Главное из моды в ближайшее время не выйдет.

Разговор Бориса Корчевникова с основателем «СПАСА» Иваном Демидовым к 20-летию телеканала
— Помните, несколько лет назад мы встретились с Вами в пустом поле у леса где-то в районе подмосковной Икши? Я там оказался случайно: сошел с корабля, на котором чуть не уплыл, провожая «СПАС» в паломничество... Пустое поле возле шлюза, где причалил корабль. И вдруг — фигура навстречу. Это были Вы. Я тогда только начинал работать на «СПАСЕ», мы недавно завели большой помянник для молитв за всех сотрудников канала и его отцов-основателей и только-только стали на каждом нашем молебне поминать и Вас...
— Спаси Господи...
— И вдруг в безлюдном месте, в чистом поле Вы идете мне навстречу. Это было каким-то тихим утешением от Бога — что мы всё правильно делаем на канале, возможно, даже продолжаем его делать таким, каким он Вами и затевался. Мне не показалось? Вы тогда, в 2005-м, идею и цели канала как формулировали?
— Я ведь к моменту запуска «СПАСА» уже решил, что с телевидением закончил: начав с четвертого класса школы, я отдал ему 35 лет — и больше не хотел. И вдруг в разговоре с Александром Батановым (он был уже достаточно известным политтехнологом и медиаменеджером, который искал, какой бы еще медиапроект запустить), я понял, что если еще что-то и хочу сделать в телевидении, то это будет о православии. И уже тогда смогу спокойно попрощаться бы с любимым делом половины моей жизни. И вдруг Саша говорит: «Всё! Я найду средства, всё найду. Ты, пожалуйста, возглавь».
— То есть Вы с самого начала запускали «СПАС» как проект, который потом передадите кому-то?
— Я вообще слабо себе представлял свою старость на территории телевидения. Слава Тебе, Господи, что так и случилось.
А поскольку все мы — и авторы, и создатели канала — были такие вот самообучающиеся миряне, то и канал рождался, как одна из форм узнавания для нас и зрителей, что же такое жизнь, что такое жизнь в России, что такое жизнь в православии. Такая, в общем, церковно-приходская школа для своих и для всех, кто хочет. Вообще, надо понимать, что такое были вот эти нулевые годы. Какой была Церковь, каким было общество и всё вокруг.
Главное — не было никакой цельной и единой картины. Огромное количество личностей, которые сами, и очень по-разному, доходили до храма, по-своему Церковь понимали и делали в Церкви то, что считали необходимым.
Такие люди и создали «СПАС»: он не был, как сейчас, главным голосом Русской Православной Церкви, он был частным телеканалом, который делали светские люди, прихожане.
Помню, как долго добивался я хоть какого-то разговора со Святейшим Патриархом Алексием II. Думал хоть какое-то благословение получить, что ли. Встреча произошла когда канал уже был запущен. И Святейший говорит: «Ну, работайте». Я говорю: «Может, нам какого-то этого... куратора?» Он говорит: «Ну... хорошо». И через полгода один батюшка позвонил, сказал что-то вроде: «Я вот с Чистого переулка». И больше он не появлялся вообще. Потому что у него то стройка храма, то роспись стен... не до «СПАСА». Так что никаких совещаний, ничего этого не было. Минутный разговор с Патриархом и всё.
Поэтому канал рождался во многом по принципу «кто во что горазд». Слава Тебе, Господи, что это не обернулось во все то, что возникло потом во многих постсоветских странах: в обилие сект, лжеучений, ересей и так далее.
А мы, в лучшем случае разговаривая со своими духовниками, оставались все же в рамках православного понимания, ну и творили в творческом плане, в общем, что хотели.
И когда мне пытались что-то предъявить, бросали фразы типа: «А кто ответственный вообще за все это?», я отвечал: «У меня есть духовник и Патриарх». И всё. И я точно знаю, что мы не нарушали и не нарушили ничего, не ушли ни в какие постсовременности и новые оценки... Мы держались строго в каноническом пространстве.
Сейчас постоянно определяют своего зрителя, говорят: «Вот наш зритель... от двух до восьмидесяти лет». Я в такие расчеты не верю. Мне кажется, эти разговоры — непрофессиональные. Мы зрителя «СПАСА» определяли просто: это были те самые люди, что выжили или выросли в девяностые; сформировавшееся новое поколение россиян, которые узнали Церковь и разделили с ней ее важнейшие задачи.
Нам нечего было предложить старушкам, мы не рассказывали матушкам, как подстричь челку или сварить пельмешки. Мы делали «СПАС» как мужской, поколенческий канал.
— Поэтому одной из первых «звезд» «СПАСА» стал отец Дмитрий Смирнов? Для телевидения и вообще медийной жизни его открыли тоже Вы?
Это было еще лет за десять до «СПАСА», когда на «ТВ-6»1 мы вместе с Володей Желонкиным (он сейчас возглавляет Издательский дом «Коммерсантъ») и Андреем Писаревым стали делать первые православные передачи. Володя тогда сказал, что «есть несколько московских таких бать». И назвал среди прочих отца Дмитрия. Мы состыковались. И он потихоньку стал появляться у нас на канале. И конечно, стал открытием, и моим личным в том числе, потому что это не было таким «православным вареньем с медоточивым сюсюканьем», от которого светским парням, которые только что бились в девяностые, людям с серьезными задачами, было тошновато...
Когда я увидел здоровенного батю, который с этой своей бородкой и лбищем тем не менее говорит языком таким (что-то вроде «в лоб не хочешь ты, милая?»), я понял, что, оказывается, есть там живые люди с кулачищами, с позицией, при уме, глубине, каноничности, ну и просто харизматичные личности, которые говорят на нормальном языке. Но этот эксперимент уже тогда вызывал много вопросов. И все же найти личностей — это было одной из первых наших задач. Так на канале появились и отец Димитрий, и отец Максим Козлов, и Александр Гельевич Дугин с его супругой Натальей Викторовной, которые вели философские вопросы, и Наталья Нарочницкая, которую все восприняли с любовью, и Владимир Легойда, главред «Фомы»... А Саша Шульгин тогда написал музыку для «СПАСА»...
Вообще, думаю, что весь «телевизионный взвод» Русской Православной Церкви — все те, кто сегодня являются медийными лицами Церкви, кто выучился публично говорить о Христе, получил этот навык и вкус к этому, они так или иначе выросли из телеканала «СПАС».
— А это название — «СПАС» — как оно родилось?
Я просто очень трепетно отношусь к названиям. Это мой пунктик. Пока нет названия, я не начинаю. И я перебирал разные. Понимал, что надо, чтобы оно и на светские уши хорошо ложилось и одновременно было безупречно каноничным. И в какой-то момент пришло чувство, что в этих четырех буквах, которые вместе в молитвослове встречаются чаще всего — в них есть всё: от МЧС до чего-то самого главного русского. Плюс какая-то лингвистическая двухмерность: то ли это имя собственное, то ли глагол. И я понял, что эти четыре буквы — это вот прямо точная вещь. И, мне кажется, она по-прежнему точная вещь.
— Знаю, что первыми инвесторами канала были предприниматели с Дальнего Востока. А что за люди?
Это были... серьезные люди, мягко говоря. Представь: Дальний Восток: море, порт, границы империи... В чем-то эти люди продолжатели дела Дежнёва, Ермака — этакие пираты с серьезными характерами, с серьезным опытом выживания, с серьезными историями и большим мультисоставным бизнесом. И они ответственно денег дали. Типа: «На хорошее. Понимаем». И обратите внимание: никто не помнит их имен и фамилий. Потому что им не это нужно было. Они не планировали через телевидение решать свои вопросы, не искали наград. Просто парни дело затеяли и дали денег. И всё.
— А они погружались в процесс, в тематику, в концепцию канала?
— Вообще нет. Они честно не понимали ничего в телевидении. Я один раз, будучи во Владивостоке, много провел времени с их старшим — основателем бизнеса. И мы ни разу не заговорили про телеканал. Вообще ни слова. Так, говорили о жизни, о каких-то ротангах... Но, видно, я экзамен сдал... С их стороны это не было милостыней или, наоборот, выгодой. Это было... ну... правильно. И как только они решили, что это правильно, они посмотрели на нас: «Вроде, парни, ничё. Ну и ладно. Дадим». Всё. Точка. Это их личное решение было. Я не знаю даже, женам своим они сказали или нет, что они теперь инвесторы. Думаю, нет.
— Им понравилось потом то, что они увидели?
Я даже не знаю, смотрели ли они его. Сложилось тогда так, значит, так нужно было миру и реальности, чтобы появился такой продукт. Он и появился.
— Мы с Вами в такой важный и символичный для «СПАСА» день встречаемся — мы сегодня запустили Дальневосточную орбиту — первые инвесторы канала и весь Дальний Восток могут теперь смотреть «СПАС» по местному времени. Мы к этому шли несколько лет, а в 2005 году Вы какие цели ставили для канала? Что считалось критерием успешности проекта?
— Знаете, мы с самого начала понимали, что мы запускаем проект, который потом будут вести другие люди, и уже они будут ставить такие большие стратегические задачи развития на много лет. Мы шли иначе — без «миссий» и «самоцели». Это было просто обыкновенное, мною понимаемое развитие такой институции, как телеканал.
И спасибо огромное всем, кто нас тогда поддержал. Я помню, мы с Сашей пришли к Николаю Сенкевичу — сыну Юрия Сенкевича (он тогда возглавлял «Газпром Медиа») и спросили, можно ли нам куда-то встать на НТВ+. Он говорит: «А с чем?» Я говорю: «Вот с этим». Он говорит: «Да, конечно. Вставайте». И мы начали вещать из телецентра Останкино через тарелки НТВ+.
У нас было от двух до четырех часов оригинального эфира в день, а потом мы этот оригинальный блок повторяли семь раз в течение недели в разное время. То есть в день небольшой оригинальный блок, а остальное — повторы блоков с других дней.
— То есть вы производили от 14 до 28 часов оригинального вещания в неделю?
— Фактически да. По деньгам было понятно, что мы можем потянуть только час прямого эфира в день — это были в основном студийные ток-шоу (вроде того, что делал Володя Легойда со своими студентами МГИМО), разговоры и монологи личностей. И час или больше мы добирали архивами: документалистикой или программами.
Собрать со всех каналов этот архив — все программы и фильмы, которые так или иначе касались нашей темы, это тоже было одним из первых наших дел. Слава Богу, нам тогда никто не отказал: ни канал «Культура», который к тому времени снял уже немало о православии, ни владыка Кирилл, нынешний Святейший Патриарх, — я напросился тогда к нему на встречу и попросил весь архив его программ, — и он благословил, нам всё отдали... Мы не смотрели тогда, как оно будет дальше, но точно понимали, что рано или поздно, если канал сохранится, он будет передан Русской Православной Церкви.
Нам было важно подготовить эту передачу и очень желательно, чтобы канал оказался в руках тех, кому действительно интересно и важно делать это телевидение. Этим горизонтом и была ограничена наша цель. И вот, кстати, вы и пришли — те самые люди, для которых большое спланированное перспективное развитие канала уже стало целью жизни. И если всю нашу работу, так или иначе, без лишнего самомнения и придыхания, а почти с первохристианской легкостью называть хоть в какой-то степени апостольской, то мы, в общем, были скорее каналом апостола Павла, а вы уже, конечно, — канал апостола Петра.
— А как Вы понимали это апостольство средствами телевидения? Как говорить публично с экрана о Боге так, чтобы «попадало» во всех? Ведь примеров, наверное, до того не было?
— Да, мы были первыми, даже у наших зарубежных коллег в религиозном вещании учиться было нечему. Но первым многое прощается: и поиски интонации, и ошибки в людях... Первыми интересуются. Поэтому сначала мы просто пошли в эфир, а угадали мы или нет — с человеком или интонацией — мы понимали по дороге. И кстати, ведь не только лица канала создавали его интонацию, но и «СПАС» менял их. Тот же Александр Гельевич на «СПАСЕ» в какой-то момент совершенно по-другому начал вдруг говорить: он стал строже, стал академичнее, где надо. Это было едва заметно, но люди, которые соприкасались с правильным пространством, сами начинали меняться.
— Но уже тогда про это «правильное пространство» и про Церковь начинали врать, хоть еще и меньше нынешнего. Я помню сюжет в Вашей программе о той скандальной выставке, на которой рубили иконы в начале нулевых, и Вашу фразу: «Тронете икону — получите в морду». Выходит, обстоятельства жизни сами рождали новую интонацию канала? Сегодня, спустя почти 20 лет, мы на «СПАСЕ» вынуждены уже почти ежедневно отвечать на ложь о Церкви, реагировать на кощунства и разоблачать фейки.
— Мы переходим к самой важной части. В девяностые общество разорвали. Поубивав наших родителей в новых непонятностях, отняв все ориентиры, оставили только один — «как на Западе». Причем, во всем: на телевидении, в экономике, в психологии, в воспитании детей, в моде, в чем угодно. А в нулевые, когда мы уже наелись всего этого, захлебнулись в двух чеченских воинах, в разрухах и так далее, стало понятно, что так жить нельзя. Что «Запад» — не выход и точно не панацея. И тогда впервые начал появляться вопрос: «А мы кто? Мы-то — кто?»
И если в 90-е поход в храм — это считалось чем-то вроде пункта в наборе хобби наравне с каким-нибудь катанием на лыжах, увлечением флористикой, плаванием и т. п., такой «кружок о Христе по средам», то теперь вера начинала осознаваться как главное содержание всей жизни человека, которое определяет весь его настрой, — то, как он будет жить и работать.
Это очень связано с тем медленным русским патриотическим подъемом, при котором, не растеряв еще советского опыта и впитав новый, как бы западный опыт, мы начали всматриваться в себя самих, снова искать принципы, на которых строить свою жизнь. Русское тогда снова стало выходить с маргинальных окраин. И тогда-то стали проявляться враги.
— Враги? У канала? У Церкви?
— Не у канала. И даже не у Церкви. Вообще у нас, если хотите, у России. И враги были серьезные — те, кто исповедовал чуть другой исход жизни нашей страны. Они поняли, что вот здесь-то как раз и кроется опасность. Настоящая опасность!
Причем я не боюсь слово «враги», потому что вообще всё определяется понятием «враг-друг». И ничего не меняется: линии Каина и Авеля будут всегда, и тогда, когда мы с тобой, Борис, уйдем, они будут продолжаться.
Среди врагов оказалась и большая часть моих коллег. Они сказали: «Ооо... Иван Иванович закончился. Был приличным человеком, мог столько всего еще сделать... Но он же теперь это... со свечками. Он с ума сошел. С ним нельзя разговаривать. Он свихнулся. Он просто сумасшедший». Я это все хорошо понимал. И видел, как нарастал этот процесс. Сперва Церковь хоть и переживала нападки, но не считалась еще в их глазах серьезным, актуальным врагом. Просто было хорошим поводом наехать на то базовое, что определяет страну и отвечает на вопрос «кто мы?». Сейчас Церковь уже выросла в их представлении до серьезного врага. Соответственно, увеличилось количество нападок. Вы ведь помните, что слово «русский» в ту пору в публичном пространстве старались не использовать никак. Я не хочу углубляться в эту тему, но мне кажется, что не надо бороться с фейками о Церкви. Но я не полезу в Вашу политику канала. Я бы по-другому с ними обходился, тоже телевизионными методами.
— Вообще, это моя была затея. Когда врагов так много и когда разоблачить их ничего не стоит, то как промолчать в ответ на откровенное вранье про Патриарха и про все, что нам дороже всего?
— Ну, может быть, так. Но мне кажется, надо увеличивать количество радости на всем остальном пространстве. Прибавлять количество счастья медийного, а не показывать ужасы. Да и к тому же не начихаешься, не накланяешься на всё — и это будет забирать время от основной работы... Если вам доверена такая история, займитесь чем-то главным.
— Однажды Вы сказали, что «СПАС» — это не совсем телевидение. А Вы что имели в виду?
— Во-первых, визуальные формы искусства, коим принадлежит телевидение, имеют свои законы, хотите вы этого или нет, и свое развитие. Это подразумевается в более активной, если не сказать агрессивной, подаче — в цветах, в дизайне, в напряжении музыки, в монтаже, в стиле подачи информации ведущими... Ничего этого непозволительно сделать на телеканале «СПАС». А значит, он не очень телевидение.
Я помню недавно где-то прозвучала идея реалити-шоу из монастыря. Тот, кто это придумал, он, может, и работал на телевидении, но к телевидению не имеет никакого отношения. Потому что реалити-шоу из монастыря невозможно и даже телевизионно неправильно, потому что ты не сможешь построить этот проект, а значит, ты не понимаешь ничего в реалити-шоу, если предлагаешь такие вещи.
— Наверное, речь о том, что несколько лет назад придумали мы на «СПАСЕ», но так и не реализовали эту идею. Это не было реалити. Это был документальный проект, в котором от реалити было только то, что в нем могли принять участие простые люди, зрители.
— Вот сейчас Вы мне помогаете ответить на Ваш вопрос: «Почему «СПАС» не совсем телевидение?» Когда я его создавал, у меня был собеседник — Саша Батанов, он заказывал мне то, что он понимает о Церкви, но был циничный телевизионный продюсер. И был я, который ему предлагал другие вещи и которому он отвечал: «Эту ахинею мы не покажем. Не сможем. А вот это я попробую». Я не знаю, какие у вас сейчас собеседники вот в этом концептуальном диалоге.
— Мне кажется, есть еще одно, что делает «СПАС» не совсем телевидением — это невозможность сфокусироваться на какой-то одной аудитории и работать только для нее. «СПАС» должен быть «для всех всем» (1 Кор. 9:22)
— Есть немного другая «нишевость телезрителя» — не по возрасту, полу, образованию и достатку. Это — «нишевость» какого-то из человеческих качеств... Надо это качество определить и бить в него. То есть, если вы говорите: «Мы — последние воины Христа», то тогда не врите себе и не показывайте, как пельмени варить постные.
Либо, напротив, мы — про любовь и мир. Тогда не надо туда тащить оруженосцев. Хочешь о любви? Нас включи... Но это очень сложная вещь. Вы замучаетесь ее объяснять всем, поэтому я просто поделился с Вами еще одним профессиональным наблюдением, но как Вы это примените — ваше дело.
— Есть еще одно наблюдение: оно — о той части аудитории, которой Вы занимались очень много лет, — о молодых. Пока в наших спасовских соцсетях было под два миллиона подписчиков, а на Ютубе мы были самым популярным в мире христианским каналом с более чем миллионом подписчиков и сотнями миллионов просмотров, мне казалось, что и в аудиторию, отвыкшую от телевизора, молодую и смотрящую на Церковь снаружи и посреди инфошума и лжи о ней, мы тоже попадаем. Теперь не знаю. И все время ищу формы разговора медийными средствами о Боге, которые попадут в еще совсем молодого человека, тем более посреди сегодняшнего инфо-ада, в котором все, а молодые — в особенности, живут. Как это сделать?
— Легко! Да вообще делать нечего. Когда я создал телеканал «ТВ-6 Москва» и люди стали неосторожно говорить о нем — «молодежный канал», я отвечал: «не-не-нет, стоп-стоп-стоп. У нас обыкновенный канал, просто делают его молодые. У нас канал не о молодежи, у нас канал о важном, а делают его молодые». Говорите о любви! Если вы найдете, как говорить о любви, придут все. Понимаете? Не надо только пирсинга, словечек. Вот это вот всё: «Мы такие же, как вы...» Не такие... и не важно какие. Да плевать мне, какие вы. Поэтому просто говорите о важном. Единственное, пожалуй, что транслятор должен быть их поколения.
Вообще, знаете, меня все время поражало, на Руси не было никакой молодежи. Не было никогда на Руси тысячу лет никакой молодежи. «Молодыми» назывались три дня дети, которые женились, — их деревня три дня называла «молодыми», после чего они становились просто взрослыми. И точно так же пахали, рожали и не важно, что им было по семнадцать лет. Теперь растянули эти три дня на сорок лет! У нас по закону в России молодежью считаются люди до тридцати пяти! Он уже дед, а все еще по российскому закону молодежь. И вот мы ломаем голову: «как же нам говорить с молодежью»? Я, честно говоря, устал от этого. Я устал от этого даже больше, чем от телевидения.
— В 2009 году мне примерно так же про интонацию общения с молодыми ответил Святейший Патриарх Кирилл, когда в Киеве я спросил его в эфире местного канала. Он сказал: «Не надо ничего специально делать. Не надо переходить ни на какой сленг, не надо никакого вывиха, надо быть самими собой».
— Вообще, создание телеканала — это создание целой системы, целой жизни, в которой должны быть эксперименты. Можно сделать канал только для своих, тогда чужие придут посмотреть, кто эти «свои», — и это тоже очень сильный рычаг. Но чтобы убедиться, что он работает, нужно время. Для того, чтобы стать телевизионной звездой, нужно работать семь лет. Семь лет! Если мы посмотрим на успех любой личности, которая стала телевизионной звездой, она не проснулась ею наутро. Мы всегда увидим большой срок — будь то Влад Листьев или Борис Корчевников — мы всегда увидим эти семь лет работы.... Ну сейчас время сжимается, но годика два поработать, взяв это за основу, нужно, и тогда только посмотреть — получилось или нет.
— Чтобы делать канал «для своих», очень желательно, чтобы и команда канала была из «своих». И сейчас в нашем ремесле очень редкое сочетание того, чтобы профессионализм, владение профессией, опыт в ней вязались со знанием Церкви или хотя бы искренним желанием Её узнать и послужить Богу своим талантом. А тогда, наверное, это встречалось еще реже?
— Я легко это решал. Я не искал «человека Церкви», я искал просто приличных, умных, интересных людей, с которыми интересно поговорить. Первым делом, я понимал, что мне нужен человек, который выдержит телевидение. Второе — компетентный, интересно говорящий на эту тему. И третье — это ощущение, что он меня не подведет, не собьет какую-то настройку... И поэтому мой вопрос к претендентам на работу на «СПАСЕ» был только один: «Вы не против?» — как бы Вы не враг Церкви? И если человек против, то такого я не мог пустить на канал. А свидетельство о крещении я у них не спрашивал. Нужно помнить еще об одной очень важной вещи, о которой часто забывают... Когда ты прикасаешься к чему-то очень большому, когда ты делаешь канал... про Бога, то большая тема, к которой ты прикасаешься, — очень серьезная... и она быстрее внесет изменение в твою жизнь, психику и здоровье, чем остальные темы. Помните, «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл. 1:18)? Если это так, раз жизнь закинула тебя на православный телеканал, то тогда держись. Тогда начнут работать другие законы. В этом я убежден.
— Нынешний «СПАС» чаще всего критикуют за рекламу в эфире. Она у нас есть.
— Конечно. И правильно.
— А когда Вас критиковали, то за что?
— Тогда была критика прямая и одна: «Мракобесы наступают!». В целом так. Поскольку самая «тонко чувствующая» часть страны и интеллигенции внимательно следит за «мракобесами» (понимая, что только «мракобесы» по-настоящему им опасны), то, как только мы получили медийное пространство, они поняли, что «мракобесы» укрепляются и наступают. Но их нападки в основном были тогда еще такими шепотками в московских гостинных — там все крутилось вокруг «рукопожатность-нерукопожатность». И вот это вот все: «Демидов так хорошо начинал... Мог бы быть нашим»... А я не стал «их».
— У «СПАСА» же после Вас было столько всего: одно время канал даже был на грани закрытия... А Вы наблюдали за всем тем, что происходит с Вашим детищем?
— Я, честно скажу, практически не наблюдал. Я выполнил свое дело. А дело служения Церкви продолжил выполнять в других изводах: программой «Русский взгляд», работой в Администрации Президента, взаимодействуя в том числе и с разными традиционными религиями в стране. То есть линию я не оставил, поскольку уже приписан давно к категории, так сказать, вот этих вот «с ума сошедших патриотов»...
Запуск «СПАСА» был, будем считать, удачным. И, мне кажется, следующая важная веха жизни канала проживается как раз сейчас, когда он стал уже серьезным и большим.
— Но при этом я, правда, не знаю, какой «СПАС» имел больше влияния на людей. В ту пору, когда Вы начинали, не было такого информационного шума вокруг, в котором теперь, кажется, тонет, смешиваясь, почти всё: большое и малое, правда и ложь. Понимая, что больше никогда не вернется то время и то телевидение, к созданию которого были причастны и Вы, — телевидение, которое меняло сознание людей, — я все время думаю о том, каким сегодня в этих условиях должно быть слово «СПАСА», чтобы «врываться» в сердце?
— Знаете, кто наш главный конкурент? Не фейки, не равнодушие молодежи. А соцсети, где среди блогеров выросло много очень искренних (кстати, совершенно необязательно врагов) — молодых философов, культурологов, людей разных взглядов, молодых прихожан... И там есть мысль. Там есть жжение сегодняшнего дня, там формируется такая «лабораторная повестка» в рамках православия.
— Они не конкуренты, союзники, скорее.
— И все же, если говорить стратегически, то это опасность для телеканала. Они будут в будущем задавать повестку дня. Вы же не хотите через пять лет потерять инициативу в повестке? Вообще, я практически не сомневаюсь, что наша страна, как и весь мир, кстати в ближайшей перспективе, будет снова искать разговоров об очень большом. И сейчас в нашем с вами разговоре, Борис, только один вопрос стоит: будет «СПАС» участвовать в этой истории или потихоньку, переживая разные времена, уступит свое место другим. В моем любимом сериале «Шерлок» главный герой бросает фразу: «Ум — это сейчас очень модно». Сейчас будет модно — разговоры о большом. О важном, о главном...
— Это почти слоган нашего телеканала «Просто о Главном».
— А если о Главном, то, поверьте, Главное из моды в ближайшее время не выйдет. И несмотря на то, что сейчас идет распыление (в любой книжный магазин страшно зайти — 25 тысяч книг на полках, с ума сойти) и никакого единства быть не может, но стоит все же побиться за тот столик у входа, на котором расставлены главные новинки...