Предыдущая публикация
СМОЛЕНСКАЯ
АГИОГРАФИЯ
Слово о законе и благодати
Академик Д. С. Лихачёв считал, что после принятия христианства художественная литература на Руси появилась внезапно. Так
это или не так, но действительно поражает мощное развитие её
видов и жанров в раннее Средневековье. Конечно, до известных
ныне литературных памятников, таких как «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона и «Повесть временных лет», были
и другие, более ранние. К большому сожалению, многие из них
не сохранились и утрачены навсегда. В пользу существования у нас
дохристианской литературы свидетельствуют «Боянов гимн» (IV
век) и «Книга Велеса» (IX век), написанные славянскими рунами
на берёзовых или буковых дощечках.
Большой научный интерес представляет мощный пласт литературы христианской поры – агиографической, или житийной. Вопервых, она самая древняя в крещёной Руси. Во-вторых, она полнее других жанров отражает духовную сторону жизни.
28
Отмечая высокий художественный уровень русской агиографии, надо иметь в виду её богатейшую и разнообразнейшую жанровую палитру. В литературе Древней Руси представлены и страстотерпческие жития, такие как, например, «Сказание и страдание,
и похвала святым мученикам Борису и Глебу»; произведения,
раскрывающие подавление человеческих страстей («Житие Антония Великого») и литературные памятники о мудрецах городских
площадей («Житие Андрея Юродивого»). На Руси существовали
биографические, вероисповедные, княжеские жития святых. С нашествием монголов возникли жанры мученических житий, отшельнических: о монахах-пустынниках, каликах перехожих, преподобных. Нет ничего удивительного в том, что этот оригинальный вид
словесности получил зелёную улицу: древнерусская литература –
это литература глубоко верующих людей. Русь не безмолвна, она
красна речами. Ведь хорошо развитая устная речь явилась одной
из важнейших предпосылок появления литературы на Руси. С принятием христианства, конечно, пошатнулись ведические традиции
существовавшего веками наставничества. Теперь, в крещёной Руси,
для воспитания монашеской аскезы возникла острая нужда в специальных книгах, чтобы с их помощью удержать на высоте идеал
духа подлинного христианина. Об этом свидетельствует летописец: «Велика бо бывает полза от учения книжнаго». Чтобы влиять
на сознание и чувства своих читателей, авторы житийной литературы используют разнообразные принципы отбора материала и его
литературной обработки, что характеризует их как своего рода профессионалов высокого класса. Для сбора необходимого материала
они опрашивали людей, лично знавших и общавшихся с теми или
иными святыми. Так работал в литературе нашей её первопроходец – Иаков Мних, творивший в то переходное время, когда устная «безыскусственная поэзия» соседствовала с исторической памятью народа, что помогло ему определить значимость накопленного
опыта, позволила лучше сориентироваться в прошлом и настоящем. Именно этот монах Киево-Печерского монастыря стал одним
из первых наших христианских писателей в жанре частной священной историографии, так сказать, её зачинателем и основателем.
К XI веку относится составление другого произведения агиографической русской литературы – «Жития Феодосия Печерского».
Автором его был Нестор, о чём он и поведал в «Повести временных
лет».
По примеру Киево-Печерской лавры русские монастыри опирались в своей повседневной жизни на Студитский устав. Как настоятель монастыря, Феодосий Печерский строго следил за соблюдением правил монастырской жизни. Если, обходя монашеские
29
кельи, он находил что-либо лишнее, противоречившее уставу, то
приказывал бросать всё это в огонь, а провинившемуся монаху делал пространное внушение нестяжательства. При этом «говорил
тихо, смиренно, с мольбою, когда обличал, слёзы текли из глаз
его». Во взаимоотношениях монахов более всего поощрялось смирение и покорность.
В монастыре предусматривался обязательный физический труд.
Праздность и уклонение от работ наказывались самым строгим
образом. Монашеские жития составляли значительную часть агиографической древнерусской литературы, где главной заповедью
было, как в известной пословице: «Так жили, что один другого
по дыханию узнавали». С жанром княжеских житий связана героическая сторона жизни Руси. Последние представлены житиями
князя Владимира и княгини Ольги, Александра Невского и т. п.
Развитие молодой русской церкви проходило в сложной атмосфере. Более двадцати лет шла острая борьба двух начал в ней –
византийского и исконно русского. С помощью хитроумных манипуляций Византия пыталась влиять на духовную жизнь Руси.
Следует отметить и внутренние противоречия в самой русской церкви. Когда Киев начал терять своё могущество, князь Андрей Боголюбский попытался открыть во Владимире свою митрополию –
суверенную, независимую от существующей киевской. В отдельные
времена на Руси действовали два и даже три митрополита, что,
в общем, значительно ослабляло позиции русской церкви.
С принятием христианства на Руси было открыто пять епархий,
потом прибавилось ещё три. А далее Константинополь чинил всяческие препятствия с целью затормозить открытие новых епархий.
Дело в том, что только при 10 епископиях можно было избирать
своего митрополита. И поэтому всё было направлено на то, чтобы
Русь не имела своей самостоятельной церкви. Конечно, предпринимались попытки обойти все эти правила. Уже при Ярославе Мудром митрополит Иларион стал во главе русской церкви без согласия Константинопольского патриарха. Такой случай повторился и в
XII веке, когда большинством епископов митрополитом был избран
выдающийся политический и религиозный деятель – Климент Смолятич. Из летописи известно, что он был священником в расположенном на берегу Днепра селе Зарубе, которым владела родная
сестра смоленского князя Ростислава – Рогнеда.
И Климент Смолятич, и его современник Кирилл Туровский
не только аргументированно отстаивали чистоту православной
веры, формируя славянскую духовность, но и, опираясь на неё,
заложили основы нравственной культуры на Руси. Смысл её они
сформулировали в следующих понятиях: не хвались, не жадничай,
30
не заносись, оставайся до конца воздержан как в большом, так
и в малом. Именно к этим требованиям нравственных норм снова
и снова возвращаются в своих сочинениях выдающиеся мыслители
и религиозные деятели Древней Руси.
Несмотря на известную идентичность суждений митрополита
и епископа, каждый из них имел свой особый голос и свой стиль
в литературе, выступал в излюбленных жанрах. Митрополит Климент использовал эпистолярные формы, развёртывая их в микрорассказы, демонстрируя своё искусство прозаика в жанре русской
экзегетики. Кирилл Туровский выступал преимущественно в литературно-публицистических формах. Можно говорить и о других отличительных особенностях их художественной прозы. Конечно, в их
произведениях нетрудно заметить перекличку. Они выступают против аполинариев, представителей религиозного движения того времени, отрицавших в Боге человеческое и, напротив, видевшего в нём
только человека до того, как он поднялся в небо. Митрополит гневно
полемизирует по этому поводу: «Аполинариево безумство стыдится
говорить о совершённом воплощении и вочеловечевании истинного
нашего Спасителя, как будто стыдясь видеть это, и считая грехом
прилагать это к Христу Спасителю, к тому, который безгрешным
пришёл и принял образ раба, и вочеловечился для ослабления греховной силы. Но поскольку „везде там, где Бог, нет греха“, чем же
он может оскверниться? Ибо ничего не скверно, кроме греха».
В сочинениях митрополита и епископа, если их рассматривать
суммарно, даётся огромный духовный и нравственный заряд восточно-славянской культуре. Здесь определены параметры воспитания и образования подрастающих поколений. Климент Смолятич
полагал, что молодёжь должна освоить не только основы православия, но и светские дисциплины. Он настаивал на том, чтобы
широко открыть двери храмов для науки и литературы античного
мира, чтобы ученики изучали философию Аристотеля и Платона.
Об этом он писал Смоленскому князю Ростиславу Мстиславичу.
Об этом же свидетельствуют многочисленные ссылки его на труды
мыслителей Древней Эллады.
На тех же позициях стоял и Кирилл Туровский. «Если кто слеп
разумом, или хром неверием, или сух отчаянием от многих беззаконий, или расслаблен еретическим учением, – писал он, – всех
вода крещения делает здоровыми» [1] . Для него главным было
не осквернить душу неверием, не нарушать, не предавать православной христианской веры. «Может же и среди нынешних апостолов быть Иуда, – писал он, – но каждый из вас пусть соблюдет
себя: не продадим Божье слово за ложь, не будем воровать, грабить, обижать, зло мыслить против игумена, божиться» [2].
31
В бессмертных трудах русских святителей бьёт чистый, кристальный родник знания и веры, величия духа и скромности, и качества эти переходят из века в век. Рассматривая жития русских
святых как самый древний литературный жанр, выдающийся историк 19 века В. О. Ключевский отметил высокую книжную культуру
«Жития преподобного Авраамия Смоленского» – произведения,
по его словам, цельного, оригинального и высоко художественного.
Смоленская письменность конца XII – начала XIII века торжественное слово о местном святом представила в самом лучшем виде,
ни в чём не уступив позднейшим лучшим произведениям этого литературного жанра.
В конце XIX века в библиотеке Авраамиева монастыря в Смоленске была обнаружена рукопись «Сказания о святом мученике
Меркурии, чудотворце Смоленском», составленная в начале XVI
века монахом Афанасием на основе какой-то более «древней повести», а может быть, и нескольких рукописей.
В этом сказании сгруппированы и обозначены характерные особенности литературных памятников тяжёлых, трагических лет татарского нашествия.
Атрибутом поэтики житийного жанра в произведении являются
образы Божьей Матери и так называемого прекрасного воина, архангела Михаила.
Культ иконы Богородицы Одигитрии сложился у смолян ещё
со времени постройки Владимиром Мономахом церкви на Соборном дворе в 1111 году и перенесением из Чернигова иконы Божьей
Матери, известной под именем Одигитрии Путеводительницы Смоленской.
наличие архетекста воинской повести, которая затем была обработана в агиографическом стиле и предстала как «воинское житие».
Такие явления имели место в древнерусской литературе. Примером
может служить «Житие Александра Невского», появившееся несколько позднее.
Конечно, между героями этих двух произведений есть и различия. Меркурий, в отличие от Александра Невского, не обладал искусством дипломата, его трудно представить в переговорах в Золотой Орде. Он воин, грезящий о ратных подвигах. Главное для
него – защитить свой «богоспасаемый град Смоленск» и всю Русскую землю. В различии психологии главных героев произведений
отразилась разная степень освоения темы татарского нашествия
в русской литературе.
Если проследить тот тяжёлый путь, который прошло русское
общественное сознание от Авраамия Смоленского, человека домонгольской поры, до Сергия Радонежского, человека, по сути,
32
духовно подготовившего Московскую Русь к свержению татарского
ига, то вывод напрашивается один: русский человек, несмотря
на труднейшие обстоятельства жизни, выстоял в лихолетье, распрямил свои богатырские плечи и подготовился к решительному бою.
Надо отметить, что у Сергея Радонежского был достойный его
помощник, Симон смоленский, который прибыл в его обитель,
оставив пост архимандрита в «богоизбранном граде Смоленске»,
и вместе с ним осуществлял великое дело по врачеванию душ
в тяжёлое время татарщины.
Анализ художественных произведений той поры убеждает в том,
что русский характер в течение почти ста лет оставался прочным
и незыблемым, хотя на его долю за это время выпали тяжкие испытания. Это многообразное единство цементировалось «могучим
и свободным» (по словам И. С. Тургенева) русским языком, который дан был «великому народу», и укреплялось художественной
литературой, любовью к природе, к своему родному краю. Именно
поэтому русский характер не замутился под напором печенегов, хазар, половцев, монголов. Из века в век он оставался чистым, как
родниковая струя.
Примером всей своей жизни, недосягаемой высотой интеллекта
Сергий Радонежский и Симон смоленский (XIV век) сумели поднять дух народа, пробудили веру в его силы, вдохнули надежду
на освобождение. В этом собственно и состоял их подвиг во имя
России и её многострадального народа. Не наделённый никакой
властью, Сергий Радонежский тем не менее имел огромную духовную власть над людьми. Особенной статью его было воздействовать
на души людские убеждающим словом. Скорбящему, униженному
и оскорблённому народу своему Сергий Радонежский дал понять,
что не погиб он, народ, если в тайниках души его не погасло всё
доброе и здоровое. Самим своим появлением среди соотечественников, находившихся во тьме сомнений и сени смертной, он помог заглянуть в их собственный внутренний мрак и увидеть где-то вдали
брезжущий свет.
Имя этого «блаженного и преподобного старца» известно сегодня
«во всём подлунном мире». Слава его перешагнула через многие
века, перешла через все национальные и государственные границы.
По решению ЮНЕСКО в 1992 году весь мир чествовал этого великого пассионария XIV века – смиренномудрого и самоотверженного, рачительного собирателя и хранителя русской духовности.
Епифаний Премудрый, писатель конца XIV века, в своём «красно украшенном» житии о нём набрал около двадцати синонимических эпитетов, чтобы прославить его на многие годы, и все равно
не добился цели, то есть не использовал всего огромного регистра
33
его несомненных добродетелей: «старец чюдесный, добродетелями
всякими украшенный, тихий, кроткий нрав имевший, смиренный
и добронравный, приветливый и благодушный, утешительный,
сладкогласный и мягкий, милостивый и целомудренный, благочестивый и нищелюбивый, гостеприимный и миролюбивый…»
Согласно «Житию Сергия Радонежского» великий духовник
был родом из Ростова Великого, происходил от честных родителей,
знатных бояр, ибо только таким людям Господь дарует соединить
в детях добро с добром и лучшее с лучшим.
Сергий – его иноческое имя. В миру святого старца звали Варфоломеем. Родился он и рос при Дмитрии Михайловиче, великом
князе Тверском, и при епископе преосвященном Петре, ставшем
позднее Митрополитом всея Руси. Уже с детства он отмечен был
особой печатью богоизбранничества: во время литургии в местной
церкви он трижды прокричал из чрева матери, чем удивил и устрашил прихожан и священнослужителей. От Бога, а не от людей получил он книжное учение. К игравшим детям он не ходил, так как
мысленно был всегда сосредоточен на более важных занятиях. Его
неотвязчивой и неустанной мечтой было посвятить себя всецело
святому делу служения православной веры. Дождавшись своего
урочного часа, похоронив с честью родителей, как и обещал им, он
навсегда порвал с суетой мирской жизнью и постригся в монахи.
А было ему тогда 23 года от роду. Однако, как заметил автор жития, «ему можно было дать больше двадцати лет по внешнему виду,
но больше ста лет по остроте разума: ведь хотя он и молод был телом, но стар разумом и совершенен по божественной благодати».
Иноческая жизнь Сергия Радонежского была полна волнений,
больших испытаний и острых неожиданностей. Облюбовав глухое
место в лесу, он вместе с братом Стефаном построил келью и срубил церковь. Не выдержав суровой, полуголодной жизни, брат вернулся в город, а Сергий продолжал своё затворничество. В полном
одиночестве он прожил несколько лет – под ночной вой голодных
волков и рёв медведей. Но вот к его скиту стали пробиваться одиночные бродячие монахи. Он принимал их с одним условием: каждый из них должен был построить себе отдельную келью, чтобы
в ней жить. Так в Троицком монастыре образовалась иноческая община. После долгих уговоров Сергий согласился стать игуменом.
Его наставническая деятельность представляет собой яркую страницу его духовно богатой подвижнической жизни. Не только у себя
в монастыре он вёл каждодневную, терпеливую работу по собиранию душ: подготовленные и воспитанные им учёные монахи становились настоятелями в других монастырях, продолжая и приумножая дело своего учителя.
34
Автор жития уделил много внимания наставничеству Сергия Радонежского, духовному врачеванию святого старца, который, как
игумен, учитель и воспитатель молодёжи, кропотливо, с великим
терпением возился с каждым отдельным иноком, видя в нём, прежде всего, неповторимую личность со всеми присущими ей особенностями. Никогда он не подавлял её неосторожным прикосновением или грубым словом.
Постоянно заботясь о развитии здорового духа в иноках своей
обители, он, завершив молитву, каждый раз по вечерам выходил
из своей скромной кельи и обходил все монастырские жилища чернецов, чтобы знать, чем живет и занимается каждый из них, какое
проявляет усердие, рвение и стремление к службе. Если во время
своего обхода он слышал или видел, что тот или иной инок молился тщательно и усердно Богу, совершал поклоны, или твердил
в безмолвии молитву, или святые книги читал, или о грехах своих
плакался и сетовал, то за таких своих воспитанников он радовался
и мысленно благодарил Бога. Возвратившись в свою келью, он продолжал молиться за них, прося Всевышнего, чтобы тот сподобил их
и вдохновил на добрые начинания и полезные дела. Если же при
обходе он слышал в келье громкий говор или смех, то сильно печалился. Постучав в дверь или окно, он удалялся грустный и расстроенный. Своим стуком он давал знать недостойным братьям во Христе, что был невольным свидетелем их праздной болтовни и имел
смелость таким образом пресечь её. На следующий день он вызывал
к себе провинившихся для интимной беседы. При этом он никогда
не повышал голоса, беседуя с ними, не кричал и не обличал с яростью, а говорил тихо, достойно, не наказывал под горячую руку
за нарушение монастырского устава. Исподволь, «тихо и кротко»,
как будто притчи рассказывал, беседовал он с ними. И если провинившийся инок покорно выслушивал его наставления с искренним
смирением, осознавая свою оплошность, и раскаивался в содеянном,
склоняясь перед святым старцем, Сергий Радонежский светлел лицом и прощал его. На этом всё и кончалось. Но были и другие случаи, более драматичные и с тяжёлой развязкой.
Игумену случалось подчас иметь дело с гордецами, непокорными черноризцами, сердца которых были забиты «помрачением
бесовским». Но и в этом случае он не обвинял провинившегося,
не «распекал», а спокойно и терпеливо объяснял ему его явную
ошибку. Если же и такое внушение не имело действия, он накладывал на гордеца епитимию (церковное наказание) и отпускал его,
чтобы потом снова пригласить на беседу и выяснить, осознал ли тот
свою вину и исправил ли свои ошибки. Публичных разборов и наказаний Сергий Радонежский не терпел и никогда не пользовался
35
ими, полагая, что они сильно травмируют душу человека, разъединяют его с остальной иноческой братией, разрушают интимность
сложившихся в обители отношений.
Несомненные успехи настоятеля Троицкого монастыря объясняются во многом ещё и тем, что он сумел осуществить идею общежительства. Значительную помощь ему оказал в этом деле прибывший
из Смоленска архимандрит Симон – человек опытный, мудрый и в
вере твёрдый, с которым у преподобного с самого начала установилась большая взаимная дружба.
Особое внимание в монастыре отдавалось повседневному самосовершенствованию монахов, их образованию, церковному пению,
живописи, красноречию, проповедничеству, общению с паломниками и т. п. В этом отношении архимандрит Симон стал как бы
мозговым центром Троицкой лавры, необходимыми руками и внутренним зрением Сергия Радонежского, который, как видно из жития, во всём доверял ему и в трудных случаях всегда держал с ним
совет, особенно если дело касалось вопросов веры. «Подвиг великий, – говаривал он, – должны мы совершить в борьбе с невидимым врагом; ведь он, как лев рыкающий, ходит, стремясь каждого
растерзать».
Наставляя монастырскую братию на путь истинный, Сергий Радонежский обычно говорил мало, больше подавая пример своими
делами. А жил он скромно, не любил ярких одеяний, пищу принимал самую простую – краюху хлеба чёрного, да кружку сырой
воды.
Это был человек огромной духовной мощи и государственного
ума, болевший не только за свою монастырскую паству, но и за общерусские дела, княжеские, церковные. Отказавшись от предложения митрополита Алексия принять высший церковный сан, он тем
не менее не ушел от важных общерусских дел. Он и здесь явился
духовным собирателем русских людей, живо интересовался всем,
что происходило в стране. Московский князь Дмитрий Иванович
приезжал к нему в обитель для душевных бесед. Именно великий
старец «тихими и кроткими словами» вразумил рязанского князя
Олега Ивановича не выступать против своих же братьев по крови,
против русских людей, выступивших против татар. Князь внял его
просьбе. Когда золотоордынский темник Мамай с огромными силами вторгся в пределы русской земли, Олег не принял участия
на его стороне в Куликовской битве. Напротив, он предупредил
московского князя о выступлении татар, даже сообщил ему маршрут движения и время выступления.
Болея за единую Русь, собирая её духовно, отец Сергий, несмотря на кротость характера, мог, когда было нужно, проявить
36
и решительность, если видел противозаконные действия со стороны
некоторых князей. Когда суздальский князь Борис незаконно отнял у брата Дмитрия Нижний Новгород, Сергий Радонежский велел закрыть в этом городе все церкви, упразднил службы, чтобы
вразумить «нахальника». Много и других добрых и благих дел
на счету у этого «старца свята». Имея к нему великую веру, Дмитрий Иванович не раз посещал его монастырскую обитель. На духу
однажды он спросил у Сергия Радонежского, следует ли ему выступать против Золотой Орды, и получил ответ: «Подобает ти, господине, пещися о врученной от Бога христоименитому стаду. Поиде против безбожных, и Богу помогающу ти, победиши и здрав
в свое отечьство с великими похвалами возвратишися».
Когда русские воины увидели несметные силы татарские и засомневались в предстоящей победе, неизвестно откуда появился гонец с грамотой от святого Сергия, гласившей: «Без всякого сомнения, господин, смело вступай в бой со свирепостью их, нисколько
не устрашаясь, – обязательно поможет тебе Бог». Кроме святого
напутствия и послания, Сергий отправил с князем на битву с татарами двух лучших своих служителей – Пересвета и Ослябю. Единоборством Александра Пересвета с татарским богатырем Челубеем
открылась Куликовская битва 1380 года. Этим фактом русская церковь заявила о своём праве на активное участие в борьбе с неверными агарянами. Оба богатыря-инока, посланные Радонежским архимандритом, погибли за Русскую землю.
Преподобный Сергий скончался «в старость глубину пришед»
и «чистую свою священную душу с молитвой Господу предал» 25
сентября 1392 года, в возрасте 78 лет. За годы жизни он своими
душеполезными словами и делами многих людей научил, как им
жить достойно и честно. Других – спас в тяжёлые годы безвременья. Третьих – сплотил для общей борьбы с врагами. И многие
души к Богу привёл. Примером всей своей жизни, недосягаемой
высотой дум и стремлений своих он поднял дух народа русского,
вдохнул в него надежду и веру. В этом собственно и состоял его
бессмертный подвиг. Вот почему при имени его – и тогда и теперь – осеняла и осеняет мысль о нашем умственном и нравственном возрождении; вот почему сам Троицкий духовник воспринимается как очень близкий свет издалека.
Из многочисленных учеников и последователей Сергия Радонежского отметить следует Герасима Болдинского, человека XVI
века. «Житие преподобного Герасима, Болдинского чудотворца»
создавалось разными людьми в разные времена: бывшим игуменом
Болдинской обители Антонием, а также Григорием Жюковым, о котором ничего не известно, кроме фамилии и имени, и Болдинским
37
архимандритом Андреем. Произведение состоит из двух частей:
в первой повествуется о самом святом, а во второй – о чудесах, которые случились после его смерти.
В первой части речь идёт о рождении, воспитании и становлении
будущего чудотворца, о его родителях, Михаиле и Марии, «быша
правиди перед Богом», о посещении церкви. Кроме церкви, богомольный мальчик посещал часто Горицкий монастырь Пресвятой
Богородицы в городе Переяславле. Беседы старца Даниила о спасительных истинах православной веры всегда сильно возбуждали
воображение подростка, взбудораживали его душу, привлекали
глубиной и истинностью.
Двадцать лет прожил Герасим в одной келье с великим старцем,
чтившим Сергия Радонежского. Многому научился от него, а главное – укрепился духом настолько, что в любую минуту мог побеждать всяческие соблазны грешного мира. И тем не менее на душе
у него не было полного успокоения. Получив от Даниила благословение, он ушёл из Данилова монастыря, странствовал по свету,
жил в лесах и глухих дебрях. Так забрёл он в окрестности Дорогобужа, покрытые девственными лесами. Неподалеку от Старой
Смоленской дороги, ведущей к Москве, он поставил себе «хижину
малу» и стал жить один как перст. Так прошло два года. На исходе
их стали ему сниться одни и те же сны – с колокольным звоном
монастырской церкви. И он поменял место в поисках колокольного звона. С 1530 года начался новый виток в его отшельнической
жизни. На поляне, возле могучего дуба, он поставил себе новую
«келейку». Пока строил её, жил под ветвистой кроной зелёного
друга, который защищал его от дождей и ветров. На новом месте
не всё было гладко. Местные жители не приняли «чужака», обосновавшегося рядом, и обратились к наместнику, требуя его удаления.
Без всякого разбирательства его, связанного по рукам и ногам, доставили в город и заключили в тюрьму. Но тут произошло чудо:
царский посланец из Москвы, оказавшийся по своим делам в Дорогобуже, увидел «арестанта» и стал перед ним на колени с просьбой
благословения. Все присутствующие были поражены. Оказалось,
что царский посланец видел святого подвижника в Москве и хорошо знал его учителя, старца Даниила, который, кстати сказать,
крестил будущего царя Ивана Грозного. Авторитет Герасима после
этого случая неимоверно возрос. Получив разрешение жить и делать что захочет, Герасим решил основать монастырь при речке
Болдине и обратился к великому московскому князю за помощью.
Получив из казны царской деньги, он приступил к строительству
храма во имя «Животворные Троицы» им придел к нему «во имя
Преподобного отца нашего Сергия, Радонежского чудотворца».
38
Новость о монастыре вскоре вышла за пределы Дорогобужского
края. В Болдино потянулись люди разных сословий. Герасим подавал всем им пример своим неустанным трудом и длительными,
почти непрерывными молитвами.
1 мая 1554 года, в зените иноческой славы, Герасим Болдинский скончался на шестьдесят шестом году жизни, оплакиваемый
многочисленными учениками, поклонниками и последователями.
Первая часть жития заканчивается словами: «Почил праведный
старец, угас светильник Христовой веры, но не угас свет, который
он принёс в мир. Этот свет оживил 127 человек братии, оставшейся
в Болдинском монастыре по преставлении Преподобного, а потом
и остальных учеников св. Герасима – подвижника обители с 16
века до наших дней».
Вторая часть агиографического памятника посвящена описанию
чудес. Комментатор их, «Гришка Жюков», представил 24 чуда.
В основном они связаны с исцелением недугов и тяжёлых болезней, а также с возвращением временных отщепенцев в лоно православной церкви.
По своему содержанию и стилю первая и вторая части разнятся
между собой. Первая составлена в полном соответствии с литературными традициями агиографии: помимо точного указания времени и места рождения святого, упомянуты и соответственно
охарактеризованы его родители, подчёркнуто огромное влияние
церкви и монашества на формирование мировоззрения и характера
главного героя. Традиционна смерть его после окончания молитвы.
Заметны некоторые совпадения с житиями о русских монахах-пустынниках, особенно с житием Сергия Радонежского, которому
явно подражал Герасим Болдинский. В его честь он основал два
монастыря – в Болдине и на реке Жиздре.
Болдинская монашеская братия жила строго по уставу Радонежского монастыря. Сам настоятель считал Герасима своим духовником. Поскольку «Житие о Герасиме, Болдинском чудотворце» создавалось в то время, когда многие иноки этой обители ещё были
живы, составитель не мог внести ничего неправдоподобного в своё
повествование о великом старце. Он писал только о том, что хорошо знал, что видел, чему был свидетелем. Тон его рассказа
всегда спокойный, уравновешенный, без чрезмерных стилистических украшений. Даже чудеса поставлены им на вполне достоверные основания, обрамлены реальными фактами и событиями.
Этого нельзя сказать о второй части жития, отличающейся «красно украшенной» речью повествователя, «цветистостью» стиля, что,
однако, не мешает ему объективно дополнять первую часть, представляя таким образом две части как единое целое. В произведении
39
рассыпано множество намёков на те или иные политические и религиозные события. Они удачно обрамляют деятельность пламенного проповедника учения Христа. В целом это значительно усиливает познавательную сущность произведения как своеобразного
памятника эпохи, находящейся в преддверии «смутного времени».
Именно благодаря таким ярким светочам, как Болдинский Герасим,
Россия выдержала тяжелейшие испытания вражеского нашествия.
«Житие Герасима, Болдинского чудотворца» заметно повлияло
на развитие отечественной литературы, поскольку оно уже зарегистрировало те жанровые изменения, которые нашли своё воплощение в «Житии протопопа Аввакума», открывавшем даль русского
романа.
«Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» по праву
принадлежит к выдающимся произведениям древнерусской литературы. С XI по XVII век произошли огромные изменения в жизни,
а в связи с ними и в агиографических жанрах нашей литературы.
От страстотерпцев Бориса и Глеба до борцов за чистоту русской национальной веры – таков путь, пройденный Русью, а затем и Россией за 700 лет. Первые святые погибли за незыблемость семейных
традиций, за идею единства Русской земли. Протопоп Аввакум пал
от рук иноверцев, не уступив права иметь свои личные убеждения.
Трансформация житийного жанра в XVII веке связана с так называемым расколом в русской церкви.
В чём суть его?
С X по XVII вв. церковные книги на Руси существовали без
изменений, хотя в Болгарии, Сербии и на Украине их уже неоднократно исправляли по новым оригиналам. Реформа церкви диктовалась острой необходимостью централизации русских земель
вокруг Москвы. Объединение русских, украинских и белорусских
земель, захваченных католиками и мусульманами, нельзя было осуществить, не устранив церковных разногласий. Церковная реформа
должна была узаконить и оправдать юридически воссоединение.
Предстоящая реформа должна была повысить авторитет русской церкви в условиях, когда Москва была объявлена «Третьим
Римом». Требовалось создать ей славу и величие, равные Риму
и Константинополю. В 1652 году умер патриарх Иосиф. Предполагалось, что на смену ему придёт Стефан Вонифатьев, царский
духовник, протопоп Благовещенского собора в Кремле. Но он отказался в пользу Никона, привезшего мощи митрополита Филиппа
из Соловецкого монастыря в Москву. Митрополит умер в «долгом
заточении» по приказу Ивана Грозного. Авторитет Никона, смело
решившего доставить останки митрополита в столицу, значительно
повысил его авторитет.
40
Энергичный и властолюбивый Новгородский митрополит, мордвин по национальности, в 1652 году занял пост Патриарха всея
Руси. Протопоп Аввакум в это время находился в Москве вместе
со Стефаном Вонифатьевым и, видимо, думал видеть именно его
на патриаршем месте. Может быть, он и сам тайно мечтал стать
во главе русской церкви. Однако этого не случилось: царь Алексей
Михайлович предпочел ему Никона.
К чему свелось реформирование православной русской церкви?
Во-первых, были исправлены богослужебные книги по новым
греческим оригиналам.
Во-вторых, земные поклоны были заменены на поясные.
В-третьих, двоеперстное крестное знамение было заменено
на троеперстное (имелся в виду Бог в трёх лицах: Отец – Сын –
Святой Дух).
В существующей научной литературе установилось ошибочное
мнение, будто бы церковная реформа свелась лишь к формальным
признакам веры. Нет, она затронула кардинальные основы вероисповедания. По этой причине русское общество раскололось почти пополам – на никониан и старообрядцев. Противоречия между
ними приняли острый характер, борьба накалилась до предела.
Во главе старообрядцев стал протопоп Аввакум – человек сильной воли и большого таланта, смелый и принципиальный. Двадцать лет он самоотверженно защищал «чистоту» подлинной русской
православной веры от посягательств иноверцев-никониан. Стоял
до конца. Шло время… Лишился царской поддержки его главный
враг, Никон, умер и сам царь Алексей Михайлович, но положение
Аввакума нисколько не улучшилось. 14 апреля 1682 года протопоп
Аввакум и его три сподвижника были заживо сожжены в земельном струбе в Пустозерске. Прибывший накануне с Величайшим повелением капитан стрелецкого полка И. С. Леушев исполнил свою
трагическую миссию, после чего доложил, что Аввакум «в стрепе
сожжен и даже до ада низведен, яко дым исчез». Конечно, такой
жизни даже бурому волку не пожелаешь.
Так прожил свою жизнь и трагически погиб этот, по словам
историка С. М. Соловьёва, «богатырь протопоп», всегда говоривший: «Держу до смерти, яко же прияхъ».
Аввакум Петров (1621–1682) был, конечно, выдающимся деятелем религиозного движения и гениальным писателем XVII века.
Он оказал огромное влияние не только на житийную литературу
своего времени, но и на другие её жанры. В его сочинениях отразилась эпоха Великой Смуты, насыщенная мятежами, хаотичностью столкновения борющихся сил. Уже на страницах своего лучшего произведения – «Жития, им самим написанного» – Аввакум
41
вводит нас в атмосферу своего беспокойного и сложного времени,
показывает своеволие и беззаконие, творимое местными властями.
«У вдовы, – писал он, – начальник дщерь отнял, и аз молих его,
да же сиротину возвратить к матери, и он… пришед во церковь, бил
и волочил меня за ноги». Аввакум, как видно, выступал не только
как борец за веру, но и как заступник униженных и угнетённых.
«На Кострому прибежал, – тревожился он, – ано и тут протопопа
ж Даниила изгнали. Ох, горе! Везде от Диавола жития нет».
Судя по рассказу автора, «жития» действительно не было, время
настало дьявольское. Беззаконие и своеволие господ соседствовало
с внезапными и беспощадными народными бунтами. А тут ещё с Запада распространился «блуд». Аввакуму кажется, что земля сбилась с оси, в одно мгновенье всё сдвинулось со своих мест. И почва
заколебалась под ногами. Каждая общественная группа ощутила
острую необходимость действовать, громко кричать о себе. Именно
эту духовную раскованность, раскрепощённость от всяких пут видел и ощущал на себе протопоп. Такая активность, снизу до верху,
представлялась ему великой неразберихой, хаосом, ожесточённой
борьбой скрестившихся сил. «Человецы, грешницы, – писал он
с отчаянием, – мятутся, яко прузи (саранча), бьются, дерутся, яко
пьяни суть».
В происходивших в то время бурных событиях трудно было разобраться: высшие слои общества, особенно старое боярство, всеми
силами стремились сохранить своё устойчивое положение, а другая
часть общества действовала уже в духе предстоящих Петровских
реформ. Среди них находились Фёдор Ртищев, Афанасий НардинНащекин (Ордин-Нащокин ???) и др.
Полная неразбериха царила не только в верхах, но и в низах.
Крестьяне и посадский люд тоже пришли в движение. Дух открытой и непримиримой борьбы и здесь, на этом уровне, сочетался
с попыткой вернуть патриархальные отношения, возвратиться
к тому, что было раньше. Степан Разин выступил с идеей «великого Государя». В рассылаемых повсеместно грамотах он объявлял себя не только преемником царя, но и единомышленником патриарха Никона, который к тому времени был низложен и сослан
на Север.
Противоречия и противоречия на каждом шагу. Ими заражена
вся тогдашняя «интеллигенция». Сильвестр Медведев, выдающийся
поэт XVII века, становится во главе стрелецкого бунта. Григорий
Котошихин, образованнейший человек в России, автор сочинения о ней и её людях, был казнён в Швеции за убийство в пьяной
драке. Артамон Матвеев, один из основателей придворного театра,
учиняет расправу над раскольниками, участвует в пытках.
42
Во второй половине «бунташного» XVII века проявляется одно
из главных качеств переходного времени – сложное переплетение
прогрессивного и крайне реакционного, передового и отсталого,
перспективного и косного.
Как выдающийся мыслитель своего времени, Аввакум пытался
найти золотую середину, чтобы как-то установить благочестие, преодолеть дьявольское брожение умов. Его «беседы», «слова», «обличения», «письма», «послания» наполнены до краев жгучими проблемами дня, полны тревог. Ему кажется, что надвигается конец мира.
К этому надо прибавить его личное «долгое заточение». Над ним уже
нависла карающая рука смерти. В такой атмосфере венец мученичества за истинную православную веру мерцал в его горящих глазах.
Литературные взгляды Аввакума Петрова в значительной мере
определяются его необыкновенно сложным положением. Перед лицом «страшного суда» он не мог лгать пред Богом, не мог притворяться или лукавить. Царю Алексею Михайловичу он пишет
из заточения: «Прости, Михалыч-свет, да же бы тебе ведомо было,
да никак не лгу, ниж притворяяся, говорю: в темнице мне, яко
во гробу, что надобна? Разве смерть! Ей, тако!»
«Ей, не лгу! Невозможно Богу солгать», – такими страстными
заверениями наполнены его сочинения. И в этом их особенность.
Правда, истинность и правдивость – его главное художественное оружие. «Миленькие мои! Я сижу под спудом – тем засыпан.
Несть на мне не нитки, только крест с гайтаном (по Далю «гайтан» – шнурок, тесьма), да в руках чотки, чем от бесов боронюся».
Он уже живой мертвец («жив погребен»). Из таких высказываний
автора вытекает вторая особенность «огнедышащего», «огнепального» повествования Аввакума, которую сам он сформулировал
таким образом: «Дыши тако горящею душою: не оставит тя Бог».
Если сказать иначе, попроще: пиши без мудрствований, без украшений, смело пиши, ничего не боясь; «сказывай, небось, лише совесть крепко держи».
Как писатель, Аввакум смело нарушает литературные традиции,
господствующий тогда стиль «плетения словес». Для него очень
важно не только говорить «правду-матку», но горячо говорить,
с «горечью и злостью», с неподдельным чувством.
Отметим и ещё одну важную особенность его повествовательной манеры, выраженной им в словах: «…Ни латинским языком,
ни греческим, ни еврейским, ниже иным коим ищет от нас говоры
Господь, но любви добродетельны хощет; того ради я и не брегу
о красноречии, и не уничижаю своего языка русского». Во всех
своих «огнпальных» сочинениях Аввакум выступает как смелый,
но очень заботливый реформатор родного языка.
43
Можно приводить много других примеров страстной, правдивой проповеди писателя, профессионально борющегося за простоту речи. Он считал, что «красноглаголание» губит разум, нарушает смысл речи. Чем проще говорит человек, тем лучше. Только
то и бывает добрым, что правдиво и идёт от сердца. «Воды из сердца добывай, – пишет он, – елико мочно и поливай на нозе Иисусове».
В своей творческой деятельности неистовый ревнитель истинной
веры всегда следовал первым побуждениям своего горячего сердца.
Даже тогда, когда чувства его шли вразрез с церковной традицией.
Пересказав своими словами библейскую притчу о богатом человеке
и бедном Лазаре, Аввакум отказался называть богатого человека
«чадом», как назвал его библейский Авраам. «Че не Авраам, – заявил он, – не стану чадом звать: собака ты… Плюнул бы ему в рожу
ту и в брюхо-то толстое пнул бы ногою».
Таков Аввакум как писатель. Самым значительным его произведением считают житие, которое он сам написал о себе в Пустозерске в 1672–1673 годах, а потом дополнял новыми эпизодами и картинами. Творческая история этого произведения вообще необычна.
Не за письменным столом оно создавалось, а в подземелье, в яме,
в струбе, наподобие затыненного колодца.
Трудно сказать, писал ли Аввакум стихи, но книжной речью он
владел превосходно. Ярослав Смеляков, известный поэт ХХ века
и поклонник Аввакума, сказал о его сочном богатом языке: «Ведь
он оставил русской речи и прямоту, и срамоту, язык мятежного
предтечи светившийся, как угль во рту». Это гениальное произведение могло появиться как синтезирующий фактор всей предшествующей агиографической литературы, в кругу которой не последнюю
роль сыграли и смоленские жития святых, выдающиеся писатели,
выходцы из Смоленской земли.
Следует заметить, что первое произведение исторической агиографии создал Иаков Мних, выходец из Смоленской земли. Оно
появилось на Руси в связи с первыми русскими святыми, единоутробными братьями Борисом и Глебом, а одно из последних памятников этого типа, «Житие Герасима Болдинского», замыкает эту
литературу в её древний период. Между ними расположены промежуточные звенья исключительной художественной яркости и силы,
такие как «Житие Авраамия Смоленского» и совершенно необычное по жанру сказание-житие-повесть о Меркурии Смоленском –
нечто вроде литературного гиборита, впитавшего и воинскую повесть, и житие, обнаруженное в библиотеке Авраамиева монастыря.
В житии фактически получили подтверждение нахождение на Смядыни мощей Бориса и Глеба и некоторые другие совпадения.
44
Когда в городе приключилось великое бездождие, высыхала
земля, сады, нивы и весь земной плод, чего никогда не бывало, все
горевали и молились Богу. И сам епископ, блаженный Игнатий,
с честным клиросом, богобоязненными игуменами, священниками,
дьяконами, монахами и со всем городом (с мужчинами и женщинами, со всеми молодыми людьми) ходил вокруг с Честным Крестом, с иконой Господней, с честными мощами святых и просил
Бога с великим умилением и со слезами помиловать людей: «Пусти, Господи, дождь, одожди лицо земли, молимся тебе, Святой».
И когда они кончили отпуст, каждый ушёл восвояси, освятив воду
Крестом и мощами святых. Насколько богат по содержанию этот
литературный памятник в кругу агиографической литературы и как
много даёт он для понимания атмосферы тех далёких лет!
Следующая публикация
Нет комментариев