Она-автор крылатой строки, ставшей лозунгом, высеченным на Мемориальной стене Пискарёвского кладбища, где похоронены многие жертвы Ленинградской блокады:

"Никто не забыт ,ничто не забыто".

Признана почётным гражданином Санкт-Петербурга в (1994г., посмертно).  Почти все 900 блокадных дней город говорил ее голосом. Он входил в холодные, нетопленные дома, и столько в нем было дружеского, женского участия, столько надежды и веры…  Стихи её помогали ленинградцам не терять человеческий облик, держаться и выживать. Она умела верить и своей верой заражала людей: раздававшийся из круглых черных громкоговорителей голос Берггольц стал символом блокады, воплощением героизма блокадной трагедии.

Я говорю с тобой под свист снарядов…

…Я говорю с тобой под свист снарядов, угрюмым заревом озарена. Я говорю с тобой из Ленинграда, страна моя, печальная страна… Кронштадский злой, неукротимый ветер в мое лицо закинутое бьет. В бомбоубежищах уснули дети, ночная стража встала у ворот. Над Ленинградом — смертная угроза… Бессонны ночи, тяжек день любой. Но мы забыли, что такое слезы, что называлось страхом и мольбой. Я говорю: нас, граждан Ленинграда, Не поколеблет грохот канонад, и если завтра будут баррикады — мы не покинем наших баррикад. И женщины с бойцами встанут рядом, и дети нам патроны поднесут, и надо всеми нами зацветут старинные знамена Петрограда. Руками сжав обугленное сердце, такое обещание даю я, горожанка, мать красноармейца, погибшего под Стрельнею в бою. Мы будем драться с беззаветной силой, мы одолеем бешеных зверей, мы победим, клянусь тебе, Россия, от имени российских матерей! 1941 г.

 Поэтессе довелось пережить смерть близких, репрессии, блокаду, войну и уйти из жизни в мирное время, в полном одиночестве и забвении.

Ольга Берггольц и ее родители 16 мая 1910 года в Петербурге в семье обрусевшего немца врача Фридриха (Федора) Берггольца родилась дочь, которую назвали красивым русским именем — Ольга. Родители хотели, чтобы их дочь пошла по стопам отца — выучилась на доктора. Но революционные вихри внесли свои коррективы в биографию Ольги. Стихи она начала писать в детстве, а с 15 лет активно публиковалась. Когда Корней Чуковский впервые услышал ее стихи, сказал: «Ну какая хорошая девочка! Товарищи, это будет со временем настоящий поэт». На Невской заставе, где жили Берггольцы, постоянно что-то происходило — покой обитателям этой окраины столицы только снился. Сразу после победы революции семье пришлось нелегко.  Это раньше можно было мечтать об институте благородных девиц, Ольга же пошла в обычную трудовую школу. Но уже тогда, в подростковом возрасте, проявилось ее умение подмечать мелочи, из которых потом складывается что-то большее, и желание выразить свои мысли в поэтической форме. Ольге едва исполнилась пятнадцать, когда она пришла в литературное объединение рабочей молодежи «Смена». Это был просто пир для поэтов, ведь в рабочий клуб, где собирались молодые ребята, часто заглядывали такие выдающиеся поэты, как Владимир Маяковский, Эдуард Багрицкий, Иосиф Уткин

Борис Корнилов и Ольга Берггольц В литературном объединении рабочей молодежи «Смена» Ольга познакомилась с молодым поэтом Борисом Корниловым и вышла за него замуж, а вскоре у них родилась дочь Ирина. После окончания филологического факультета Ленинградского университета Ольга работала корреспондентом в газете «Советская степь» в Казахстане, куда ее направили по распределению.  В это же время распался ее брак с Корниловым. А в жизни Берггольц появился другой мужчина – однокурсник Николай Молчанов. Николай Молчанов стал ее вторым мужем. Они вместе учились на филфаке Ленинградского университета. После первой же встречи Николай смотрел на Олю во все глаза, как на дивное диво, заморское чудо.  В 1932 г. они поженились, и у них родилась дочь Майя. А Борис, после написания песни, которая начинается со слов «Нас утро встречает прохладой», становится необычайно популярным и потихоньку спивается.

Ольга Берггольц (третья слева во втором ряду) со студентами филологического факультета Поэтому они с Николаем сразу после института отправились в глубинку, в Казахстан, — там их ждала работа в газете «Советская степь».  Ольга навсегда запомнила узкие немощеные улицы, оборванных детей, журчание воды в арыках и бескрайний степной простор. Писать приходилось обо всем — в том числе и о том, чего они не знали, но это не пугало.  Азия завораживала и притягивала — когда Николая призвали на военную службу, он остался служить на границе и гонялся за басмачами… О том, что муж отбился от своих и попал в плен, Ольга узнала, когда его комиссовали: прежде Николай был крепок, как молодой дубок, а к ней вернулся инвалидом.  Николая Молчанова закопали в землю по плечи, и он три дня мучился под палящим солнцем — пока на него не наткнулся конный разъезд. Его спасли, но с тех пор у Николая начались эпилептические припадки: внезапные, страшные, длящиеся подолгу. Вот и тогда, только-только переступив порог их жилья, он забился в судорогах, и ей пришлось придерживать бьющуюся об пол голову мужа, разжимать ему зубы, чтобы не прокусил язык. Она гладила его по лбу, нашептывала колыбельную — это его успокаивало… Таким был ее ад, и Ольга Берггольц не променяла бы его ни на что на свете. Любовь — субстанция мимолетная, живет она недолго, но их с Молчановым любовь не проходила, время делало ее крепче. Николай работал в Публичной библиотеке, готовил свою книгу, тушевался, когда к ним в гости приходили друзья жены, писатели с громкими именами, но не смотрел на нее снизу вверх и нисколько ей не завидовал. Ах, как он ее любил — до сердечной боли… Его интересовало все, что касалось жены, — ее дела, перепады настроения, мысли, он глядел на нее, как на висящую в музее бесценную картину. И тут на семью обрушились несчастья, которые с тех пор словно преследовали Ольгу Берггольц.  В 1934 г. умерла дочь Майя, а еще через 2 года – Ирина.  После убийства Кирова в Ленинграде очень неспокойно, чистки идут одна за другой. И Борис Корнилов становится одной из мишеней — особенно после того, как он «неправильно» изложил политику партии в поэтическом размышлении «Последний день Кирова». В 1937 г. Бориса Корнилова объявили врагом народа по нелепому поводу.  Его арестовывают, а через некоторое время черный воронок увозит в камеру и Ольгу. Официально, по ложному доносу , как «участницу троцкистско-зиновьевской организации и террористической группы».  Ольгу как его бывшую жену «за связь с врагом народа» исключили из Союза писателей и уволили из газеты. Вскоре Бориса Корнилова расстреляли, только в 1957 г. признали, что его дело было сфальсифицировано. Лидия Чуковская писала, что «беды ходили за ней по пятам».   В тюрьме она потеряла еще одного ребенка .  А дальше — допросы, , требуя признаний в причастности к террористической деятельности. Постоянные избиения, острая боль оттого, что преднамеренно бьют ногами по животу, чтобы убить ребенка. И звери в человечьем обличье добиваются своего — ребенок так и не появляется на свет.  После этого она больше не могла стать матерью. Только в июле 1939 г. ее освободили за отсутствием состава преступления. Где найти в себе силы, чтобы пережить все это?  И даже освобождение в июле 1939 года не добавило ярких красок: Эти строки Ольги Берггольц из далекого 1939 года мы узнали гораздо позже, спустя несколько десятилетий…

Спустя месяцы Ольга писала:  «Я еще не вернулась оттуда.  Оставаясь одна дома,  я вслух говорю со следователем,  с комиссией, с людьми –  о тюрьме, о постыдном, состряпанном «моем деле».  Все отзывается тюрьмой – стихи, события, разговоры с людьми. Она стоит между мной и жизнью… Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: «Живи». Пророческими оказались ее строки: А уж путь поколения Вот как прост – Внимательно погляди: Позади кресты. Кругом – погост. И еще кресты – впереди…

Но жизнь есть жизнь. Ольга нашла в себе силы не стать затворницей, не заниматься самоедством. И очень большую роль в этом сыграл Николай Молчанов, который, по словам Ольги, «своей любовью небывалой меня на жизнь и мужество обрек…» Но и это счастье оказалось очень коротким — война… В 1941 г. началась Великая Отечественная война, а в начале 1942 г. ее муж погиб.  Ольга осталась в блокадном Ленинграде и работала на радио, став голосом осажденного города.  Они воевали почти рядом. Он — в промерзших окопах, она — в радиостудии, где со своими стихами почти ежедневно обращалась к героическим защитникам Ленинграда. Именно тогда ее поэтический талант проявился в полную силу.  Многим людям она дарила надежду, поддерживала и спасала. Ее называли поэтом, олицетворяющим стойкость и мужество ленинградцев, «блокадной Мадонной», «музой блокадного Ленинграда».  Это она стала автором строк про «сто двадцать пять блокадных грамм, с огнем и кровью пополам». Ольга Берггольц превратилась в живой символ Ленинграда, и ее слава не была связана ни с премиями, ни с орденами, ни с тиражами. Всю блокаду в насквозь промерзшем, умирающем от истощения, заваленном трупами городе раздавался ее голос.  Висящие на улицах тарелки репродукторов не выключались никогда, и ее стихи звучали, когда обессиленные люди спускались к замерзшей Неве за водой, во время артобстрелов, в самые тяжелые блокадные дни, когда дневную хлебную пайку иждивенцев урезали до 125 грамм.  Ее голос был с Ленинградом всю войну, и она стала олицетворением стойкости и победы.

Все дни блокады Ольга оставалась в родном городе, работала на Ленинградском радио. Часто не хватало сил, чтобы добраться до дома, и она ночевала в студии. Но силы духа у нее всегда хватало, чтобы поделиться доверительными и мужественными стихами.  В эти дни родились такие стихи, как «Разговор с соседкой», поэмы «Памяти защитников», «Твой путь», сборники «Ленинградская тетрадь», «Ленинград». В них – судьба города, раздумья о героизме, верности, любви и обычные люди, побеждающие страдания и смерть.

Ленинградке

Еще тебе такие песни сложат, Так воспоют твой облик и дела, Что ты, наверно, скажешь: — Не похоже. Я проще, я угрюмее была. Мне часто было страшно и тоскливо, Меня томил войны кровавый путь, Я не мечтала даже стать счастливой, Мне одного хотелось: отдохнуть… Да, отдохнуть ото всего на свете — От поисков тепла, жилья, еды. От жалости к своим исчахшим детям, От вечного предчувствия беды, От страха за того, кто мне не пишет (Увижу ли его когда-нибудь), От свиста бомб над беззащитной крышей, От мужества и гнева отдохнуть. Но я в печальном городе осталась Хозяйкой и служанкой для того. Чтобы сберечь огонь и жизнь его. И я жила, преодолев усталость. Я даже пела иногда. Трудилась. С людьми делилась солью и водой. Я плакала, когда могла. Бранилась С моей соседкой. Бредила едой. И день за днем лицо мое темнело, Седины появились на висках. Зато, привычная к любому делу, Почти железной сделалась рука. Смотри, как цепки пальцы и грубы! Я рвы на ближних подступах копала, Сколачивала жесткие гробы И малым детям раны бинтовала… И не проходят даром эти дни, Неистребим свинцовый их осадок: Сама печаль, сама война глядит Познавшими глазами ленинградок. Зачем же ты меня изобразил Такой отважной и такой прекрасной, Как женщину в расцвете лучших сил, С улыбкой горделивою и ясной? Но, не приняв суровых укоризн, Художник скажет с гордостью, с отрадой: — Затем, что ты — сама любовь и жизнь, Бесстрашие и слава Ленинграда! 1942 г. С какой целомудренной чистотой написано в 1942 году это начало «Февральского дневника» Ольги Берггольц о самой страшной за всю историю человечества блокаде, унесшей до полутора миллиона жизней.  Ее «Февральский дневник» оказался гораздо сильнее фашистских снарядов, костлявой руки голода, безвозвратности потерь. Это был вечный огонь надежды, мужества, желания жить всем смертям назло.        

Февральский дневник

Был день как день. Ко мне пришла подруга, не плача, рассказала, что вчера единственного схоронила друга, и мы молчали с нею до утра. Какие ж я могла найти слова, я тоже — ленинградская вдова. Мы съели хлеб, что был отложен на день, в один платок закутались вдвоем, и тихо-тихо стало в Ленинграде. Один, стуча, трудился метроном... И стыли ноги, и томилась свечка. Вокруг ее слепого огонька образовалось лунное колечко, похожее на радугу слегка. Когда немного посветлело небо, мы вместе вышли за водой и хлебом и услыхали дальней канонады рыдающий, тяжелый, мерный гул: то Армия рвала кольцо блокады, вела огонь по нашему врагу. II А город был в дремучий убран иней. Уездные сугробы, тишина... Не отыскать в снегах трамвайных линий, одних полозьев жалоба слышна. Скрипят, скрипят по Невскому полозья.

На детских санках, узеньких, смешных, в кастрюльках воду голубую возят, дрова и скарб, умерших и больных... Так с декабря кочуют горожане за много верст, в густой туманной мгле, в глуши слепых, обледеневших зданий отыскивая угол потеплей. Вот женщина ведет куда-то мужа. Седая полумаска на лице,

.в руках бидончик — это суп на ужин… — Свистят снаряды, свирепеет стужа. Товарищи, мы в огненном кольце! А девушка с лицом заиндевелым, упрямо стиснув почерневший рот, завернутое в одеяло тело на Охтенское кладбище везет. Везет, качаясь, — к вечеру добраться б… Глаза бесстрастно смотрят в темноту. Скинь шапку, гражданин. Провозят ленинградца. погибшего на боевом посту.

Скрипят полозья в городе, скрипят… Как многих нам уже не досчитаться! Но мы не плачем: правду говорят, что слезы вымерзли у ленинградцев. Нет, мы не плачем. Слез для сердца мало. Нам ненависть заплакать не дает. Нам ненависть залогом жизни стала: объединяет, греет и ведет. О том, чтоб не прощала, не щадила, чтоб мстила, мстила, мстила, как могу, ко мне взывает братская могила на охтенском, на правом берегу. III Как мы в ту ночь молчали, как молчали… Но я должна, мне надо говорить с тобой, сестра по гневу и печали: прозрачны мысли, и душа горит. Уже страданьям нашим не найти ни меры, ни названья, ни сравненья. Но мы в конце тернистого пути и знаем — близок день освобожденья. Наверно, будет грозный этот день давно забытой радостью отмечен: наверное, огонь дадут везде, во все дома дадут, на целый вечер. Двойною жизнью мы сейчас живем: в грязи, во мраке, в голоде, в печали, мы дышим завтрашним — свободным, щедрым днем. Мы этот день уже завоевали.

Пьеса Берггольц «Они жили в Ленинграде», написанная в 1944 году, была позже поставлена в театре А.Я. Таирова. Ее автобиографическая повесть «Дневные звезды» была экранизирована, в 1968 году вышел на экраны фильм режиссера Игоря Таланкина. Ольга Федоровна была награждена орденами и медалями. А в Невском районе сегодняшнего Петербурга есть улица Ольги Берггольц. *** Я в госпитале мальчика видала. При нём снаряд убил сестру и мать. Ему ж по локоть руки оторвало. А мальчику в то время было пять. Он музыке учился, он старался. Любил ловить зеленый круглый мяч… И вот лежал — и застонать боялся. Он знал уже: в бою постыден плач. Лежал тихонько на солдатской койке, обрубки рук вдоль тела протянув… О, детская немыслимая стойкость! Проклятье разжигающим войну! Проклятье тем, кто там, за океаном, за бомбовозом строит бомбовоз, и ждет невыплаканных детских слез, и детям мира вновь готовит раны. О, сколько их, безногих и безруких! Как гулко в черствую кору земли, не походя на все земные звуки, стучат коротенькие костыли. И я хочу, чтоб, не простив обиды, везде, где люди защищают мир, являлись маленькие инвалиды, как равные с храбрейшими людьми. Пусть ветеран, которому от роду двенадцать лет, когда замрут вокруг, за прочный мир, за счастие народов подымет ввысь обрубки детских рук. Пусть уличит истерзанное детство тех, кто войну готовит, — навсегда, чтоб некуда им больше было деться от нашего грядущего суда.

Опальные поэтессы: Анна Ахматова и Ольга Берггольц, 1947 Но после войны поэтесса снова оказалась в опале: ее книги изъяли из библиотек из-за того, что она общалась с неугодной властям Анной Ахматовой, и из-за «зацикленности автора на уже решенных партией вопросах о репрессиях». Ольга чувствовала себя сломленной и разбитой, в 1952 г. она даже попала в психиатрическую лечебницу из-за появившейся еще до войны алкогольной зависимости. *** И вот в послевоенной тишине к себе прислушалась наедине… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Какое сердце стало у меня, сама не знаю, лучше или хуже: не отогреть у мирного огня, не остудить на самой лютой стуже. И в черный час зажженные войною, затем чтобы не гаснуть, не стихать, неженские созвездья надо мною, неженский ямб в черствеющих стихах. Но даже тем, кто все хотел бы сгладить в зеркальной, робкой памяти людей, не дам забыть, как падал ленинградец на желтый снег пустынных площадей. Как два ствола, поднявшиеся рядом, сплетают корни в душной глубине и слили кроны в чистой вышине, даря прохожим мощную прохладу, - так скорбь и счастие живут во мне единым корнем — в муке Ленинграда, единой кроною — в грядущем дне. И все неукротимей год от года, к неистовству зенита своего растет свобода сердца моего, единственная на земле свобода. ***

"Разговор с соседкой" Дарья Власьевна, соседка по квартире, сядем, побеседуем вдвоем. Знаешь, будем говорить о мире, о желанном мире, о своем. Вот мы прожили почти полгода, полтораста суток длится бой. Тяжелы страдания народа — наши, Дарья Власьевна, с тобой. О, ночное воющее небо, дрожь земли, обвал невдалеке, бедный ленинградский ломтик хлеба — он почти не весит на руке… Для того чтоб жить в кольце блокады, ежедневно смертный слышать свист — сколько силы нам, соседка, надо, сколько ненависти и любви… Столько, что минутами в смятенье ты сама себя не узнаешь: «Вынесу ли? Хватит ли терпенья? — «Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь». Дарья Власьевна, еще немного, день придет — над нашей головой пролетит последняя тревога и последний прозвучит отбой. И какой далекой, давней-давней нам с тобой покажется война в миг, когда толкнем рукою ставни, сдернем шторы черные с окна. Пусть жилище светится и дышит, полнится покоем и весной… Плачьте тише, смейтесь тише, тише, будем наслаждаться тишиной. Будем свежий хлеб ломать руками, темно-золотистый и ржаной. Медленными, крупными глотками будем пить румяное вино. А тебе — да ведь тебе ж поставят памятник на площади большой. Нержавеющей, бессмертной сталью облик твой запечатлят простой. Вот такой же: исхудавшей, смелой, в наскоро повязанном платке, вот такой, когда под артобстрелом ты идешь с кошелкою в руке. Дарья Власьевна, твоею силой будет вся земля обновлена. Этой силе имя есть — Россия Стой же и мужайся, как она! 1941 г. В ту пору Ольга написала свои лучшие стихи.Ее заслуги были очевидны, еще в 1942-ом году Ольге присудили награду «За оборону Ленинграда», но дополнительного питания ей, судя по всему, не давали – она выживала, как и все, и при этом не забывала поддерживать других словом. После прорыва блокады выяснилось, что у нее дистрофия, но она не уехала из города. Когда прижимались солдаты, как тени, к земле и уже не могли оторваться, - всегда находился в такое мгновенье один безымянный, Сумевший Подняться. Правдива грядущая гордая повесть: она подтвердит, не прикрасив нимало, - один поднимался, но был он — как совесть. И всех за такими с земли поднимало.

Не все имена поколенье запомнит. Но в тот исступленный, клокочущий полдень безусый мальчишка, гвардеец и школьник, поднялся — и цепи штурмующих поднял. Он знал, что такое Воронья гора. Он встал и шепнул, а не крикнул: — Пора! Он полз и бежал, распрямлялся и гнулся, он звал, и хрипел, и карабкался в гору, он первым взлетел на нее, обернулся и ахнул, увидев открывшийся город! И, может быть, самый счастливый на свете, всей жизнью в тот миг торжествуя победу,- он смерти мгновенной своей не заметил, ни страха, ни боли ее не изведав. Он падал лицом к Ленинграду. Он падал, а город стремительно мчался навстречу… … Впервые за долгие годы снаряды на улицы к нам не ложились в тот вечер. Еще мгновенье, может быть, назад он ждал родных, в такое чудо веря… Теперь лежит — всеобщий сын и брат, пока что не опознанный солдат, пока одной лишь Родины потеря. Еще не плачут близкие в дому, еще, приказу вечером внимая, никто не слышит и не понимает, что ведь уже о нем, уже к нему обращены от имени Державы прощальные слова любви и вечной славы. Судьба щадит перед ударом нас, мудрей, наверно, не смогли бы люди… А он — он отдан Родине сейчас, она одна сегодня с ним пробудет. Единственная мать, сестра, вдова, единственные заявив права,- всю ночь пробудет у сыновних ног земля распластанная, тьма ночная, одна за всех горюя, плача, зная, что сын — непоправимо одинок. Мертвый, мертвый… Он лежит и слышит все, что недоступно нам, живым: слышит — ветер облако колышет, высоко идущее над ним.

Знаю: утешеньем и отрадой этим строчкам быть не суждено. Павшим с честью — ничего не надо, утешать утративших — грешно. По своей, такой же, скорби — знаю, что, неукротимую, ее сильные сердца не обменяют на забвенье и небытие. Пусть она, чистейшая, святая, душу нечерствеющей хранит. Пусть, любовь и мужество питая, навсегда с народом породнит. Незабвенной спаянное кровью, лишь оно — народное родство — обещает в будущем любому обновление и торжество. … Девочка, в январские морозы прибегавшая ко мне домой,- вот — прими печаль мою и слезы, реквием несовершенный мой.

   Бронзовый барельеф  Ольги Берггольц у входа в ДОМ РАДИО Она сама была именно такой – Сумевшей Подняться. Надо всеми личными несчастьями и неизгладимыми обидами. Над безвременной гибелью двух любимых ею мужчин. Над потерей всех троих своих детей. Над издевательствами в тюрьме. Над растоптанным сапогами романтизмом и одиночеством. И все же далеко не каждой женщине довелось пройти через такие испытания, через которые прошла Ольга. Она ушла из жизни 13 ноября 1975 г., всеми оставленная и забытая.  Сразу после смерти Ольги Берггольц её архив был конфискован властями и помещен в спецхран.  Фрагменты дневников и некоторые стихотворения появились в 1980 году в израильском журнале «Время и мы».  Большинство не публиковавшегося в России наследия Берггольц вошло в 3-й том собрания её сочинений (1990). Только в 2010 г. были опубликованы ее дневники, в которых она откровенно писала о самых своих трудных годах – 1939-1949.  Выдержки из дневников Ольги Берггольц увидели свет только в 2010 году. В них есть и такие строки: А на гранитной стеле Пискаревского мемориального кладбища, где покоятся 470 тысяч ленинградцев, умерших во время Ленинградской блокады и в боях при защите города, и через 100 лет можно будет прочесть высеченные в камне простые слова великой Ольги Берггольц: Здесь лежат ленинградцы. Здесь горожане — мужчины, женщины, дети. Рядом с ними солдаты-красноармейцы. Всею жизнью своею Они защищали тебя, Ленинград, Колыбель революции. Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем, Так их много под вечной охраной гранита. Но знай, внимающий этим камням: Никто не забыт и ничто не забыто. Памятник на ее могиле появился только в 2005 г.  А еще через 10 лет музе блокадного города Ольге Берггольц установили памятник в Петербурге.

Памятник находится на улице Ольги Берггольц в Невском районе Санкт-Петербурга, в сквере напротив дома, в котором проживала Ольга Берггольц в детские годы.