ВЕЛИКАЯ ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

И СМОЛЕНСКИЕ ВОЛЬНОДУМЦЫ
Великая французская революция - самый глубокий социально-политический
переворот, наиболее влиятельное событие в новой истории Западной Европы. И в русском
освободительном движении, при всем его резком национальном своеобразии, иcтория
Великой революции всегда была той школой, которая пробуждала политическое сознание,
формировала начальные гражданские понятия, одухотворяла мечтой о «свободе, равенстве,
братстве». Об этом свидетельствует и прошлое нашей области.
Либеральное движение на Смоленщине началось задолго до 1789 года. Уже в
предшествующее, так называемое «новиковское» десятилетие передовое дворянство с
интересом вчитывалось и вдумывалось в поступавшую из Франции просветительскую
литературу, которая содержала в себе зерна политической ереси и была ничем иным, как
идеологической подготовкой будущего революционного переворота. В русском обществе
резко возрастает спрос на сочинения Монтескье, Вольтера, Мабли, Рейналя, Руссо и др.
Конечно же, поначалу все это было не слишком серьезно, скорее светской модой на
французское вольнодумство, чем сознательной политической оппозицией, тем более что
подобное кокетство с Вольтером и Дидро позволяла себе в ту пору сама «матушкаимператрица».
На Смоленщине тех лет такого рода свободомыслием отличался, например, владелец
ельнинского имения Беззаботы Федор Богданович Пассек - один из четырех братьев этого
влиятельного в ту пору дворянского семейства. Согласно церковным рассказам о нем,
Пассек долго и не в меру «увлекался чтением иностранных писателей и особенно
сочинений безбожника Вольтера и всей душетленной французской философии последних
годов XVIII века», пугал еретическими рассуждениями о необозримости вселенной и
множественности миров, но в конце своей жизни, под влиянием тяжкой болезни, испугался
собственной смелости, покаялся перед иконой смоленской Одигитрии и впал в крайнюю
набожность и мистицизм.
Значительно серьезнее были личность и деятельность Степана Юрьевича
Храповицкого, одного из авторитетнейших людей Н. И. Новикова, с которым он состоял в
переписке. Человек боль шого ума и образованности (он окончил сухопутный пажескиь
корпус в Петербурге), после бурно проведенной гвардейской молодости Храповицкий
вышел в отставку, вернулся на Смоленщину и повел здесь просветительскую работу в духе
Новикова. В своем имении Кощуно (сегодня — Кощино), в 25 верстах от Смоленска, он
открыл школу для детей бедных дворян, в которую пригласил лучших учителей города, да
и сам вел некоторые уроки. В Кощуне у Храповицкого была превосходная библиотека со
«всеми подлинниками лучших сочинений французских и немецких писателей» и всеми
переводами, вышедшими из московской типографии Новикова.
Были в губернии и другие люди с такими интересами и настроениями - «еретики,
безбожники, фармазоны», как их обычно честила косная масса тогдашних Скотининых и
Простаковых.
Первые известия о волнениях в Париже, о штурме Бастилии, о Национальном собрании
были встречены образованными кру гами русского общества с определенным сочувствием.
Однако затем, по мере углубления революции, она все больше начинала представляться
какой-то кровавой и беспощадной французской «пугачевщиной». Начинается
правительственная реакция: все русские туристы срочно, по приказу возвращаются на
родину, запрещается французская пресса, налагается запрет на торговлю французскими
товарами и др. «Просвещенная» Екатерина II закрывает частные типографии, ссылает в
Сибирь Радищева, заключает в Шлиссельбург престарелого Новикова.
Ее преемник Павел I в борьбе с ненавистной «французской заразой» вообще переходит
все границы здравого смысла: не только уничтожает все — без различия содержания -
французские книги, но даже велит изъять из русского языка такие «развратные» слова, как
«отечество», «общество», «гражданин» и др.
И все же русская либеральная фронда не только не прекратилась, но, наоборот,
набирает новую силу. Под влияние французских событий попадает новое поколение -
образованная молодежь 90-х годов. Правда, и у этих молодых людей дело частенько не шло
дальше бравады и эпатажа, как, например, у высланного в 1796 году из Петербурга в
Смоленскую губернию и вообще часто бывавшего здесь полковника Михаила Салтыкова.
Воспитанник шляхетного корпуса, с младых ногтей пропитайный вольтерьянством и
руссоизмом, Салтыков, по свидетельству, Ф. В. Ростопчина, буквально обращал в бегство
своих собеседников «громкими словами о свободе», откровенным одобрением
революционных событий и, не в последнюю очередь, вызывающими, высокими до
подбородка, галстуками по моде революционного Парижа, при виде которых император
Павел I и все староверы приходили в совершенное неистовство. За Салтыковым
установилась репутация чуть ли не великосветского якобинца, хотя на самом деле,
разумеется, никаким революционером он не был, да и в революции всегда восхвалял не
якобинцев, а жирондистов.
Другой характерный пример французского влияния в 90-е годы - юношеские
«революционные» порывы нашего земляка, впоследствии известного писателя и
журналиста Сергея Глинки. Начало революции совпало для Глинки с его учебой в
Петербургском шляхетном корпусе - в пору благословенного для этого заведения
либерального директорства графа Ангальта. Кадеты Ангальта свободно читали
французские газеты, откровенно говорили о последних событиях в Париже. Как-то учитель
французского языка Паш познакомил воспитанников с «Марсельезой», а Глинка тут же
переложил ее русскими стихами. Там же, в корпусе, Глинка увлекся «Путешествием из
Петербурга в Москву» Радищева - книгой, которая, как отметила Екатерина II, тоже была
«исполнена и заражена французским заблуждением».
В таком еретическом настроении, с Францией в голове и с «Путешествием» в дорожном
саквояже, в январе 1795 года только что выпущенный из корпуса поручик является в
духовщинскую глушь, в родные Сутоки, и возмущается здесь крепостными порядками
своей «малой родины», в особенности продажей крестьян и рекрутскими операциями
своего старшего брата: «Стыд великий, позор и горе той стране, где торгуют
человечеством!»
Еще более, чем восторженное настроение юного Глинки, примечательна поистине
трагическая судьба другого смоленского энтузиаста Великой революции Василия
Васильевича Пассека. В полном смысле слова мученик просветительских и
революционных идей XVIII века, задолго до декабристов, ни в чем не поколебавшись, не
сломившись, он прошел их крестный путь: аресты, тюрьмы, сибирскую ссылку.
Судьба Василия Пассека в его поколении по-своему исключительна, однако его
настроения, политические интересы, увлеченность французскими делами весьма типичны
для значительной части русской молодежи конца XVIII века. Кульминации этих настроений
приходится на вторую половину 90-х годов, когда после смерти Екатерины и воцарения
Павла I либеральное брожение умов соединилось со всеобщим недовольством новым
императором, его непредсказуемой реакционной политикой и насаждаемыми им
казарменными, гатчинскими порядками.
Ведущая роль в этой оппозиции принадлежала гвардейскими армейским офицерам,
которые в полном смысле слова возненавидели Павла I — «Бутова», как они его иронически
прозвали. В такой атмосфере около 1797 года и сложилась в Смоленской губернии
антиправительственная организация, которую возглавил двоюродный брат Василия
Пассека, небогатый дворянин Краснинского уезда, близкий Суворову отставной полковник
Александр Михайлович Каховский. (Отметим, что с Василием Пассеком были знакомы и
некоторые другие участники движения — например братья А. С. и С. С. Николевы.)
Возглавленная Каховским оппозиция была не слишком организованной, однако весьма
многочисленной и разветвленной: помимо краснинского имения Каховского Смоляничи,
она имела свои кружки в Смоленске, Дорогобуже, в некоторых сосед них губерниях. По
мнению расследовавшего дело генерала Линденера, «смоленские якобинцы»
распространили свое действие от Калуги до литовской границы и от Орла до Москвы.
Главную массу недовольных составляли офицеры расположенных в губернии войск, но
встречались и служащие гражданских ведомств (советник смоленской казенной палаты,
вице-губернатор и др.). В самом Смоленске особенной активностью и влиятельностью
выделялся командир стоявшего там полка Петр Киндяков. Смоленские офицеры, доносил
Линденер, настолько «соединились в единомыслии с полковником Киндяковым», что в
полку установилась «сущая вольность и братство».
Деятельность смоленских кружков 1797-1798 гг. от начала до конца была проникнута
идеями, понятиями и образами французской революции. На заседаниях «восхвалялась
французская республика, ее правление, ее вольности». Ориентируясь на то, что произошло
в Париже, заговорщики разрабатывали планы государственного переворота, установления
республиканского строя. Они заготавливали оружие, боеприпасы и готовились чуть ли не
к походу на Петербург. На допросе в Тайной канцелярий Петр Киндяков признался, что, в
случае чего, готов был бежать во Францию и служить там в республиканской армии. Основу
духовных интересов смоленских заговорщиков составляла опять-таки новейшая
французская литература, сочинения Вольтера, Гольбаха, Монтескье, Гельвеция и др. С
особенным воодушевлением читалась тираноборческая трагедия Вольтера «Смерть
Цезаря». «Брут, ты спишь, а Рим в оковах!» - этими словами из трагедии в письме
Каховскому побуждал его к действию капитан Кряжев, а майор Потемкин изъявлял
готовность лично - по примеру Брута — избавить Россию от ее тирана Павла I.
По свидетельству Сергея Глинки, в годы французской революции «общий дух
волнения обходил деревни и села России». В нашей губернии эти волнения приняли
особенно острый характер все в том же 1797 году, когда по ряду поместий Сычевского,
Гжатского, Духовщинского, Смоленского, Бельского уездов прошла волна крестьянского
неповиновения, для подавления которого потребовались воинские команды. Впрочем, и
среди самих солдат появился дух «мятежничества», участились стычки с начальством и
случаи дезертирства. В1797 году группа беглых солдат явилась к одному из смоленских
помещиков и, грозя расправой, потребовала у него деньги и пропитание. «Что нам до Павла,
- отвечали они на угрозы, - мы его знать не хотим, и если ты будешь еще говорить, то мы
тебя убьем».
Воздействие французской революции на русское освободительное движение не
ограничивается XVIII столетием. Несомненное влияние истории и идеологии 1789-1794 гг.
мы находим у наших земляков декабристов, деятелей крестьянской реформы 1861 года, у
участников демократического движения второй половины прошлого века.