Предыдущая публикация
Кровавый фундамент дома Ротшильдов
Кровавый фундамент дома Ротшильдов – одного из влиятельных паразитических кланов Европы
Ротшильды – яркий пример паразитического иудейского клана. Они создали свою финансовую империю на войнах, революциях, торговле людьми, обмане, контрабанде и ростовщичестве. Но и сегодня их методы работы не изменились...
Ротшильды – под сенью красного щита
Автор – Юрий Юрьев
...Середина XVIII столетия. Узкие, кривые улочки Франкфурта-на-Майне, одного из крупнейших по тому времени торговых центров на перекрестке дорог Германии и всей Европы. Дома, стиснутые высокими крепостными стенами – укрытием от вражеских набегов,– жмутся один к другому, тянутся ввысь, верхние этажи нависают над нижними, почти соприкасаясь и превращая улицы в темные ущелья.
Прохожие, которые с опаской пробираются по ним, рискуя получить из окна ведро отбросов на голову, пристально вглядываются в деревянные доски, висящие поперек улиц на палках над дверями. В средневековых городах не знали нумерации домов: каждый хозяин вывешивал доску, на которой живописец малевал какую-нибудь символическую фигуру, раскрашенную в яркие цвета,– черного медведя, желтую белку, золотую корону, фиолетового льва, зеленое дерево и т. д. Иной раз в доме побогаче такая эмблема приобретала вид каменной статуэтки, красовавшейся в небольшой нише. Почтовый адрес звучал просто: такому-то, в дом со львом. Нередко случалось, что эти символические изображения становились кличками, прочно прилипавшими к их владельцам и постепенно заменявшими фамилии.
Ротшильды – яркий пример паразитического иудейского клана. Они создали свою финансовую империю на войнах, революциях, торговле людьми, обмане, контрабанде и ростовщичестве. Но и сегодня их методы работы не изменились...
Ротшильды – под сенью красного щита
Автор – Юрий Юрьев
...Середина XVIII столетия. Узкие, кривые улочки Франкфурта-на-Майне, одного из крупнейших по тому времени торговых центров на перекрестке дорог Германии и всей Европы. Дома, стиснутые высокими крепостными стенами – укрытием от вражеских набегов,– жмутся один к другому, тянутся ввысь, верхние этажи нависают над нижними, почти соприкасаясь и превращая улицы в темные ущелья.
Прохожие, которые с опаской пробираются по ним, рискуя получить из окна ведро отбросов на голову, пристально вглядываются в деревянные доски, висящие поперек улиц на палках над дверями. В средневековых городах не знали нумерации домов: каждый хозяин вывешивал доску, на которой живописец малевал какую-нибудь символическую фигуру, раскрашенную в яркие цвета,– черного медведя, желтую белку, золотую корону, фиолетового льва, зеленое дерево и т. д. Иной раз в доме побогаче такая эмблема приобретала вид каменной статуэтки, красовавшейся в небольшой нише. Почтовый адрес звучал просто: такому-то, в дом со львом. Нередко случалось, что эти символические изображения становились кличками, прочно прилипавшими к их владельцам и постепенно заменявшими фамилии.
Так произошло и с неким Эльхананом – мелким франкфуртским торговцем, жившим вначале в родительском доме под красной розой, а после женитьбы построившим в 1567 году собственный дом под красным щитом (по-немецки ротес шильд). Хотя потомки Эльханана успели впоследствии перебраться в третий дом – на сей раз под зеленым щитом, прозвище Ротшильд осталось за ними навсегда. В 1744 году в семье Ротшильдов родился основатель Ротшильдовской династии Мейер-Амшель. Отец его умер рано. Мать, оставшаяся с тремя детьми, решила отправить старшего, которому едва минуло 12 лет, на выучку к богатым родственникам – крупным ганноверским купцам Оппенгеймам.
Германия тех времен была одной из самых отсталых стран Европы. Разорванная на десятки самостоятельных королевств, сотни княжеств, графств и рыцарских владений, она была скорее бессильным объектом, чем могущественным действующим лицом в европейской и мировой политике. Цепи феодальных пережитков, сословных ограничений, религиозных пут, таможенных перегородок сковывали, стесняли развитие возникающей капиталистической экономики – промышленности, сельского хозяйства, торговли.
Немецкая буржуазия, политически бесправная и хозяйственно слабая по сравнению с английской или французской, даже не мечтала о революционном ниспровержении феодальных монархий. Большинство ее представителей старались просочиться во все поры и трещины прогнившего здания феодализма, найти себе там теплые местечки и мирно делить с власть имущими плоды грабежа народных масс. В Германии XVIII века процветал не предприниматель-промышленник, а банкир, ссужавший деньги под ростовщические проценты расточительным князьям, обеспечивавший размен чеканенных ими сомнительных монет и получавший за это на откуп налоги, да купец-спекулянт, который умел ловко обходить множество барьеров и рогаток, ввозя в страну чужеземные товары и не брезгуя зачастую при этом услугами контрабандистов. Нередко случалось, что купец оказывался одновременно ростовщиком и менялой, а банкир – торговцем.
Именно такими людьми были ганноверские Оппенгеймы, к которым отправился на выучку молодой Мейер-Амшель Ротшильд. Свою деловую активность он начал в качестве торговца всякого рода антикварными предметами: старинной мебелью, ювелирными изделиями, драгоценностями, монетами и медалями. В почтовом дилижансе, в коляске, в наемной карете странствующий антиквар объезжает мелких, но спесивых государей, которые мечтают во что бы то ни стало затмить пышностью своего двора соседа-соперника. В ожесточенных торгах завязываются прочные связи с аристократической клиентурой и многочисленной армией паразитов, живущих при ней,– управляющих, секретарей, интендантов, поставщиков, чье выгодное положение внушает почтение и зависть скромному приказчику фирмы «Оппенгейм». Он не прочь пойти по такому же пути. И вот в конце 60-х годов XVIII века Ротшильд через посредство страстного коллекционера старинных монет генерала фон Эсторфа впервые сводит знакомство с человеком, которому он будет обязан вскоре своим возвышением,– с наследником престола ландграфа Гессена-Кассельского Вильгельмом.
В 1769 году на длинном подобострастном прошении 26-летнего Ротшильда появляется долгожданное письменное одобрение наследного принца: бывший антиквар превратился отныне в официального торгового агента двора ландграфа, о чем немедленно возвестила горделивая надпись на вывеске его франкфуртской лавки-конторы. Не последнюю роль в этом сыграл доверенный казначей и личный секретарь принца Карл-Фридрих Будерус, который отнюдь не отличался чрезмерной щепетильностью и охотно принимал тайные подношения от благодарных торговцев или банкиров. Теперь можно покинуть Ганновер, предоставить младшим братьям антикварное дело, чтобы целиком отдаться смелым спекулятивным операциям под покровительством благосклонного монарха.
Сиятельный ландграф Гессен-Касселя Вильгельм IX, которым не замедлил стать наследный принц после кончины своего родителя Фридриха II, вошел в историю Германии как одна из самых отталкивающих фигур. Средства, выжатые из задавленных налогами подданных, никак не могли удовлетворить болезненную страсть к золоту, обуревавшую душу этого мелкого властителя, который считался тем не менее одним из богатейших сюзеренов «Священной Римской империи германской нации». Испробовав множество способов легкого обогащения, Вильгельм IX прибег к самому гнусному – торговле людьми, которой давно уже занимались отдельные немецкие князьки. Речь шла о продаже оптом на службу иностранных государств солдат-рекрутов, обязанных проливать свою кровь за интересы новых господ, авансом оплативших сполна их головы.
Главной покупательницей в этой подлой торговле выступала Англия, чьи правители нуждались в наемниках для завоевания новых заморских владений и удержания старых, нередко поднимавшихся с оружием в руках против грабительского господства британской короны. Особенно острой эта потребность стала с 1775 года, когда началась война за независимость североамериканских колоний Англии, ставших впоследствии Соединенными Штатами Америки. Купленные в Германии солдаты плыли через Атлантику, чтобы найти могилу в далекой, чужой стране, а в обмен английское золото потоком лилось в дырявые карманы немецких князьков.
Лондон старался расплачиваться с поставщиками пушечного мяса не наличными деньгами, а векселями и облигациями британского казначейства, которые рано или поздно возвращались к нему от покупателей английских товаров: тем самым казна получала известную отсрочку платежа, кредит, а британская торговля расширяла свои рынки на континенте. Но ценные бумаги при переходе из рук в руки требовал и «учета», то есть подписи подтверждавшего их банкира, который взимал каждый раз за это определенное вознаграждение («учетную ставку»). Сосредоточив в своих руках значительную массу британских обязательств, уплаченных Вильгельму IX, и получив возможность обойтись без посредничества других банков, Мейер-Амшель Ротшильд приобрел верный источник прибыли. Он не только прикарманивал отныне солидный банковский процент, но и приумножал его путем торговых операций – скупки на вырученные в Англии деньги британских тканей, колониальных товаров (кофе, табака, чая, вин) и сбыта их в Германии. Так были заложены первые камни в фундамент дома Ротшильдов.
Выбиться в лидеры из своры спекулянтов
Германия тех времен была одной из самых отсталых стран Европы. Разорванная на десятки самостоятельных королевств, сотни княжеств, графств и рыцарских владений, она была скорее бессильным объектом, чем могущественным действующим лицом в европейской и мировой политике. Цепи феодальных пережитков, сословных ограничений, религиозных пут, таможенных перегородок сковывали, стесняли развитие возникающей капиталистической экономики – промышленности, сельского хозяйства, торговли.
Немецкая буржуазия, политически бесправная и хозяйственно слабая по сравнению с английской или французской, даже не мечтала о революционном ниспровержении феодальных монархий. Большинство ее представителей старались просочиться во все поры и трещины прогнившего здания феодализма, найти себе там теплые местечки и мирно делить с власть имущими плоды грабежа народных масс. В Германии XVIII века процветал не предприниматель-промышленник, а банкир, ссужавший деньги под ростовщические проценты расточительным князьям, обеспечивавший размен чеканенных ими сомнительных монет и получавший за это на откуп налоги, да купец-спекулянт, который умел ловко обходить множество барьеров и рогаток, ввозя в страну чужеземные товары и не брезгуя зачастую при этом услугами контрабандистов. Нередко случалось, что купец оказывался одновременно ростовщиком и менялой, а банкир – торговцем.
Именно такими людьми были ганноверские Оппенгеймы, к которым отправился на выучку молодой Мейер-Амшель Ротшильд. Свою деловую активность он начал в качестве торговца всякого рода антикварными предметами: старинной мебелью, ювелирными изделиями, драгоценностями, монетами и медалями. В почтовом дилижансе, в коляске, в наемной карете странствующий антиквар объезжает мелких, но спесивых государей, которые мечтают во что бы то ни стало затмить пышностью своего двора соседа-соперника. В ожесточенных торгах завязываются прочные связи с аристократической клиентурой и многочисленной армией паразитов, живущих при ней,– управляющих, секретарей, интендантов, поставщиков, чье выгодное положение внушает почтение и зависть скромному приказчику фирмы «Оппенгейм». Он не прочь пойти по такому же пути. И вот в конце 60-х годов XVIII века Ротшильд через посредство страстного коллекционера старинных монет генерала фон Эсторфа впервые сводит знакомство с человеком, которому он будет обязан вскоре своим возвышением,– с наследником престола ландграфа Гессена-Кассельского Вильгельмом.
В 1769 году на длинном подобострастном прошении 26-летнего Ротшильда появляется долгожданное письменное одобрение наследного принца: бывший антиквар превратился отныне в официального торгового агента двора ландграфа, о чем немедленно возвестила горделивая надпись на вывеске его франкфуртской лавки-конторы. Не последнюю роль в этом сыграл доверенный казначей и личный секретарь принца Карл-Фридрих Будерус, который отнюдь не отличался чрезмерной щепетильностью и охотно принимал тайные подношения от благодарных торговцев или банкиров. Теперь можно покинуть Ганновер, предоставить младшим братьям антикварное дело, чтобы целиком отдаться смелым спекулятивным операциям под покровительством благосклонного монарха.
Сиятельный ландграф Гессен-Касселя Вильгельм IX, которым не замедлил стать наследный принц после кончины своего родителя Фридриха II, вошел в историю Германии как одна из самых отталкивающих фигур. Средства, выжатые из задавленных налогами подданных, никак не могли удовлетворить болезненную страсть к золоту, обуревавшую душу этого мелкого властителя, который считался тем не менее одним из богатейших сюзеренов «Священной Римской империи германской нации». Испробовав множество способов легкого обогащения, Вильгельм IX прибег к самому гнусному – торговле людьми, которой давно уже занимались отдельные немецкие князьки. Речь шла о продаже оптом на службу иностранных государств солдат-рекрутов, обязанных проливать свою кровь за интересы новых господ, авансом оплативших сполна их головы.
Главной покупательницей в этой подлой торговле выступала Англия, чьи правители нуждались в наемниках для завоевания новых заморских владений и удержания старых, нередко поднимавшихся с оружием в руках против грабительского господства британской короны. Особенно острой эта потребность стала с 1775 года, когда началась война за независимость североамериканских колоний Англии, ставших впоследствии Соединенными Штатами Америки. Купленные в Германии солдаты плыли через Атлантику, чтобы найти могилу в далекой, чужой стране, а в обмен английское золото потоком лилось в дырявые карманы немецких князьков.
Лондон старался расплачиваться с поставщиками пушечного мяса не наличными деньгами, а векселями и облигациями британского казначейства, которые рано или поздно возвращались к нему от покупателей английских товаров: тем самым казна получала известную отсрочку платежа, кредит, а британская торговля расширяла свои рынки на континенте. Но ценные бумаги при переходе из рук в руки требовал и «учета», то есть подписи подтверждавшего их банкира, который взимал каждый раз за это определенное вознаграждение («учетную ставку»). Сосредоточив в своих руках значительную массу британских обязательств, уплаченных Вильгельму IX, и получив возможность обойтись без посредничества других банков, Мейер-Амшель Ротшильд приобрел верный источник прибыли. Он не только прикарманивал отныне солидный банковский процент, но и приумножал его путем торговых операций – скупки на вырученные в Англии деньги британских тканей, колониальных товаров (кофе, табака, чая, вин) и сбыта их в Германии. Так были заложены первые камни в фундамент дома Ротшильдов.
Выбиться в лидеры из своры спекулянтов
Торговля наемниками явилась всего лишь скромным, но многообещающим дебютом фирмы, чья эмблема – красный щит – с самого начала оказалась запятнанной кровью. В конце XVIII столетия Европа вплотную подошла к эпохе величайших потрясений и бурь, открытой Великой французской буржуазной революцией 1789 года. Ротшильды никак не могли остаться при этом в стороне. «Прибыли от войны, полученные в те времена, представляют собой подлинную исходную точку огромного состояния, нажитого впоследствии домом Ротшильдов», – писал биограф семьи граф Цезарь Корти.
Самое парадоксальное в истории дома в этот период и вплоть до середины XIX века заключается в том, что Ротшильды, по праву считавшиеся оплотом европейского капитализма, очутились по одну сторону баррикады со злейшими врагами буржуазной революции, ее титулованными душителями – реакционнейшими феодальными монархиями Европы, чьи венценосные самодержцы откровенно презирали и третировали выходцев из франкфуртских меняльных контор, несмотря на все их богатство.
Но так ли это удивительно, как кажется с первого взгляда? Ведь в те годы Ротшильды были неразрывно спаяны деловыми интересами, традициями и методами обогащения с разлагавшейся феодально-абсолютистской системой Германии, далеко не вышедшей еще из мрака средневековья. Более того, крупная европейская буржуазия уже тогда начала опасаться, как бы победный клич «Марсельезы» и «Карманьолы» в устах парижских санкюлотов не стал началом новой, гораздо более грозной революционной волны, которая сокрушит привилегии не только рождения, но и богатства. Страх перед восставшей «чернью» толкал буржуа в объятия их вчерашних врагов из числа земельной аристократии и духовенства. Недаром главным вдохновителем всех коалиций и мятежей, грозивших революционной Франции, стала архибуржуазная Англия, предпочитавшая, правда, воевать с французами до последнего немецкого солдата и ограничивавшаяся финансово-политической поддержкой Австрии, Пруссии, царской России.
Армии, которые двигались из одного конца Европы в другой, должны были быть одеты, обуты, вооружены. Те, кому доставались заказы на военные поставки, приобретали неслыханный дотоле источник легкой наживы. И Ротшильды, которые уже имели в этой области солидный опыт, не заставили себя ждать, тем более что через их руки по-прежнему проходили операции по торговле наемниками. В 1793 году Вильгельм IX продал Англии 9 тысяч человек, разумеется, при деятельном посредничестве Ротшильда.
Рост цен на опустошенном войной европейском континенте, нехватка товаров, военные поставки играли на руку и торговой деятельности дома Ротшильдов. Роль Франкфурта-на-Майне как одного из главных перевалочных пунктов между Англией и Германией – тылом всех антифранцузских коалиций – резко возросла в результате разгрома старинных прибрежных портов (Амстердама, Роттердама, Антверпена).
Капитал 55-летнего Мейера-Амшеля оценивался в 1800 году в миллион флоринов. Его обладатель успел добиться к этому времени звания торгового агента не только ландграфа Гессен-Касселя, но и императорского двора в Вене благодаря удачному посредничеству между Вильгельмом IX и императором Францем.
Тем не менее вплоть до начала XIX века Ротшильды оставались всего лишь рядовыми представителями бесчисленной своры спекулянтов – французов, немцев, итальянцев, англичан, обиравших по мере возможности все воюющие стороны. Все эти удачи выглядят жалкими крохами по сравнению с золотым дождем, хлынувшим на дом Ротшильдов в эпоху наполеоновских войн, которые явились поворотным пунктом в истории превращения семьи сомнительных банкиров – коммерсантов средней руки из Франкфурта-на-Майне в заправил крупнейшего международного центра финансового могущества.
Новая эпоха в истории Европы, открытая переворотом 18 брюмера (9 ноября) 1799 года, затем превращением Франции в 1804 году в империю Наполеона I, началась для Ротшильдов крайне неблагоприятно. Французские войска оккупировали Рейнскую область, создав там сначала марионеточную конфедерацию, а впоследствии Вестфальское королевство, во главе которого Наполеон поставил своего брата – Жерома Бонапарта. Преследуемый французами, ландграф Вильгельм IX тайно бежал в Прагу; его доверенный наперсник, давний покровитель Мейера-Амшеля Ротшильда, Будерус вынужден был скрываться от глаз бдительных агентов французской полиции, не забывших связей гессен-кассельского двора со смертельным врагом наполеоновской Франции – Великобританией.
Слежка была установлена и за представителями фирмы Ротшильдов: ведь один из пятерых сыновей Мейера-Амшеля, Натан, давно уже был отправлен отцом в Англию для наблюдения за операциями с ценными бумагами британского казначейства. Над Мейером-Амшелем начали сгущаться тучи. Его обвиняли в финансировании антифранцузских заговоров, в сокрытии сокровищ бежавшего ландграфа, в подозрительных связях с англичанами...
Однако тучи не замедлили рассеяться, хотя действительные провинности Ротшильдов перед императором французов были еще серьезнее, чем предъявленные им обвинения. Надежным громоотводом послужил презренный металл: за солидные взятки епископ Майнца и принц-прелат Франкфурта Дальберг, являвшийся наместником Наполеона в Рейнской области, благосклонно взирал сквозь пальцы на подозрительную деятельность семейства Ротшильдов. А между тем деятельность эта начинала приобретать невиданные прежде масштабы.
27 октября 1806 года Наполеон издает в оккупированном Берлине свой знаменитый декрет о введении континентальной блокады. Отныне под страхом сурового наказания строжайше воспрещалось ввозить на европейский континент какие-либо товары британского производства. Эта драконовская мера призвана была задушить опасных конкурентов французских промышленников за Ла-Маншем, поставить на колени коварный Альбион, недосягаемый для французов после победы британского флота при Трафальгаре, превратить всю Европу в торговую вотчину Франции.
Однако Бонапарт, великий полководец и государственный деятель, не смог предвидеть, что его армии, захватившие все европейское побережье – от Балтики до Испании, оказались не в силах держать под постоянным присмотром каждую мелкую бухту, залив, скалу, где под покровом глубокой ночи высаживались шайки контрабандистов. Тысячи тюков добротной английской мануфактуры, ящиков с кофе, чаем, пряностями, красителями тайными путями переправлялись в склады немецких или итальянских торговцев.
Французская полиция свирепствует. Во время повальных обысков во Франкфурте-на-Майне в октябре 1810 года арестованы 234 коммерсанта, на складах которых обнаружены контрабандные английские товары. Последние были публично сожжены на улицах города. Среди арестованных фигурировал и Мейер-Амшель Ротшильд. Но, как это уже не раз случалось в прошлом, ему удалось выйти сухим из воды и отделаться лишь штрафом благодаря высокому покровительству епископа Дальберга.
Между тем сын Мейера-Амшеля Натан, направленный отцом в Англию, не терял времени даром. У него на руках скопились значительные суммы в обязательствах британского казначейства, принадлежавшие ландграфу Гессену-Кассельскому Вильгельму IX. Задерживая под разными предлогами их перевод владельцу, молодой Ротшильд не без выгоды вкладывал чужие деньги в различные доходные предприятия (прежде всего в контрабандную торговлю с континентом, где его партнерами оказывались остальные члены семьи). Крупнейшей статьей дохода расторопного семейства явилась в этот период спекуляция золотом.
Самое парадоксальное в истории дома в этот период и вплоть до середины XIX века заключается в том, что Ротшильды, по праву считавшиеся оплотом европейского капитализма, очутились по одну сторону баррикады со злейшими врагами буржуазной революции, ее титулованными душителями – реакционнейшими феодальными монархиями Европы, чьи венценосные самодержцы откровенно презирали и третировали выходцев из франкфуртских меняльных контор, несмотря на все их богатство.
Но так ли это удивительно, как кажется с первого взгляда? Ведь в те годы Ротшильды были неразрывно спаяны деловыми интересами, традициями и методами обогащения с разлагавшейся феодально-абсолютистской системой Германии, далеко не вышедшей еще из мрака средневековья. Более того, крупная европейская буржуазия уже тогда начала опасаться, как бы победный клич «Марсельезы» и «Карманьолы» в устах парижских санкюлотов не стал началом новой, гораздо более грозной революционной волны, которая сокрушит привилегии не только рождения, но и богатства. Страх перед восставшей «чернью» толкал буржуа в объятия их вчерашних врагов из числа земельной аристократии и духовенства. Недаром главным вдохновителем всех коалиций и мятежей, грозивших революционной Франции, стала архибуржуазная Англия, предпочитавшая, правда, воевать с французами до последнего немецкого солдата и ограничивавшаяся финансово-политической поддержкой Австрии, Пруссии, царской России.
Армии, которые двигались из одного конца Европы в другой, должны были быть одеты, обуты, вооружены. Те, кому доставались заказы на военные поставки, приобретали неслыханный дотоле источник легкой наживы. И Ротшильды, которые уже имели в этой области солидный опыт, не заставили себя ждать, тем более что через их руки по-прежнему проходили операции по торговле наемниками. В 1793 году Вильгельм IX продал Англии 9 тысяч человек, разумеется, при деятельном посредничестве Ротшильда.
Рост цен на опустошенном войной европейском континенте, нехватка товаров, военные поставки играли на руку и торговой деятельности дома Ротшильдов. Роль Франкфурта-на-Майне как одного из главных перевалочных пунктов между Англией и Германией – тылом всех антифранцузских коалиций – резко возросла в результате разгрома старинных прибрежных портов (Амстердама, Роттердама, Антверпена).
Капитал 55-летнего Мейера-Амшеля оценивался в 1800 году в миллион флоринов. Его обладатель успел добиться к этому времени звания торгового агента не только ландграфа Гессен-Касселя, но и императорского двора в Вене благодаря удачному посредничеству между Вильгельмом IX и императором Францем.
Тем не менее вплоть до начала XIX века Ротшильды оставались всего лишь рядовыми представителями бесчисленной своры спекулянтов – французов, немцев, итальянцев, англичан, обиравших по мере возможности все воюющие стороны. Все эти удачи выглядят жалкими крохами по сравнению с золотым дождем, хлынувшим на дом Ротшильдов в эпоху наполеоновских войн, которые явились поворотным пунктом в истории превращения семьи сомнительных банкиров – коммерсантов средней руки из Франкфурта-на-Майне в заправил крупнейшего международного центра финансового могущества.
Новая эпоха в истории Европы, открытая переворотом 18 брюмера (9 ноября) 1799 года, затем превращением Франции в 1804 году в империю Наполеона I, началась для Ротшильдов крайне неблагоприятно. Французские войска оккупировали Рейнскую область, создав там сначала марионеточную конфедерацию, а впоследствии Вестфальское королевство, во главе которого Наполеон поставил своего брата – Жерома Бонапарта. Преследуемый французами, ландграф Вильгельм IX тайно бежал в Прагу; его доверенный наперсник, давний покровитель Мейера-Амшеля Ротшильда, Будерус вынужден был скрываться от глаз бдительных агентов французской полиции, не забывших связей гессен-кассельского двора со смертельным врагом наполеоновской Франции – Великобританией.
Слежка была установлена и за представителями фирмы Ротшильдов: ведь один из пятерых сыновей Мейера-Амшеля, Натан, давно уже был отправлен отцом в Англию для наблюдения за операциями с ценными бумагами британского казначейства. Над Мейером-Амшелем начали сгущаться тучи. Его обвиняли в финансировании антифранцузских заговоров, в сокрытии сокровищ бежавшего ландграфа, в подозрительных связях с англичанами...
Однако тучи не замедлили рассеяться, хотя действительные провинности Ротшильдов перед императором французов были еще серьезнее, чем предъявленные им обвинения. Надежным громоотводом послужил презренный металл: за солидные взятки епископ Майнца и принц-прелат Франкфурта Дальберг, являвшийся наместником Наполеона в Рейнской области, благосклонно взирал сквозь пальцы на подозрительную деятельность семейства Ротшильдов. А между тем деятельность эта начинала приобретать невиданные прежде масштабы.
27 октября 1806 года Наполеон издает в оккупированном Берлине свой знаменитый декрет о введении континентальной блокады. Отныне под страхом сурового наказания строжайше воспрещалось ввозить на европейский континент какие-либо товары британского производства. Эта драконовская мера призвана была задушить опасных конкурентов французских промышленников за Ла-Маншем, поставить на колени коварный Альбион, недосягаемый для французов после победы британского флота при Трафальгаре, превратить всю Европу в торговую вотчину Франции.
Однако Бонапарт, великий полководец и государственный деятель, не смог предвидеть, что его армии, захватившие все европейское побережье – от Балтики до Испании, оказались не в силах держать под постоянным присмотром каждую мелкую бухту, залив, скалу, где под покровом глубокой ночи высаживались шайки контрабандистов. Тысячи тюков добротной английской мануфактуры, ящиков с кофе, чаем, пряностями, красителями тайными путями переправлялись в склады немецких или итальянских торговцев.
Французская полиция свирепствует. Во время повальных обысков во Франкфурте-на-Майне в октябре 1810 года арестованы 234 коммерсанта, на складах которых обнаружены контрабандные английские товары. Последние были публично сожжены на улицах города. Среди арестованных фигурировал и Мейер-Амшель Ротшильд. Но, как это уже не раз случалось в прошлом, ему удалось выйти сухим из воды и отделаться лишь штрафом благодаря высокому покровительству епископа Дальберга.
Между тем сын Мейера-Амшеля Натан, направленный отцом в Англию, не терял времени даром. У него на руках скопились значительные суммы в обязательствах британского казначейства, принадлежавшие ландграфу Гессену-Кассельскому Вильгельму IX. Задерживая под разными предлогами их перевод владельцу, молодой Ротшильд не без выгоды вкладывал чужие деньги в различные доходные предприятия (прежде всего в контрабандную торговлю с континентом, где его партнерами оказывались остальные члены семьи). Крупнейшей статьей дохода расторопного семейства явилась в этот период спекуляция золотом.
Континентальная блокада Наполеона, несмотря на успехи контрабанды, все же наносила английской торговле чувствительный ущерб. Вывоз товаров из Англии сократился, выручка от их сбыта перестала покрывать расходы по ввозу в страну сырья, продовольствия. Разницу приходилось оплачивать золотом. А это не только угрожало устойчивости кредитно-денежного механизма Великобритании, но и ставило под угрозу финансирование британским правительством армий, сражавшихся против империи Бонапарта. Особенно остро нуждался в звонкой монете английский генерал Веллингтон, посланный лондонским правительством в Испанию, которая полыхала огнем партизанской войны против французских войск.
Учитывая сложившуюся ситуацию и будучи представленными в обоих враждующих лагерях, Ротшильды наживались как на Наполеоне, так и на Веллингтоне. Натан в Лондоне скупал крупные партии английских золотых монет (гиней) и тайно переправлял их во Францию. Французские власти считали это для себя выгодным, поскольку утечка золота из Англии как будто должна была усилить финансовые затруднения коварного Альбиона. Однако если бы они знали дальнейшую судьбу этого золота, то отнеслись бы к подобным операциям иначе.
Дело в том, что английские гинеи, проданные парижским банкам, превращались братьями Натана Карлом и Джеймсом в денежные обязательства (векселя), выданные на испанские банки. Эти векселя тайком провозились шайками контрабандистов через Пиренеи в Испанию, где они попадали в руки Веллингтона, получавшего тем самым возможность успешно продолжать военные действия против французов. В то же время выпущенные самим Веллингтоном в Испании бумажные деньги скупались за бесценок агентами Ротшильдов и переправлялись в Лондон Натану, который разменивал их на полновесные золотые гинеи и снова пускал в оборот. Разумеется, на каждом этапе этого оборота в руках у Ротшильдов оставался солидный куш.
Венцом спекулятивной эпопеи Ротшильдов в период наполеоновских войн явился пресловутый «биржевой удар» в связи с битвой при Ватерлоо. Наполеон, вернувшийся с острова Эльбы и вновь ставший во главе Франции, дал в июне 1815 года свое последнее великое сражение, которое закончилось полным разгромом французов. Вся Европа, затаив дыхание, ждала известия об исходе битвы, от которой зависела судьба целых государств и народов. Спекулянты-биржевики ожидали его не менее напряженно, чем государственные деятели, полководцы и дипломаты: в случае победы Бонапарта кредитные обязательства его противников, стран – участниц очередной анти-французской коалиции, немедленно обесценивались. Напротив, в случае победы коалиционных войск курс этих ценных бумаг на европейских биржах должен был резко взлететь вверх.
Новости в те годы ползли медленно. Но семья Ротшильдов давно успела оценить всю важность своевременной деловой и политической информации для торговца или банкира, а тем более для них, чьи интересы охватывали одновременно несколько стран. Поэтому в бурные, трудные и опасные времена, когда конъюнктура менялась с каждой минутой, дороги были неспокойны, а официальная почта ненадежна, Ротшильды создали собственную, частную почту. В каретах, с нарочными, с почтовыми голубями, на специальных судах отец и сыновья, разбросанные по столицам Европы, разделенные нередко линиями фронтов, могли посылать друг другу срочные шифрованные послания, помогавшие выработать наиболее выгодную общую линию поведения.
Именно эта сеть тайной связи помогла Натану Ротшильду заполучить первым в Англии бесценный номер голландской газеты, сообщавшей о поражении Наполеона при Ватерлоо. Газету провез через бушевавший Ла-Манш на рыбачьем суденышке некий Ротворт. Явившись немедленно на биржу, Натан успел скупить на огромную сумму облигации британского государства (ренту), которые несколькими часами спустя стоили вдвое дороже.
Государственный дефицит как лучший предмет для международной спекуляции
В сентябре 1812 года Мейер-Амшель Ротшильд умер. Бывший приказчик фирмы «Оппенгейм» и мелкий маклер в торговле антикварными предметами уходил из жизни как один из богатейших и влиятельнейших финансистов Европы, а в то время, следовательно, и мира. К этому моменту старая меняльная контора давно отошла на задний план. Пять сыновей Мейера-Амшеля прочно осели в разных европейских столицах: Натан – в Лондоне, Джеймс – в Париже, Соломон – в Вене, Карл – в Неаполе, Ансельм – во Франкфурте-на-Майне. Их совокупный капитал оценивался тогда в 150-200 миллионов золотых франков, что вдвое превышало активы Французского банка.
За два года до смерти их отец составил контракт банкирской фирмы «Мейер-Амшель Ротшильд и сыновья». Согласно этому уникальному документу право на участие в делах банка закреплялось только за прямыми мужскими отпрысками династии при полном исключении дочерей, их мужей, невесток и т. д. Особо предусматривалось, что представитель одной из ветвей дома Ротшильдов, который по каким-либо причинам захочет подать в суд на других, должен будет выплатить общей фирме огромный штраф. Хотя за полтора столетия, прошедшие с тех пор, фирма неоднократно меняла правовой статут, разделялась и вновь сливалась воедино, обязательство о негласной семейной солидарности Ротшильдов всегда оставалось в силе. Характерно, что из 59 браков, заключенных членами семьи Ротшильдов в XIX веке, около половины носит внутрисемейный характер: дяди женились на двоюродных племянницах, кузины выходили замуж за кузенов. Семья банкиров приобретала облик средневекового клана.
Дом Ротшильдов был тогда не просто крупнейшим частным банком Европы. По роду своей деятельности, способам обогащения, организационной структуре, он являлся олицетворением одной определенной фракции крупной буржуазии, которая занимала в первой половине XIX века господствующее положение в континентальной Западной Европе, потрясенной бурями революционных и наполеоновских войн, – финансовой аристократии, или, как ее называли во Франции, «высоких банков» (банкиры, биржевые и железнодорожные короли, владельцы угольных копей, железных рудников и лесов, часть примыкавшего к ним крупного землевладения). Именно она, эта фракция, по словам К. Маркса, «сидела на троне, она диктовала в палатах законы, она раздавала государственные доходные места, начиная с министерских постов и кончая казенными табачными лавками».
Конечно, финансовая аристократия отнюдь не брезговала участием в кредитовании торговли, казенными поставками, откупами и т. п. Но главным источником доходов «высоких банкиров» была эксплуатация задолженности государства, чьей классовой опорой оставалось в значительной мере обуржуазившееся, но все еще полуфеодальное крупное землевладение. Чтобы укрепить положение и удовлетворить аппетиты обветшалых дворянских родов, смертельно напуганных Великой французской буржуазной революцией, короли или императоры щедро сыпали в карманы помещиков обильные субсидии, создавали для них высокооплачиваемые должности при дворе, в бюрократической администрации, множили ряды войска – единственной надежды их прогнивших тронов. На все это нужны были деньги, масса денег, которые беспощадно выколачивались из налогоплательщиков. Но любой неурожай или кризис резко сокращал налоговые поступления.
Здесь-то на сцену и появлялся представитель «высоких банков»: он открывал порастратившемуся монарху кредит, выпуская в продажу от своего имени облигации очередного государственного займа. За такую гарантию он получал прежде всего жирный процент с выручки от сбыта облигаций – они доставались ему со скидкой с номинальной цены. Сохраняя, далее, в своих руках значительную часть долговых обязательств государства, банкир имел возможность оказывать давление на соответствующее правительство, чтобы получить выгодные казенные заказы или концессии. Наконец, великолепная осведомленность обо всех политических делах открывала перед банкиром поистине безбрежные перспективы для спекуляции государственными ценными бумагами на бирже: если положение складывалось благоприятно и курс облигаций (ренты) должен был повыситься, «высокие банки» заблаговременно скупали их, играя «на повышение», в противном же случае тайком сбывали их с рук через подставных лиц (игра «на понижение»).
«Задолженность государства была... в прямых интересах той фракции буржуазии, которая господствовала и законодательствовала через палаты,– писал К. Маркс.– Государственный дефицит был как раз главным предметом ее спекуляции и важнейшим источником ее обогащения. По истечении каждого года – новый дефицит. После каждых четырех или пяти лет – новый заем. А каждый новый заем давал финансовой аристократии новый удобный случай обирать государство, искусственно поддерживаемое на пороге банкротства,– оно должно было заключать займы у банкиров на самых невыгодных условиях. Кроме того, каждый новый заем давал лишний случай грабить публику, помещавшую свои капиталы в государственные процентные бумаги, посредством биржевых операций, в тайну которых были посвящены правительство и парламентское большинство».
Ростовщические аферы «высоких банков» все чаще выходили за рамки отдельных государств и приобретали международные масштабы. Еще в начале XIX века Мейер-Амшель Ротшильд выступил посредником при предоставлении займов ландграфом Гессеном-Кассельским Вильгельмом IX королю Дании. Следующим этапом явилось посредничество Ротшильдов при финансировании британским казначейством государств – участников антинаполеоновских коалиций (только по этому каналу через руки братьев-банкиров прошло за 5 лет около 42 миллионов фунтов стерлингов). Наконец, после окончания наполеоновских войн Ротшильды непосредственно становятся во главе грандиозных банковских консорциумов, прочно прибравших к рукам размещение займов почти всем европейским правительствам: Пруссии и Австрии, Испании и Португалии, Неаполю и Пьемонту, Франции и царской России. Только последняя при участии банкирской фирмы «Братья Ротшильды» получила займов на круглую сумму порядка 7400 миллионов золотых франков. Нетрудно представить себе, какой куш остался при этом в карманах услужливых банкиров.
«Сила Ротшильдов состоит не столько в их личном состоянии, сколько в том положении, которое они заняли при правительствах»,- писал один из французских авторов, Капефиг, еще в середине прошлого столетия. Как личное тщеславие выскочек, так и теснейшая связь операций «высоких банков» с государственными финансами полуфеодальных монархий заставляют Ротшильдов упорно искать доступ в непосредственное окружение власть имущих, добиваться званий и почестей, способных хотя бы формально поставить их на равную ногу с наследственным родовым дворянством.
Основатель французской ветви Ротшильдов Джеймс, который занял бывший особняк Талейрана на улице Сен-Флорантэн в Париже, поддерживает теснейшие связи с чванным Виллелем – главой ультрареакционного правительства христианнейшего короля Людовика XVIII, восстановленного на престоле Франции штыками иностранных оккупантов. За особые услуги в размещении займов династии Бурбонов на груди у банкира появляется в 1823 году сверкающий крест командора ордена Почетного легиона. Еще более интимная дружба завязывается между Джеймсом и французским королем Луи-Филиппом Орлеанским, который сменил старшую линию Бурбонов в результате июльской революции 1830 года. Июльская монархия недаром получила меткое прозвище «царство банкиров»: во главе ее кабинетов король-буржуа поспешил поставить «высоких банкиров» – Лаффита, затем Перье – ближайшего компаньона дома Ротшильдов. Нет такого государственного вопроса, который решался бы без активного участия главной финансовой опоры режима. «Я знаю всех министров, встречаю их ежедневно, а когда замечаю, что их действия противоречат интересам правительства, то я отправляюсь к королю, которого вижу, когда захочу... Он мне полностью доверяет, выслушивает меня и принимает во внимание все, что я говорю»,– писал Джеймс Ротшильд в декабре 1840 года жене царского дипломата Нессельроде.
От Джеймса старался не отставать и его брат Натан, прочно осевший в Англии. В его салонах встречались самые блестящие представители британского титулованного дворянства – герцоги Сассекс и Соммерсет, принц Джордж Кембридж, дипломаты, чиновники, генералы. Сын Натана Антони получил в январе 1847 года дворянское звание баронета, другой его сын – Лайонел после нескольких неудачных попыток становится депутатом парламента – членом палаты общин от делового квартала Лондона – Сити, а его внук Натаниэл – лордом, пэром Англии.
Учитывая сложившуюся ситуацию и будучи представленными в обоих враждующих лагерях, Ротшильды наживались как на Наполеоне, так и на Веллингтоне. Натан в Лондоне скупал крупные партии английских золотых монет (гиней) и тайно переправлял их во Францию. Французские власти считали это для себя выгодным, поскольку утечка золота из Англии как будто должна была усилить финансовые затруднения коварного Альбиона. Однако если бы они знали дальнейшую судьбу этого золота, то отнеслись бы к подобным операциям иначе.
Дело в том, что английские гинеи, проданные парижским банкам, превращались братьями Натана Карлом и Джеймсом в денежные обязательства (векселя), выданные на испанские банки. Эти векселя тайком провозились шайками контрабандистов через Пиренеи в Испанию, где они попадали в руки Веллингтона, получавшего тем самым возможность успешно продолжать военные действия против французов. В то же время выпущенные самим Веллингтоном в Испании бумажные деньги скупались за бесценок агентами Ротшильдов и переправлялись в Лондон Натану, который разменивал их на полновесные золотые гинеи и снова пускал в оборот. Разумеется, на каждом этапе этого оборота в руках у Ротшильдов оставался солидный куш.
Венцом спекулятивной эпопеи Ротшильдов в период наполеоновских войн явился пресловутый «биржевой удар» в связи с битвой при Ватерлоо. Наполеон, вернувшийся с острова Эльбы и вновь ставший во главе Франции, дал в июне 1815 года свое последнее великое сражение, которое закончилось полным разгромом французов. Вся Европа, затаив дыхание, ждала известия об исходе битвы, от которой зависела судьба целых государств и народов. Спекулянты-биржевики ожидали его не менее напряженно, чем государственные деятели, полководцы и дипломаты: в случае победы Бонапарта кредитные обязательства его противников, стран – участниц очередной анти-французской коалиции, немедленно обесценивались. Напротив, в случае победы коалиционных войск курс этих ценных бумаг на европейских биржах должен был резко взлететь вверх.
Новости в те годы ползли медленно. Но семья Ротшильдов давно успела оценить всю важность своевременной деловой и политической информации для торговца или банкира, а тем более для них, чьи интересы охватывали одновременно несколько стран. Поэтому в бурные, трудные и опасные времена, когда конъюнктура менялась с каждой минутой, дороги были неспокойны, а официальная почта ненадежна, Ротшильды создали собственную, частную почту. В каретах, с нарочными, с почтовыми голубями, на специальных судах отец и сыновья, разбросанные по столицам Европы, разделенные нередко линиями фронтов, могли посылать друг другу срочные шифрованные послания, помогавшие выработать наиболее выгодную общую линию поведения.
Именно эта сеть тайной связи помогла Натану Ротшильду заполучить первым в Англии бесценный номер голландской газеты, сообщавшей о поражении Наполеона при Ватерлоо. Газету провез через бушевавший Ла-Манш на рыбачьем суденышке некий Ротворт. Явившись немедленно на биржу, Натан успел скупить на огромную сумму облигации британского государства (ренту), которые несколькими часами спустя стоили вдвое дороже.
Государственный дефицит как лучший предмет для международной спекуляции
В сентябре 1812 года Мейер-Амшель Ротшильд умер. Бывший приказчик фирмы «Оппенгейм» и мелкий маклер в торговле антикварными предметами уходил из жизни как один из богатейших и влиятельнейших финансистов Европы, а в то время, следовательно, и мира. К этому моменту старая меняльная контора давно отошла на задний план. Пять сыновей Мейера-Амшеля прочно осели в разных европейских столицах: Натан – в Лондоне, Джеймс – в Париже, Соломон – в Вене, Карл – в Неаполе, Ансельм – во Франкфурте-на-Майне. Их совокупный капитал оценивался тогда в 150-200 миллионов золотых франков, что вдвое превышало активы Французского банка.
За два года до смерти их отец составил контракт банкирской фирмы «Мейер-Амшель Ротшильд и сыновья». Согласно этому уникальному документу право на участие в делах банка закреплялось только за прямыми мужскими отпрысками династии при полном исключении дочерей, их мужей, невесток и т. д. Особо предусматривалось, что представитель одной из ветвей дома Ротшильдов, который по каким-либо причинам захочет подать в суд на других, должен будет выплатить общей фирме огромный штраф. Хотя за полтора столетия, прошедшие с тех пор, фирма неоднократно меняла правовой статут, разделялась и вновь сливалась воедино, обязательство о негласной семейной солидарности Ротшильдов всегда оставалось в силе. Характерно, что из 59 браков, заключенных членами семьи Ротшильдов в XIX веке, около половины носит внутрисемейный характер: дяди женились на двоюродных племянницах, кузины выходили замуж за кузенов. Семья банкиров приобретала облик средневекового клана.
Дом Ротшильдов был тогда не просто крупнейшим частным банком Европы. По роду своей деятельности, способам обогащения, организационной структуре, он являлся олицетворением одной определенной фракции крупной буржуазии, которая занимала в первой половине XIX века господствующее положение в континентальной Западной Европе, потрясенной бурями революционных и наполеоновских войн, – финансовой аристократии, или, как ее называли во Франции, «высоких банков» (банкиры, биржевые и железнодорожные короли, владельцы угольных копей, железных рудников и лесов, часть примыкавшего к ним крупного землевладения). Именно она, эта фракция, по словам К. Маркса, «сидела на троне, она диктовала в палатах законы, она раздавала государственные доходные места, начиная с министерских постов и кончая казенными табачными лавками».
Конечно, финансовая аристократия отнюдь не брезговала участием в кредитовании торговли, казенными поставками, откупами и т. п. Но главным источником доходов «высоких банкиров» была эксплуатация задолженности государства, чьей классовой опорой оставалось в значительной мере обуржуазившееся, но все еще полуфеодальное крупное землевладение. Чтобы укрепить положение и удовлетворить аппетиты обветшалых дворянских родов, смертельно напуганных Великой французской буржуазной революцией, короли или императоры щедро сыпали в карманы помещиков обильные субсидии, создавали для них высокооплачиваемые должности при дворе, в бюрократической администрации, множили ряды войска – единственной надежды их прогнивших тронов. На все это нужны были деньги, масса денег, которые беспощадно выколачивались из налогоплательщиков. Но любой неурожай или кризис резко сокращал налоговые поступления.
Здесь-то на сцену и появлялся представитель «высоких банков»: он открывал порастратившемуся монарху кредит, выпуская в продажу от своего имени облигации очередного государственного займа. За такую гарантию он получал прежде всего жирный процент с выручки от сбыта облигаций – они доставались ему со скидкой с номинальной цены. Сохраняя, далее, в своих руках значительную часть долговых обязательств государства, банкир имел возможность оказывать давление на соответствующее правительство, чтобы получить выгодные казенные заказы или концессии. Наконец, великолепная осведомленность обо всех политических делах открывала перед банкиром поистине безбрежные перспективы для спекуляции государственными ценными бумагами на бирже: если положение складывалось благоприятно и курс облигаций (ренты) должен был повыситься, «высокие банки» заблаговременно скупали их, играя «на повышение», в противном же случае тайком сбывали их с рук через подставных лиц (игра «на понижение»).
«Задолженность государства была... в прямых интересах той фракции буржуазии, которая господствовала и законодательствовала через палаты,– писал К. Маркс.– Государственный дефицит был как раз главным предметом ее спекуляции и важнейшим источником ее обогащения. По истечении каждого года – новый дефицит. После каждых четырех или пяти лет – новый заем. А каждый новый заем давал финансовой аристократии новый удобный случай обирать государство, искусственно поддерживаемое на пороге банкротства,– оно должно было заключать займы у банкиров на самых невыгодных условиях. Кроме того, каждый новый заем давал лишний случай грабить публику, помещавшую свои капиталы в государственные процентные бумаги, посредством биржевых операций, в тайну которых были посвящены правительство и парламентское большинство».
Ростовщические аферы «высоких банков» все чаще выходили за рамки отдельных государств и приобретали международные масштабы. Еще в начале XIX века Мейер-Амшель Ротшильд выступил посредником при предоставлении займов ландграфом Гессеном-Кассельским Вильгельмом IX королю Дании. Следующим этапом явилось посредничество Ротшильдов при финансировании британским казначейством государств – участников антинаполеоновских коалиций (только по этому каналу через руки братьев-банкиров прошло за 5 лет около 42 миллионов фунтов стерлингов). Наконец, после окончания наполеоновских войн Ротшильды непосредственно становятся во главе грандиозных банковских консорциумов, прочно прибравших к рукам размещение займов почти всем европейским правительствам: Пруссии и Австрии, Испании и Португалии, Неаполю и Пьемонту, Франции и царской России. Только последняя при участии банкирской фирмы «Братья Ротшильды» получила займов на круглую сумму порядка 7400 миллионов золотых франков. Нетрудно представить себе, какой куш остался при этом в карманах услужливых банкиров.
«Сила Ротшильдов состоит не столько в их личном состоянии, сколько в том положении, которое они заняли при правительствах»,- писал один из французских авторов, Капефиг, еще в середине прошлого столетия. Как личное тщеславие выскочек, так и теснейшая связь операций «высоких банков» с государственными финансами полуфеодальных монархий заставляют Ротшильдов упорно искать доступ в непосредственное окружение власть имущих, добиваться званий и почестей, способных хотя бы формально поставить их на равную ногу с наследственным родовым дворянством.
Основатель французской ветви Ротшильдов Джеймс, который занял бывший особняк Талейрана на улице Сен-Флорантэн в Париже, поддерживает теснейшие связи с чванным Виллелем – главой ультрареакционного правительства христианнейшего короля Людовика XVIII, восстановленного на престоле Франции штыками иностранных оккупантов. За особые услуги в размещении займов династии Бурбонов на груди у банкира появляется в 1823 году сверкающий крест командора ордена Почетного легиона. Еще более интимная дружба завязывается между Джеймсом и французским королем Луи-Филиппом Орлеанским, который сменил старшую линию Бурбонов в результате июльской революции 1830 года. Июльская монархия недаром получила меткое прозвище «царство банкиров»: во главе ее кабинетов король-буржуа поспешил поставить «высоких банкиров» – Лаффита, затем Перье – ближайшего компаньона дома Ротшильдов. Нет такого государственного вопроса, который решался бы без активного участия главной финансовой опоры режима. «Я знаю всех министров, встречаю их ежедневно, а когда замечаю, что их действия противоречат интересам правительства, то я отправляюсь к королю, которого вижу, когда захочу... Он мне полностью доверяет, выслушивает меня и принимает во внимание все, что я говорю»,– писал Джеймс Ротшильд в декабре 1840 года жене царского дипломата Нессельроде.
От Джеймса старался не отставать и его брат Натан, прочно осевший в Англии. В его салонах встречались самые блестящие представители британского титулованного дворянства – герцоги Сассекс и Соммерсет, принц Джордж Кембридж, дипломаты, чиновники, генералы. Сын Натана Антони получил в январе 1847 года дворянское звание баронета, другой его сын – Лайонел после нескольких неудачных попыток становится депутатом парламента – членом палаты общин от делового квартала Лондона – Сити, а его внук Натаниэл – лордом, пэром Англии.
В Вене Соломон Ротшильд приобрел огромное влияние на всесильного канцлера Меттерниха – человека, вершившего судьбами не только империи Габсбургов, но и всей Европы, которая стонала под пятой коронованных душителей освободительного движения народов. Личный секретарь князя-канцлера Генц, его доверенное лицо и правая рука, попросту состоял на содержании у банкира, получая 10 тысяч флоринов в год. Нужно ли удивляться, что уже весной 1817 года четыре брата Ротшильды – Соломон, Ансельм, Джеймс и Карл – получили от австрийского императора Франца в обмен на услуги по размещению займов дворянское достоинство и частицу «фон» (во Франции она превратилась в «де»), а 29 сентября 1822 года – наследственный титул барона. Новоиспеченные аристократы – рыцари денежного мешка поспешили выбрать себе соответствующий пышный герб и латинский девиз, гласивший: «Конкордиа, индустриа, интегритас» («Согласие, усердие, честность»). Остряки немедленно подметили, что познания банкиров в древних языках явно хромали: латинское слово «интегритас» означает не только честность, но и бескорыстие, а подобный эпитет звучал в приложении к имени Ротшильдов явной издевкой.
Деловые интересы, семейные связи, положение, с трудом завоеванное в «высшем обществе» аристократии тех времен, предопределили особую тактику представителей дома Ротшильдов на международной арене. Вложив огромные деньги в государственные обязательства европейских монархий, кое-как выдержавших шторм Великой французской буржуазной революции 1789 года и последовавших за ней войн, Ротшильды по мере сил пытались помешать венценосным должникам грызться между собой, чем последние способствовали приближению нового революционного землетрясения.
Но мнимое миролюбие баронов-финансистов, которым они не прочь козырнуть как «семейной традицией», немедленно испарялось, превращаясь в самую бурную воинственность, как только речь заходила о карательных экспедициях против народов, поднявших оружие на своих тиранов или чужеземных поработителей. Именно Ротшильды снабжали необходимыми средствами армии «Священного союза», которые топили в крови революции 1821 года в Неаполе и Пьемонте, а затем в Испании, получая в награду все новые и новые выгодные займы. Охотно они открывают кредит и на заморские авантюры колонизаторов. Например, во время захвата Алжира экспедиционным корпусом маршала Бюжо в 1830 году не кто иной, как Джеймс Ротшильд, в компании с фирмой «Андре и Котье», выступил в роли главного поставщика оружия и боеприпасов.
«Деньги – бог нашего времени, и Ротшильд – пророк его», – с горечью заметил как-то великий немецкий поэт Генрих Гейне. К середине XIX столетия бароны Ротшильды кажутся в зените своего могущества. Перед ними склоняются графы, заискивают герцоги, их помощи добиваются короли, императоры и папы. «Благодаря своим колоссальным финансовым операциям, своим деловым и кредитным отношениям дом Ротшильдов стал силой, настолько прочно захватившей контроль над рынком капиталов, что в состоянии по собственному произволу помогать или препятствовать действиям целых государств, включая величайшие европейские державы», – писал бургомистр Франкфурта-на-Майне. Но именно в этот момент на дом Ротшильдов обрушились тяжелые удары.
Главное иметь всюду хорошо проплаченных «друзей»
Первый серьезный удар многоликому семейству был нанесен на международной арене. «Священному союзу» коронованных жандармов не удалось задушить революционное движение народов: залитое кровью в Пьемонте, Неаполе и Испании, пламя освободительной борьбы вспыхивало в Латинской Америке, Бельгии, Греции, Франции. Перед лицом ненавистной гидры революции фасад «Священного союза» начал давать все более глубокие трещины. В то время как душа международной феодальной контрреволюции– австрийский канцлер Меттерних настаивал на немедленном вооруженном вмешательстве в пользу свергнутых народами монархов, британские торговцы и промышленники, видевшие в молодых буржуазных государствах (например, Латинской Америки) потенциальные богатые рынки, всячески саботировали подготовку интервенций.
Лагерь победителей Наполеона раздирали острейшие внутренние противоречия, которые не замедлили отразиться и на устойчивости дома Ротшильдов. Если австрийская ветвь в лице Соломона, тесно сросшаяся с интересами императорского двора Вены, активно поддерживала Меттерниха в вопросе о борьбе против латиноамериканских революций, то глава британской ветви Натан вместе с заправилами лондонского Сити относился к проектам интервенции в Латинской Америке более чем холодно, ибо рассчитывал (не без основания) снять густые сливки с займов молодых латиноамериканских государств. Аналогичная картина наблюдалась во время гражданской войны в Испании в 30-е годы XIX века: Соломон вместе с Меттернихом поддерживал феодального и ультраклерикального претендента на престол – дон Карлоса, тогда как Натан, склонивший на свою сторону представителя французской ветви Джеймса, оказывал недвусмысленную поддержку регентше Марии-Христине, окружение которой слыло несколько более либеральным и было связано не только с полуфеодальной знатью, но и с крупной буржуазией. Освященная прочной традицией солидарность Ротшильдов вне зависимости от государственных границ оказалась под угрозой.
Второй, еще более сильный удар по устоям дома Ротшильдов нанесла революционная волна 1848 года. В Париже и Риме, Неаполе и Вене, Будапеште и Берлине улицы покрылись баррикадами. Престарелый канцлер Меттерних, в течение трех десятков лет олицетворявший монархическую и клерикальную реакцию в Европе, вынужден был бежать из Вены. В Париже его примеру последовал король Луи-Филипп.
Крах реакционнейших режимов, с которыми прочно связали свои судьбы различные ветви дома Ротшильдов, не мог не отразиться на их устойчивости. Во время уличных боев в Вене в октябре 1848 года повстанцы захватили особняк барона Ротшильда, превратив его в опорный пункт для атаки на соседний арсенал. Хозяин особняка, едва успев спрятать в надежное место свои богатства, поспешил скрыться к брату Ансельму в знакомый Франкфурт-на-Майне. Барон Джеймс из Парижа отправил семью к племяннику Лайонелу в Лондон и остался во французской столице только из страха быть узнанным по дороге и очутиться за решеткой. По свидетельству французского писателя Проспера Мериме, богатейший человек Европы часами стоял на перроне Северного вокзала, напрасно ожидая отмененного поезда и с тревогой прислушиваясь к отдаленным выстрелам на улицах Парижа. В парижском предместье Сюрен один из многочисленных дворцов, принадлежащих Ротшильдам, пылал, подожженный толпой.
В первый момент братьям казалось, что все потеряно. Однако вскоре они воспрянули духом. Международные осложнения, временно затронувшие монолитность знаменитого дома, в конечном итоге обернулись к его выгоде: будучи представленными сразу во всех враждующих лагерях, коалициях и блоках европейских держав, братья быстро научились осторожному правилу «распределения риска», неизбежно оказываясь в итоге на стороне победителей и извлекая из этого максимальные выгоды.
«Осаждаемые со всех сторон просьбами о поддержке, Ротшильды держали в своих руках ключ к решению многих важнейших мировых проблем, – писал историк дома граф Корти. – Вопрос о том, в чью пользу выскажется дом, был тем более деликатным, что сфера его деятельности распространялась как на восточные, так и на западные государства. Любое решение было трудно принять, ибо государства, на территории которых оперировали Ротшильды, находились с политической точки зрения в разных лагерях. С другой стороны, тот факт, что пять братьев обосновались одновременно в основных европейских столицах, представлял собой, ввиду их солидарности, одну из основных причин возвышения дома, ибо один постоянно держал другого в курсе всего происходившего в его области».
Например, в 1840 году, когда вспыхнул конфликт между Англией, Россией, Австрией и Пруссией, с одной стороны, и Францией, с другой, по поводу так называемого восточного вопроса (коалиция поддерживала турецкого султана в его борьбе против мятежного египетского хедива Мехмета Али, опиравшегося на сочувствие французской дипломатии), глава французской ветви барон Джеймс де Ротшильд по просьбе своих лондонских родственников отговорил короля Луи-Филиппа от военной помощи хедиву.
Буржуазная революция 1848 года также не имела для Ротшильдов тех катастрофических последствий, которых они вначале всерьез опасались. В июне 1848 года на парижских баррикадах перед европейской буржуазией впервые во весь рост встал призрак ее грядущего могильщика – пролетариата. Это побудило все фракции собственников сомкнуть свои ряды и резко повернуть вправо. Префект парижской полиции Коссидьер заверил барона Джеймса в том, что его безопасность обеспечена, а министр финансов Второй республики Гудшо вновь обратился за услугами к банку Ротшильдов точно так, как это делали его предшественники во времена царствования Бурбонов или Орлеанов. Революции в Италии, Австрии, Германии были подавлены реакцией, активно использовавшей трусость и колебания мелкобуржуазных демократов.
Из этих событий Ротшильды извлекли вполне определенный урок, которому старались неукоснительно следовать в будущем: не связывать более свою судьбу чересчур тесно с каким бы то ни было политическим режимом внутри страны, точно так же как с одной определенной державой или коалицией – в международных делах, а иметь прочные интересы и хорошо оплаченных «друзей» всюду, где только возможно.
Юрий Ильич Юрьев, «Современный Крез. Дом Ротшильдов и его обитатели», 1965г.
https://youtu.be/EGTfEUnaQXM
Деловые интересы, семейные связи, положение, с трудом завоеванное в «высшем обществе» аристократии тех времен, предопределили особую тактику представителей дома Ротшильдов на международной арене. Вложив огромные деньги в государственные обязательства европейских монархий, кое-как выдержавших шторм Великой французской буржуазной революции 1789 года и последовавших за ней войн, Ротшильды по мере сил пытались помешать венценосным должникам грызться между собой, чем последние способствовали приближению нового революционного землетрясения.
Но мнимое миролюбие баронов-финансистов, которым они не прочь козырнуть как «семейной традицией», немедленно испарялось, превращаясь в самую бурную воинственность, как только речь заходила о карательных экспедициях против народов, поднявших оружие на своих тиранов или чужеземных поработителей. Именно Ротшильды снабжали необходимыми средствами армии «Священного союза», которые топили в крови революции 1821 года в Неаполе и Пьемонте, а затем в Испании, получая в награду все новые и новые выгодные займы. Охотно они открывают кредит и на заморские авантюры колонизаторов. Например, во время захвата Алжира экспедиционным корпусом маршала Бюжо в 1830 году не кто иной, как Джеймс Ротшильд, в компании с фирмой «Андре и Котье», выступил в роли главного поставщика оружия и боеприпасов.
«Деньги – бог нашего времени, и Ротшильд – пророк его», – с горечью заметил как-то великий немецкий поэт Генрих Гейне. К середине XIX столетия бароны Ротшильды кажутся в зените своего могущества. Перед ними склоняются графы, заискивают герцоги, их помощи добиваются короли, императоры и папы. «Благодаря своим колоссальным финансовым операциям, своим деловым и кредитным отношениям дом Ротшильдов стал силой, настолько прочно захватившей контроль над рынком капиталов, что в состоянии по собственному произволу помогать или препятствовать действиям целых государств, включая величайшие европейские державы», – писал бургомистр Франкфурта-на-Майне. Но именно в этот момент на дом Ротшильдов обрушились тяжелые удары.
Главное иметь всюду хорошо проплаченных «друзей»
Первый серьезный удар многоликому семейству был нанесен на международной арене. «Священному союзу» коронованных жандармов не удалось задушить революционное движение народов: залитое кровью в Пьемонте, Неаполе и Испании, пламя освободительной борьбы вспыхивало в Латинской Америке, Бельгии, Греции, Франции. Перед лицом ненавистной гидры революции фасад «Священного союза» начал давать все более глубокие трещины. В то время как душа международной феодальной контрреволюции– австрийский канцлер Меттерних настаивал на немедленном вооруженном вмешательстве в пользу свергнутых народами монархов, британские торговцы и промышленники, видевшие в молодых буржуазных государствах (например, Латинской Америки) потенциальные богатые рынки, всячески саботировали подготовку интервенций.
Лагерь победителей Наполеона раздирали острейшие внутренние противоречия, которые не замедлили отразиться и на устойчивости дома Ротшильдов. Если австрийская ветвь в лице Соломона, тесно сросшаяся с интересами императорского двора Вены, активно поддерживала Меттерниха в вопросе о борьбе против латиноамериканских революций, то глава британской ветви Натан вместе с заправилами лондонского Сити относился к проектам интервенции в Латинской Америке более чем холодно, ибо рассчитывал (не без основания) снять густые сливки с займов молодых латиноамериканских государств. Аналогичная картина наблюдалась во время гражданской войны в Испании в 30-е годы XIX века: Соломон вместе с Меттернихом поддерживал феодального и ультраклерикального претендента на престол – дон Карлоса, тогда как Натан, склонивший на свою сторону представителя французской ветви Джеймса, оказывал недвусмысленную поддержку регентше Марии-Христине, окружение которой слыло несколько более либеральным и было связано не только с полуфеодальной знатью, но и с крупной буржуазией. Освященная прочной традицией солидарность Ротшильдов вне зависимости от государственных границ оказалась под угрозой.
Второй, еще более сильный удар по устоям дома Ротшильдов нанесла революционная волна 1848 года. В Париже и Риме, Неаполе и Вене, Будапеште и Берлине улицы покрылись баррикадами. Престарелый канцлер Меттерних, в течение трех десятков лет олицетворявший монархическую и клерикальную реакцию в Европе, вынужден был бежать из Вены. В Париже его примеру последовал король Луи-Филипп.
Крах реакционнейших режимов, с которыми прочно связали свои судьбы различные ветви дома Ротшильдов, не мог не отразиться на их устойчивости. Во время уличных боев в Вене в октябре 1848 года повстанцы захватили особняк барона Ротшильда, превратив его в опорный пункт для атаки на соседний арсенал. Хозяин особняка, едва успев спрятать в надежное место свои богатства, поспешил скрыться к брату Ансельму в знакомый Франкфурт-на-Майне. Барон Джеймс из Парижа отправил семью к племяннику Лайонелу в Лондон и остался во французской столице только из страха быть узнанным по дороге и очутиться за решеткой. По свидетельству французского писателя Проспера Мериме, богатейший человек Европы часами стоял на перроне Северного вокзала, напрасно ожидая отмененного поезда и с тревогой прислушиваясь к отдаленным выстрелам на улицах Парижа. В парижском предместье Сюрен один из многочисленных дворцов, принадлежащих Ротшильдам, пылал, подожженный толпой.
В первый момент братьям казалось, что все потеряно. Однако вскоре они воспрянули духом. Международные осложнения, временно затронувшие монолитность знаменитого дома, в конечном итоге обернулись к его выгоде: будучи представленными сразу во всех враждующих лагерях, коалициях и блоках европейских держав, братья быстро научились осторожному правилу «распределения риска», неизбежно оказываясь в итоге на стороне победителей и извлекая из этого максимальные выгоды.
«Осаждаемые со всех сторон просьбами о поддержке, Ротшильды держали в своих руках ключ к решению многих важнейших мировых проблем, – писал историк дома граф Корти. – Вопрос о том, в чью пользу выскажется дом, был тем более деликатным, что сфера его деятельности распространялась как на восточные, так и на западные государства. Любое решение было трудно принять, ибо государства, на территории которых оперировали Ротшильды, находились с политической точки зрения в разных лагерях. С другой стороны, тот факт, что пять братьев обосновались одновременно в основных европейских столицах, представлял собой, ввиду их солидарности, одну из основных причин возвышения дома, ибо один постоянно держал другого в курсе всего происходившего в его области».
Например, в 1840 году, когда вспыхнул конфликт между Англией, Россией, Австрией и Пруссией, с одной стороны, и Францией, с другой, по поводу так называемого восточного вопроса (коалиция поддерживала турецкого султана в его борьбе против мятежного египетского хедива Мехмета Али, опиравшегося на сочувствие французской дипломатии), глава французской ветви барон Джеймс де Ротшильд по просьбе своих лондонских родственников отговорил короля Луи-Филиппа от военной помощи хедиву.
Буржуазная революция 1848 года также не имела для Ротшильдов тех катастрофических последствий, которых они вначале всерьез опасались. В июне 1848 года на парижских баррикадах перед европейской буржуазией впервые во весь рост встал призрак ее грядущего могильщика – пролетариата. Это побудило все фракции собственников сомкнуть свои ряды и резко повернуть вправо. Префект парижской полиции Коссидьер заверил барона Джеймса в том, что его безопасность обеспечена, а министр финансов Второй республики Гудшо вновь обратился за услугами к банку Ротшильдов точно так, как это делали его предшественники во времена царствования Бурбонов или Орлеанов. Революции в Италии, Австрии, Германии были подавлены реакцией, активно использовавшей трусость и колебания мелкобуржуазных демократов.
Из этих событий Ротшильды извлекли вполне определенный урок, которому старались неукоснительно следовать в будущем: не связывать более свою судьбу чересчур тесно с каким бы то ни было политическим режимом внутри страны, точно так же как с одной определенной державой или коалицией – в международных делах, а иметь прочные интересы и хорошо оплаченных «друзей» всюду, где только возможно.
Юрий Ильич Юрьев, «Современный Крез. Дом Ротшильдов и его обитатели», 1965г.
https://youtu.be/EGTfEUnaQXM
10:08
Следующая публикация
Нет комментариев