это замужество не принесло вам радости, вам с Вячеславом Васильевичем было скучно, а вы его, если честно, любили?
— Скажу так... (Пауза). С тех пор много воды утекло, он удачно женился на Тамаре Ивановне — она на 17 лет моложе и такая хозяйственная... Слава всегда хотел девочку, вот она и родила ему Анечку — красавицу, умницу, а у нас с ним не получилось: домой никогда не хотелось идти ни ему, ни мне. Мы разные люди: я — казачка, яркая, боевая, а он тихий павловопосадский мальчик. Как бы вам объяснить... В молодости Тихонов был какой-то, в хорошем смысле, неприспособленный к жизни.
Вообще, поколение, пережившее войну, вынесшее тяжелое бремя, — самое начиненное впечатлениями. Эти люди готовы к рассказу вечному, нескончаемому, длящемуся до тех пор, пока они живы, а возвращаясь к «Молодой гвардии», скажу: для меня этот фильм стал большим, массивным ключом, открывшим мне дверь в искусство.
— Вы хоть помните, на что Сталинскую премию потратили?
— Да разве такое забудешь?! Эта премия (сейчас она называется Государственной) составляла 100 тысяч, так что каждому причиталось по 10 тысяч целковых старыми деньгами. Особо не разгуляешься, но все-таки на каникулах я, как купчиха, барахла накупила и поехала на Кубань. Братьям и сестрам везла конфеты, трусишки, школьную форму, моей мамочке — красивое платье, шляпки. Кому они в станице были нужны, неизвестно, но я думала: «Начинаем новую жизнь — теперь будем носить шляпы». Выбрала и себе «амазонку» с вуалью — мне только коня-рысака не хватало с хлыстом, чтобы боярыню или какую-нибудь богачку играть.
...Конечно, «Молодая гвардия» открыла нам путь. Мы были молодые, неопытные, а все же дипломы получили с отличием, и известность большую приобрели моментально. Я раньше не знала даже, что такое аплодисменты, а тут как загупали. На первом просмотре в Моссовете боялась, что потолок обвалится, но ничего — обошлось. Потом нас за эту картину в Театр киноактера взяли.
«ЖЕНА ТИХОНОВА ЛЮБИТ КИРНУТЬ, И КОГДА ВЫПЬЕТ НЕМНОЖКО, ХОЧЕТСЯ ЕЙ СО МНОЙ ПОГУТАРИТЬ»
— Наш земляк Александр Довженко сказал о вас как-то: «Я видел ее профиль на скифских вазах»... Вы были одной из красивейших советских киноактрис: скажите, яркая внешность помогала вам в жизни или больше мешала?
— Наши преподаватели — ученики Станиславского Борис Владимирович Бибиков и Ольга Ивановна Пыжова, муж и жена, — повернули нас в правильную сторону. Мы же не знали, как это — быть киноартистом, но постепенно педагоги нам втолковали, что главное — не бантик на макушке, не то, как ты одет. Вот я приехала поступать на артистку в тесной школьной форме (правда, без фартучка) и в мальчиковых галошках, надетых прямехонько на чулки, но они же заметили во мне какое-то актерское начало.
Бибиков и Пыжова учили вторгаться в жизнь, знать, что делается в стране: по ком люди плачут и чему радуются. «Только тогда, — говорили, — вы будете артистами», а в других мастерских студенткам объясняли, как наряжаться надо, какие украшения куда надевать, какую губную помаду использовать (нас далеко бы погнали, если бы мы губы накрасили). На этом курсе я себя чувствовала в своей тарелке, занималась своим делом, и все наши были такие же: что ни песня, то до упаду — от слез или от смеха, что ни рассказ, то наповал!
— Со своим первым мужем Вячеславом Тихоновым вы вместе учились и прожили с ним потом 13 лет. По вашим словам, это замужество не принесло вам радости, вам с Вячеславом Васильевичем было скучно, а вы его, если честно, любили?
— Скажу так... (Пауза). С тех пор много воды утекло, он удачно женился на Тамаре Ивановне — она на 17 лет моложе и такая хозяйственная... Слава всегда хотел девочку, вот она и родила ему Анечку — красавицу, умницу, а у нас с ним не получилось: домой никогда не хотелось идти ни ему, ни мне. Мы разные люди: я — казачка, яркая, боевая, а он тихий павловопосадский мальчик. Как бы вам объяснить... В молодости Тихонов был какой-то, в хорошем смысле, неприспособленный к жизни.
Тихонов и Мордюкова с космическими первопроходцами Белкой и Стрелкой, 50-е годы
— А вы, наоборот, хозяйственная?
— Да какое хозяйство!
Жили тяжко, копейки считали, перед зарплатой я ноги сбивала по этажам — искала, у кого одолжить червонец... Ну и кинулась выступать, когда эта лавочка открылась, в школах, в комсомольских организациях... Ни от чего не отказывалась, тем более что это было полезно для нашей страны в духовном плане. Платили немного — дадут четыре рубля и еще 20 копеек положат, но я эти гроши хотя бы домой приносила, а Вячеслав, как ему казалось тогда, свою чистоту оберегал. Он говорил мне, что получать деньги за искусство неэтично, не духовно. «Ладно, — думала я, — а как же быть, если завтра не на что будет хлеб покупать?».
Поймите, я же не против кино, серьезных ролей, но, если их нет и закон позволяет, почему не выступить где-то от общества «Знание»? В этом я, наверное, больше на мужчину была похожа: ради своей семьи что есть мочи старалась, тянула воз, а Тихонов нет... Слава — человек нежный, хороший, даже, можно сказать, прекрасный, но у него был один недостаток — он меня не любил....
— Говорят, вы оказались его первой женщиной и он у вас тоже первый мужчина...
— Это правда, мы достались друг другу девственными.
— Вот интересное время было!
— Интересное... Мы, когда со Славкой встречались, на лестничных площадках целовались, обнимались по закоулкам. Бывало, приду домой, лягу спать и думаю: «Вот бы сшить ему куртку из черного вельвета на молнии — как бы ему шло!». Тогда, в послевоенные годы, все было, как вы понимаете, в дефиците, но я через знакомых купила-таки отрез. Мы к портнихе, а тетка уперлась: «Мужчинам не шью». Еле-еле ее умолила, сама нарисовала фасон... Куртку она справила, но воротник к ней женский приладила — даже фотография осталась...
Легко сказать: первый мужчина, первая женщина, да только бывает, как я сейчас понимаю, что и четвертая, а такая хорошая семья сковывается... У нас же все было по правилам сделано, но... Не вышло, и никто в этом не виноват: друг другу не подходили, а сравнить было не с чем ни мне, ни ему... Он же всю жизнь молчал, как тот Штирлиц. Слава Штирлиц и есть, только в кино это человек-кремень, а в жизни — человек-природа. Любит собирать грибы, ромашки, копаться в земле, картошку сажать, разводить голубей... Часами мог сидеть за столом, покрытым клеенкой, и пить чай из самовара...
— А вы, наоборот, хозяйственная?
— Да какое хозяйство!
Жили тяжко, копейки считали, перед зарплатой я ноги сбивала по этажам — искала, у кого одолжить червонец... Ну и кинулась выступать, когда эта лавочка открылась, в школах, в комсомольских организациях... Ни от чего не отказывалась, тем более что это было полезно для нашей страны в духовном плане. Платили немного — дадут четыре рубля и еще 20 копеек положат, но я эти гроши хотя бы домой приносила, а Вячеслав, как ему казалось тогда, свою чистоту оберегал. Он говорил мне, что получать деньги за искусство неэтично, не духовно. «Ладно, — думала я, — а как же быть, если завтра не на что будет хлеб покупать?».
Поймите, я же не против кино, серьезных ролей, но, если их нет и закон позволяет, почему не выступить где-то от общества «Знание»? В этом я, наверное, больше на мужчину была похожа: ради своей семьи что есть мочи старалась, тянула воз, а Тихонов нет... Слава — человек нежный, хороший, даже, можно сказать, прекрасный, но у него был один недостаток — он меня не любил....
— Говорят, вы оказались его первой женщиной и он у вас тоже первый мужчина...
— Это правда, мы достались друг другу девственными.
— Вот интересное время было!
— Интересное... Мы, когда со Славкой встречались, на лестничных площадках целовались, обнимались по закоулкам. Бывало, приду домой, лягу спать и думаю: «Вот бы сшить ему куртку из черного вельвета на молнии — как бы ему шло!». Тогда, в послевоенные годы, все было, как вы понимаете, в дефиците, но я через знакомых купила-таки отрез. Мы к портнихе, а тетка уперлась: «Мужчинам не шью». Еле-еле ее умолила, сама нарисовала фасон... Куртку она справила, но воротник к ней женский приладила — даже фотография осталась...
Легко сказать: первый мужчина, первая женщина, да только бывает, как я сейчас понимаю, что и четвертая, а такая хорошая семья сковывается... У нас же все было по правилам сделано, но... Не вышло, и никто в этом не виноват: друг другу не подходили, а сравнить было не с чем ни мне, ни ему... Он же всю жизнь молчал, как тот Штирлиц. Слава Штирлиц и есть, только в кино это человек-кремень, а в жизни — человек-природа. Любит собирать грибы, ромашки, копаться в земле, картошку сажать, разводить голубей... Часами мог сидеть за столом, покрытым клеенкой, и пить чай из самовара...
«Мы с Тихоновым не были такими жадными в любовных делах — ночные бдения воспринимали как нагрузку ненужную»
— Тихонов был очень красивым мужчиной, по нему сохло все женское население СССР. Ревновали?
— Ни я его, ни он меня — не давали друг другу повода. Совсем молоденькие тогда были — по 18 лет, думали: раз уж семью создал, веди себя хорошо, да и, честно говоря, не были мы такими жадными, стремительными в любовных делах — ночные бдения воспринимали как нагрузку ненужную. Были еще недоразвитыми...
— В одном из недавних интервью вы сказали: «Сейчас как увижу Тихонова на экране, сердце замирает и останавливается»...
— (Возмущенно). Набрехали! Те, кто писали, и набрехали — я такого не говорила...
— Неужели, когда смотрите с его участием фильмы, эмоций никаких не испытываете?
— Нет, почему же, ненависти у меня к нему нет. Он вот дедом недавно стал: дочка Аня родила двух мальчиков-близнецов.
— Слышал, его жена Тамара иногда вам звонит.
— Она, это не секрет, любит кирнуть, и когда выпьет немножко, хочется ей со мной погутарить. Ее же не остановишь, а я регулирую: захочу — поговорю, не захочу — положу трубку. Мы с ней в нормальных уличных отношениях: не родные, не близкие, а просто знакомые.
«У ГУРЧЕНКО С МОИМ БЫВШИМ МУЖЕМ БОРИСОМ БЫЛА БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ. Я ЗНАЮ, ПОЧЕМУ ОНИ РАЗОШЛИСЬ, НО НЕ СКАЖУ — ЭТО НЕ МОЯ ТАЙНА»
— Сегодня, в день вашего рождения, Тихонов вас поздравил?
— Нет.
— А вы ждали его звонка?
— Что вы — он ведь и раньше, когда еще вместе жили, не поздравлял. Уже солнце, помню, садится, день кончился, я стелю, а он... молчит.
— Но почему?
«Между нами с Васей Шукшиным был сильный, ищущий магнит, с его смертью ушла большая любовь между двумя людьми». «Простая история», 1960 год
— Такая у него натура... Есть люди, для которых второй человек менее важен, для них главное — свое «я». Конечно, в молодости обидно было. «Опять не поздравил», — думала, и слезы на постель кап-кап...
Слава все по-своему делал и всегда молча. Заболела я однажды тяжко, лежу, температура под 40, а он на футбол собрался, который больше хоккея любил. Зная, какой он страстный болельщик, говорю вроде бы невзначай: «Может, побудешь дома — как бы мне совсем худо не стало, а сын еще не скоро из школы вернется». Он молча встал, с силой встряхнул свою куртку так, что из нее пыль по квартире пошла, оделся и, ни слова не говоря, ушел... После матча вернулся домой весь запыхавшийся, подбежал к кровати, встал на колени, спросил: «Как ты?» — и стал нежно мой лоб трогать... В этом — весь он...
— Тем не менее ваша мама его любила, считала примерным семьянином, отцом...
— Мама (вздыхает) не его любила — она жизнь повидала. Простая колхозница, а опытной была и умной, ведь, чтобы ума набраться, университеты кончать не обязательно. Приехав однажды в Москву меня проведать, заметила между нами трещину, все перемножила и, когда собиралась обратно в Ейск, сказала: «Нонка, не бросай Славку. Бросишь — одна будешь век доживать». «С чего это, — думаю, — она взяла, что я должна его бросить?», но вот что-то же ей подсказало... И бросила все-таки я его, а не он меня. Через несколько дней после того, как умерла мама, отнесла заявление на развод...
Директор фильма «ЧП» Григорий Чужой рассказывал:
— Такая у него натура... Есть люди, для которых второй человек менее важен, для них главное — свое «я». Конечно, в молодости обидно было. «Опять не поздравил», — думала, и слезы на постель кап-кап...
Слава все по-своему делал и всегда молча. Заболела я однажды тяжко, лежу, температура под 40, а он на футбол собрался, который больше хоккея любил. Зная, какой он страстный болельщик, говорю вроде бы невзначай: «Может, побудешь дома — как бы мне совсем худо не стало, а сын еще не скоро из школы вернется». Он молча встал, с силой встряхнул свою куртку так, что из нее пыль по квартире пошла, оделся и, ни слова не говоря, ушел... После матча вернулся домой весь запыхавшийся, подбежал к кровати, встал на колени, спросил: «Как ты?» — и стал нежно мой лоб трогать... В этом — весь он...
— Тем не менее ваша мама его любила, считала примерным семьянином, отцом...
— Мама (вздыхает) не его любила — она жизнь повидала. Простая колхозница, а опытной была и умной, ведь, чтобы ума набраться, университеты кончать не обязательно. Приехав однажды в Москву меня проведать, заметила между нами трещину, все перемножила и, когда собиралась обратно в Ейск, сказала: «Нонка, не бросай Славку. Бросишь — одна будешь век доживать». «С чего это, — думаю, — она взяла, что я должна его бросить?», но вот что-то же ей подсказало... И бросила все-таки я его, а не он меня. Через несколько дней после того, как умерла мама, отнесла заявление на развод...
Из архива «Бульвара Гордона».
Директор фильма «ЧП» Григорий Чужой рассказывал:
— Летим в Москву — Славе Тихонову нужен был загранпаспорт, одежда... Переночевать собирались у них с Нонной, а на рассвете лететь в Чехословакию. Поскольку ключи от московской квартиры Слава забыл в Гагре, мы позвонили в дверь, но нам не открывали. Сели на ступеньки — ждем-с. Тут соседка: «А вы настойчивее звоните — Нонночка дома, у нее гости». Звоним что есть сил — глухо! Слава напрягся: «А вот теперь я уж точно не уйду отсюда всю ночь». Ну не оставлять же его одного! Опускаемся опять на ступеньки, курим...
Через час открывается дверь, на пороге — улыбающееся «лицо кавказской национальности». Нонна провожает его в накинутой на голые плечи шали, обнимает, целует, что-то на ухо шепчет, но тут, увидев нас, бледнеет. Слава молча прошел в квартиру, собрал вещи и так же молча вышел — так и закончился брак Тихонова с Мордюковой. Казалось бы, я ни при чем, однако Нонна Викторовна не разговаривает со мной вот уже более 40 лет».
Через час открывается дверь, на пороге — улыбающееся «лицо кавказской национальности». Нонна провожает его в накинутой на голые плечи шали, обнимает, целует, что-то на ухо шепчет, но тут, увидев нас, бледнеет. Слава молча прошел в квартиру, собрал вещи и так же молча вышел — так и закончился брак Тихонова с Мордюковой. Казалось бы, я ни при чем, однако Нонна Викторовна не разговаривает со мной вот уже более 40 лет».
«Родня»,1981 год. «Хотела эту картину бросить к чертовой матери — нашла у нас коса на камень»
— Следующим вашим мужем после Вячеслава Тихонова стал Борис Андроникашвили, до этого женатый на Людмиле Гурченко...
— Ну да, выпускник ВГИКа, сценарист, человек, серьезный во всех отношениях, а уж до чего хорош был! Люди, когда впервые его видели, на пять минут немели — выдающаяся внешность!
— Вот и Людмила Марковна сказала мне, что, когда с ним столкнулась в столовой, у нее поднос из рук выпал. Андроникашвили сразил ее наповал: красивый, обаятельный, умный, благородных кровей...
— Сын репрессированного Бориса Пильняка. После того как мы снимали картину «Комиссар», я прочитала кое-какие заметки Пильняка о гражданской войне, о страшных казацких делах, которые писатель наблюдал и записывал, увидела его фотографии...
Борис Андроникашвили был сократовского склада мужчиной: философ, краснобай, Байрона читал по-английски. Приглашать его домой я стеснялась из-за сына — бегала к нему на свидания в однокомнатную квартирку. Мы прожили лет пять, все собирались съехаться, но... так и не расписались... У них с Гурченко большая была любовь, Люся дочку Машу от него родила, да что-то не склеилось. Расходились они тяжело — оба плакали... Я знаю причину, по которой их брак распался, но не скажу, потому что это не моя тайна — другой семьи.
В интервью, даже таких важных для меня, как сегодня, не все можно выносить на всеобщее обозрение. Сама я стараюсь не вмешиваться в чужую жизнь и терпеть не могу, когда кто-то это себе позволяет. Меня раздражает, когда, например, одна актриса начинает показывать, как я домой приду, рубашку надену и ем соленую рыбу — с нее, дескать, капает жир, а я языком слизываю. Ну не было такого, не было, ни-когда, и кто ей дал право вообще обо мне говорить? Нехорошо это, но я ее пощажу, не назову — она будет описана в моей книге, и то не под своей фамилией.
«ШУКШИН ГОВОРИЛ: «ТЫ НИ С КЕМ НЕ СЖИВЕШЬСЯ, ТОЛЬКО СО МНОЙ — МЫ СОЗДАНЫ ДРУГ ДЛЯ ДРУГА»
— Нонна Викторовна, насколько я знаю, вас очень любил Шукшин и даже сделал вам предложение. Вы тоже, по слухам, были к нему неравнодушны — почему не срослось?
— Во мне долго-долго сидело христианское, смиренное понимание супружества: честность, преданность, муж, муж...
— ...один на всю жизнь...
— Следующим вашим мужем после Вячеслава Тихонова стал Борис Андроникашвили, до этого женатый на Людмиле Гурченко...
— Ну да, выпускник ВГИКа, сценарист, человек, серьезный во всех отношениях, а уж до чего хорош был! Люди, когда впервые его видели, на пять минут немели — выдающаяся внешность!
— Вот и Людмила Марковна сказала мне, что, когда с ним столкнулась в столовой, у нее поднос из рук выпал. Андроникашвили сразил ее наповал: красивый, обаятельный, умный, благородных кровей...
— Сын репрессированного Бориса Пильняка. После того как мы снимали картину «Комиссар», я прочитала кое-какие заметки Пильняка о гражданской войне, о страшных казацких делах, которые писатель наблюдал и записывал, увидела его фотографии...
Борис Андроникашвили был сократовского склада мужчиной: философ, краснобай, Байрона читал по-английски. Приглашать его домой я стеснялась из-за сына — бегала к нему на свидания в однокомнатную квартирку. Мы прожили лет пять, все собирались съехаться, но... так и не расписались... У них с Гурченко большая была любовь, Люся дочку Машу от него родила, да что-то не склеилось. Расходились они тяжело — оба плакали... Я знаю причину, по которой их брак распался, но не скажу, потому что это не моя тайна — другой семьи.
В интервью, даже таких важных для меня, как сегодня, не все можно выносить на всеобщее обозрение. Сама я стараюсь не вмешиваться в чужую жизнь и терпеть не могу, когда кто-то это себе позволяет. Меня раздражает, когда, например, одна актриса начинает показывать, как я домой приду, рубашку надену и ем соленую рыбу — с нее, дескать, капает жир, а я языком слизываю. Ну не было такого, не было, ни-когда, и кто ей дал право вообще обо мне говорить? Нехорошо это, но я ее пощажу, не назову — она будет описана в моей книге, и то не под своей фамилией.
«ШУКШИН ГОВОРИЛ: «ТЫ НИ С КЕМ НЕ СЖИВЕШЬСЯ, ТОЛЬКО СО МНОЙ — МЫ СОЗДАНЫ ДРУГ ДЛЯ ДРУГА»
— Нонна Викторовна, насколько я знаю, вас очень любил Шукшин и даже сделал вам предложение. Вы тоже, по слухам, были к нему неравнодушны — почему не срослось?
— Во мне долго-долго сидело христианское, смиренное понимание супружества: честность, преданность, муж, муж...
— ...один на всю жизнь...
Фильм «Комиссар» пролежал на полке 25 лет. Нонна Мордюкова с исполнительницей одной из главных ролей Раисой Недашковской и режиссером Александром Аскольдовым. Москва, конец 2007 года
— ...и все! Я ведь Тихонову даже не изменила ни разу, хотя он мне вот так опостылел (чиркнула ладонью по горлу), — ничего уже не хотела.
— Наверное, прочитав эти ваши слова, многие женщины удивятся: как это их кумир мог опостылеть?
— Кому, как говорится, что нравится... Вот Васька Шукшин совсем был другой — я полетела б за ним хоть на край света, если бы не замужество: мы тогда были со Славкой расписаны, у нас мальчик в школу пошел...
Познакомилась я с Шукшиным на съемках картины «Простая история» — Вася был молоденький, холостой, вольный, ничейный... Мне говорил: «Ты ни с кем не сживешься, только со мной — мы созданы друг для друга», да я и сама понимала, почему у нас все так ладно на съемочной площадке идет, почему так быстро сцепилось — в смысле общения актера с актрисой.
— Происхождение, видно, одно: и он из села, и вы...
— Да, но не только.
— Общий быт?
— Не только. Того, что вы перечислили, очень мало — между нами был еще сильный, ищущий такой магнит. Мы общежитием жили, и я всегда безошибочно узнавала скрип его кирзовых сапог, угадывала, в какую комнату он вошел. Вася втаскивал меня в литературные беседы и все время искал глазами. «Я тута!» — бывало, кричу ему... Мы бродили с ним по полям и лесам, обо всем рассуждали, он рассказывал, как будет писать «Разина Степана», — и из-за голенища у него всегда торчала свернутая тетрадка с ручкой. А ведь я Шукшина от «Разина» отговаривала — не верила, что ему, неписателю, такое под силу. Видите, теперь вот сама написала одну книгу, вторую...
— Выйти за него вы отказались?
— А как же не отказать, если я была замужем? Штирлиц мой никогда, сколько мы жили, в киноэкспедицию не приезжал — не было это у нас заведено, — а тут пожаловал: с удочкой за спиной, за руку держит сыночка... Больше Васька ко мне не посмел подойти — снялся и убыл.
— ...и все! Я ведь Тихонову даже не изменила ни разу, хотя он мне вот так опостылел (чиркнула ладонью по горлу), — ничего уже не хотела.
— Наверное, прочитав эти ваши слова, многие женщины удивятся: как это их кумир мог опостылеть?
— Кому, как говорится, что нравится... Вот Васька Шукшин совсем был другой — я полетела б за ним хоть на край света, если бы не замужество: мы тогда были со Славкой расписаны, у нас мальчик в школу пошел...
Познакомилась я с Шукшиным на съемках картины «Простая история» — Вася был молоденький, холостой, вольный, ничейный... Мне говорил: «Ты ни с кем не сживешься, только со мной — мы созданы друг для друга», да я и сама понимала, почему у нас все так ладно на съемочной площадке идет, почему так быстро сцепилось — в смысле общения актера с актрисой.
— Происхождение, видно, одно: и он из села, и вы...
— Да, но не только.
— Общий быт?
— Не только. Того, что вы перечислили, очень мало — между нами был еще сильный, ищущий такой магнит. Мы общежитием жили, и я всегда безошибочно узнавала скрип его кирзовых сапог, угадывала, в какую комнату он вошел. Вася втаскивал меня в литературные беседы и все время искал глазами. «Я тута!» — бывало, кричу ему... Мы бродили с ним по полям и лесам, обо всем рассуждали, он рассказывал, как будет писать «Разина Степана», — и из-за голенища у него всегда торчала свернутая тетрадка с ручкой. А ведь я Шукшина от «Разина» отговаривала — не верила, что ему, неписателю, такое под силу. Видите, теперь вот сама написала одну книгу, вторую...
— Выйти за него вы отказались?
— А как же не отказать, если я была замужем? Штирлиц мой никогда, сколько мы жили, в киноэкспедицию не приезжал — не было это у нас заведено, — а тут пожаловал: с удочкой за спиной, за руку держит сыночка... Больше Васька ко мне не посмел подойти — снялся и убыл.
«Наши люди в булочную на такси не ездят». «Бриллиантовая рука», 1968 год, Нонна Мордюкова и Нина Гребешкова
— Жалели об этом?
— Сильно жалела.
— Шукшин плакал?
— Вася не из плакливых — мог только зубами скрипеть.
— Скрипел?
— А то нет! Потом нашел себе студентку Лиду: пожили вместе немного и разошлись. Второй раз женился снова на Лиде — Федосеевой и... затих. Жили они хорошо. «Я его не вижу и не слышу, — говорила мне Лида, — он дома, но его нет. Встал, морду умыл — и к своим тетрадям».
— Когда он умер, вы горевали?
— Горевала — не то слово... С ним ушла большая любовь между двумя людьми.
— Вы где-то сказали о Никите Михалкове: «Никита — моя любовь». Всерьез были им увлечены?
— Жалко, что не нашли еще способа разобъяснить читателям, что любовь разной бывает: одна и другая. Конечно же, ни Никита не сох по мне как по женщине, ни я по нему — как по мужчине. Творческое, духовное обожание — вот что у нас было, и порою, когда я заканчивала эпизод, он не мог продолжать съемку. Сидел в задумчивости, лишь время от времени спрашивал: «Как ты могла так сказать? Вот объясни мне, откуда у тебя родилась эта фраза?». Я терялась, не понимала: плохо это или хорошо? «Да так, — отвечала, — пришло в голову». Вот это — одна любовь, а есть совсем другая — к жене.
«В МЕНЯ ПОСТОЯННО ВЛЮБЛЯЛИСЬ МАЛЬЧИШКИ ЛЕТ НА 18 МОЛОЖЕ. ВЕЧНО ЦЕПЛЯЛИСЬ КАКИЕ-ТО НЕУДАВШИЕСЯ АРТИСТЫ, ХЛЮПИКИ, ЕЩЕ И ГУНДОСИЛИ, ЧТО У НИХ ДЕНЕГ НЕТ...»
— По слухам, вы однажды ударили Никиту Сергеевича по лицу...
— Не по лицу — в грудь.
— За что?
— Никита очень хорошо процессом командует. О, когда он с камерой высоко восседает на кране, он такой маршал Жуков! Внизу толпа, а он сверху кричит, возмущается, и все его слушаются... У меня вроде всегда на площадке хорошо получалось, но что-то один раз не заладилось. Съемка была на вокзале, я шла с кошелками — уезжающая...
— Жалели об этом?
— Сильно жалела.
— Шукшин плакал?
— Вася не из плакливых — мог только зубами скрипеть.
— Скрипел?
— А то нет! Потом нашел себе студентку Лиду: пожили вместе немного и разошлись. Второй раз женился снова на Лиде — Федосеевой и... затих. Жили они хорошо. «Я его не вижу и не слышу, — говорила мне Лида, — он дома, но его нет. Встал, морду умыл — и к своим тетрадям».
— Когда он умер, вы горевали?
— Горевала — не то слово... С ним ушла большая любовь между двумя людьми.
— Вы где-то сказали о Никите Михалкове: «Никита — моя любовь». Всерьез были им увлечены?
— Жалко, что не нашли еще способа разобъяснить читателям, что любовь разной бывает: одна и другая. Конечно же, ни Никита не сох по мне как по женщине, ни я по нему — как по мужчине. Творческое, духовное обожание — вот что у нас было, и порою, когда я заканчивала эпизод, он не мог продолжать съемку. Сидел в задумчивости, лишь время от времени спрашивал: «Как ты могла так сказать? Вот объясни мне, откуда у тебя родилась эта фраза?». Я терялась, не понимала: плохо это или хорошо? «Да так, — отвечала, — пришло в голову». Вот это — одна любовь, а есть совсем другая — к жене.
«В МЕНЯ ПОСТОЯННО ВЛЮБЛЯЛИСЬ МАЛЬЧИШКИ ЛЕТ НА 18 МОЛОЖЕ. ВЕЧНО ЦЕПЛЯЛИСЬ КАКИЕ-ТО НЕУДАВШИЕСЯ АРТИСТЫ, ХЛЮПИКИ, ЕЩЕ И ГУНДОСИЛИ, ЧТО У НИХ ДЕНЕГ НЕТ...»
— По слухам, вы однажды ударили Никиту Сергеевича по лицу...
— Не по лицу — в грудь.
— За что?
— Никита очень хорошо процессом командует. О, когда он с камерой высоко восседает на кране, он такой маршал Жуков! Внизу толпа, а он сверху кричит, возмущается, и все его слушаются... У меня вроде всегда на площадке хорошо получалось, но что-то один раз не заладилось. Съемка была на вокзале, я шла с кошелками — уезжающая...
Многострадальный фильм «Комиссар». 1967 год
— Это в картине «Родня»?
— Да. Никита истошно орет, а я никак не пойму, что же неправильно сделала. Он, конечно, талантливый человек, да, видно, не постесняюсь это сказать, не смог слова найти нужные, чтобы я сыграла пупком... Уже и так, и эдак чего-то требовал, а у меня не выходило, не по-моему это было.
— Михалков оскорбил вас?
— Унизил. Насмотрелся за границей, как тамошние режиссеры, если им взрыв эмоций нужен и рыдания настоящие, актрису «по морде бьют»: слезы ручьем, на лице отчаяние, — и решил на мне этот метод опробовать. А вы представьте: целый вокзал народу, и я внизу маленькая такая, меня и не видно. Он расселся на кране, в руках микрофон... «Ну что, бабуля, тяжело?! — орет. — Положите-ка ей камней в чемодан побольше», а сам весь в иностранном шмотье, и запахи от него исходят французские, и такие слова умные говорит...
Я уж взопрела: сделала все, что в моих силах, и теперь, хоть режьте, больше ничего не могу... Кричу ему: «Ну вот вы сейчас повторили то, что я сказала, — что же тут нового?!», но Никита не унимается: «А сейчас мы будем на народной артистке СССР отбивать чечетку!». Тут уж я психанула: «Все, хватит! Еду домой!». В общем, нашла коса на камень, зацепилось кольцо за кольцо: развернулась и ушла прочь с площадки. Хотела бросить картину к чертовой матери — по закону у нас это можно делать.
— Ого!
— Там вагончик стоял в поле — вместо комнаты отдыха. Я только ногу на ступеньку поставила, Никита свою бухнул ступенькой выше: «Эпизод-то надо доснять!». — «Отойди, — говорю, — я уезжаю. Все!». Он хочет меня под локоток взять: «Что ты, Нонночка!», а мне ярость глаза застит: «Не Нонночка, а Нонна Викторовна, и командовать теперь будет Пашка Лебешев»...
— ...кинооператор...
— ...да, сегодня покойный. «Через него и разговаривайте». Отпихнула Никиту, а он мою руку — раз! Ну, я кулак сжала и ударила его в грудь, после чего за рубашку схватила так, что посыпались пуговички...
— ...импортные...
— «Слава Богу, — ликую, — отделалась. На черта они мне сдались: эта картина, эти мальчики современные? Найду себе какого-нибудь режиссера — деда с бородой, и будем мы с ним делать фильмы». Пришла в свой номер в гостиницу (это в Днепропетровске было), а тут он стучит, и по лицу в два ручья льются слезы.
— Это в картине «Родня»?
— Да. Никита истошно орет, а я никак не пойму, что же неправильно сделала. Он, конечно, талантливый человек, да, видно, не постесняюсь это сказать, не смог слова найти нужные, чтобы я сыграла пупком... Уже и так, и эдак чего-то требовал, а у меня не выходило, не по-моему это было.
— Михалков оскорбил вас?
— Унизил. Насмотрелся за границей, как тамошние режиссеры, если им взрыв эмоций нужен и рыдания настоящие, актрису «по морде бьют»: слезы ручьем, на лице отчаяние, — и решил на мне этот метод опробовать. А вы представьте: целый вокзал народу, и я внизу маленькая такая, меня и не видно. Он расселся на кране, в руках микрофон... «Ну что, бабуля, тяжело?! — орет. — Положите-ка ей камней в чемодан побольше», а сам весь в иностранном шмотье, и запахи от него исходят французские, и такие слова умные говорит...
Я уж взопрела: сделала все, что в моих силах, и теперь, хоть режьте, больше ничего не могу... Кричу ему: «Ну вот вы сейчас повторили то, что я сказала, — что же тут нового?!», но Никита не унимается: «А сейчас мы будем на народной артистке СССР отбивать чечетку!». Тут уж я психанула: «Все, хватит! Еду домой!». В общем, нашла коса на камень, зацепилось кольцо за кольцо: развернулась и ушла прочь с площадки. Хотела бросить картину к чертовой матери — по закону у нас это можно делать.
— Ого!
— Там вагончик стоял в поле — вместо комнаты отдыха. Я только ногу на ступеньку поставила, Никита свою бухнул ступенькой выше: «Эпизод-то надо доснять!». — «Отойди, — говорю, — я уезжаю. Все!». Он хочет меня под локоток взять: «Что ты, Нонночка!», а мне ярость глаза застит: «Не Нонночка, а Нонна Викторовна, и командовать теперь будет Пашка Лебешев»...
— ...кинооператор...
— ...да, сегодня покойный. «Через него и разговаривайте». Отпихнула Никиту, а он мою руку — раз! Ну, я кулак сжала и ударила его в грудь, после чего за рубашку схватила так, что посыпались пуговички...
— ...импортные...
— «Слава Богу, — ликую, — отделалась. На черта они мне сдались: эта картина, эти мальчики современные? Найду себе какого-нибудь режиссера — деда с бородой, и будем мы с ним делать фильмы». Пришла в свой номер в гостиницу (это в Днепропетровске было), а тут он стучит, и по лицу в два ручья льются слезы.
«Пропорция мужиков удачных и неудачных во всех возрастах одинакова»
— Да вы что?!
— «Нонночка, Нонночка». — «Тихо! — говорю. — Замолчи!». — «Нонночка, да, мы расстанемся... Я согласен, мы не нашли сегодня общего языка, но дай высказаться, только высказаться!». Сел и плачет: лицо красное, ко мне руки тянет...
— Этого вы уже выдержать не могли?
— Жалко Никиту стало — я подошла, за шею его взяла... «Ладно, — шепчу, — хватит, на работе всяко бывает».
— «Остаюсь!»...
— «Остаюсь!». Он встрепенулся: «Да?». На столе стояла бутылка с коньяком недопитая. Никита взял ее и ко мне: «Пойдем, милая. Пойдем ко всем нашим — пусть видят, что мы помирились. Помирились ведь мы с тобой?». — «Да!» — кивнула я головой...
— Пресса много писала о вашей якобы слабости к Владимиру Машкову. Вы действительно сказали: «Будь я помоложе, у нас все могло бы случиться» — или это выдумки журналистов?
— (Вздыхает). Это так, он мне и впрямь приглянулся, когда в картине Дениса Евстигнеева «Мама» снимались. Машков же у нас в кино секс-символ признанный: идет по жизни и косой косит всех, кого только заблагорассудится. Последним куском поделится, последнюю рубашку отдаст, а глаза нефтяные, втягивающие...
Знаете, что... Я вот не представляю себе жизни без того, чтобы женское существо не впитывало энергию, необходимую для расцвета и для полета, от мужского существа — в любой форме. У нас с Машковым никогда ничего не было и не будет, но в тот момент, когда мы снимали «Маму», это такая подпитка была... Не дай Бог он предложил бы пройтись или что-нибудь выпить — Боже сохрани! Я помню свой возраст, все понимаю, но любоваться красивым мужчиной еще могу.
— Вы как-то посетовали: мол, вокруг всегда крутились поклонники моложе на 10-15, а то и на 20 лет, но какие-то все неудачные...
— Пропорция мужиков удачных и неудачных одинакова во всех возрастах: что среди моих одногодков, что среди их сыновей — просто в меня, черт его знает почему, постоянно влюблялись мальчишки лет на 18 моложе (я, правда, мало на них реагировала). Вечно цеплялись какие-то неудавшиеся артисты, хлюпики, еще и гундосили, что у них денег нет, — думали, я буду их вывозить. «А ты иди на вокзал и вагон разгрузи», — одному раз сказала.
— Сами-то вы часто влюблялись?
— Да нет — много лет уходило на одного пациента...
«НОГАМИ МЕНЯ МУЖИКИ НЕ БИЛИ,НО ПО ЩЕКЕ ДАВАЛИ. ВОТ И ТИХОНОВ ОДНАЖДЫ УДАРИЛ...»
— Говорят, мужчины не только вас обожали, но иногда и били...
— Да вы что?!
— «Нонночка, Нонночка». — «Тихо! — говорю. — Замолчи!». — «Нонночка, да, мы расстанемся... Я согласен, мы не нашли сегодня общего языка, но дай высказаться, только высказаться!». Сел и плачет: лицо красное, ко мне руки тянет...
— Этого вы уже выдержать не могли?
— Жалко Никиту стало — я подошла, за шею его взяла... «Ладно, — шепчу, — хватит, на работе всяко бывает».
— «Остаюсь!»...
— «Остаюсь!». Он встрепенулся: «Да?». На столе стояла бутылка с коньяком недопитая. Никита взял ее и ко мне: «Пойдем, милая. Пойдем ко всем нашим — пусть видят, что мы помирились. Помирились ведь мы с тобой?». — «Да!» — кивнула я головой...
— Пресса много писала о вашей якобы слабости к Владимиру Машкову. Вы действительно сказали: «Будь я помоложе, у нас все могло бы случиться» — или это выдумки журналистов?
— (Вздыхает). Это так, он мне и впрямь приглянулся, когда в картине Дениса Евстигнеева «Мама» снимались. Машков же у нас в кино секс-символ признанный: идет по жизни и косой косит всех, кого только заблагорассудится. Последним куском поделится, последнюю рубашку отдаст, а глаза нефтяные, втягивающие...
Знаете, что... Я вот не представляю себе жизни без того, чтобы женское существо не впитывало энергию, необходимую для расцвета и для полета, от мужского существа — в любой форме. У нас с Машковым никогда ничего не было и не будет, но в тот момент, когда мы снимали «Маму», это такая подпитка была... Не дай Бог он предложил бы пройтись или что-нибудь выпить — Боже сохрани! Я помню свой возраст, все понимаю, но любоваться красивым мужчиной еще могу.
— Вы как-то посетовали: мол, вокруг всегда крутились поклонники моложе на 10-15, а то и на 20 лет, но какие-то все неудачные...
— Пропорция мужиков удачных и неудачных одинакова во всех возрастах: что среди моих одногодков, что среди их сыновей — просто в меня, черт его знает почему, постоянно влюблялись мальчишки лет на 18 моложе (я, правда, мало на них реагировала). Вечно цеплялись какие-то неудавшиеся артисты, хлюпики, еще и гундосили, что у них денег нет, — думали, я буду их вывозить. «А ты иди на вокзал и вагон разгрузи», — одному раз сказала.
— Сами-то вы часто влюблялись?
— Да нет — много лет уходило на одного пациента...
«НОГАМИ МЕНЯ МУЖИКИ НЕ БИЛИ,НО ПО ЩЕКЕ ДАВАЛИ. ВОТ И ТИХОНОВ ОДНАЖДЫ УДАРИЛ...»
— Говорят, мужчины не только вас обожали, но иногда и били...
«Оставила своего сына на чужую тетку и рванула в киноэкспедицию на четыре месяца. Вернулась — он в больнице, веселый и виноватый. Признался, что Сашка Берлога принес пиво и «колеса». Нонна Викторовна и ее сын Володя Тихонов
— (Горько). Вот и Тихонов однажды ударил...
— За что?
— (Пауза). Уже и не вспомню... Честное слово, не вспомню!
— А остальные за что?
— Ревновали. Ко мне ведь тянулись не почему-нибудь... Подумаешь, красавица нашлась!
— Это вы шутите? Конечно, красавица!
— Что вы говорите? (Игриво). В Москве так не считается.
— А нам Москва не указ!
— Тянулись ко мне за общением, ведь оно — самое драгоценное, что в жизни есть. Куда бы я ни попала, в какой картине бы ни снималась, все время возле меня народ, и бывало, что это осточертевало. «Почему, — думала, — все время я должна разговаривать, петь, людей веселить?», но иначе своего существования просто не представляла.
— Тем более непонятно, почему мужики руку на вас поднимали...
— Потому что отчаливал пароход — в моем, разумеется, лице... Мне, как толковому математику, достаточно небольшого общения, чтобы все про человека понять. Если чувствовала, что внутри уже начинала зевать, вставала и шла, свободная.
— Били жестоко?
— Да нет. Ногами не избивали, но по щеке, случалось, давали.
— Вы обижались на них или понимали, что...
— (Перебивает). Я вырывала эту страницу своей биографии с мясом, будто ее и не было — просто вычеркивала из памяти и человека, и ситуацию. Никого не обвиняла, жалобы на обидчиков не строчила — обходилась своими силами.
— У вас с Вячеславом Тихоновым был прекрасный, талантливый сын Володя, который трагически погиб. С его первой женой актрисой Натальей Варлей вы много лет не общались — почему?
— (С надрывом). Больно... Больно даже голову ее нюхать, одежду... До сих пор в сердце будто кол вбили... Очень тяжело, невыносимо терять сына...
— Ее вина в этом была?
— Никакой!.. Не она Володю сгубила — Москва.
— Внука вы тоже знать не хотели?
— Сегодня он был здесь, но на что я ему? Парень растет без меня: у него дела всякие, любимые увлечения... Учится на последнем курсе у Виктюка, потом будет искать место в жизни, определяться в профессии. Я ему посоветовала кое-что... (Спрашивал я вообще-то о старшем внуке от брака Володи с Натальей Варлей Василии, но Нонна Викторовна сделала вид, что вопроса не поняла, и начала говорить о втором внуке. — Д. И.).
— Внук вами гордится?
— Вовка гордится отцом, Тихоновым, а мной... Меня он почти не видит...
Актриса Тамара Носова рассказывала:
«АКСИНЬЮ БЫСТРИЦКАЯ ПЛОХО СЫГРАЛА — НЕ ПО НЕЙ ЭТА РОЛЬ. РАЗВЕ ТАКОЙ ДОЛЖНА БЫТЬ КАЗАЧКА?»
— Мне кажется, советский кинематограф недооценивал вас — вы снимались намного меньше, чем, вероятно, могли бы... Вот и роль Аксиньи в фильме Сергея Герасимова «Тихий Дон» по всем канонам принадлежала вам, казачке, у которой все это в генах, в крови, тем не менее досталась она Элине Быстрицкой. Элина Авраамовна мне призналась, что после премьеры вы ей сказали: «У-у-у, проклятая, сыграла таки!». Ходили даже слухи, что из-за этого вы хотели покончить с собой, но что-то не получилось...
— Ну нет, я бы себе век укорачивать не стала. Жизнь — слишком большая ценность, чтобы с собою кончать, даже если бы Быстрицкая все мои роли исполнила.
— Почему же Герасимов выбрал ее, а не вас, свою ученицу, которую снимал еще в «Молодой гвардии»? Он ведь за роль Аксиньи, которая была вашей дипломной работой, поставил вам, если не ошибаюсь, «отлично»...
— Сергей Аполлинарьевич был сильно в меня влюблен — вплоть до того, что приезжал к нам домой, на Кубань. То-то все колхозники удивлялись, почему лысая голова плывет между кукурузными листьями. Ухаживал Герасимов по старинному обычаю, вот и надумал с мамой поговорить, но она сказала: «Не-не, пускай Нонка сама как хочет, так и поступает». Ну, а я ж его не любила совсем — зная, что он для меня с картиной «Тихий Дон» запустился и что мне предназначена роль Аксиньи, взяла и бросила.
— (Горько). Вот и Тихонов однажды ударил...
— За что?
— (Пауза). Уже и не вспомню... Честное слово, не вспомню!
— А остальные за что?
— Ревновали. Ко мне ведь тянулись не почему-нибудь... Подумаешь, красавица нашлась!
— Это вы шутите? Конечно, красавица!
— Что вы говорите? (Игриво). В Москве так не считается.
— А нам Москва не указ!
— Тянулись ко мне за общением, ведь оно — самое драгоценное, что в жизни есть. Куда бы я ни попала, в какой картине бы ни снималась, все время возле меня народ, и бывало, что это осточертевало. «Почему, — думала, — все время я должна разговаривать, петь, людей веселить?», но иначе своего существования просто не представляла.
— Тем более непонятно, почему мужики руку на вас поднимали...
— Потому что отчаливал пароход — в моем, разумеется, лице... Мне, как толковому математику, достаточно небольшого общения, чтобы все про человека понять. Если чувствовала, что внутри уже начинала зевать, вставала и шла, свободная.
— Били жестоко?
— Да нет. Ногами не избивали, но по щеке, случалось, давали.
— Вы обижались на них или понимали, что...
— (Перебивает). Я вырывала эту страницу своей биографии с мясом, будто ее и не было — просто вычеркивала из памяти и человека, и ситуацию. Никого не обвиняла, жалобы на обидчиков не строчила — обходилась своими силами.
— У вас с Вячеславом Тихоновым был прекрасный, талантливый сын Володя, который трагически погиб. С его первой женой актрисой Натальей Варлей вы много лет не общались — почему?
— (С надрывом). Больно... Больно даже голову ее нюхать, одежду... До сих пор в сердце будто кол вбили... Очень тяжело, невыносимо терять сына...
— Ее вина в этом была?
— Никакой!.. Не она Володю сгубила — Москва.
Из книги Нонны Мордюковой «Не плачь, казачка!».
«Я крепко ухватилась за кровать, на которой лежит мой сын. Он скрипит зубами, стонет, мучается... «Чем тебе помочь, детка моя?». Хочется приголубить его, взять на руки, походить по комнате, как тогда, когда маленьким он болел... «Мам, похорони меня в Павловском Посаде». — «Ой, что ты говоришь!». — «Потерпи». Я чмокнула его волосатую ногу возле щиколотки, горько завыла: «Потерплю, потерплю, потерпим... Бывают же промежутки». — «Больше не будет, мама. Выхода нет...». К рассвету он примолк...
...Позвали меня давно-давно в съемочную группу фильма «Комиссар» на собеседование. По пути домой я изумилась фамилии режиссера — Аскольдов. Забавно... «Аскольдова могила». Может, это рок? Оставила своего красивого душевного мальчика-подростка на чужую тетку, обеспечила разными «пряниками» — и на четыре месяца в киноэкспедицию под Херсон. С картиной не ладилось... И в картине боль, и сына вспоминать было тяжело.
Не ехала я к нему. Ну что стоило вырваться на два дня? Думала, как-нибудь доведу до конца съемки, а там и радость моя — сын... Вернулась — он в больнице, веселый и виноватый. Признался, что Сашка Берлога принес пиво и «колеса» (таблетки). Пылко заверил меня, что больше это не повторится. Я хотела поверить — и поверила...
Долго потом он не виделся с теми дружками. Призвали в армию... Вернулся, и, не объяснившись с ним, я поняла — он прячет от меня вторую жизнь... «Хоть бы нечасто, хоть бы как раньше», — молила судьбу. Ходил на студию, ездил с театром по городам... Спустя какое-то время молила я о другом: «На этот раз пауза длиннее, теперь уже, наверное, навсегда. Хоть бы навсегда...». — «Да, мама, все! Сам себе противен...». Снова надежда — отдых душе. Жены пугались его «странных» дней и уходили...».
...Позвали меня давно-давно в съемочную группу фильма «Комиссар» на собеседование. По пути домой я изумилась фамилии режиссера — Аскольдов. Забавно... «Аскольдова могила». Может, это рок? Оставила своего красивого душевного мальчика-подростка на чужую тетку, обеспечила разными «пряниками» — и на четыре месяца в киноэкспедицию под Херсон. С картиной не ладилось... И в картине боль, и сына вспоминать было тяжело.
Не ехала я к нему. Ну что стоило вырваться на два дня? Думала, как-нибудь доведу до конца съемки, а там и радость моя — сын... Вернулась — он в больнице, веселый и виноватый. Признался, что Сашка Берлога принес пиво и «колеса» (таблетки). Пылко заверил меня, что больше это не повторится. Я хотела поверить — и поверила...
Долго потом он не виделся с теми дружками. Призвали в армию... Вернулся, и, не объяснившись с ним, я поняла — он прячет от меня вторую жизнь... «Хоть бы нечасто, хоть бы как раньше», — молила судьбу. Ходил на студию, ездил с театром по городам... Спустя какое-то время молила я о другом: «На этот раз пауза длиннее, теперь уже, наверное, навсегда. Хоть бы навсегда...». — «Да, мама, все! Сам себе противен...». Снова надежда — отдых душе. Жены пугались его «странных» дней и уходили...».
— Внука вы тоже знать не хотели?
— Сегодня он был здесь, но на что я ему? Парень растет без меня: у него дела всякие, любимые увлечения... Учится на последнем курсе у Виктюка, потом будет искать место в жизни, определяться в профессии. Я ему посоветовала кое-что... (Спрашивал я вообще-то о старшем внуке от брака Володи с Натальей Варлей Василии, но Нонна Викторовна сделала вид, что вопроса не поняла, и начала говорить о втором внуке. — Д. И.).
— Внук вами гордится?
— Вовка гордится отцом, Тихоновым, а мной... Меня он почти не видит...
Из архива «Бульвара Гордона».
Актриса Тамара Носова рассказывала:
«У нее сплошные романы были — настоящая женщина! Нонна же вся нараспашку, таких любят. Все награды, все деньги, все бриллианты — ей! Однажды ей спальню «Людовик ХV» подарили, а она позвонила директору: «Забери, мне ставить некуда»... Так и отдала назад, а ведь у нее внуки есть. У Володи, ее сына, был ребенок от Натальи Варлей и другой — от одной балерины, но Нонна признает почему-то только внука от балерины: он за границей... Да, Алла Ларионова мне рассказывала, что на похоронах Володи черная от горя Мордюкова вторую невестку с мальчонкой даже в автобус не пустила. Нонка такая, она может, хотя сейчас говорит, что все наследство ему отпишет».
«АКСИНЬЮ БЫСТРИЦКАЯ ПЛОХО СЫГРАЛА — НЕ ПО НЕЙ ЭТА РОЛЬ. РАЗВЕ ТАКОЙ ДОЛЖНА БЫТЬ КАЗАЧКА?»
— Мне кажется, советский кинематограф недооценивал вас — вы снимались намного меньше, чем, вероятно, могли бы... Вот и роль Аксиньи в фильме Сергея Герасимова «Тихий Дон» по всем канонам принадлежала вам, казачке, у которой все это в генах, в крови, тем не менее досталась она Элине Быстрицкой. Элина Авраамовна мне призналась, что после премьеры вы ей сказали: «У-у-у, проклятая, сыграла таки!». Ходили даже слухи, что из-за этого вы хотели покончить с собой, но что-то не получилось...
— Ну нет, я бы себе век укорачивать не стала. Жизнь — слишком большая ценность, чтобы с собою кончать, даже если бы Быстрицкая все мои роли исполнила.
— Почему же Герасимов выбрал ее, а не вас, свою ученицу, которую снимал еще в «Молодой гвардии»? Он ведь за роль Аксиньи, которая была вашей дипломной работой, поставил вам, если не ошибаюсь, «отлично»...
— Сергей Аполлинарьевич был сильно в меня влюблен — вплоть до того, что приезжал к нам домой, на Кубань. То-то все колхозники удивлялись, почему лысая голова плывет между кукурузными листьями. Ухаживал Герасимов по старинному обычаю, вот и надумал с мамой поговорить, но она сказала: «Не-не, пускай Нонка сама как хочет, так и поступает». Ну, а я ж его не любила совсем — зная, что он для меня с картиной «Тихий Дон» запустился и что мне предназначена роль Аксиньи, взяла и бросила.
Нонна Мордюкова — Дмитрию Гордону: «Я, если честно, не правильных люблю и хороших, а таких, у кого в душе что-то булькает»
Фото Александра ЛАЗАРЕНКО
— Знали и..?
— Знала — чтоб не сойти мне с этого места!
— И бросили?
— Молодая была, горячая... Не подошел этот материал — не приглянулся ситчик! — повернулась и пошла. Да другая бы...
— ...уцепилась зубами...
— ...вырвала бы из этого человека кишки, но стала бы в «Тихом Доне» Аксиньей, а для меня словно занавес упал.
— И он назло вам снял другую?
— Деваться ему было некуда, а Быстрицкая красивая и в костюме казацком была хороша...
— Вам ее Аксинья понравилась?
— Нет, она плохо сыграла — не по ней эта роль. Разве такой должна быть казачка? Ну да Бог с ним, пускай... Герасимов, конечно, мне отомстил, да только разве можно таким макаром мстить?
— Вы сожалели потом, что не снялись в «Тихом Доне»?
— Очень жалела.
— Говорили себе: «Дура ты, дура! Надо было уступить, согласиться...»?
— Зачем — это все равно что сказать: «Эх, родила бы я девочку — не горевала б сейчас одна». О чем думать? О воздухе?
— Фильм «Комиссар», в котором вы так блистательно исполнили роль Вавиловой, много лет пролежал на полке — сердце от этого ныло?
— Это очень тяжелое время описано в книге, которую только что я сдала в издательство, — почитайте, она скоро выйдет. Там все и о «Комиссаре», и о других ролях — сыгранных и несыгранных. У меня сейчас просто пару не хватит, чтобы так рассказать, как на бумаге уже написала.
— Англичане включили вас в десятку самых великих актрис ХХ века. Скажите, в душе вы осознаете себя великой актрисой?
— Я на одно ухо немножко глухая и не понимаю, — даю вам честное слово, памятью сына клянусь! — что такое великая актриса, ко мне это не относится. Вот Чаплин — это величина: куда остальным до него! Жаль, но ответить на ваш вопрос не могу. Думаю, я хорошая актриса: трудолюбивая, знающая жизнь...
— ...умная и, куда правду денешь, красивая...
— Благодарю вас, но смысл слова «великая» для меня неуловим...
— После гибели сына вы уехали из престижного дома на Котельнической набережной, где с ним жили...
— ...я не могла больше там оставаться...
— ...и долгое время ютились в однокомнатной панельке. Сейчас я у вас в гостях в небогатой, но все-таки трехкомнатной квартире на первом этаже шестнадцатиэтажки неподалеку от станции метро «Крылатское»...
— Это мне Черномырдин дал.
— Откуда же он узнал, что вы стеснены в жилье?
— Услышал, когда я с Урмасом Оттом беседовала. Мы с ним перед съемкой по рюмочке водочки выпили — вот у меня лампочка Ильича и зажглась. Раздухарилась: «Сколько можно тесниться в одной комнате — вот напишу в ЮНЕСКО, что в России народные артистки в халупах живут!». После эфира — дня через три-четыре — звонок: Париж на проводе. Господи, думаю, а это Михалков Никита: «Ну здравствуй, кума!..». Оказывается, он во Франции картину монтировал, а Черномырдин его там отыскал и как киноначальнику нагоняй дал: «Что у вас за безобразие? Мордюкова, такая актриса, и на тебе — в одной комнате! Чтоб через 10 дней доложили об улучшении жилищных условий».
— Нонна Викторовна, как вы считаете: по большому счету, ваша жизнь удалась?
— Не может жизнь удаться во всем, полностью. Вот сегодня были у меня в гостях журналист «Комсомольской правды» Александр Гамов с женой. Они равные по силе профессионалы, интереснейшие люди, знают по два языка, оба с чувством юмора и детей растят замечательных, но подобные семьи — редкость. Я, если честно, не правильных люблю и хороших, а таких, у кого в душе что-то булькает, и пускай судьба то нахмурится, то рассмеется, то накажет, то закроет на твое озорство глаза — главное, чтобы в тебе была жизнь.
— Сегодня за праздничным столом вы со своими братьями и сестрами пели украинские народные песни, а вот самая любимая какая?
— Ой, да я уже и слова все позабывала... (Поет):
Як до мене Якiв приходив,
Коробочку ракiв приносив,
А я тiї раки забрала
I Якова з хати прогнала.
Iди, iди, Якове, з хати,
Бо на печi батько та мати,
На припiчку Настiни дiти,
Нiкуди тебе, Якове, дiти...
Директор фильма «ЧП» Григорий Чужой рассказывал:
— Летим в Москву — Славе Тихонову нужен был загранпаспорт, одежда... Переночевать собирались у них с Нонной, а на рассвете лететь в Чехословакию. Поскольку ключи от московской квартиры Слава забыл в Гагре, мы позвонили в дверь, но нам не открывали. Сели на ступеньки — ждем-с. Тут соседка: «А вы настойчивее звоните — Нонночка дома, у нее гости». Звоним что есть сил — глухо! Слава напрягся: «А вот теперь я уж точно не уйду отсюда всю ночь». Ну не оставлять же его одного! Опускаемся опять на ступеньки, курим...
Через час открывается дверь, на пороге — улыбающееся «лицо кавказской национальности». Нонна провожает его в накинутой на голые плечи шали, обнимает, целует, что-то на ухо шепчет, но тут, увидев нас, бледнеет. Слава молча прошел в квартиру, собрал вещи и так же молча вышел — так и закончился брак Тихонова с Мордюковой. Казалось бы, я ни при чем, однако Нонна Викторовна не разговаривает со мной вот уже более 40 лет».
«Родня»,1981 год. «Хотела эту картину бросить к чертовой матери — нашла у нас коса на камень»
— Следующим вашим мужем после Вячеслава Тихонова стал Борис Андроникашвили, до этого женатый на Людмиле Гурченко...
— Ну да, выпускник ВГИКа, сценарист, человек, серьезный во всех отношениях, а уж до чего хорош был! Люди, когда впервые его видели, на пять минут немели — выдающаяся внешность!
— Вот и Людмила Марковна сказала мне, что, когда с ним столкнулась в столовой, у нее поднос из рук выпал. Андроникашвили сразил ее наповал: красивый, обаятельный, умный, благородных кровей...
— Сын репрессированного Бориса Пильняка. После того как мы снимали картину «Комиссар», я прочитала кое-какие заметки Пильняка о гражданской войне, о страшных казацких делах, которые писатель наблюдал и записывал, увидела его фотографии...
Борис Андроникашвили был сократовского склада мужчиной: философ, краснобай, Байрона читал по-английски. Приглашать его домой я стеснялась из-за сына — бегала к нему на свидания в однокомнатную квартирку. Мы прожили лет пять, все собирались съехаться, но... так и не расписались... У них с Гурченко большая была любовь, Люся дочку Машу от него родила, да что-то не склеилось. Расходились они тяжело — оба плакали... Я знаю причину, по которой их брак распался, но не скажу, потому что это не моя тайна — другой семьи.
В интервью, даже таких важных для меня, как сегодня, не все можно выносить на всеобщее обозрение. Сама я стараюсь не вмешиваться в чужую жизнь и терпеть не могу, когда кто-то это себе позволяет. Меня раздражает, когда, например, одна актриса начинает показывать, как я домой приду, рубашку надену и ем соленую рыбу — с нее, дескать, капает жир, а я языком слизываю. Ну не было такого, не было, ни-когда, и кто ей дал право вообще обо мне говорить? Нехорошо это, но я ее пощажу, не назову — она будет описана в моей книге, и то не под своей фамилией.
«ШУКШИН ГОВОРИЛ: «ТЫ НИ С КЕМ НЕ СЖИВЕШЬСЯ, ТОЛЬКО СО МНОЙ — МЫ СОЗДАНЫ ДРУГ ДЛЯ ДРУГА»
— Нонна Викторовна, насколько я знаю, вас очень любил Шукшин и даже сделал вам предложение. Вы тоже, по слухам, были к нему неравнодушны — почему не срослось?
— Во мне долго-долго сидело христианское, смиренное понимание супружества: честность, преданность, муж, муж...
— ...один на всю жизнь...
Коня на скаку остановит... - 928423722623
Фильм «Комиссар» пролежал на полке 25 лет. Нонна Мордюкова с исполнительницей одной из главных ролей Раисой Недашковской и режиссером Александром Аскольдовым. Москва, конец 2007 года
— ...и все! Я ведь Тихонову даже не изменила ни разу, хотя он мне вот так опостылел (чиркнула ладонью по горлу), — ничего уже не хотела.
— Наверное, прочитав эти ваши слова, многие женщины удивятся: как это их кумир мог опостылеть?
— Кому, как говорится, что нравится... Вот Васька Шукшин совсем был другой — я полетела б за ним хоть на край света, если бы не замужество: мы тогда были со Славкой расписаны, у нас мальчик в школу пошел...
Познакомилась я с Шукшиным на съемках картины «Простая история» — Вася был молоденький, холостой, вольный, ничейный... Мне говорил: «Ты ни с кем не сживешься, только со мной — мы созданы друг для друга», да я и сама понимала, почему у нас все так ладно на съемочной площадке идет, почему так быстро сцепилось — в смысле общения актера с актрисой.
— Происхождение, видно, одно: и он из села, и вы...
— Да, но не только.
— Общий быт?
— Не только. Того, что вы перечислили, очень мало — между нами был еще сильный, ищущий такой магнит. Мы общежитием жили, и я всегда безошибочно узнавала скрип его кирзовых сапог, угадывала, в какую комнату он вошел. Вася втаскивал меня в литературные беседы и все время искал глазами. «Я тута!» — бывало, кричу ему... Мы бродили с ним по полям и лесам, обо всем рассуждали, он рассказывал, как будет писать «Разина Степана», — и из-за голенища у него всегда торчала свернутая тетрадка с ручкой. А ведь я Шукшина от «Разина» отговаривала — не верила, что ему, неписателю, такое под силу. Видите, теперь вот сама написала одну книгу, вторую...
— Выйти за него вы отказались?
— А как же не отказать, если я была замужем? Штирлиц мой никогда, сколько мы жили, в киноэкспедицию не приезжал — не было это у нас заведено, — а тут пожаловал: с удочкой за спиной, за руку держит сыночка... Больше Васька ко мне не посмел подойти — снялся и убыл.
Коня на скаку остановит... - 928423775871
«Наши люди в булочную на такси не ездят». «Бриллиантовая рука», 1968 год, Нонна Мордюкова и Нина Гребешкова
— Жалели об этом?
— Сильно жалела.
— Шукшин плакал?
— Вася не из плакливых — мог только зубами скрипеть.
— Скрипел?
— А то нет! Потом нашел себе студентку Лиду: пожили вместе немного и разошлись. Второй раз женился снова на Лиде — Федосеевой и... затих. Жили они хорошо. «Я его не вижу и не слышу, — говорила мне Лида, — он дома, но его нет. Встал, морду умыл — и к своим тетрадям».
— Когда он умер, вы горевали?
— Горевала — не то слово... С ним ушла большая любовь между двумя людьми.
— Вы где-то сказали о Никите Михалкове: «Никита — моя любовь». Всерьез были им увлечены?
— Жалко, что не нашли еще способа разобъяснить читателям, что любовь разной бывает: одна и другая. Конечно же, ни Никита не сох по мне как по женщине, ни я по нему — как по мужчине. Творческое, духовное обожание — вот что у нас было, и порою, когда я заканчивала эпизод, он не мог продолжать съемку. Сидел в задумчивости, лишь время от времени спрашивал: «Как ты могла так сказать? Вот объясни мне, откуда у тебя родилась эта фраза?». Я терялась, не понимала: плохо это или хорошо? «Да так, — отвечала, — пришло в голову». Вот это — одна любовь, а есть совсем другая — к жене.
«В МЕНЯ ПОСТОЯННО ВЛЮБЛЯЛИСЬ МАЛЬЧИШКИ ЛЕТ НА 18 МОЛОЖЕ. ВЕЧНО ЦЕПЛЯЛИСЬ КАКИЕ-ТО НЕУДАВШИЕСЯ АРТИСТЫ, ХЛЮПИКИ, ЕЩЕ И ГУНДОСИЛИ, ЧТО У НИХ ДЕНЕГ НЕТ...»
— По слухам, вы однажды ударили Никиту Сергеевича по лицу...
— Не по лицу — в грудь.
— За что?
— Никита очень хорошо процессом командует. О, когда он с камерой высоко восседает на кране, он такой маршал Жуков! Внизу толпа, а он сверху кричит, возмущается, и все его слушаются... У меня вроде всегда на площадке хорошо получалось, но что-то один раз не заладилось. Съемка была на вокзале, я шла с кошелками — уезжающая...
Коня на скаку остановит... - 928423829631
Многострадальный фильм «Комиссар». 1967 год
— Это в картине «Родня»?
— Да. Никита истошно орет, а я никак не пойму, что же неправильно сделала. Он, конечно, талантливый человек, да, видно, не постесняюсь это сказать, не смог слова найти нужные, чтобы я сыграла пупком... Уже и так, и эдак чего-то требовал, а у меня не выходило, не по-моему это было.
— Михалков оскорбил вас?
— Унизил. Насмотрелся за границей, как тамошние режиссеры, если им взрыв эмоций нужен и рыдания настоящие, актрису «по морде бьют»: слезы ручьем, на лице отчаяние, — и решил на мне этот метод опробовать. А вы представьте: целый вокзал народу, и я внизу маленькая такая, меня и не видно. Он расселся на кране, в руках микрофон... «Ну что, бабуля, тяжело?! — орет. — Положите-ка ей камней в чемодан побольше», а сам весь в иностранном шмотье, и запахи от него исходят французские, и такие слова умные говорит...
Я уж взопрела: сделала все, что в моих силах, и теперь, хоть режьте, больше ничего не могу... Кричу ему: «Ну вот вы сейчас повторили то, что я сказала, — что же тут нового?!», но Никита не унимается: «А сейчас мы будем на народной артистке СССР отбивать чечетку!». Тут уж я психанула: «Все, хватит! Еду домой!». В общем, нашла коса на камень, зацепилось кольцо за кольцо: развернулась и ушла прочь с площадки. Хотела бросить картину к чертовой матери — по закону у нас это можно делать.
— Ого!
— Там вагончик стоял в поле — вместо комнаты отдыха. Я только ногу на ступеньку поставила, Никита свою бухнул ступенькой выше: «Эпизод-то надо доснять!». — «Отойди, — говорю, — я уезжаю. Все!». Он хочет меня под локоток взять: «Что ты, Нонночка!», а мне ярость глаза застит: «Не Нонночка, а Нонна Викторовна, и командовать теперь будет Пашка Лебешев»...
— ...кинооператор...
— ...да, сегодня покойный. «Через него и разговаривайте». Отпихнула Никиту, а он мою руку — раз! Ну, я кулак сжала и ударила его в грудь, после чего за рубашку схватила так, что посыпались пуговички...
— ...импортные...
— «Слава Богу, — ликую, — отделалась. На черта они мне сдались: эта картина, эти мальчики современные? Найду себе какого-нибудь режиссера — деда с бородой, и будем мы с ним делать фильмы». Пришла в свой номер в гостиницу (это в Днепропетровске было), а тут он стучит, и по лицу в два ручья льются слезы.
«Пропорция мужиков удачных и неудачных во всех возрастах одинакова»
— Да вы что?!
— «Нонночка, Нонночка». — «Тихо! — говорю. — Замолчи!». — «Нонночка, да, мы расстанемся... Я согласен, мы не нашли сегодня общего языка, но дай высказаться, только высказаться!». Сел и плачет: лицо красное, ко мне руки тянет...
— Этого вы уже выдержать не могли?
— Жалко Никиту стало — я подошла, за шею его взяла... «Ладно, — шепчу, — хватит, на работе всяко бывает».
— «Остаюсь!»...
— «Остаюсь!». Он встрепенулся: «Да?». На столе стояла бутылка с коньяком недопитая. Никита взял ее и ко мне: «Пойдем, милая. Пойдем ко всем нашим — пусть видят, что мы помирились. Помирились ведь мы с тобой?». — «Да!» — кивнула я головой...
— Пресса много писала о вашей якобы слабости к Владимиру Машкову. Вы действительно сказали: «Будь я помоложе, у нас все могло бы случиться» — или это выдумки журналистов?
— (Вздыхает). Это так, он мне и впрямь приглянулся, когда в картине Дениса Евстигнеева «Мама» снимались. Машков же у нас в кино секс-символ признанный: идет по жизни и косой косит всех, кого только заблагорассудится. Последним куском поделится, последнюю рубашку отдаст, а глаза нефтяные, втягивающие...
Знаете, что... Я вот не представляю себе жизни без того, чтобы женское существо не впитывало энергию, необходимую для расцвета и для полета, от мужского существа — в любой форме. У нас с Машковым никогда ничего не было и не будет, но в тот момент, когда мы снимали «Маму», это такая подпитка была... Не дай Бог он предложил бы пройтись или что-нибудь выпить — Боже сохрани! Я помню свой возраст, все понимаю, но любоваться красивым мужчиной еще могу.
— Вы как-то посетовали: мол, вокруг всегда крутились поклонники моложе на 10-15, а то и на 20 лет, но какие-то все неудачные...
— Пропорция мужиков удачных и неудачных одинакова во всех возрастах: что среди моих одногодков, что среди их сыновей — просто в меня, черт его знает почему, постоянно влюблялись мальчишки лет на 18 моложе (я, правда, мало на них реагировала). Вечно цеплялись какие-то неудавшиеся артисты, хлюпики, еще и гундосили, что у них денег нет, — думали, я буду их вывозить. «А ты иди на вокзал и вагон разгрузи», — одному раз сказала.
— Сами-то вы часто влюблялись?
— Да нет — много лет уходило на одного пациента...
«НОГАМИ МЕНЯ МУЖИКИ НЕ БИЛИ,НО ПО ЩЕКЕ ДАВАЛИ. ВОТ И ТИХОНОВ ОДНАЖДЫ УДАРИЛ...»
— Говорят, мужчины не только вас обожали, но иногда и били...
Коня на скаку остановит... - 928424026495
«Оставила своего сына на чужую тетку и рванула в киноэкспедицию на четыре месяца. Вернулась — он в больнице, веселый и виноватый. Признался, что Сашка Берлога принес пиво и «колеса». Нонна Викторовна и ее сын Володя Тихонов
— (Горько). Вот и Тихонов однажды ударил...
— За что?
— (Пауза). Уже и не вспомню... Честное слово, не вспомню!
— А остальные за что?
— Ревновали. Ко мне ведь тянулись не почему-нибудь... Подумаешь, красавица нашлась!
— Это вы шутите? Конечно, красавица!
— Что вы говорите? (Игриво). В Москве так не считается.
— А нам Москва не указ!
— Тянулись ко мне за общением, ведь оно — самое драгоценное, что в жизни есть. Куда бы я ни попала, в какой картине бы ни снималась, все время возле меня народ, и бывало, что это осточертевало. «Почему, — думала, — все время я должна разговаривать, петь, людей веселить?», но иначе своего существования просто не представляла.
— Тем более непонятно, почему мужики руку на вас поднимали...
— Потому что отчаливал пароход — в моем, разумеется, лице... Мне, как толковому математику, достаточно небольшого общения, чтобы все про человека понять. Если чувствовала, что внутри уже начинала зевать, вставала и шла, свободная.
— Били жестоко?
— Да нет. Ногами не избивали, но по щеке, случалось, давали.
— Вы обижались на них или понимали, что...
— (Перебивает). Я вырывала эту страницу своей биографии с мясом, будто ее и не было — просто вычеркивала из памяти и человека, и ситуацию. Никого не обвиняла, жалобы на обидчиков не строчила — обходилась своими силами.
— У вас с Вячеславом Тихоновым был прекрасный, талантливый сын Володя, который трагически погиб. С его первой женой актрисой Натальей Варлей вы много лет не общались — почему?
— (С надрывом). Больно... Больно даже голову ее нюхать, одежду... До сих пор в сердце будто кол вбили... Очень тяжело, невыносимо терять сына...
— Ее вина в этом была?
— Никакой!.. Не она Володю сгубила — Москва.
Из книги Нонны Мордюковой «Не плачь, казачка!».
«Я крепко ухватилась за кровать, на которой лежит мой сын. Он скрипит зубами, стонет, мучается... «Чем тебе помочь, детка моя?». Хочется приголубить его, взять на руки, походить по комнате, как тогда, когда маленьким он болел... «Мам, похорони меня в Павловском Посаде». — «Ой, что ты говоришь!». — «Потерпи». Я чмокнула его волосатую ногу возле щиколотки, горько завыла: «Потерплю, потерплю, потерпим... Бывают же промежутки». — «Больше не будет, мама. Выхода нет...». К рассвету он примолк...
...Позвали меня давно-давно в съемочную группу фильма «Комиссар» на собеседование. По пути домой я изумилась фамилии режиссера — Аскольдов. Забавно... «Аскольдова могила». Может, это рок? Оставила своего красивого душевного мальчика-подростка на чужую тетку, обеспечила разными «пряниками» — и на четыре месяца в киноэкспедицию под Херсон. С картиной не ладилось... И в картине боль, и сына вспоминать было тяжело.
Не ехала я к нему. Ну что стоило вырваться на два дня? Думала, как-нибудь доведу до конца съемки, а там и радость моя — сын... Вернулась — он в больнице, веселый и виноватый. Признался, что Сашка Берлога принес пиво и «колеса» (таблетки). Пылко заверил меня, что больше это не повторится. Я хотела поверить — и поверила...
Долго потом он не виделся с теми дружками. Призвали в армию... Вернулся, и, не объяснившись с ним, я поняла — он прячет от меня вторую жизнь... «Хоть бы нечасто, хоть бы как раньше», — молила судьбу. Ходил на студию, ездил с театром по городам... Спустя какое-то время молила я о другом: «На этот раз пауза длиннее, теперь уже, наверное, навсегда. Хоть бы навсегда...». — «Да, мама, все! Сам себе противен...». Снова надежда — отдых душе. Жены пугались его «странных» дней и уходили...».
— Внука вы тоже знать не хотели?
— Сегодня он был здесь, но на что я ему? Парень растет без меня: у него дела всякие, любимые увлечения... Учится на последнем курсе у Виктюка, потом будет искать место в жизни, определяться в профессии. Я ему посоветовала кое-что... (Спрашивал я вообще-то о старшем внуке от брака Володи с Натальей Варлей Василии, но Нонна Викторовна сделала вид, что вопроса не поняла, и начала говорить о втором внуке. — Д. И.).
— Внук вами гордится?
— Вовка гордится отцом, Тихоновым, а мной... Меня он почти не видит...
Из архива «Бульвара Гордона».
Актриса Тамара Носова рассказывала:
«У нее сплошные романы были — настоящая женщина! Нонна же вся нараспашку, таких любят. Все награды, все деньги, все бриллианты — ей! Однажды ей спальню «Людовик ХV» подарили, а она позвонила директору: «Забери, мне ставить некуда»... Так и отдала назад, а ведь у нее внуки есть. У Володи, ее сына, был ребенок от Натальи Варлей и другой — от одной балерины, но Нонна признает почему-то только внука от балерины: он за границей... Да, Алла Ларионова мне рассказывала, что на похоронах Володи черная от горя Мордюкова вторую невестку с мальчонкой даже в автобус не пустила. Нонка такая, она может, хотя сейчас говорит, что все наследство ему отпишет».
«АКСИНЬЮ БЫСТРИЦКАЯ ПЛОХО СЫГРАЛА — НЕ ПО НЕЙ ЭТА РОЛЬ. РАЗВЕ ТАКОЙ ДОЛЖНА БЫТЬ КАЗАЧКА?»
— Мне кажется, советский кинематограф недооценивал вас — вы снимались намного меньше, чем, вероятно, могли бы... Вот и роль Аксиньи в фильме Сергея Герасимова «Тихий Дон» по всем канонам принадлежала вам, казачке, у которой все это в генах, в крови, тем не менее досталась она Элине Быстрицкой. Элина Авраамовна мне призналась, что после премьеры вы ей сказали: «У-у-у, проклятая, сыграла таки!». Ходили даже слухи, что из-за этого вы хотели покончить с собой, но что-то не получилось...
— Ну нет, я бы себе век укорачивать не стала. Жизнь — слишком большая ценность, чтобы с собою кончать, даже если бы Быстрицкая все мои роли исполнила.
— Почему же Герасимов выбрал ее, а не вас, свою ученицу, которую снимал еще в «Молодой гвардии»? Он ведь за роль Аксиньи, которая была вашей дипломной работой, поставил вам, если не ошибаюсь, «отлично»...
— Сергей Аполлинарьевич был сильно в меня влюблен — вплоть до того, что приезжал к нам домой, на Кубань. То-то все колхозники удивлялись, почему лысая голова плывет между кукурузными листьями. Ухаживал Герасимов по старинному обычаю, вот и надумал с мамой поговорить, но она сказала: «Не-не, пускай Нонка сама как хочет, так и поступает». Ну, а я ж его не любила совсем — зная, что он для меня с картиной «Тихий Дон» запустился и что мне предназначена роль Аксиньи, взяла и бросила.
Коня на скаку остановит... - 928424173695
Нонна Мордюкова — Дмитрию Гордону: «Я, если честно, не правильных люблю и хороших, а таких, у кого в душе что-то булькает»
Фото Александра ЛАЗАРЕНКО
— Знали и..?
— Знала — чтоб не сойти мне с этого места!
— И бросили?
— Молодая была, горячая... Не подошел этот материал — не приглянулся ситчик! — повернулась и пошла. Да другая бы...
— ...уцепилась зубами...
— ...вырвала бы из этого человека кишки, но стала бы в «Тихом Доне» Аксиньей, а для меня словно занавес упал.
— И он назло вам снял другую?
— Деваться ему было некуда, а Быстрицкая красивая и в костюме казацком была хороша...
— Вам ее Аксинья понравилась?
— Нет, она плохо сыграла — не по ней эта роль. Разве такой должна быть казачка? Ну да Бог с ним, пускай... Герасимов, конечно, мне отомстил, да только разве можно таким макаром мстить?
— Вы сожалели потом, что не снялись в «Тихом Доне»?
— Очень жалела.
— Говорили себе: «Дура ты, дура! Надо было уступить, согласиться...»?
— Зачем — это все равно что сказать: «Эх, родила бы я девочку — не горевала б сейчас одна». О чем думать? О воздухе?
— Фильм «Комиссар», в котором вы так блистательно исполнили роль Вавиловой, много лет пролежал на полке — сердце от этого ныло?
— Это очень тяжелое время описано в книге, которую только что я сдала в издательство, — почитайте, она скоро выйдет. Там все и о «Комиссаре», и о других ролях — сыгранных и несыгранных. У меня сейчас просто пару не хватит, чтобы так рассказать, как на бумаге уже написала.
— Англичане включили вас в десятку самых великих актрис ХХ века. Скажите, в душе вы осознаете себя великой актрисой?
— Я на одно ухо немножко глухая и не понимаю, — даю вам честное слово, памятью сына клянусь! — что такое великая актриса, ко мне это не относится. Вот Чаплин — это величина: куда остальным до него! Жаль, но ответить на ваш вопрос не могу. Думаю, я хорошая актриса: трудолюбивая, знающая жизнь...
— ...умная и, куда правду денешь, красивая...
— Благодарю вас, но смысл слова «великая» для меня неуловим...
— После гибели сына вы уехали из престижного дома на Котельнической набережной, где с ним жили...
— ...я не могла больше там оставаться...
— ...и долгое время ютились в однокомнатной панельке. Сейчас я у вас в гостях в небогатой, но все-таки трехкомнатной квартире на первом этаже шестнадцатиэтажки неподалеку от станции метро «Крылатское»...
— Это мне Черномырдин дал.
— Откуда же он узнал, что вы стеснены в жилье?
— Услышал, когда я с Урмасом Оттом беседовала. Мы с ним перед съемкой по рюмочке водочки выпили — вот у меня лампочка Ильича и зажглась. Раздухарилась: «Сколько можно тесниться в одной комнате — вот напишу в ЮНЕСКО, что в России народные артистки в халупах живут!». После эфира — дня через три-четыре — звонок: Париж на проводе. Господи, думаю, а это Михалков Никита: «Ну здравствуй, кума!..». Оказывается, он во Франции картину монтировал, а Черномырдин его там отыскал и как киноначальнику нагоняй дал: «Что у вас за безобразие? Мордюкова, такая актриса, и на тебе — в одной комнате! Чтоб через 10 дней доложили об улучшении жилищных условий».
— Нонна Викторовна, как вы считаете: по большому счету, ваша жизнь удалась?
— Не может жизнь удаться во всем, полностью. Вот сегодня были у меня в гостях журналист «Комсомольской правды» Александр Гамов с женой. Они равные по силе профессионалы, интереснейшие люди, знают по два языка, оба с чувством юмора и детей растят замечательных, но подобные семьи — редкость. Я, если честно, не правильных люблю и хороших, а таких, у кого в душе что-то булькает, и пускай судьба то нахмурится, то рассмеется, то накажет, то закроет на твое озорство глаза — главное, чтобы в тебе была жизнь.
— Сегодня за праздничным столом вы со своими братьями и сестрами пели украинские народные песни, а вот самая любимая какая?
— Ой, да я уже и слова все позабывала... (Поет):
Як до мене Якiв приходив,
Коробочку ракiв приносив,
А я тiї раки забрала
I Якова з хати прогнала.
Iди, iди, Якове, з хати,
Бо на печi батько та мати,
На припiчку Настiни дiти,
Нiкуди тебе, Якове, дiти...
Бульвар Гордона, Январь, 2008 год.
Следующая публикация
Комментарии 12