👣 Старый Оскол.

Городские фрики. Часть III. Ведьмы.
Перейдем теперь к последней категории героев, а точнее, героинь моего рассказа. Читатели, конечно, могут не поверить мне: байки, мол, всё это, или, того паче, обвинить в мракобесии... но из песни, как говорится, слово — не выкидыш, и без упоминания данного контингента моё повествование всё же было бы неполным. Итак...
Ведьмы
Жили в одном из домов на нашей улице три старушки. Одна была совсем-совсем старая, я даже и не знаю, как её звали. Две другие были её дочерьми — вдова, у которой был взрослый женатый сын, живший отдельно, и старая дева, которую звали тётя Агаша. Не сказать, чтоб тётя Агаша была очень страшная; конечно, вышеупомянутая «рогожечка» на роль бабы-яги подходила куда больше, но была она худая и длинная, как жердь, нос у неё был выдающийся, короче, вы поняли — внешность её уже вызывала кое-какие подозрения.
А ещё более настораживал её образ жизни — в отличие от сестры и даже дряхлой матери, тётя Агаша ни с кем из соседей не дружила и не враждовала, в уличных посиделках бабок и тёток на лавочках категорически не участвовала — в общем, жила совершенно обособленно, незаметно, и подробностей её жизни никто не знал, да особо ей никто и не интересовался. Кто была она по профессии? Как складывалась её судьба? Все всё про всех на улице знали, а про Агашу никто не знал ничего. К моменту описываемых событий тётя Агаша была уже наверняка пенсионеркой, потому что на работу она, очевидно, не ходила, появлялась на улице раз-два в неделю — в магазин и обратно. Совсем она выпадала из жизни нашей улицы — как бы есть человек, а как бы его и нет.
И я забыл бы уже давно про эту неприметную тётушку, если бы не эпизод, имевший место осенью 1971 года. Даже точно могу сказать: это случилось 27 октября. В тот вечер мы с папой смотрели футбольный матч Испания-СССР. Испанцы со страшной силой давили, но нашим удалось увезти оттуда ничью, почти равную победе. После футбола я вышел во двор — по понятной надобности, а заодно проверить почтовый ящик.
Дело в том, что тогда и я, и родители всегда находились в ожидании письма от Любы, моей сестры, которая жила в Москве и к тому времени уже вышла замуж и родила сына. Письма от Любы приходили с интервалом 2-3 дня, а у меня с ней, к тому же, была отдельная от родителей переписка. Наша безалаберная и дураковатая почтальонша имела обыкновение разносить почту поздно вечером, а то и ночью. Вот я и решил взглянуть, нет ли письма от Любы. Ни писем, ни газет не было, и я почему-то надумал выйти за ворота — посмотреть, не появилась ли всё-таки наша замечательная почтальонша. На улице было пусто, светила луна, отражаясь в уличной грязи. Было по-осеннему холодно, слегка что-то моросило — очень неуютная картина.
По законам жанра здесь должно быть слово «вдруг». Так вот, вдруг я услышал что-то похожее на тявканье собаки, даже не тявканье, а повизгивание, что ли, переходящее в какой-то затяжной хрюк. Само собой, необычные звуки заинтересовали меня; я пригляделся, и в свете луны и единственного фонаря, который покачивался на столбе метрах в 50 от нашего дома, я увидел... ну, можно сказать, что собаку, но какую-то, мягко говоря, странноватую — цилиндрическая тушка на длинных лапах, а голова, вроде бы, да, собачья. И вот эта недоделанная собака, повякивая и похрипывая. забежала за кучу песка — как раз между фонарём и нашим домом, и затихла. Меня одолевали любопытство и страх одновременно, но я всё же приблизился к песочной куче — что же за зверь там? И здесь будет уместно ещё одно «вдруг»: из-за кучи вышла не неведома зверушка, а собственной персоной — тётя Агаша. В каком-то то ли плаще, то ли накидке, с распущенными волосами (а женщины её возраста в те годы всегда ходили с покрытой платком головой) и... босиком!
Тут я впервые оценил ёмкость выражения «сердце ушло в пятки». Еще, вероятно, про меня можно было бы сказать «глаза вылезли на лоб», но это было уже вторично, а сердце — вот оно точно куда-то обрушилось. Тётя Агаша пристально посмотрела на меня, пробормотала: «А, это ты, Саш...» и удалилась, широко шагая по грязи и лужам, мимо нашего дома по направлению к своему, а я на ватных ногах, словно в тумане, поплёлся домой... А дальше пошёл уж совсем какой-то гротеск. Во дворе я встретил дедушку, тоже вышедшего по нужде; мы перекинулись парой фраз о дурной почтальонше, до сих пор не доставившей почту — дед ждал свежий номер «Крокодила»; потом я пришёл домой — родители еще не спали... Вот, «в тумане» — это лучшее определение моего тогдашнего состояния. Я сказал, что почту ещё не принесли, да и лёг спать. К тому моменту я реально забыл (!) всё, что произошло несколькими минутами ранее.
А вспомнил я всё на следующий день, когда, возвращаясь из школы, встретил шедшую «в город» тётю Агашу. «Здрасссь», — пробормотал я привычно, и тут тётя Агаша, всегда здоровавшаяся дежурно сухо, вдруг рассыпалась в приязни: «Здравствуй, сыночек, здравствуй, миленький!» — и заулыбалась, заулыбалась, хотя улыбки от неё никто сроду и не видел. И вот тогда-то меня и торкнуло, и вспомнился вчерашний вечер в мельчайших подробностях, и сердце опять было упало, но я всё же с собой совладал, не побежал, а чинно вернулся домой, и тут уж, захлёбываясь, рассказал родителям, о том, что произошло вчера.
Видимо, я был очень убедителен, от меня не отмахнулись, мне поверили. И папа, и мама согласились. что, мол, с Агашей и впрямь что-то не то. Что-то как-то подозрительно. Потом я, ещё переполненный нахлынувшими эмоциями, побежал в другую половину дома, к бабушке Оле, и прокричал ей всю историю в слуховой аппарат. «Агаша-то?» — сказала бабушка, нисколько не удивившись — «ну, она-то точно колдовка!» — перекрестила меня и прошептала какую-то молитву. Бабушка была очень верующей.
Еще про одну представительницу ведьминской когорты много рассказывала другая моя бабушка, Клава, до середины 50-х обитавшая в Ямской слободе. Звали нашу героиню Пелагея, но всё ямское население её называло просто: «ведьма». Репутация у неё была однозначной и не вызывающей сомнений. Зайдёт к кому-нибудь Пелагея по-соседски — и у того непременно случится какая-либо неприятность: или заболеет кто, или молоко скиснет, или курица сдохнет. Бабушка даже устроила ей однажды проверку. Есть верный способ распознать ведьму: когда подозреваемая придёт в дом, надо воткнуть нож в основание буханки хлеба, и пока нож будет там — настоящая ведьма не сможет уйти. Бабушка так и сделала, когда Пелагея однажды зашла попросить немного соли. И пока нож торчал в хлебе, она несколько раз порывалась было уйти, но вдруг что-то вспоминала: «ой, а я же тебе ещё чего не рассказала!» — и возвращалась...
У Пелагеи был сын, бывший военный моряк (уже упомянутый выше «Сашка-капитан» из числа приятелей Жоры-мококо). И он стал, как тогда говорили, «ухаживать» за моей мамой, еще совсем молодой девушкой. При послевоенном дефиците женихов бравый морячок выглядел партией более чем привлекательной. Подруги завидовали. Пелагея к выбору сына отнеслась позитивно, стала часто захаживать, заводила разговоры о предстоящей свадьбе... Но что-то у них не срослось, да и перспектива обзавестись такой свекровью маму не сильно воодушевляла. А вскорости мама познакомилась с моим будущим отцом, и отношения с моряком сошли на нет. Но Пелагея не успокоилась и начала мстить, используя свой колдовской потенциал. Мама до сих пор считает, что именно Пелагея-ведьма наслала на отца тяжёлую болезнь.
В 50-е годы мои родители снимали полдома недалеко от Ямской школы, где отец преподавал, а потом и директорствовал. Про Пелагею на несколько лет забыли, и даже не придавали значения странным артефактам, иногда появлявшимся у дома: то обнаруживались какие-то спутанные нитки, привязанные к оконной ручке, то непонятного сорта крупа оказывалась рассыпанной по крыльцу, а то и вовсе — под дверью находили куриную лапу, обмотанную волосами... Списывали на ребятишек, приходивших играть к моей сестре Любе. И только когда старушка-хозяйка дома «застукала» Пелагею за разбрасыванием во дворе какой-то гадости — тут-то пасьянс и сложился. Хозяйка прогнала Пелагею, пригрозив спустить пса, и после этого непонятные предметы у дома уже не появлялись. Но ведьма не угомонилась, она постоянно подкарауливала то отца, то мать, при встрече глумливо улыбалась и хихикала.
Отец заболел в 1960 году — ему было всего 37 лет, а сердце оказалось изношенным. как у глубокого старика. Он получил инвалидность и пенсию, и наша семья переехала в Стрелецкую слободу, в дом папиных родителей. Но и Пелагея вместе с семьёй сына перебралась в Стрелецкую — они купили дом на улице Островной, не сказать, чтоб совсем уж близко от нас, но и не очень далеко.
Новый всплеск её активности пришёлся на конец 1963 года. Отцу пришёл вызов на операцию в Москву, мама поехала вместе с ним, а нас с сестрой — мне было 5 лет, а Любе 13 — оставили на бабушку Клаву. Мы уже готовились ко сну, бабушка подошла к окну задёрнуть шторку... и вдруг отпрянула: «о, господи!» — и тут же раздался Любин пронзительный крик. Будучи умён не по летам, я сразу спрятался под одеяло, поэтому ничего не видел. А бабушка и сестра увидели такую картину. Пелагея, в своём неизменном чёрном одеянии, стояла на приступке фундамента, распластавшись по стене и загородив собой всё окно, да еще и расплющив на стекле свою и без того страшную физиономию. Бабушка схватила кочергу и выскочила на улицу... но ведьмы уже и след простыл. Через несколько дней припозднившийся из гостей дедушка увидел Пелагею, рыскавшую вдоль фасада дома. «Ещё раз здесь увижу — вынесу ружьё и застрелю», — пригрозил дед, хотя, конечно, никакого ружья у него отродясь не было. Угроза подействовала — Пелагею больше у нашего дома не видели.
«Случайные» встречи Пелагеи с членами нашей семьи, конечно, не прекратились. Мама однажды, по пути на работу, вдруг ощутила резкое жжение в спине, будто укусила оса, обернулась инстинктивно... никакой осы не было, а была Пелагея со своей мерзкой улыбочкой — «ой, Верочка, а я тебя не узнала»... Люба шла по мосту, и вдруг ноги стали словно ватными, перестали слушаться, она споткнулась, разбила коленку. Пока поднималась, да потирала ушибленное место — обогнала её Пелагея, да еще взмахнула своими чёрными фалдами, как крыльями, и гаркнула: «Гу!» Сестра пришла домой сама не своя...
Пелагея снова объявилась в начале 1975 года, как раз после смерти отца. Мы с мамой обитали тогда на «микро», что совсем не близко от Стрелецкой слободы, но Пелагея каким-то образом нашла, где мы живём и повадилась обливать нашу входную дверь какой-то жёлтой и едкой гадостью — так, что краска слезала. Мы полагали, что это происки подростков-хулиганов, но однажды соседка рассказала нам, что видела старуху в чёрном, копошившуюся возле нашей двери, и сомнений, кто это был, не осталось.
А вскорости Пелагея попалась с поличным: мама услышала какое-то движение у двери, выглянула в глазок, увидела её с пузырьком в руке и резко распахнула дверь... «Верочка, это я вот склянку в аптекарском магазине купила»,— нашлась сразу Пелагея, — «шла к тебе посоветоваться». И понесла какую-то непостижимую дичь — вроде бы и по-русски говорит, и предложения верно построены — а понять ничего невозможно. Мы слушали эту околесицу минут, наверное, двадцать, но мать всё же её перебила: «Слушай, тёть Поль, ты знаешь, что я в больнице работаю. Так вот, если ещё здесь появишься — так и знай, упеку в Бабровку!» Бабровкой в просторечии называли психбольницу в селе Бобровы Дворы. И опять угроза сработала — ведьма больше у нас не появлялась.
В тот раз я впервые её как следует рассмотрел. На первый взгляд — ну старуха и старуха, ну, улыбается как-то неприятно, страшная, конечно, но не сказать, чтоб очень, однако, если приглядеться... Глаза — вот что делало её вид жутковатым и отталкивающим. Вытаращенные, белки сверкают, и ни тени улыбки в них, и как будто пронзает тебя взглядом... В совокупности с чёрным облачением облик Пелагеи был каким-то бесовским, инфернальным. Как есть ведьма.
В последний раз я столкнулся с Пелагеей при совсем уж необъяснимых обстоятельствах. В самом начале 1976 года, когда я учился уже в выпускном классе, я возвращался из Москвы, куда ездил на новый год в гости к сестре. Прибыл я в Старый Оскол очень рано, в 5 с небольшим, народу вышло совсем немного — поезд был проходящим. Погода была ужасная: мороз, градусов этак двадцать, ветер, метель. Автобусная остановка тогда находилась за старым зданием вокзала, но несколько выше — надо было подняться на пригорок по металлической лестнице. А у меня еще была довольно тяжелая сумка с московскими гостинцами, так что шёл я не спеша, и так получилось, что все сошедшие с поезда пассажиры уже поднялись к остановке, а я оказался на лестнице один. Что-то чёрное и бесформенное приближалось к лестнице по склону, занесённому снегом... Ну, вы поняли, кто это был. И я догадался, даже раньше, чем увидел глаза-блюдца и гнусную ухмылочку. «Гы-ы-ы!» — прогугнила ведьма... Я не стал дожидаться продолжения и рванул, что есть ног, по скользкой лестнице, к остановке, туда где люди. Хорошо, что автобус подошёл почти сразу.
И вот возникает вопрос — как Пелагея могла добраться до вокзала ночью, в лютый мороз? От её дома это 3, а то и 4 километра, автобусы по ночам не ходили, да и в Стрелецкую слободу не заезжали. Лет ей тогда было уже под (а то и за) восемьдесят. И главное — за каким бесом? Неужели, чтобы меня напугать? Нет ответа...
Первая часть - ok.ru/stary.oskol.novosti/topic/66035320834952 Вторая часть - ok.ru/stary.oskol.novosti/topic/66039035480968 #СтарыйОсколНовости #СтарыйОскол #ведьмы #фрики