Няней Булата была простая русская женщина — Акулина Ивановна, скромная и набожнаяВот как он сам описывает свою няню: «Добрая, толстенькая, круглолицая, голубые глазки со слезой, множество скорбных морщинок в невероятном сочетании с добросердечием, с тихими медовыми интонациями:
“Да что же это ты, малышечка, расшалилси?..
Ай не стыдно? Стыдно? Вот и славно, цветочек… А Боженька-то все видит и думает: что ж это цветочек наш расшалилси?.. Во как…”»
Вот фрагмент одного из стихотворных посвящений Окуджавы Акулине Ивановне (1989):
Акулина Ивановна, нянька моя дорогая,
в закуточке у кухни сидела, чаек попивая,
напевая молитвы без слов золотым голоском,
словно жаворонок над зеленым еще колоском.
Отец был повышен до секретаря Тифлисского горкома. Из-за конфликта с Берией он обратился с просьбой к Орджоникидзе направить его на партийную работу в Россию и был переведён на Урал парторгом на строительство вагоностроительного завода в Нижнем Тагиле. Затем он стал 1-м секретарём Нижнетагильского горкома партии и вскоре выписал семью к себе на Урал.
Неожиданно его обвинили в довольно типичной статье того времени – попытке покушения на одного из видных советских деятелей — Орджоникидзе.
Вместе с Шалвой Окуджавой 4 августа 1937 года в подвале Свердловского НКВД расстреляли и двух его братьев.
Булату на тот момент было 12 лет — особо чувствительный возраст. И мальчик все понял, а точнее — прочувствовал.
В 1979 году Булат Окуджава напишет:
Убили моего отца
ни за понюшку табака.
Всего лишь капелька свинца —
зато как рана глубока!
Он не успел, не закричал,
лишь выстрел треснул в тишине.
Давно тот выстрел отзвучал,
но рана та еще во мне.
Как эстафету прежних дней,
сквозь эти дни ее несу.
Наверно, и подохну с ней,
как с трехлинейкой на весу.
А тот, что выстрелил в него,
готовый заново пальнуть,
он из подвала своего
домой поехал отдохнуть.
И он вошел к себе домой
пить водку и ласкать детей,
он — соотечественник мой
и брат по племени людей.
И уж который год подряд,
презревши боль былых утрат,
друг друга братьями зовем
и с ним в обнимку мы живем.
Мать Ашхен увезла детей в Москву. Год Булат с мамой и бабушкой жили в Москве, в коммуналке на Арбате., затем они уезжают в Грузию
В 1939 году, пребывая в полной неизвестности после ареста Шалвы, Ашхен обратилась к Берии за помощью. Тот обещает помочь и быстро выпроваживает ее. На следующий день после визита к Берии мать Булата арестуют, приговорят к пяти годам лагерей и к последующей ссылке.
Мать провела в лагерях 9 лет .
Ее арестовали в 1938 году и сослали в Карагандинский лагерь. После фактически двойной потери, почти сирота Булат уехал к тете в Тбилиси
Мама отбывала наказание в Караганде — ее освободили только в 1947 году .
Сестра отца Ольга Окуджава (супруга поэта Галактиона Табидзе) была расстреляна под Орлом в 1941 году.
Ушел на фронт в 17 лет и был ранен
К моменту начала Великой Отечественной войны Булату было 17 лет, он учился в школе, работал на заводе учеником токаря. На фронт его не брали. Вместе со сверстниками он начал полугодовой штурм военкомата.
На войну Булат отправился лишь в августе 42-го, хотя фактически достиг совершеннолетия в мае. И вот вчерашний школьник стал уже настоящим солдатом на настоящей войне.
Как говорил сам поэт, «очень смешным солдатом» — эта метафора будет сопровождать его всю жизнь и станет одним их центральных образов-ощущений для определения самого себя. Страница жизни под названием «детство» была перевернута.
На фронте стал минометчиком, но был ранен в том же году и после госпиталя переквалифицировался в связисты в артиллерийской дивизии. Первая песня «Нам в холодных теплушках не спалось» была написана в 1943 году на фронте.
В середине декабря 42-го года будущий бард был ранен под Моздоком. После лечения в боевой строй так и не вернулся, продолжив службу в запасном полку в Батуми. Примерно за год до окончания войны был демобилизован в звании гвардии рядового.
«Начались наши фронтовые скитания. Это была Отдельная минометная батарея, которая придавалась разным частям. Вот мы едем-едем, нас должны придать такому-то полку. Приезжаем, оказывается, там уже батарея есть. Потом несколько дней ждем, потом нас отправляют в другое место. Опять эшелон, опять придают какому-то полку. Придали, оказывается, у нас нет довольствия. Все жрут, а нам есть нечего. Что делать? И командир нам как-то говорит, что надо самим еду доставать. Мы по парам разделились и пошли по разным кубанским селам просить милостыню. Кто что давал, все в общий мешок приносили. В казарме все это раскладывали на одинаковые кучки. Потом один отворачивался: «Кому?». — «Тому». Так раздавали. И командиры питались, и мы.
Потом попали на фронт. Где меня ранило весьма прозаически. Из крупнокалиберного пулемета, с самолета. «Рама» летала и постреливала. Случайно какая-то пуля раздробила кость и застряла в бедре. Я долго ее потом носил на веревочке…».
«Я вообще в чистом виде на фронте очень мало воевал. В основном скитался из части в часть. А потом — запасной полк, там мариновали. Но запасной полк — это просто лагерь. Кормили бурдой какой-то. Заставляли работать. Жутко было. Там уже содержались бывшие фронтовики, которые были доставлены с фронта. Они ненавидели это все».
Комментарии 3