5.2
Ольга медленно шла по заснеженной аллее парка. Девочка любила отдыхать здесь, в этом маленьком парке, даже скорее сквере, отрешиться от всех земных проблем, отключиться от мира, от его суеты, суматохи. Любила подумать, глядя на вечные корявые клены, многолетние толстенные и высокие тополя и величественные, хранившие тайны веков, дубы. Парк, своей романтической тишиной, навевал грустные мысли. Ольга бродила по аллеям, белым от снега, либо присаживалась на вычурную скамейку и думала, думала…. Мысли текли ровно и спокойно. Оля вспомнила, в каком разладе она была с мыслями и с собой, в тот первый день, когда впервые встретила, познакомилась с Вольдемаром. Точнее не встретилась, он сам нашелся, пришел и подсел на лавочку рядом с девушкой. Он был красив, опрятен, элегантен. И молод. Сейчас после своих злоключений и, после близкого знакомства с парнем, Оленька понимала, время неумолимо ни к чему. Возраст парня выдавало отношение ко всему: к вещам, с какой бережливостью он обращался к своей одежде, к людям, к Оленьке самой. Он старался оберегать, наставлять, подсознательно выставлял напоказ опыт. А главное, в чем он убедил Олю – это запах. Молодые люди, которым представлялся Вольдемар, так не пахнут. Олю не проведешь. Хоть у нее и маленький носик, но очень чуткий и разборчивый. От Светы Сахаровой, да и от Сережки Весенина пахло молодостью: свежестью и юностью. А Вольдемар? От него пахло, …нет, не похотью, скорее всего опытом и долгими годами. Похотью пахло от тех парней, которые приставали к ней у тети Наташи. Это был запах мускуса и безалаберности. Запах застоявшихся и забродивших гормонов. Ольга теперь запомнит этот запах навсегда. С Вольдемаром не так. Оля вспомнила его крепкие мускулистые руки на своих плечах, случайные прикосновения к груди, к бедру. Девочку бросило в жар, она почувствовала, как загорелось стыдливым румянцем ее лицо, уши. «Но я же ничего плохого не делала. Я же не виновата, что в первый раз влюбилась». Оля вспомнила его голос, спокойный и рассудительный, знающий. Он все знал. Как надо вести себя в той или иной ситуации, когда надо идти обедать в ресторан, а когда хватало и домашнего перекуса. Он был добрый и щедрый. Не жадный человек – это точно. Девушка вспомнила, как парень гулял с ней по парку, исполнял все ее прихоти, возможно даже и бесполезные, вспомнила, как сидели в итальянском ресторане, где меню пестрело иностранными словечками, где Вольдемар терпеливо объяснял названия блюд, рекламировал такие блюда как Ризотто или тирамису, - сладкая лепешка и лепешка с картошкой – фокачча. Расхваливал итальянских поваров – кулинаров. И вообще, вел себя словно завсегдатель подобных заведений. Оля, сначала, просто терялась, это понятно, она вообще была в ресторане в первый раз. Потом как-то освоилась, конечно же, с помощью Вольдемара и своего отсутствия комплексов. Нет, комплексы у Оли, конечно были. Она стеснялась своих толстых лодыжек, стеснялась одежды, в которой ей приходилось ходить. Но с Вольдемаром не было неудобно, с ним казалось все просто и понятно. И Оля забыла о своих огрехах внешности, о своем совсем не богатом одеянии, она вообще, забыла обо всем. Пила вино, ела пиццу, вылавливала, смеясь, с тарелки спагетти с цыпленком Парминьяна. Далее пришло время сладкого – лепешка тирамису с взбитыми сливками и, опять, вино. Потом, дома, опять шампанское. Не мудрено, что девочку сбило с ног такое количество спиртного. А Вольдемар, как истый джентльмен, оставил девушку спать в своей кровати и ушел. А, может, Оля сама его выгнала, сработала врожденная защита чести, чистого имени. Может быть, Оля, ведь, ничего не помнит. А сам Вольдемар, после того конфуза не приходил. Почему, может, чует свою вину? « Хотя какую вину? Это я виновата, он здесь не причем».

Оля улыбнулась своим мыслям, погладила через новое пальто свои бедра и села на скамейку. Вот бы сейчас встретить парня, хотя бы в той компании, что ворвалась в парк, с шумом и с песнями, и направились в ее сторону. Ольга вздохнула, он, наверное, меня не узнает. В новом пальто, с теплым ангорским шарфом на голове, в новых зимних сапогах. Да, облик поменяла, Оля не была похожа на ту замарашку, какой предстала перед Вольдемаром в первый раз. Да и после, в своем стареньком осеннем пальтишке она была не столь респектабельной. «А под пальто новое шерстяное платье не длинное, но и не короткое, чуть выше колен, чтобы открывать свои прелести. В таком не стыдно идти и в ресторан, я в нем даже старше выгляжу. Вот дура, о чем думает. Нет, уж, голубушка, тебя никто больше в ресторан не пригласит. Все! Нагулялась». Подумала девочка и поежилась, ей показалось, что клены и дубы укоризненно заскрипели ветвями.

Шумная многоголосая компания с играющей гитарой и напевающей, что-то уж больно грустное, прошла мимо. Оля мельком прошлась по лицам незнакомцев и отвернулась к скрипучему клену, поговорить, оправдаться, очистить свои греховные мысли.
-- Девушка! Вы свободны, - снова услышала она знакомый голос и резво вскочила со скамейки. Вольдемар, милый Вольдемарчик, стоял перед ней как по заказу. Элегантный, опрятный и желанный. В темном пальто, с черной шляпой на голове, друг, всегда улыбающийся и светящийся доброжелательностью.
-- Что, Настенька, как на приведенье уставилась? Я, это я, - он с интересом разглядывал девочку. – Ух, ты! Какая стала? – восхищенно и восторженно. – Ты прямо королевна. Что растерялась? Испугалась что ли?
-- М-м-м. Я-я-я. – попыталась что-то сказать девочка, но Вольдемар перебил ее.
-- Ничего не говори. Ты растерялась? Я понял. Что ты думала, я тебя в этом наряде не узнаю? Да?
--Н-н-нет! Я-я-я, просто, просто, думала о тебе, - наконец-то что-нибудь членораздельное вырвалось у девочки. – Я, думала о тебе, а тут ты как черт из табакерки.
-- Ну, тогда, это судьба. Мы тут с ребятами собрались в ресторанчик, поесть, конечно, и музыку поиграть. Пойдем с нами. Я тебя с музыкантами познакомлю. Кстати, Васька Шведов знает твою Инну, он тоже поет ее песни, вы с ним сойдетесь. Пойдем – поешь, потанцуешь. Пойдешь?
-- Конечно, да! Вольдемар, - девушка подошла к парню совсем близко, обняла его за плечи, и легко, и беззаботно поцеловав, склонила голову на грудь.
-- Ну, так побежали быстрее, а то они сейчас уйдут, - Вольдемар лукаво подмигнул девушке, по-свойски потрепал пряди волос, выбившиеся из-под платка и по-хозяйски, а чего миндальничать, обнял девочку за талию, увлек за компанией.

День получился шикарный. Они, сначала, шли, смеясь и балагуря, потом, на выходе из парка, Васька Шведов вскочил на лавку, всю засыпанную снегом, воскликнул: «Погодите». И заиграл на гитаре популярную в те временам песню «обрастаем враньем». Ольга чуть не подпрыгнула, чуть не вылетела из объятий Вольдемара, мягко разомкнула его руки, подошла к Василию и пропела густым, низким голосом.

Я пришла. Мир иной. Изменил в одночасье
Все. Как мне жить? Что любить? Во что верить?
Дочке, как объяснить? Пострадала от страсти.
Не удержала любовь – лицемерить!

Красивым баритоном запел Васька, не перебивая, а как в классическом дуэте, дополняя Олю.

Не смогла, понимаешь? Нет! Я не могу.
Мне домой не подняться. Коридоры не мерить.
Нет! Невмочь! Видеть дочь, среди этих фигур.
Ты признайся. Ведь, ты…. Ты мне можешь поверить?
Где пропала? Жизнь свою объяснить не смогу.
Где любовь и печаль заблудились в сугробе?
Где же счастье моё? Ты пустилось в загул,
Оторвалось, ушло, Не вернуть. И не пробуй….

И уже под аплодисменты группки почитателей, Оленька прильнула к подошедшему Вольдемару. И счастливо блестя глазами, благосклонно разрешала себя целовать. Вольдемар бережно придерживал ее раскрасневшееся личико, сдувал с пушистых ресниц снежинки, обдавал вкусным дыханием и целовал. Брови, носик, щеки и губы. На губах он остановил эксперименты, задержавшись чуть дольше. Ольга едва не задохнулась и полностью расслабившись, повисла у парня в замке жарких рук. Но Вольдемар уже прекратил поцелуи и, обняв девушку за талию, воскликнул:
--Пошли быстрее, а то опоздаем, метрдотель больше сцену не предоставит,- и шумная компания вырвалась из сквера на простор разноцветных автомобилей, мчавших по шоссе в клубах углекислоты от выхлопных газов.

Оленька была счастлива. Ее радужная юношеская мечта сбылась. Она пела на сцене хорошего, большого ресторана, пела с настоящими музыкантами, с настоящими музыкальными инструментами, звучащими так, словно их принесли из Дворца с огромным зрительным залом. Из Дворца с большой буквы. Правда, она спела только одну песню, так для пробы, но принимали ее очень тепло. Музыканты отнеслись к ней с уважением. Называли по отчеству, Анастасией Владимировной. И пусть ее звали все-таки Оля, но она не обижалась, сама так назвалась, а теперь идти назад было неудобно. И самое главное, рядом был, обожавший ее и бережно относящийся, словно она была хрустальный кубок, милый, дорогой и любимый Вольдемар. Он находился рядом, исполнял все ее прихоти и все это с такой элегантностью, будто она была, по меньшей мере - принцесса. Оля веселилась, танцевала, вспархивала из-за стола как бабочка, божественно подавала руку своему кавалеру и величественно разрешая ввести себя в круг танцующих. Вольдемар во время танца рассказывал какую-то безделицу забавную и потешную. Оля хохотала до слез, во весь голос не стесняясь ничего. На душе, на сердце было так легко и покойно, что девушка думала - вот оно - счастье. Ради таких минут можно претерпеть годы и годы унижений, и нападки сверстников.
Уже под конец купленного музыкантами времени, когда музыканты думали собирать инструмент, к Ваське подошел один из посетителей и сказал пару слов. Шведов уставшим, потерянным взглядом осмотрел музыкантов и махнул рукой, пригласив к себе Олю. Девушка, сделавшая в тот же миг сосредоточенной и серьезной, встала и, приблизившись к руководителю ансамбля, только посмотрела на него.
-- Настя! Извини! – Оля мысленно напряглась. Счастье не бывает вечным, сейчас что-то скажет, капнет каплю дёгтя в бочку меда. А Василий продолжал.
-- Извини, тут посетители просят любую песню Янги Тумановой, но… чтобы спела ее ты. – И, далее, участливо, - ты как. Сможешь?
-- Ой, Васенька! Конечно, смогу! – в эйфории от предложения Шведова, Оля даже забыла, что они договаривались о субординации, и называть друг друга четко по имени отчеству. Это же была ее затаенная мечта спеть на большой сцене с хорошим ансамблем. Она уже пела в начале концерта «исповедь хулиганки». Ту, которая: «Мы снова встретились с тобой», но это была разминка. Видно, ее заметили, раз попросили исполнить на бис. Но она понимала тревогу Шведова, без репетиций, без подготовки. Ничего, Вася, не беспокойся я смогу.
-- Какую? Давай Настя, смелее.
-- Давай не для тебя. Можете? Моя любимая песня.
--Конечно. Давай Настюха!
Ольга вышла на сцену и под аплодисменты двух далеких столиков, сдвинутых вместе, опробовала микрофон и, важно, кивнула ребятам. Ансамбль заиграл вступление песни Янги Тумановой.

Когда смотрю в твои глаза
И воздух лаской опьянен.
Светлеет неба бирюза
И счастьем мир мой озарен.
Тревожит ветер платья шелк
И уплывает вдаль гроза.
О, боже, как мне хорошо,
Когда смотрю в твои глаза.
Когда смотрю в твои глаза,
Не оступаюсь, не клянусь,
И пусть подножку мне судьба
Поставит. Вновь, я поднимусь….

Песня прозвучала. Хорошо. На ура. И еще до второго припева, Оля заметила, что уже не только за столом, где заказывали песню, а и за другими столиками посетители встали и начали хлопать в такт песне и подбадривать Олю не смелым подпеванием. А Оля уже вышла на финишную прямую.

Благословляю их, молю,
Чтоб не блеснула с них слеза.
О, знал бы ты, как я люблю,
Люблю смотреть в твои глаза.

И Ольга замолчала с трагическим лицом и стояла, пока ансамбль доигрывал мелодию. Ни один мускул не дрогнул на лице под крики «браво», «давай еще». Потом, когда замолчал ансамбль, поклонилась, приняла откуда-то взявшейся букет и, робко, но уверенно спустилась с эстрады, в последнюю секунду самообладание покинуло ее и, она, поскользнувшись на предпоследней ступеньке, упала на пол. Но до конца девочке долететь не дал оказавшийся у нее на пути Вольдемар. Оля нырнула в кольцо его сильных рук. Он подхватил ее и прижал к груди, как драгоценную вазу.
-- Спасибо, - только и смогла прошептать девушка и лишилась чувств. Она не слышала, как к микрофону подошел Василий и произнес.
-- Извините, господа! Ваши аплодисменты мы принимаем на наш счет. Ансамбль очень благодарен вам за ваш теплый прием. Мы очень рады, что наша работа у вас оказалась такой плодотворной. Что же касается нашей солистки. Еще учится в школе и пела без репетиций, без распевов, без подготовки. Сегодня мы, так же как и вы в первый раз, слушали ее, и я надеюсь, что нас ждет с ней полноценная работа. Я надеюсь, что девочка найдет время и будет работать с нами.
Последние слова его утонули в шуме аплодисментов. Все посетители ресторана стояли возле столиков и аплодировали.
-- Смотри девочка, это хлопают тебе, - прошептал Вольдемар, увидев, что девушка очнулась.

Оля заболела. Ее юношеский организм много перетерпел. И непринятие коллектива в школе, она, гордая и своенравная, оказалась изгоем в классе, и предательство близких людей, столкновение с насильниками и чудесное избавление от них, потом появление надежды на возвращение мамы, и обретение любимого человека, и наконец, испытание медными трубами. Слишком тяжелый груз упал на ее хрупкие плечи. Психика не выдержала. После вечера в ресторане, после концерта и быстрого ретирования с поля боя, в мозгу девочки что-то щелкнуло, и эйфория превратилась в апатию, веселость девочки превратилась в грусть и раздражительность. Оля висела на руках Вольдемара, безвольно опустив руки вниз. На вопрос парня, что она хочет, девочка отвечала равнодушно и односложно. «Домой! Я хочу домой». «Домой! Как хорошо бы сейчас оказаться дома, среди четырех стен, ворваться на кровать и уткнуться лицом в милую подушку, полежать, помечтать и уснуть. Уснуть под мирное тиканье часов. Уснуть и больше не думать ни о чем. Ох, как болит голова. Прямо ощущается, как спорят одна извилина с другой, спорят и плюются, как бабки на базаре, плюются кровяными сгустками. Может это и есть – инсульт. Ведь говорят, это случается и в раннем возрасте». Оля, все так же удобно лежа на руках парня пошевелилась. Руки работают, ноги тоже. Губы произнесли, тихо, но отчетливо, имя парня.
-- Вольдемар, Вольдемар! – ничего страшного не произошло. Губы слушаются, язык вращается во рту нормально, как всегда.
-- Что? Что, моя девочка? – встрепенулся парень, готовый нести девушку домой на руках, и уже унесший ее далеко от злополучного ресторана. – Что ты хочешь, маленькая моя?
-- Я уже большая. Взрослая. - А голос усталый, сиплый.
«Ага – большая. Я маленькая. Как приятно на сердце, когда тебя так называют. Нет – нет, Вольдемар, называй меня только так, а я, …я, буду всегда маленькой. Твоей малышкой. Но я тебе никогда об этом не скажу, милый. Лучше будь в неведении. Но неси меня. Люби меня». Ольга удобней перехватила шею парня и расположилась у него на руках.
-- Милый! Тебе не тяжело?
--Ничего! Терпимо! А тебе легче? – сочувствие неподдельное. Он, правда, интересуется ее здоровьем.
-- Спать хочу. Это – нормально? Со мной такого еще не было. Но, если честно, плохо мне. Тебя бы не было, я бы, не знаю, как до дома добралась.- Ольга вздохнула, поцеловала парня в щеку и сильнее прижалась к нему. – Я что-то совсем расклеилась. Прости меня. Вольдемар, я, правда, так спать хочу.
Ольга надолго замолчала. Закрыла глаза и замерла, потихоньку сопя где-то в районе шеи. Уснула? Вольдемар нес ее словно прозрачный сосуд докраев наполненный драгоценной влагой, и боялся обронить хоть капельку.
-- Володя?!!! - Услышал он. Где-то сзади, со спины. Он почувствовал опасность. Не явную, но уже чувствительную. Голос не знакомый, но с какими-то удивительно похожими интонациями. Где-то, еще в той жизни, давным-давно, когда Вольдемар был маленьким, таким же, как и Настя. Парень был уже во дворе Настиного дома, он спокойно дошел до скамейки возле подъезда, аккуратно опустил девочку на лавку и чмокнул ее где-то в районе глаз.
-- Настенька! Ты посиди чуточку, я сейчас.
Потом, все-таки, повернулся на голос….

Ольга смотрела на парня, она не спала, как могло показаться молодому человеку, она расслабилась на руках Вольдемара, ей просто лень было шевелиться. Движения были замедленны, мысли текли еле заметно, лениво, но глаза смотрели. И видели. И оценили. Женщина, лет сорока пяти, может и моложе, но в любом случае после сорока. Мать Вольдемара. Она тихо, но веско ему что-то вталкивает, что-то объясняет. Голос спокойный, без интонационной окраски, можно было сказать, что равнодушный, бесцветный, но глаза. Ольга поразилась, увидев глаза этой женщины. Это были глаза самой Ольги – красивые карие глаза, распахнутые навстречу миру, глаза со слезинкой в глубине. Сколько чувств, сколько желаний и отвергнутой любви и счастья увидела Оля в этих глазах. Она только спросила себя, неужели у меня в глазах можно прочитать весь букет чувств, или это только ее способность видеть то, что увидела она. Женщина взмахнула рукой, показала на скамейку, на которой сидела Ольга и что-то холодно спросила, но в глазах ее Оля увидела неподдельный интерес к своей персоне.

«Кто она такая? Не мать Вольдемара – точно. Ведь Вольдемар старше меня, и хорошо старше, можно сказать – старик. Лет на пятнадцать, а может и больше. Ну и что? А если я люблю? Пошли они все! Но она не мать – точно! Может старше его, но ненамного. Может жена, или еще лучше – любовница». Оля представила вариант знакомства с любовницей Вольдемара. Ничего хорошего она не увидела. «Но все равно. Как будто я буду биться из-за него. Хм! А ведь, буду. Пусть только скажет, что она любовница, я ей все космы вырву. Нет, может, не сегодня. Я сегодня плохо себя чувствую. Я сегодня больная. Нет! Ну что ты, например, вчера не пришла. Хотя. Знаешь, когда приходить? Именно в минуту, когда я болею. Когда я, наверное, и слова вредного тебе не скажу. Но кто же ты? Надо попытать Вольдемара. Хотя, что он скажет. Он никогда не признается. Черт. А как хорошо начиналось».

Оля, еще раз осмотрела женщину из-под приспущенных глаз. Красивая дива, правильные черты лица, изумительные глаза, словно два бездонных озера в непогоду метали молнии, и в тоже время смотрели, оберегая с любовью и с желанием. И еще, черт знает с чем. Волосы забраны под шапку, но судя по тому, что выбивалось из-под шапки, можно сказать, что волос пышный и не послушный, как и Оли, только совсем – совсем седой. Да и фигура у женщины была девчачьей, совсем молодой, тонкая и статная, только движения портили впечатление от стати. Движения ее были рассчитаны, не порывистыми, как у Ольги, да и, что греха таить, у всех молодых, а она знала, что и когда надо сделать. И она делала. Оля видела, что они разговаривают о ней. Но что – не слышала. Но было интересно.

«Ну, кто же она? Что ей надо? Что вообще кому-то надо от меня. Зачем я ей нужна? И вообще, что всем надо от меня и от Вольдемара. Вот возьму, сейчас и отдамся ему. Ну и пусть старый дядька, за то любит меня. Сколько нежности и ласки в его ухаживаниях, он воспитан на прежних устоях, не как современные дети. Ветер и вьюга. Когда им правильно ухаживать. Вольдемар не такой. Он старый, но любит. Любит по-настоящему, в этом Ольга сегодня убедилась. Старый ловелас? Так бы сказал дядя Миша. А сам-то. От него пахнет похотью за километр. Он, наверное, не прочь бы пощупать молоденьких девчонок. Ох, Оля! Зачем ты так? Он же тебе ничего плохого не сделал. Это ты. Правда в мыслях, была готова ему отдаться. А он…. Он просто, любит тебя, дурочку. Любит, как внучку. И какая тебе разница, как от него пахнет. И, вообще, вот возьму и отдамся Вольдемару. Может правда, жизнь кончена. Она и так не сладкая была. Мама сидит, в классе отвержена, может это будет единственный раз. Будет потом, что вспомнить в жизни. В старости. Сейчас девичестью не хвастаются, какая разница кто это будет, пусть будет любящий человек. Ой, Оля, Оля! А ты сама его хоть любишь? Люблю? Люблю ли я его? Ты думаешь, что я о нем в раздумьях. Если бы не любила, то вообще его рядом не было. А он — вот он. И уже в прямом смысле, вот он идет, и без всяких теток. Вот дура! Какая я все-таки – дура. Нафантазировала себе всяких любовниц. А он поговорил и идет ко мне. Я одна бы не поднялась домой. Ой, милый – милый Вольдемар. Как я тебя люблю».
--Ну, давай Настенька, поехали домой, - и он подхватил смущенную девочку на руки и направился в подъезд. Оля еще раз поверила и убедилась в правильности своего выбора. Но все равно, чертенок недоверия, сидевший внутри девочки, заявил: «А все-таки, кто это был?»
-- Вольдемар! – тихим, стесняющимся голом позвала она.
-- Что, моя девочка?
-- Слушай! Это, конечно, не мое дело. Ты, можешь не отвечать. Это ни в коем случае, не изменит мое отношение к тебе. Ни на йоту. Что это была за женщина? И, что ей было надо от меня?
-- Не волнуйся, Настенька! Это моя старая подруга. Старая, ой, как старая. Я даже забыл про ее существование.
-- Ладно. Но, что ей от меня нужно. – И на его недоуменный взгляд, пояснила, - она показывала на меня.
-- Просто, спрашивала. Кто ты, да что ты. Я сказал, что музыкантша. Причем лучшая певица, которых я видел последние восемь лет, - правду он говорил или нет, Оля не могла разобрать. У нее опять разболелась голова, не на шутку разболелась, боль всепоглощающая и очень острая. Оленька, не выдержав приступа боли, застонала. Увидев, как перепугался Вольдемар, как рванул вверх по лестнице, Оля, чтобы хоть как-нибудь утешить или успокоить друга, собрав все силы, которые еще остались в теле девушки, сказала.
-- Ну, смотри. Я все вижу. Если узнаю, что ты меня надуриваешь…- угрозу Оля так и не указала. Может оттого, что просто не придумала, но скорее всего ее снова замутило. Накрыла тошнота, чтобы не опозорится, Оля постаралась просто глубже дышать, но это дало обратный эффект. Девочка лишилась чувств, она просто провалилась в глубокий обморок. Она ничего не слышала и не видела. Как Вольдемар искал у нее ключи от дома, не видела, как он открывал дверь, пронес девочку в спальню, раздел ее и положил на кровать, достал телефон и позвонил в скорую помощь.

Скорую ждать, долго не пришлось. Они приехали буквально через две минуты после звонка. Молодой фельдшер, аккуратный и обходительный, обследовал девочку, уже пришедшую в себя, поговорил с ней и сказал, что все пройдет – это нервный срыв. Спокойствие в школе и главное дома. Никакой посторонней нагрузки, хорошее питание и покой. Главное покой. Все хорошо девочка. Не напрягайся. И фельдшер вышел из квартиры.
--Вольдемар, - тихо позвала Оля!
--Что, моя хорошая? Что-нибудь надо?
-- Нет. Ничего, – девочка, приподнялась на кровати, бледная и больная. – Ничего. Милый, родной. Это просто я расслабилась. Разве можно так. Столько счастья в один миг. Столько счастья, да полной поварешкой, я бы сказала - половником.
-- Смотри, шутишь, значит не все еще потерянно.
-- Я, не шучу. Иди сюда, - и девочка отодвинулась к стене, оставляя место Вольдемару. – Не уходи. Посиди со мной чуть-чуть, пожалуйста. Милый! – девочка задохнулась и закашлялась. – Со мной же, правда, ничего страшного? Я не заразная? Да?
Юноша присел на краешек кровати и взял ее руки. Он смотрел на Оленьку влюбленными глазами и теребил ее руки. Девушка задохнулась и закашлялась. Слезы заполнили ее озера до краев и решили выплеснуть наружу. Девушка, как ни старалась, не могла удержать, отвернулась, чтобы любимый не видел ее слез. Хоть это были слезы радости.
-- Ну, что ты, маленькая. Не надо плакать.
Он повернул ее к себе лицом.
-- Я, не маленькая, - сказала Ольга, и, обхватив Вольдемара за шею, притянула к себе. – Милый, милый, мой хороший.

Вольдемар позволил себе целовать ее. Он нежно целовал мокрые глаза, собирал губами слезы со щек, целовал ее губы, холодные и пахнущие жасмином, целовал ее всю. Но он, в сравнении с Олей, контролировал ситуацию и в миг наивысшего наслаждения, в тот самый миг, когда девушка готова была сбросить одеяло, как последнюю преграду к получению удовольствия, когда девушка уже была на вершине сладострастия и, когда ничего больше не мешало пройти свой путь до конца, он остановился. Легко, возвращая девочку к жизни, и целуя лицо расслабленной девушки, он прошептал.
-- Настенька, девочка. Ничего больше нельзя. Правда, Настя. Я люблю тебя, девочка, поэтому, и только поэтому, ухожу. Поверь. Ничего плохого я про тебя не думаю. Просто, ты больна, и я буду клясть себя всю оставшуюся жизнь, что воспользовался твоей слабостью. А я так не могу.
--Ох! Ты, Вольдемар, благородный. Но это не слабость. Я сама хочу. Я люблю тебя.
-- Ну, что ж, я тоже тебя очень люблю. Ты не можешь себе представить, как я тебя люблю, Настенька. Что ты для меня значишь. И именно поэтому я вынужден сейчас уйти.
И он ушел. Вот и тревожные колокольцы, которые весь день стучали в голове. И все равно, я люблю его.