Не ветры осыпают пущи, Не листопад златит холмы. С голубизны незримой кущи Струятся звездные псалмы. Я вижу — в просиничном плате, На легкокрылых облаках, Идет возлюбленная мати С пречистым сыном на руках. Она несет для мира снова Распять воскресшего Христа: «Ходи, мой сын, живи вез крова, Зорюй и полднюй у куста». И в каждом страннике убогом Я вызнавать пойду с тоской, Не помазуемый ли богом Стучит берестяной клюкой. И может быть, пройду я мимо И не замечу в тайный час, Что в елях — крылья херувима, А под пеньком — голодный Спас. В этих строках — так просто и глубоко понятое ощущение присутствия Бога на земле, отражение близкого русской душе восприятия евангельского текста. Эти стихи были написаны Сергеем Есениным в 1914 г, когда мечтая найти свое место на поэтическом поприще он уже как никто другой из современных ему поэтов, писавших о деревне, деревенском быте, сумел так просто и понятно выразить свою любовь к родной природе, шире родных полей, к тому, что составляло основу деревенского быта — вековой народной культуре во многом связанной с православной христианской верой. Что впитала в себя и сохранила память русского деревенского паренька, рожденного и воспитанного в патриархальной крестьянской семье? Родился Сережа Есенин 3 октября 1895 года в доме деда Никиты Осиповича Есенина, о котором сестра Шура впоследствии вспоминала: Дедушка наш, Никита Осипович Есенин, был человеком набожным и в молодости готовился уйти в монастырь, за что и получил прозвище «Монах». Это прозвище перешло на наше потомство, да так и осталось за нашей семьей. До самой смерти Сергея нас почти не называли по фамилии, мы все были Монашкины.

Дом, где родился С. А. Есенин. Константиново Константинъ Буркут, CC BY-SA 3.0 Село Константиново. По воспоминаниям сестер — тихое, утопающее в зелени с двухэтажным барским домом и садом на берегу Оки. В центре села на возвышенном месте — церковь с колокольней. Из воспоминаний сестры Шуры: С церковью, с колокольным звоном была тесно связана жизнь села. Зимой, в сильную метель… раздавались редкие удары большого колокола… И невольно думалось о путниках, застигнутых этой непогодой в поле или в лугах и сбившихся с дороги. Это им, оказавшимся в беде, посылал свою помощь этот мощный колокол… В воскресные и праздничные дни этим колоколом созывали народ к обедне и всенощной. Медленным и грустным перебором всех колоколов провожали человека в последний путь. Не об этом ли эти строки, наполняющие сердце тихой грустью. И под плач панихид, под кадильный канон, Все мне чудится тихий раскованный звон. Или звонкой пасхальной радостью как в одном из первых его стихотворений, которое так и называется «Пасхальный благовест». Колокол дремавший разбудил поля, Улыбнулась солнцу сонная земля Понеслись удары к синим небесам, Звонко раздается голос по лесам. Раннее детство Сергея Есенина прошло в семье деда по материнской линии. По воспоминаниям поэта: «С двух лет был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери …» Сестра Катя вспоминала: «Вся округа знала Федора Андреевича Титова (нашего деда по матери). В начале весны дедушка уезжал в Питер и плавал на баржах до глубокой осени… В благодарность Богу за удачное плавание дедушка поставил перед своим домом часовню. У иконы Николая Чудотворца под праздники в часовне всегда горела лампада.» Бабушка водила его по монастырям, приговаривая: «Иди, ягодка. Бог счастья даст». Дом был полон странниками и странницами (через их деревню проходили богомольцы по дороге в Николо-Радовицкий монастырь), звучали древние духовные песни. Дед и бабушка знали множество духовных стихов. Дед по вечерам читал вслух Священное Писание, духовные книги. По воспоминаниям Сергея Есенина: «Бабушка любила меня из всей мочи и нежности ее не было границ».

С. Есенин с земляками (во втором ряду справа в кепке). Село Константиново. 1909 г. неизвестен, Public Domain Элементы сурового воспитания вносили в его жизнь дядья, братья матери. В своей автобиографии он пишет об этом: Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь и пустили в галоп. Я помню, что очумел и крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя брал меня в лодку и как щенка бросал в воду.» Учила и улица: «Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. «Где под музыку лягушек я растил себя поэтом» Но уже тогда было что-то, что отличало его от других деревенских ребят. Любил подолгу сидеть у родника около каменной кладбищенской часовни. Стихи «начал писать рано, лет девяти, но свое сознательное творчество» относил к 16–17 годам. Однажды показал их деревенскому приятелю. «Совершенно неожиданно для меня стихов у него оказалось довольно много» — вспоминал тот впоследствии. Вот некоторые из ранних стихов, сохранившихся и вошедших в разные сборники — стихов, написанных 15-16-летним отроком, «отроком светлым», как позднее писал Есенин, вспоминая то «состояние своей души». Многие из них положены на музыку и превратились в песни. Среди них хорошо известные — «Выткался на озере алый свет зари», «Хороша была Танюша, краше не было в селе» и другие, которые хочется привести полностью. Поет зима — аукает, Мохнатый лес баюкает Стозвоном сосняка. Кругом с тоской глубокою Плывут в страну далекую Седые облака. А по двору метелица Ковром шелковым стелется, Но больно холодна. Воробышки игривые, Как детки сиротливые, Прижались у окна. Озябли пташки малые, Голодные, усталые, И жмутся поплотней. А вьюга с ревом бешеным Стучит по ставням свешенным И злится все сильней. И дремлют пташки нежные Под эти вихри снежные У мерзлого окна. И снится им прекрасная, В улыбках солнца ясная Красавица весна. 1910 # Вот уж вечер. Роса Блестит на крапиве. Я стою у дороги, Прислонившись к иве. От луны свет большой Прямо на нашу крышу. Где-то песнь соловья Вдалеке я слышу. Хорошо и тепло, Как зимой у печки. И березы стоят, Как большие свечки. И вдали за рекой, Видно, за опушкой, Сонный сторож стучит Мертвой колотушкой. 1910 # Сыплет черемуха снегом, Зелень в цвету и росе. В поле, склоняясь к побегам, Ходят грачи в полосе. Никнут шелковые травы, Пахнет смолистой сосной. Ой вы, луга и дубравы, - Я одурманен весной. Радугой тайные вести, Светятся в душу мою. Думаю я о невесте, Только о ней лишь пою. Сыпь ты, черемуха, снегом Пойте вы, птахи, в лесу. По полю зыбистым бегом Пеной я цвет разнесу. 1911 г. Книги — они вошли в его жизнь и захватили полностью — их любознательному отроку давал читать священник сельской церкви, отец Иван, возможно доставал их и в барском доме, который был по-соседству, иногда привозил из Москвы отец.

Здание школы, в которой учился С. Есенин в г. Спас-Клепики В 14 лет с благославления отца Ивана Сергея отдали в церковно-учительскую школу в Спас-Клепиках. Там он подружился с Гришей Панфиловым, который стал для него вплоть до ранней смерти Гриши (он умер от туберкулеза в 19 лет) человеком, которому он поверял самые сокровенные свои мысли. Эти письма сохранил отец Гриши и мы можем иметь представление о том высоком христианском настрое души юного поэта, который владел им тогда. Привожу одно из писем. Да, Гриша, люби и жалей людей — и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников: ты мог и можешь быть любым из них. Люби и угнетателей и не клейми позором, а обнаруживай ласкою жизненные болезни людей. Не избегай сойти с высоты, ибо не почувствуешь низа и не будешь иметь о нем представления. Только можно понять человека, разбирая его жизнь и входя в его положение. Все люди – одна душа. Истина должна быть истиной, у нее нет доказательств и за ней нет границ, ибо она сама альфа и омега. В жизни должно быть искание и стремление, без них смерть и разложение… Стать сельским учителем, как хотели его родители, ему не пришлось. В 1912 году Сергей Есенин приезжает в Москву к отцу, который работает приказчиком у замоскворецкого купца Крылова и поселяется в небольшой комнатке в Большом Строченовском переулке, доме Крылова 24, кв. 11, о чем сохранилась запись в домовой книге от 18 августа 1912 года. Это первый и единственный официальный московский адрес поэта, жизнь которого с некоторыми перерывами прошла в Москве. Сейчас тут музей, открытый усилиями почитателей Есенина, людей не равнодушных к памяти великого русского поэта. Ведь чудом сохранившийся дом купца Крылова, деревянный двухэтажный, никак не вписывался в каменную застройку и уже был предназначен к сносу. «Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва». Однако, по началу крестьянскому юноше, только мечтающему о поэтической славе, в Москве трудно и неуютно. Он испытывает чувство глубокого одиночества, о котором признается в письмах к сельской девушке Марии Бальзамовой: Я – один, и никого нет на свете, который пошел мне навстречу такой же тоскующей душой, будь это мужчина или женщина, я все равно заключил бы его в свои братские объятия… Эти глубокие переживания одинокой души, взывающей к Богу, звучат в одном из его стихотворений, озаглавленном «Вьюга на 26 апреля 1912 года». Что тебе надобно, вьюга? Ты у окна завываешь, Сердце больное тревожишь, Грусть и печаль вызываешь. Прочь уходи поскорее, Дай мне забыться немного, Или не слышишь — я плачу, Каюсь в грехах перед Богом? Дай мне с горячей молитвой Слиться душою и силой. Весь я истратился духом, Скоро сокроюсь могилой. Пой ты тогда надо мною, Только сейчас удалися Или за грешную душу Вместе со мной помолися. Его не устраивает работа, которую ему приходится выполнять в конторе мясной лавки купца Крылова, и вопреки воле отца он устраивается помощником корректора в типографию Сытина. Появляются первые публикации в детских журналах «Мирок» («Береза», «Пороша», «Пасхальный благовест», «Воробышек»), «Проталинка» («Молитва матери» наивное, но очень трогательное стихотворение, написанное в октябре 1914 г., в первые годы войны) На краю деревни Старая избушка. Там перед иконой Молится старушка. Молится старушка, Сына поминает. Сын в краю далеком Родину спасает. Свой первый гонорар в 3 рубля он отдает отцу, как доказательство того, что и сочинением стихов можно зарабатывать на жизнь. Ощущая недостаток своего образования, начинает заниматься на историко-философском отделении Московского городского народного университета имени Шанявского и посещает Суриковский литературно-музыкальный кружок. «Все свободное время читал, жалованье тратил на книги, журналы, нисколько не думая как жить...» вспоминала близкий ему человек, работница типографии Анна Изряднова. Среди слушателей Университета оказались люди, пишущие стихи, с которыми Есенин впоследствии поддерживал отношения. Некоторые из них вошли в его ближайшее окружение. Вообще он очень легко сходился с людьми, близкими ему по роду занятий, по общим интересам. Его знакомых привлекала в нем непосредственная доброжелательность, искренний интерес к их творчеству. Но он стремится в Санкт-Петербург – поэтическую столицу России. Об этой поездке он впоследствии так писал в своей автобиографии: Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам тем, что их не печатают, и поехал в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первый кого я увидел был Блок, второй — Городецкий… Городецкий меня свел с Клюевым, о котором раньше я не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась при всей нашей внутренней распре большая дружба. Блок, Белый и Клюев, как считал сам Есенин, оказали большое влияние на его творчество: Белый дал мне много в смысле формы. Блок и Клюев научили меня лиричности. К Блоку Есенин явился прямо с вокзала, узнав его адрес в книжной лавке. «Блока я знал уже давно, но только по книгам. Был он для меня словно икона, и еще в Москве я решил, доберусь до Петрограда и обязательно его увижу» — рассказывал он впоследствии (из воспоминаний Всеволода Рождественского).

Сергей Есенин в 1914 году В Петербурге он приобрел известность в литературных кругах, как поэт «из народа». Его стихи печатали в журналах, приглашали выступать, читать стихи — выступал часто с Клюевым, который в тот период имел на молодого поэта большое влияние. Эти выступления часто носили некоторый фольклорный характер с игрой на гармошке и пением частушек в сафьяновых сапожках, в голубой вышитой рубашке, подпоясанной золотым шнуром, что привлекало «либеральничающую» публику, ищущую связи с народом, «но предпочитающую видеть народную силу как бы укрощенной и заключенной в законные берега». Вскоре стало ясно, что появился новый талантливый поэт. Стихи его отличались таким глубоким чувством любви к родной природе, к деревне, ко всему живому, будь то корова, или собака, у которой утопили щенят, или старый клен, который стережет голубую Русь, что невольно завораживали слушателей. Это была мелодия, которая свободно изливалась из души поэта. Сам он позднее говорил о себе «Я – божья дудка». В своих воспоминаниях Горький, который позднее встретился с Есениным в Берлине и слушал его стихи, в том числе стихи о собаке, сравнивал его с «органом, созданном природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей», любви ко всему живому в мире и милосердия, которое – более всего иного – заслужено человеком.» То как Есенин читал свои стихи, отмечали многие в разное время. О Петербургском периоде вспоминает Всеволод Рождественский: Я слышал многих поэтов, но никто из них не читал с такой предельной выразительностью, с таким самоупоением. Каждая фраза была гибкой и точной в есенинской передаче. В 1916 году вышел сборник стихов Есенина «Радуница», сразу сделавший его известным не только в поэтической среде. Вот некоторые стихи, вошедшие в этот сборник: Чую радуницу божью— Не напрасно я живу, Поклоняюсь придорожью, Припадаю на траву. Между сосен, между елок, Меж берез кудрявых бус, Под венком, в кольце иголок, Мне мерещится Исус. Он зовет меня в дубровы, Как во царствие небес, И горит в парче лиловой Облаками крытый лес. Голубиный пух от бога, Словно огненный язык, Завладел моей дорогой, Заглушил мой слабый крик. Льется пламя в бездну зренья, В сердце радость детских снов, Я поверил от рожденья В богородицын покров. 1914 # Край ты мой заброшенный, Край ты мой, пустырь, Сенокос некошеный, Лес да монастырь. Избы забоченились, А и всех-то пять. Крыши их запенились В заревую гать. Под соломой-ризою Выструги стропил, Ветер плесень сизую Солнцем окропил. В окна бьют без промаха Вороны крылом, Как метель, черемуха Машет рукавом. Уж не сказ ли в прутнике Жисть твоя и быль, Что под вечер путнику Нашептал ковыль? 1914 # Гой ты, Русь, моя родная, Хаты — в ризах образа... Не видать конца и края - Только синь сосет глаза. Как захожий богомолец, Я смотрю твои поля. А у низеньких околиц Звонно чахнут тополя. Пахнет яблоком и медом По церквам твой кроткий Спас. И гудит за корогодом На лугах веселый пляс. Побегу по мятой стежке На приволь зеленых лех, Мне навстречу, как сережки, Прозвенит девичий смех. Если крикнет рать святая: "Кинь ты Русь, живи в раю! " Я скажу: «Не надо рая, Дайте родину мою». 1914 # Запели тесаные дроги, Бегут равнины и кусты. Опять часовни на дороге И поминальные кресты. Опять я теплой грустью болен От овсяного ветерка. И на известку колоколен Невольно крестится рука. О Русь, малиновое поле И синь, упавшая в реку, Люблю до радости и боли Твою озерную тоску. Холодной скорби не измерить, Ты на туманном берегу. Но не любить тебя, не верить - Я научиться не могу. И не отдам я эти цепи И не расстанусь с долгим сном, Когда звенят родные степи Молитвословным ковылем # Край любимый! Сердцу снятся Скирды солнца в водах лонных. Я хотел бы затеряться В зеленях твоих стозвонных. По меже, на переметке, Резеда и риза кашки. И вызванивают в четки Ивы — кроткие монашки. Курит облаком болото, Гарь в небесном коромысле. С тихой тайной для кого-то Затаил я в сердце мысли. Все встречаю, все приемлю, Рад и счастлив душу вынуть. Я пришел на эту землю, Чтоб скорей ее покинуть. 1914 Когда это стихотворение было напечатано в 1915 году, а затем вошло в сборник, оно начиналось так: Край родной! Поля как святцы, Рощи в венчиках иконных. Впоследствии он несколько раз переписывал эти строки, остановившись на последнем варианте, который вошел во все последующие издания, но никогда не изменял последних строк. Эти мысли о близкой смерти, которые встречаются во многих его стихах, возможно, были навеяны тяжелым воспоминанием: он лежит тяжело больной, в тифозной горячке на печи и видит, как мать, заливаясь слезами, шьет ему саван. Тогда в нем поднялся такой протест против уже готовящейся для него участи, что усилием воли и всех сил, он встал. Тогда он выздоровел, но воспоминание осталось. Основной темой его стихов тогда, да и впоследствии была любовь к родному краю. Об этом, о привычной с детства среде, о лугах, рощах, о березах, рябинах, ивах, о животных, с которыми тесно связана крестьянская жизнь, он писал любовно, иногда с грустью и щемящей тоской языком, близким ему с детства, почерпнутым из старинных духовных песнопений, которых он так много слышал от своей бабушки, Натальи Евтеевны Титовой. По его утверждению, именно бабушкины песни и сказки подтолкнули его к сочинению стихов. Недаром, стихи Есенина, написанные в ту пору, и многие из них вошедшие в первые сборники «Радуница» и «Голубень», имеют песенный склад, близкий к народным песням, и так легко ложатся на музыку. Привлекало очарование его поэтического языка, полного необычных образов и сравнений, церковнославянских слов, а иногда слов из местного диалекта, так органично вплетаемых в стихотворную канву. Завораживали картины родной природы с привычными взгляду деревнями и монастырями на пригорках с вечерними службами с их молитвенным душевным настроем. За горами, за желтыми долами Протянулась тропа деревень. Вижу лес и вечернее полымя, И обвитый крапивой плетень. Там с утра над церковными главами Голубеет небесный песок, И звенит придорожными травами От озер водяной ветерок. Не за песни весны над равниною Дорога мне зеленая ширь – Полюбил я тоской журавлиною На высокой горе монастырь. Каждый вечер, как синь затуманится, Как повиснет заря на мосту, Ты идешь, моя бедная странница, Поклониться любви и кресту. Кроток дух монастырского жителя, Жадно слушаешь ты ектенью, Помолись перед ликом Спасителя За погибшую душу мою. 1916 Война, которая шла уже 2 года, изменила жизнь поэта. Он мобилизован и служит санитаром в Царкосельском полевом военно-санитарном поезде № 143, причисленном к царкосельскому лазарету Федоровского городка. В этом городке, который был построен вокруг собора по проекту Виктора Васнецова, предполагалось разместить коллекции древнерусских орнаментов и старинного оружия, но, когда началась война, он был превращен в лазарет. В эти годы Есенин стал членом «Общества возрождения художественной Руси», в которое кроме него входили известные писатели и художники Ремизов, Билибин, Клюев, Нестеров. Это общество имело своей целью «широкое ознакомление с самобытным древним русским творчеством во всех его проявлениях и дальнейшее преемственное развитие в применении к современным условиям». Есенину были близки эти идеи, которые потом он выразил в своей удивительной, в сущности философской книге «Ключи Марии», над которой работал осенью 1918 года в Москве в самые жестокие дни красного террора. Настольными книгами его в ту пору были Библия и «Слово о полку Игореве». Удивительно, но именно в это время в этой работе «прозвучала надежда на возрождение народного, глубоко христианского миропонимания». Но как оказалось, это были иллюзии, которым не дано было сбыться. По словам поэта и исследовательницы жизни Есенина Натальи Сидориной: «Подобно многим, на первых порах Есенин принял антихриста за Христа». Во время службы санитаром Есенин часто видел императрицу и ее дочерей, которые приходили в царскосельский госпиталь и работали там в качестве сестер милосердия. В ту пору он вместе с Клюевым выступал с чтением стихов на концертах для раненных, а в январе 1916 года читал стихи в лазарете Марфо-Мариинской обители, основанной сестрой императрицы великой княгиней Елизаветой Федоровной. Читал он стихи и императрице и великим княжнам и этим вызвал возмущение демократически настроенной публики в Петрограде. Малоизвестно его стихотворение, написанное в июле 1916 года в день Святой Марии Магдалины, посвященное «младым царевнам», полное нежной грусти и трагических предчувствий. В багровом зареве закат шипуч и пенен, Березки белые горят в своих венцах. Приветствует мой стих младых царевен И кротость юную в их ласковых сердцах. Где тени бледные и горестные муки, Они тому, кто шел страдать за нас, Протягивают царственные руки, Благославляя их в грядущий жизни час. ………………………………………………………………… Все ближе тянет их рукой неодолимой Туда, где скорбь кладет печаль на лбу. О, помолись Святая Магдалина, За их судьбу. В Феврале Есенин был послан в Могилев, где располагалась Ставка Верховного Главнокомандующего русской армии. «Революция застала меня на фронте» писал он впоследствии в своей автобиографии. Временному правительству он не присягал и из армии дезертировал. Позже он так описал это время в поэме «Анна Снегина»: Свобода взметнулась неистово. И в розово-смрадном огне Тогда над страною калифствовал Керенский на белом коне. Война «до конца», «до победы». И ту же сермяжную рать Прохвосты и дармоеды Сгоняли на фронт умирать. Но все же не взял я шпагу... Под грохот и рев мортир Другую явил я отвагу — Был первый в стране дезертир. В Царском селе Есенин оказался уже после Октябрьского переворота в декабре 1917 года. Там 14 декабря (по старому стилю) он подписал распространяемое в среде монархически настроенных людей клятвенное обещание на верность царю (по свидетельству П.Ф. Юшина). Этот факт, который открылся только в 1966 году, впоследствии тщательно замалчивался или интерпретировался как текст воинской присяги при поступлении на воинскую службу (несмотря на несовпадение дат, Н.К. Сидорина). Сам Есенин об этом своем отчаянно мужественном поступке нигде не упоминал, вполне понимая, чем это могло ему грозить. Как многие в крестьянской среде Есенин вначале воспринял Октябрьский переворот как путь к изменению жизни крестьян в лучшую сторону. Его, как и многих, подкупил выдвинутый большевиками лозунг «Земля крестьянам», который должен был осуществить давнишнюю мужицкую мечту, сделать крестьян свободными тружениками на своей земле. Ведь он видел бедность русской деревни и свои переживания с такой щемящей грустью выразил в стихах. Тяжело и прискорбно мне видеть, Как мой брат погибает родной. И стараюсь я всех ненавидеть, Кто враждует с его тишиной. Посмотри, как он трудится в поле, Пашет твердую землю сохой, И послушай ты песни про горе, Что поет он, идя бороздой. Или нет в тебе жалости нежной Ко страдальцу сохи с бороной? Видишь гибель ты сам неизбежной, А проходишь его стороной. Помоги же бороться с неволей, Залитою вином, и с нуждой! Иль не слышишь, он плачется долей В своей песне, идя бороздой? 1912 Из автобиографии, написанной Есениным в 1925 году к собранию сочинений: «В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном.» В октябре 1917 года он пишет поэму «Пришествие», первая глава которой — молитва Господу о родной стране. Господи, я верую, Но введи в свой рай Дождевыми стрелами Мой пронзенный край. За горой нехоженой В синеве долин, Снова мне, о Боже мой Предстает твой сын По тебе молюся я Из мужичьих мест; Из прозревшей Руссии Он несет свой крест. Но пред тайной острова Безначальных слов Нет за ним апостолов, Нет учеников. И совсем трагически как предсказание звучат следующие строки этой поэмы: О, Русь, Приснодева Поправшая смерть! Из звездного чрева Сошла ты на твердь. ……………………… Воззри же на нивы, На сжатый овес, - Под снежною ивой Упал твой Христос Опять его вои Стегают плетьми И бьют головою О выступы тьмы. В отличие от этой забытой поэмы, достаточно часто печатали, написанные в 17–18 гг стихи «Товарищ», «О, Русь, взмахни крылами», поэмы «Небесный барабанщик», «Инония», в которых звучали богоборческие нотки. С художественной точки зрения эти произведения уступают во многом как ранним, так и более поздним произведениям поэта. И все же поэма «Инония» заканчивается радостным ожиданием нового пришествия Христа, но так как ему виделось в то время — с надеждой на то, что человеку самому возможно изменить жизнь к лучшему. Радуйся, Сионе, Проливай свой свет! Новый в небосклоне Вызрел Назарет. Новый на кобыле Едет к миру Спас. Наша вера — в силе. Наша правда — в нас! Несмотря на свое богоборчество, разумеется, временное, Есенин даже в поэме «Инония» оставался все же по сути своей поэтом христианского миропонимания (Н.К. Сидорина). Временным оказался также союз Есенина с группой поэтов-имажинистов, пытавшихся очистить форму от «пыли содержания». Первоначально Есенина сближало с этим направлением образность его поэтического языка. Действительно необычные сравнения, метафоры были характерны для есенинского стихосложения в начальный период его творчества и отчасти впоследствии: «рыжий месяц жеребенком запрягался в наши сани», «золотою лягушкой луна распласталась на тихой воде», « хорошо под осеннюю свежесть душу-яблоню ветром стряхать». Как органично использован этот язык, усиливающий трагизм происходящего, в изображении начала Первой Мировой войны в поэме «Русь»: Грянул гром, чашка неба расколота, Тучи рваные кутают лес, На подвесках из легкого золота Закачались лампадки небес. По мнению Бориса Лавренева, «Есенин был захвачен в мертвую петлю. Никогда не бывший имажинистом, чуждый дегенеративным извергам, он был объявлен вождем школы, родившейся на пороге лупанария и кабака, и на его спасительном плоту всплыли литературные шантажисты, которые не брезговали ничем….» («Красная газета, 1925 г., 30декабря, Ленинград). В 1921 году Есенин порывает с имажинизмом и его представителями, выступив в печати с критикой «шутовского кривляния ради самого кривляния». Особенно возмутило его их издевательское представление, устроенное по поводу смерти Александра Блока. Это имело для него и некоторые политические последствия, так как имажинисты были опекаемы Троцким, и в их окружение входил Яков Блюмкин, страшная личность (чекист, бывший эсер, убийца германского посла Мирбаха), член так называемой «Ассоциации Вольнодумцев», учрежденной имажинистами. Именно о нем эти строки Есенина: Не злодей я и не грабил лесом, Не расстреливал несчастных по темницам. Потом была поездка в Европу и Америку вместе с Айседорой Дункан, где Есенин почувствовал острую тоску и еще больше утвердился в своей любви к России, Руси. Он писал своему другу Саше Сахарову: «В страшной моде господин доллар, на исскуство начхать – самое высшее мюзик-холл. …Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод, зато у нас есть душа… Свои впечатления от Америки он описал в очерке «Железный Миргород», но краткую и уничтожающую характеристику дал в поэме «Страна негодяев» устами одного из героев: На цилиндры, шапо и кепи Ворох акций свистит и льет. Вот, где вам мировые цепи, Вот где вам мировое жулье. Перед Есениным возникает выбор — остаться на буржуазном западе, куда к тому времени уже уехали многие из творческой интеллигенции, или возвратиться в Россию, где (по его словам) правит Лейба Бронштейн и куда по этой причине ему возвращаться не хочется. Он возвращается в Россию, в Москву. «Он был счастлив, что вернулся домой, в Россию. Радовался всему как ребенок… Рассказывал, как ему трудно было за границей» — вспоминала актриса Августа Миклашевская. Он вернулся в большевистскую Россию и пытается принять существующие условия, вписаться в них. Так появились поэмы «Русь советская», «Стансы», «Русь уходящая», «Гуляй-поле».

Сергей Есенин в 1924 году Тогда же в ответ на нападки со стороны пролетарских писателей и суровую критику со стороны известного редактора А. Воронского, который в соответствии с установками нового революционного времени назвал ранний период творчества Есенина « художественно-реакционным», он предлагает считать написанные в то время произведения, в которых он так глубоко отразил народную веру, веру в чудесное, как «сказочное в поэзии». В предисловии к последнему собранию стихов он пытается оправдать «религиозность» (по его выражению) своих ранних произведений как «условие моего воспитания и той среды, в которой я вращался в первую пору моей литературной деятельности.» В это же время им создаются прекрасные лирические стихи, среди них «Персидские мотивы», поэма «Анна Снегина» и многое другое, в том числе поэма «Страна негодяев», где в гротескном виде изображены «герои» нового времени (комиссары Чекистов, Рассветов, доброволец Замарашкин и др.). Это произведение вызвало неприятие властей и еще больше усугубило положение поэта. Отношения Есенина с властями (в первую очередь с Троцким) ухудшаются почти сразу после его возвращения из-за границы. Начинается травля, обвинения в асоциальном поведении, драках, пьянстве. В декабре 1923 года состоялся товарищеский суд над Есениным и тремя поэтами его круга (крестьянскими поэтами) Ганиным, Клычковым и Орешиным по обвинению в «хулиганском черносотенном» поведении на основании заявления одного «случайного» свидетеля. По свидетельству сестры Кати провокации такого рода продолжались и это фиксировалось в протоколах задержания. Свое тревожное состояние поэт выразил в стихах, которые полностью нигде не печатались: Защити меня, влага нежная, Май мой синий, июнь голубой. Одолели нас люди заезжие, А своих не пускают домой Знаю, если не в далях чугунных, Кров чужой и сума на плечах, Только жаль тех дурашливых юных, Что сгубили себя сгоряча. Жаль, что кто-то нас смог рассеять И ничья не понятна вина… Есенину 3 октября 1925 года исполняется 30 лет. Он с увлечением работает над собранием сочинений, которое ему предлагают издать в связи с юбилеем. В этом ему помогает Софья Толстая, ставшая женой поэта. Специально для собрания он пишет стихи, в том числе о зиме, считая, что их у него меньше, чем о весне и осени. Вот одно из них, написанное за месяц до гибели : Свищет ветер, серебряный ветер, В шелковом шелесте снежного шума. В первый раз я в себе заметил - Так я еще никогда не думал. Пусть на окошках гнилая сырость, Я не жалею, и я не печален. Мне все равно эта жизнь полюбилась, Так полюбилась, как будто вначале. ………………………………………. Жить нужно легче, жить нужно проще, Все принимая, что есть на свете. Вот почему, обалдев, над рощей Свищет ветер, серебряный ветер. 1925 Поэт полон творческих замыслов, мастерство его, как художника, возрастает, его стихи очень популярны, во время публичных чтений его встречает овациями восторженная публика. Но в то же время в течение последних двух лет он старается ездить по стране, опасаясь преследования властей в Москве. Незадолго до своей гибели Есенин скрывается от судебного преследования, которое было возбуждено против него неким дипкурьером Рогом по обвинению в оскорблении. Ему приходится скрываться в психоневрологической клинике, из которой он, боясь ареста, тайно уезжает в Ленинград и останавливается в гостинице Англетер (тогда «Интернационал»). Гибель поэта в этой гостинице в ночь на 28 декабря имеет две версии. Согласно официальной версии поэт совершил самоубийство. Но были люди, которые тогда не поверили этой версии. Не поверил и отец Иван, священник церкви Казанской Божьей Матери в селе Константиново, который тайно отпел Сергея Есенина. Его отпели и священники в церквях Москвы и Ленинграда А 3 октября 1991 года уже другой священник села Константинова принародно отслужил панихиду по убиенному Сергию в той же церкви, которую только начали восстанавливать после разрухи. После гибели Есенина не закончились репрессии против крестьянских поэтов есенинского круга. Еще до гибели поэта был расстрелян его друг Алексей Ганин, обвиненный в национализме (так называемом «русском фашизме). В 1937–40 годах были расстреляны поэты Клюев, Клычков, Орешин, Приблудный и с ним старший сын Есенина Юрий, совсем еще молодой поэт Васильев, поэт Наседкин, самый близкий Есенину человек (с которым он познакомился еще в дореволюционной Москве в Университете Шанявского), женатый на его сестре Екатерине, а сама она была арестована. В 1939 была зверски убита на своей квартире бывшая жена поэта Зинаида Райх (венчанная жена поэта) после ее опрометчивого заявления о том, что она пишет воспоминания о Есенине. Именно она (со слов свидетеля) крикнула во время похорон: «Сережа! Ведь никто ничего не знает». Собрание стихотворений Есенина в 3-х томах, в подготовке которого он сам принимал участие, вышло в Госиздате в 1926 году. После этого его произведения не печатались вплоть до 1953 года. Все это время его стихи были под запретом, читать и распространять их было опасно. Полное собрание сочинений С.А. Есенина в 7-и томах было издано в 1995–2000 гг. в связи со столетием со дня рождения поэта. Из письма Максима Горького Валентине Ходасевич от 13 января 1926 года: «Есенина разумеется жалко, до судорог жалко, до отчаяния… Слишком «несвоевременна» была голубая, горестная, избитая душа его». Писатель Алексей Толстой, хорошо знавший Есенина еще по Петербургу, так писал о нем в 1922 году: Живи Есенин триста лет тому назад, сложил бы он 300 чудесных песен, выплакал бы радостные, как весенний сок, слезы умиленной души, народил бы сынов и дочерей, и у порога земных дней зажег бы вечерний огонь, — вкушал бы где-нибудь в лесном скиту в молчании кроткую и светлую печаль. Чтоб за все за грехи мои тяжкие, За неверие в благодать Положили меня в русской рубашке Под иконами умирать. Сергей Есенин. 1923