ЛЕД В ПРОРУБИ

УРАЛЬСКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
Матери моей Агафье Никифоровне
и отцу Трифону Кондратьевичу
посвящаю.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Кержакистан
МАРКЕЛОВА ЕЛАНЬ
Эта удивительная, а точнее весьма своеобразная история познакомит вас с некоторыми обитателями двух небольших деревушек расположенных на среднем Урале в верховьях реки Камы.
Одно Богом забытое селение именовалось Криваши, второе – Горбуны. Может быть, теперь обеих деревень уже нет в помине, так как в последний раз, когда я посещал эту глухую местность, шли семидесятые годы двадцатого столетия и там проживало всего около двадцати крестьян. В основном стариков.
Даже тогда перспектив для развития не было никаких…
Да…
Время спешит прийти к своему концу, в настоящее дни чересчур усердно пропагандируемому различными сектантами.
Впрочем, чудаки, верующие в скорый приход Армагеддона по-своему правы. По логике вещей, люди, наблюдая смерть малых деревень, затем огромных сел, а потом уже и городов, поневоле начинают задумываться о гибели всей планеты…
…Но вернемся в уральскую глубинку.
Откуда взялись столь неоднозначные названия, местная топонимика умалчивает. Однако старые люди в моём присутствии утверждали, что в деревне Криваши, жили когда-то две кривые тетки, то есть кривуши. Этот факт и дал название всей деревне.
В Горбунах я подобные разговоры не вёл, но по аналогии склонен допустить, что в них когда-то мыкали горе, по крайней мере, два горбатых человека.
Вообще, вероятно, уральские поселенцы давали всевозможные названья, исходя из человеческих недостатков. Вот и появились различные Брюханы, Кривуши, Горбуны, Поносовы, Пердуны, Срали и т.п.
Но в тот период, к которому относятся произошедшие события, и в Горбунах, и в Кривашах жили исключительно здоровые крестьяне. В таких случаях местные жители говорили: хошь, «пермяки – солёны уши, но все молодцы, как свежи огурцы».
То есть, старики и старушки были благообразны, словно христианские святые, только-только сошедшие с православных икон. Мужчины и женщины крепки и жизнерадостны, без всяких физических недостатков. Девушки и юноши скромны, застенчивы, по-своему красивы. И в самом деле, они выглядели не очень броско, но зато привлекательно.
А детвора росла шумливой, веселой, не боящейся никакой доступной им работы: то есть сеять, ткать, стирать, косить и жать им приходилось уже в восемь-десять лет.
Мой отец даже пахать начал, когда ему исполнилось семь. Потому что остался единственным мужчиной в доме…
…На заре двадцатого века тогдашние правители, чтобы избежать излишних волнений, дозволили тамошним мужикам возводить хутора на еланях, на гарях, на релках и других возвышенных местах, где возможно было безущербно заниматься сельским хозяйством.
Но высочайшее разрешение жители упомянутых мной деревушек почему-то проигнорировали.
Ведь, хутор у русских крестьян всегда ассоциировался с некоторым удалением от общины. Они издревле глубоко уважали и ценили все прелести общественной жизни, когда сообща можно и дом построить, и быстрей сено заготовить, да и повеселиться намного интересней.
Зато переселенцы с западных регионов России не преминули воспользоваться свободными землями.
По всей уральской земле, как грибы начали появляться хутора.
Вот и возле Кривашей и Горбунов возникли добротные строения Карла Эрмана, Яна Лициса, Маркела Кухаренко и других трудолюбивых мирян, которые не могли реализовать себя на своих родных густонаселенных просторах.
У одного из них, вышеупомянутого Маркела Кухаренко, незадолго до октябрьской революции родилась дочь, девушка невиданных в этих краях красоты.
Она являла полную противоположность местным товаркам в большинстве своем чересчур светлым и бледным, не слишком отличающимся стройностью и грациозностью. Доить коров, жать рожь и овес, стирать в проруби грубые мужские портки – вот основное причина, делавшая тогда девичью красоту не слишком заметной.
Дочь Маркела была черноброва, смугла, с правильными чертами лица и каштановыми волнистыми волосами переливающимися на солнце всеми цветами радуги.
Короче говоря, в свои шестнадцать лет это прелестное кареокое создание фактически претендовало на многое: за честь принять его могли бы побороться самые престижные европейские салоны красоты.
Жаль, оценить скрытое в лесах сокровище женской привлекательности в реальной жизни не имелось никакой возможности.
Подстать облику был и нрав у юной хуторянки. Он не вписывался в обычный круг деревенских девичьих интересов и поэтому те, которые хоть немножечко знали эту девушку, считали её чуть ли не дикаркой.
На самом деле самой основной чертой характера дочери Маркела была некая непредсказуемость. Она поступала, как считали окружающие, вопреки всякой логике или здравому смыслу. К примеру, когда мать предложила пойти по «старикам», то есть вместе с ней читать молитвы среди староверов, девушка с охотой согласилась. Даже несмотря на то, что отец выступил категорически против:
– Что ты будешь делать среди вонючих старух? Шла бы лучше к девкам своего возраста на посиделки.
Если отец напивался пьяным, то на следующий день в противоположность своей молчаливой матери, дочь устраивала ему такой крутой разгон, что бедная и молчаливая женщина дивовалась: сколько смелости таится в этой хрупкой натуре. Зато если отец в пьяном виде беспомощно лежал без всякого движения, она запрещала матери вдоволь поиздеваться над ним.
Когда девушка достигла своего совершеннолетия и готова была выйти замуж, хуторская система перестала вписываться в перспективы развития и грандиозные планы новой власти.
Индивидуальное и личное мало помалу начало уступать под натиском слишком нахрапистого общественного.
Умный Маркел Кухаренко, уроженец Сумщины, мужчина под два метра высотой, обладающий недюжинной силой, нутром почувствовал охлаждение к нему местных государственных мужей. Он собрал все свои сбережения и подался к родственникам в Оханск. Будучи, как говорили деревенские сплетницы, справным мужиком, Маркел накопил достаточно, чтобы купить себе городское жильё.
Таким образом, две его «красуни» остались на хуторе управляться с объёмистым хозяйством.
Жену звали Настей, а наследница носила редкое для кержацких кругов имя – Оня, по метрике Онисья.
Хутор находился на одинаковом расстоянии от этих двух деревушек, расположенных вдоль студеной речки Ольховки, воды которой, в конечном счете, попадали в великую уральскую реку Каму.
Выбор места для постройки дома был не случаен.
Во-первых, Настя, очень набожная староверка была родом из Кривашей. Хутор находился почти рядом с этой деревней.
Во-вторых, усадьба выгодно отличалась тем, что лежала вблизи от слиянии двух дорог, ведущих в районный центр, и недалеко от моста через Ольховку.
Теперь следует упомянуть, что и все хутора и селения, располагавшиеся здесь, на сотни километров окружали почти непроходимые дремучие леса, перемежающиеся увалами и обширными болотами. Кроме того, если направиться от этих мест на север, то можно было дойти до самого Ледовитого океана, не встретив на пути ни единого жилища.
Сейчас, правда, могучие леса отступают под натиском ещё более могучей силы – современного предприимчивого бизнеса. Мебельного, бумажного, строительного.
Хотя деловитые люди на Руси водились во все времена.
Они ещё в восемнадцатом веке бросили глаз и на эту лесистую часть Урала. Так, возле упомянутых деревушек один русский помещик по фамилии Всеволожский даже умудрился соорудить картонную фабрику.
Нынче только диву даёшься, как можно без наличия железной дороги доставить многотонные паровые машины в эту таёжную глушь? Но всякий русский тем славится, что способен творить дела, непонятные разуму простого смертного…
…А в семнадцатом веке сюда, в непроходимую чащобу, в панике бежали православные христиане, испугавшиеся «дьявольских» нововведений очередного церковного патриарха. Они предпочли сгинуть в неприветливой глухомани, нежели креститься «тремя перстами».
Большинство людей, осевших вдоль Ольховки, были выходцами с другой русской реки, носившей название Керженец, поэтому пришельцы гордо именовали себя кержаками.
Храмов кержаки строить не решились, существующую православную иерархию отвергли, а все церковные таинства доверили совершать некой общине, которая сформировалась из самых старых людей. Она в народе так и называется поныне – «старики». Надо подчеркнуть, что мнение «стариков» для всех крестьян являлось чуть ли не законом и к нему прислушивались без всяких колебаний.
Но впоследствии роль «стариков» ограничилась пением молитв при рождении и крещении детей, при кончине кого-то из жителей, в том числе при отмечании десятин и сороковин со дня смерти.
Иногда «стариков» созывали во время эпидемий, неурожаев или других значимых неблагоприятных событий, чтобы через молитвы попросить Бога отвести беду.
В числе «стариков» числились люди среднего возраста и совсем юного, как, например, уже знакомая Настя Кухаренко, которая привела к ним собственную дочь.
На эту симпатичную чернобровую красавицу естественно заглядывались и кривашевские, и горбуновские парни, однако Настя почему-то решила передать «собственную кровиночку» под справедливую защиту Всевышнего…
…Первым кому повезло ближе встретиться с юной затворницей Оней, как это ни странно, оказался Николай Тюляндин, живший в Кривашах и являвшийся в этих краях «молодым человеком, сочувствующим комсомолии». И ещё этот парень виртуозно играл на гармошке.
Неподалеку от Маркеловой елани располагались невысокие угоры, на которых в июле месяце в изобилии поспевала земляника.
Возвращаясь после очередной встречи с районным руководством комсомола, юноша не преминул заглянуть на один из холмов, чтобы немного полакомиться летней сладостью, доступной каждому жителю, в том числе и такому беспросветному бедняку как Николай.
Его отец погиб на Дальнем востоке в самом конце Гражданской войны, оставив после себя, целую «юбочную кампанию»: пять девок и только одного сына. Причем все были мал мала меньше и лишь одна из них, Евдокия, родилась на два года раньше брата…
Столкнувшись случайно с девушкой, Николай раскрыл от удивления рот и, наверное, с минуту стоял, как пришибленный, такой неземной красы он ещё не встречал. Впрочем, надо справедливо отметить, времени для разглядывания местных претенденток на роли невест, ему катастрофически не хватало.
Всё своё время парень проводил в повседневных трудах, то есть на конюшне, в поле и огороде, а то и занимаясь починкой повидавшей виды избы. Раньше, когда чуть-чуть выпадал свободный час, талантливый Николай брался за любимую гармошку, но теперь мчался в район за получением агитационного материала, распространять который приходилось поздними вечерами. Благо летние сумерки наступали только около полуночи…
Поняв, что стоять с раскрытым ртом занятие из весьма непривлекательных, Николай сумел, наконец, выдавить из себя:
– Привет! Ты откуда такая взялась?
– Откудова взялась, тамока сейчас ужо нетуть! – дерзко ответила юная красавица, помня неутомимые наставления матери о том, что все деревенские парни занимаются лишь совращением молоденьких девчонок.
– Если честно, девчат симпатичней, чем ты, на земле просто не существует. Во всяком случае, я даже в райцентре не встречал ничего подобного. Одни твои ресницы огромного стоят. Они словно громадные ели вокруг фантастически глубоких и сказочных ущелий.… или озёр… Ведь, твои глаза, они, они похожи на волшебную сказку, потому что на самом деле… карими озера не бывают, – как можно поскорей поспешил юноша выпалить свои внезапно возникшие сумбурные мысли.
Девушке было лестно впервые услышать от парня такие путанные слова, но очень приятно воздействующие на самочувствие.
Хотя она тут же спохватилась:
– Чё стоишь-то? Иди ужо.
– Честно, честно, я раньше почему-то тебя не замечал. Откуда ты? Из рая, наверно?
– Просто ты зазря на небо-то смотрел! – с немалой заносчивостью проговорила красавица, а потом уже мягко добавила:
–.А вот я тя знаю…
– Как?! – мгновенно опешил молодой человек.
– Ты, нать, от Тюляндиных из Кривашей. Серафимовскую-то школу рази не помнишь? Бывалоча меня за косы дёргал.
Село Серафимовское располагалось на пути к районному центру в километрах четырёх от их деревень. В нем существовала крохотная школа специально для обучения грамоте окрестных крестьянских детишек. Окончив в ней два класса, ребята могли потом посещать школу-семилетку в фабричном поселке, от которого до районного центра было рукой подать – всего двадцать пять километров.
– Не обманывай! Среди учащихся тебя не было! – отрезал парень. – Там всего-то занималось человек семь. Неужели я такую раскрасавицу не заметил бы?
– Сам-от был от горшка два вершка. Куды там заметить? Меня батяня привел, а маманя ужо через три дня не пустила. За скотиной-то кто будет надзор держать? Всё-таки шесть коров, пять телят да четыре лошади…
– А-а-а – разочарованно протянул Николай, – ты, видимо, дочка Маркела Кухаренко, самого наиглавнейшего кандидата в кулаки...
Непроизвольно установилось неловкое молчание, которое первым прервал Николай
– Так ты совсем не училась?
Оня виновато уставилась под ноги.
– Не-е, – тихо и несмело пропела девушка, – ни читать и ни писать не умею.
Она побаивалась, что нарушает материнский наказ: не вступать в длительные разговоры с незнакомыми мужчинами.
Мать ей часто говорила: «Ты, Оня, как малая искристая льдиночка в проруби, любой охламон может ведром зачерпнуть. И растаешь ты, моя красотулечка, даже следов не останется. Слушайся Бога, только он может тебя защитить».
Вдруг Николай с необыкновенной пылкостью предложил:
– Хочешь, я тебя грамоте научу? Ведь, это совсем не сложно!
– Да!? – поначалу обрадовалась девушка, но потом погрустнела. – Однако ничё не получится.
– Почему? У меня и букварь и книга имеются. Книга называется «Сельский календарь». В ней столько всего интересного понаписано. Честно, честно. Прямо уйма интересного. Я уже четыре раза её перечитал.… А знаешь, мне в райкоме пообещали дать книгу самого Маркса, «Капитал» называется…
– Это роман чё ли? – сказала Оня, сделав ударение на первом слоге.
– Сама ты – роман! Ударение научись правильно ставить. Темнотища! И какие-то старые кержацкие слова употребляешь – аж уши режет. Ужо, рази, тамока, тя, чё, куды… Да их уже сто лет в нашей деревне не слышно. А насчет книжки надо бы знать Я ж говорю, её сам Маркс написал.
– Кто это? Наш лесник?
– Ну и темнотища! Тебе точно учиться следует. Нашего лесника звать Марков Владимир Потапович. А Маркс это – светило! Он учил даже вождей пролетарской революции – Ленина и Сталина. И наш лозунг он придумал: пролетарии всех стран, соединяйтесь!
– Какие такие ещё пролетарии! Летчики? Которые, лонись по весне над починком пролетали?
– Тебе точно учиться надо! Пролетарии – люди, что делают революцию…
– Мне батяня вообще запрещат слушать про революцию, – торопливо оборвала Оня чересчур разгорячившегося молодого человека.
Николай удивился ещё пуще прежнего:
– Вот темнота-то где! Ну да ладно! Если тебя не устраивает «Капитал», я в райкоме попрошу ещё какую-нибудь другую книженцию. У них там целая библиотека имеется. Это комната, где одни книги хранятся. Принесу тебе, например, сочинения Пушкина или Лермонтова.
– Не-е… – замахала обеими руками Оня. – Мне маманя все равно учиться не разрешат. Она у меня очень строгая. Как время свободное выпадат, сразу бает: ступай, мол, к шестку шаньги печь. А то посылат гуню или коты чинить…. Может и вицей переехать по заднице-то.
– Чего ты родной матери боишься? Отца, во всяком случае, слушай!
– Он давеча в город отправился.
– Во! – опять обрадовался Николай. – Тем лучше. Чего тебе каждый раз то матери, то отцу докладываться? Говори им: пойду, мол, в лес по ягоды, мол, или по цветы.… А сама своё делай. Давай, в это воскресенье встретимся на этом же угоре? Он ведь, по-моему, Трошиной гарью называется? А?… Заодно и ягоды поедим?
– Давай… – неуверенно пролепетала вконец растерявшаяся девушка, она не ожидала такого упорства со стороны не слишком знакомого ей парня. Впрочем, Оня не раз слышала от отца о некоем Тюляндине, который «в обоих деревнях мутит воду, хотя и является хорошим гармонистом».
– Ой, – спохватился парень, – я даже спросить-то забыл: как тебя звать.
– Оня! По нашенски – Оньша.
– А меня – Николаем.
– Значит, Кольша?
– Оня, есть предложение, давай учиться начнем с того, что забудем все эти дурацкие привычки кержаков. Давай звать друг друга по-простому: мне лучше нравится Оня.
– Хорошо, – согласилась девушка, – токо мне ужо… уже пора бежать домой, до починка. Маманя спохватится, упреков не оберёшься.
– Честно, честно? – быстро промолвил кривашевский гармонист и, не дожидаясь ответа, со счастливой улыбкой на лице добавил. – Значится, в воскресенье после обеда я буду тебя здесь ожидать!
Оня скрылась в зарослях рябины, а Николай кинулся бежать в деревню. Сердце трепыхалось в его груди наподобие птицы попавшей в клетку. Только эта клетка уже носила название не анатомическое, а какое-то лирическое и светлое, известное всему влюблённому миру.
СПАСЕНИЕ
Мост через упомянутую Ольховку располагался ближе к деревне Горбуны, и Насте, чтобы добраться до своей родни в Кривашах, надо было делать крюк величиной с километр.
Вот почему, успешно завершив строительство хутора, Маркел перекинул через наиболее узкое место речки длинное сосновое бревно-лежень, предварительно стесав его с одной стороны, чтобы жена, не дай Бог, не соскользнула в воду. В этом месте Ольховка довольно глубока. Поэтому он вкопал в берега по одному столбику и прибил к ним березовый шест. Так Насте держась за поручень, гораздо легче переходить через стремительный поток.
На следующий день после встречи с Николаем Оня, насобирав полное лукошко спелых ягод, их называли ещё здесь «зрелками», захотела, правда, не без активного участия матери, угостить ими свою бабушку.
Июльское солнце уже нещадно жгло Маркелову елань.
Однако после обеда подул небольшой северный ветер, и предстоящая прогулка не могла быть утомительной.
Оня, словно красивая певчая птичка, беззаботно порхала по тропке. Душа её не только пела, но ещё больше радовалась жизни.
Никогда ещё эта девушка не чувствовала себя более свободной и счастливой. Наверное, потому что у неё имелась собственная тайна. Ведь, скоро она будет уметь читать и писать. И все это благодаря кривашевскому гармонисту Николаю Тюляндину.
А вернее Коле.
Парню с загадочными голубыми глазами…
Весело попрыгав по знакомой тропе, она затем вихрем скатилась вниз к Ольховке.
Лучезарное настроение охватило девушку.
Неожиданно для себя, она запела любимую песню матери:
«До свиданья милый скажет,
А на сердце камень ляжет…»
Держась за березовый шест, Оня осторожно стала перебираться на другой берег.
Лукошко было набрано с верхом, и девушка переживала за сохранность ягод, с большой старательностью и усердием собранных на Трошиной гари.
Но солнечный день брал своё, и не наслаждаться видом окружающей уральской природы, стоя посреди стремительной реки, было просто невозможно.
Вокруг её возвышались причудливые холмы, заросшие вековыми темно-зелеными елями. Вдоль реки покачивали бёдрами не менее симпатичные осины и березы, а у самой воды заросли ивняка кокетливо любовались своим отражением в голубых зеркалах тихих заводей Ольховки.
И эта вся лесная и речная идиллия воспевалась нескончаемым разноголосым хором всевозможных пичужек.
Девушка задумала желание, стараясь сохранить равновесие, осторожно перехватила лукошко левой рукой, а правой оторвала от шеста кусочек бересты и тут же бросила его в стремительный поток. Пусть голубая вода унесет её небольшой кораблик к сказочному острову исполнения мечты, который в виде крохотного островка возвышался над поверхностью воды. Вполне естественно её мысли были просты: девушка думала о чудесном парне Николае, ведь, он был готов немедленно обучить её грамоте. Какое счастье, что она сможет сама читать молитвы в толстых книжках деревенских старушек, рядом с которыми ей приходилось стоять во время молебнов.
А может быть этот гармонист, пусть даже не слишком симпатичный, в неё влюбился? Тогда.… Нет, гармонист – для неё слишком недосягаемая мечта. В деревне полно девушек, может, даже и красивей, чем она. Впрочем, если честно признаться, внешний вид парня не соответствовал её затаённым вкусам.
Секретные девичьи размышления прервал ветер, который вдруг закружил кораблик совсем в другую сторону, и он полетел не в воду, а к берегу.
Раздосадованная Оня метнулась за ним, чтобы исправить неправильный полет, перехватить, чтобы снова кинуть в нужном направлении…
И…
Она неожиданно потеряла равновесие.
Лукошко с ароматной земляникой полетело в одну сторону, а девушка в другую.
Кругом не было ни души. Кричать о том, что она не умеет плавать, и чтобы её кто-то спас бесполезно.
Оня молча, стараясь удержаться над водой, отчаянно забарахталась в ледяной стремнине.
Но в то же мгновение девушка почувствовала, как некая магическая тяга неодолимо потащила её вниз, в чрезвычайно холодную темную воду, которая только что казалась ей перламутровой, голубой и светлой.
Она с ожесточением стала махать руками….
И…, о чудо!
Эта неведомое притяжение неожиданно ослабело, и что-то вынесло её на поверхность речки. Оня успела сделать глоток спасительного воздуха, но внезапная тяжесть, охватившая все тело, с огромным рвением опять быстро потянула её ко дну.
Девушка принялась ещё чаще махать руками и снова вынырнула из тисков жуткого холода.
Однако силы были уже на исходе.
Тяжелая неприятная вода сомкнулась над бедолажной головой.
Теперь, видимо, навсегда.
«Всё!» – с ужасом успела подумать Оня. Её земное пребывание оказалось слишком скоротечным….
…И вдруг чья-то сильная рука схватила воротник ситцевого платьица.
На некоторое время она потеряла сознание.
Очнулась девушка на берегу возле узкой полоски зарослей осоки. Вода не смогла ещё в достаточном количестве проникнуть внутрь организма.
Зато по всему телу непрестанно била сильная дрожь.
Когда глаза снова увидели окружающую местность, девушку охватило огромное чувство удивления, которое оказалось намного сильней ледяного холода. Прямо перед ней появилось чьё-то лицо.
Оно принадлежало необычайно красивому парню. Темноволосому, черноглазому, чуточку смугловатому.
Короче говоря, перед нею, сидя на корточках, склонился настоящий сказочный принц.
Если, конечно, судить по его обличью, а не по одежде. На нем просматривались обыкновенные заношенные штаны неопределенного цвета и обыкновенная серая рубашка. То есть, одет сказочный принц в то, что носили все деревенские парни. Даже на ногах его, кроме собственной кожи, ничего дополнительного не имелось. Он был босиком. Впрочем, Оня летом тоже ходила босиком. Позже она заметила на небольшом отдалении новые хромовые сапоги
Минуту спустя, когда сознание соизволило полностью вернуться в её прелестную головку, Оня поняла что за маской сказочного принца, скрывается Савелий Шалдубин, самый красивый парень из деревни Горбуны, которого она, живя на отдалённом хуторе, не видела года два.
Немного отдышавшись, она спросила:
– Никак Савша Шалдубин? Из Горбунов.
– Отец посылыл за Маркелову елань, проверить травы для покоса… Случайно я здесь, – как-то слишком тихо или даже виновато сказал Савелий и, немного покраснев, добавил. – Гуню бы сюда сейчас или пониток.
Наступила пауза, которую прервала Оня:
– А мы… мы нониче не будем косить. И лопоти мне никакой не надоть. Не зима поди.
– Зачем девушкам косить? С такими глазами, как у тебя, надо только стрелять! – быстро отозвался Савелий.
Оня весело рассмеялась.
Хуторянка совсем отошла от слишком холодной купели в речке Ольховке, перестала вздрагивать и принялась отжимать мокрые волосы.
А Савелий с жадностью посматривал на её голубоватое ситцевое платье с мелкими зелеными цветочками, которое плотно облегало стройное мускулистое тело.
В это мгновение она показалась парню ещё лучше, чем была, и он не удержался от следующей шутки:
– А ну быстро сказывай, где та мишень, в которую ты прицелилась?
– А у меня-то и ружья нет, – простодушно ответила Оня, продолжая отжимать волосы.
– Зато у меня есть. Только цель пока не очень ясная. Потому как дрожит от холода…
Оня решила не обижаться на его слова:
– Где ружьё-то прячешь?
– В штанах!
Она залилась красной краской:
– Срамец! Маманя мне с такими якшаться не разрешат.
– Ты отстала на сто лет. Сейчас в городах даже голые ходят.
– Скажешь тоже!
– Вот тебе крест! – Савелий с усердием перекрестился. – Отец лично видел. Ходят и плакат ещё с надписью носят: долой, мол, стыд.
– Свят, свят, свят! – Оня от ужаса расширила свои большие-пребольшие карие глаза.
– Вот тебе и свят, – сейчас мода такая. Скоро даже материться в театрах начнут. Вот увидишь.
– И батяня хочет меня в такой разврат отвезти! – всплеснула руками девушка. – Неужто нельзя культурно говорить-то?
– Можно, но культурно шутить сложно. Много ума нужно, – убежденно сказал Савелий, – а где в городе ум-то искать? Вот они и пошлостью берут. Да и в городе полно шпаны и бывших заключенных, а им хулиганские слова по сердцу.… Вот все и выламываются, даже артисты. И чем больше они матерятся, тем большую известность и славу получают…
– Спасибочки тебе, Савша, за то чё… что меня спас.… Но солнышко уже пригреват, то есть пригревает.
Живя безотлучно на хуторе и общаясь в основном только с матерью, она привыкла слова употреблять на нее манер. То есть те, что слышала в повседневной жизни и во время молебнов от «стариков», наивно считая, что подражать им является признаком хорошего поведения. Хотя умела говорить так, как говорит между собой современная молодёжь.
Николай впервые открыто высмеял её лексикон, поэтому перед Савелием девушка теперь старалась говорить по-деревенски, а не «по-стариковски».
– Спас? Спас ещё впереди, – продолжал ерничать молодой человек, – и не один, а целых три. Яблочный, медовый, ореховый…
– Ну, тогда вытащил…
– Разве ты речное существо?… А, впрочем, и на самом деле ты – как золотая рыбка, даже ещё лучше. Но только загадывать желания будешь сейчас ты…. Давай загадывай! Исполню любое. Но если серьёзно, скажи сначала, как тебя звать-величать? А то неудобно получается, ты меня знаешь, а я тебя нет.
– Оня Кухаренко, дочка Маркела. Если хошь знать, золотая рыбка должна вообще-то исполнять желания.
– Говорят, вас раскулачивать собираются? – спросил парень вероятно, не обратив никакого внимания на легкомысленные слова.
И тогда Оня быстро стала развивать мысли о намерениях отца, чтобы, как она начала считать, слишком распущенный Савелий не вознамерился загадать желания вместо неё:
– Вот поэтому батяня подался в Оханск, хочет в городе обосноваться. Уже избу присмотрел…
– Могла бы и не дождаться своего нового жилья.
– Конечно, если бы не ты, я могла сейчас в утопленницах числиться.
– Да брось! Вон как руками замахала, точно мельница… водяная… И вообще, ты не утопленницей была бы, а русалочкой.
– Сам ты водяной! – нарочито обиделась девушка. – А за спасение – ещё раз спасибочки.
– Только за спасибо даже старых сапог не купишь. Кроме того, сама же сказала, что рыбка должна выполнять любые мои три желания.
«Вот дернул меня нечистый!» – в сердцах продумала про себя Оня, а вслух сказала:
– Не слишком ли жирно будет?… Я так не говорила! Позарился на три желания! Вишь, какой хитрый! На одно, может быть, я и согласная.
– Только желания мои сладкие!
– Ну, знашь, то есть знаешь, конфет у меня нету! – девушка недовольно свела вместе свои черные брови. Но снова это показное неудовлетворение было нарочитым.
– Зато губы есть. Поцеловать-то уж могла бы… Три раза…
Девушка конфузливо отвернулась в сторону.
– Больно нужно! Ты ужо всех городских переплюнул. За поцелуй люди-то на смерть идут!… Да мне, поди, домой надо. Маманя заждалась. И к тому же платье мокрое. Зябко…мне тутока стало на ветру-то стоять. Вечер близко. Коровы скоро с поскотины придут…
– Давай обогрею! – обрадовался Савелий. – Могу свою рубаху скинуть.
– Ишь чё надумал! Дурак горбуновский. У вас там в деревне-то все такие?
– Пошутить нельзя, – промолвил недовольно Савелий и с нескрываемой горечью добавил. – Ничего мне от тебя не нужно. Недотрога!
Девушка снова повернулась к нему, но уже через мгновение отвела взгляд в сторону.
Но не потому, что засмущалась, просто ей стало обидно, зачем такой симпатичной парень ведет себя с ней, как с обычной уличной деревенской девкой.
На некоторое время молодые люди замолчали.
Видимо, до Савелия, наконец, дошло, он что-то делает не так, как хочет эта красивая девушка.
– Слушай, Оня, извиняй, если чего… Мне кажется, что ты меня гипнотизируешь. Вернее твои глаза меня просто сводят с ума, вот и несу всякую тарабарщину.
– Ладно уж. Мне взаправду домой надо.
– А хочешь, встретимся в воскресенье?
– В воскресенье не могу, с утра мы с маманей на базар потащимся.… Продавать молочные продукты и ягоды…
– Ну, тогда в понедельник
– Не знаю, – уклончиво ответила девушка, а у самой сердце отчаянно билось в груди пытаясь ей втолковать в ошалевшие от счастья мозги: такой симпатичный парень предлагает свидание, а она ещё выкобенивается!
– Тогда договорились, я буду ждать тебя в понедельник на этом же самом месте в такое же самое время.
– У нас лошади, коровы, поросята, несколько телушек. Если выпадет минутка, приду, – упрямо не слушалась Оня уговоров своего взволнованного сердечка.
Зато девушка неожиданно для себя подошла вплотную к парню, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
Потом весело и радостно рассмеялась и убежала вверх по косогору.
Её платьице уже успело почти высохнуть, и оно словно красивый праздничный голубовато-зеленый флажок замелькало среди кустов вереска и жимолости.
Савелий только сейчас обратил внимание, что он не выполнил отцовское поручение и со всех ног бросился бежать следом, только потом немного отклонился в другую сторону от избы Маркела, чтобы ещё засветло обойти левую часть елани, названную сельчанами по имени хуторянина, осевшего на этой благодатной земле.
В одном удаленном месте лесник разрешил им косить траву.
Парень ласково улыбался, глядя в бездонную синеву неба, его сокровенное желание было Оней выполнено.
ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ
Для Николая и Они это было первое в жизни любовное свидание.
Несмотря на своё не слишком романтичное название, Трошина гарь живописно окружила юную пару кудрявыми березками, развесистыми кустами калины, разнообразными лесными цветами и высокой зелёной травой, среди которой краснели большие спелые ягоды земляники.
Можно с уверенностью сказать, летний июльский день благословил этот урок по изучению букваря.
Даже когда Николай мчался на свидание, легкий ласковый ветерок дул ему в спину, как бы подталкивая на свершение величайших подвигов на просвещенческой стезе.
Он быстро преодолел переход через Ольховку, миновал вересковые заросли и через небольшой угор вышел к назначенному месту.
Примерно через полчаса на поляне появилась Оня.
А ещё через час девушка могла прочитать почти половину букваря, оказавшись очень прилежной и умной ученицей.
– Да у тебя – талант! – восхищенно воскликнул Николай. – В своё время я полгода корпел над этим учебником.
И тут же молодой человек про себя отметил: «Если я в таком темпе погоню невидимых лошадей, запряженных моей необычайно торопливой прытью, то конечная цель – изучение всей книжки, будет достигнута на следующий раз и мне придется лихорадочно придумывать веские причины для дальнейших встреч. Надо или замедлить уроки, или ускорить демонстрацию имеющихся чувств. Ведь, пока я мечтал о свидании с Оней, чуть не чокнулся».
Николай мгновенно захлопнул букварь:
– Что ж на сегодня всё! Хорошего помаленьку. На следующий день будем изучать самые трудные буквы: шипящие согласные.
– Ничего себе! – Оня округлила хорошенькие карие глазки. – Как это буквы одновременно могут быть согласными и в тот же час шипеть? Странно это.
– Много будешь знать, рано состаришься. Если постоянно начнешь жмурить глазки, разглядывая буквы. А морщинки к твоему хорошенькому личику вот уж никак не идут. Лучше скажи, у тебя дома есть какие-либо книги?
– Ты чего? Маманя говорит, что книги порождения сатаны. Их печатают по его указанию, что бы сбивать людей с истинного пути. Правда есть одна, большая-пребольшая в кожаном переплёте с медными защелками, она божественная, от самого Бога. Нам досталась по наследству, через маманю. Там молитвы разные и часослов, из которого можно имена людям давать. Вот ты меня выучишь, и я тоже смогу эту книгу читать.
– А зачем тебе молитвы сдались?
– Как зачем? Без молитв к Богу не достучаться. Нониче ребенок у Баевых в Серафимовске заболел. Так все «старики» собрались и три дня молитвы читали. Ребёнок и выздоровел.
– И ты тоже ходила?
– А как же! С маманей вместе. Папка, правда, меня не отпускает, с маманей из-за меня ругается, но маманя на своём стоит.
Николай даже схватился за голову.
– Вот темнотища-то! Уже самолеты летают, паровозы ходят. Говорят, наши корабли Арктику скоро осваивать будут, а ты со своими молитвами. Живешь на своём хуторе, как в тюрьме. Честно, честно. Кто сейчас в Бога верит? Где он Бог?
– Заладил – где, где. На небесах! Вот где!
– Тю! Оня! Сейчас в небе летают тысячи самолетов. Спроси хоть одного летчика: видел ли он Бога? Он тебе скажет.
– Теперича соврать – недорого взять. Царя-то давно нету.
– Все равно, ответь, кто сейчас верит?
– Я, например, тебе верю, – не соглашалась Оня, – ты мне, кажись, тоже веришь, так и в Бога все должны верить. Без веры никак жить нельзя. Ты только один раз поверь и всё.
– Это одни слова! Мы – молодежь, собираемся построить на земле социализм. А религия это – опиум для народа. Попы разве работают? Они только проедают то, что мы создаём. На шее трудового народа сидят. Ты знаешь, в райцентре стоит огромная церковь. А сколько нужно затратить средств, чтобы её содержать? Топить зимой, постоянно мыть полы, белить стены… Вместо её можно машины да трактора накупить! Чтобы землю пахать, не сохой как я пашу, а трактором? Чтобы в райцентр не на телеге ездить, а на машине.
– Где ты видел церкви и попов у нас, кержаков? Безбожник!
– О, да тебе надо целую лекцию прочитать о вреде религии.
– Не буду слушать я твои окаянные лекции! Они – незаконные!
– Как это? Сейчас у кого власть? Не у богатых и попов, а у бедноты. Значит, закон на нашей стороне. Вот, возьмём нашу семью, – упорствовал Николай, – почему я при нашей власти должен жить в нищете? Некоторые, не буду пальцем показывать кто, держат на трёх человек до десятка коров. А я не могу младшей сестренке Фроське лишний стакашек молочка выпоить. Поэтому законны мои слова, а не твои. Как говорят, придет праздник и на нашу улицу.
– А раз вы такие законники, почему нас хотите раскулачить? – распалилась Оня. – Разве это законно?
– Погоди, товарищ Сталин напишет для вас закон. Но есть умные люди. В Серафимовске, к примеру, известный раньше кулак Фёдор Старовойтов в колхоз вступил, и свой маслозавод туда отдал. Теперь он – председатель колхоза. Колхозницы, между прочим, мороженое получают на трудодни, остаток того, что на базаре не продали. Взять Лебедку, что недалеко от райцентра? В этой деревне большую пасеку Кирилл Зубков тоже колхозу отдал. Там на трудодни теперь всем мёд выдают. И ничего с ними не сталось. Ни с Кириллом Зубковым, ни с Федором Старовойтовым. Наоборот, они – уважаемые люди. А мы в Горбунах и Кривашах до сих пор организоваться не можем. Потому как кругом прижимистые староверы живут. Твой батя, кстати, недалеко ушел. Сейчас хозяйство продаст и в городе себе хоромы купит, благо там не раскулачивают. Ничего, скоро все кулаки, как класс, будут ликвидированы! Кровопийцы!
Тут уж Оня не удержалась.
Карие глазки красавицы гневно сверкнули:
– Чего, чего? Мой батяня – кровопийца? У кого кровь-то пил? Он, если хочешь знать, всё хозяйство поднял вместе с маманей. Вдвоём двадцать лет горбатились. А ваши деревенские пьют брагу да самогон и работать не хотят. Иначе и у вас был бы достаток.
– Хорошо, я с этим согласен. Но взять опять мою семью. Впрочем, по деревням пройди, таких наберется больше половины. У нас восьмеро ртов. Бабушка, мать, потом Дуська, потом я и остальные мал мала меньше. Мужиков – только один я. Отец мой погиб на войне. Скажи, чем мы виноваты, что хуже вашего живем? Работаем меньше?… Вот вы начинали на пустом месте и роскоши достигли. Как мы могли всего это добиться с малышней на руках и больной бабкой? Вон, у вас сколько коров! В нашей конюшне всего одна Зорька и та даёт молока с гулькин шиш. А чтобы её с вашим быком свести, знаешь сколько Маркелу надо заплатить?
– Нет, – засмущалась Оня.
– Вот видишь! Беднота исходит только от вас богатых. Потому что деньги к вам, как дерьмо, к нам, бедным, липнут. Несправедливо это.
– Ты чего, Кольша? Какие мы богатые? Но то, что своими руками сроблено, разве не жалко отдать? И почему ваша советская власть хочет применить силу к тем мужикам, которые наиболее исправно работают? Зачем она их хочет раскулачивать? Не лучше ли всех других заставить трудиться в полную меру и подтянуться того уровня, который достиг мой батяня?
– Наша советская власть пока дала вам срок. Или добровольно сдавайте излишки добра или…
– Или что?
– Пока не знаю, но справедливость должна восторжествовать!
– Справедливость тогда будет справедливой, если она по-справедливому будет поступать! – повысила голос Оня.
Молодой человек понял, в своей запальчивости он может потерять то, что ему так легко досталось.
– Оня, давай не будем спорить. Возможно, ты и права. Конечно, тяжело отдавать своё, и я тоже не отдал бы никому принадлежащее лично мне. Если, конечно, по доброй воле, тогда другой вопрос. Ведь, твоего батяню ещё никто даже пальцем не тронул.
Голос Николая стал тихим и миролюбивым.
Пока шел их трудный разговор, он успел ароматными ягодами доверху заполнить красивый берестяной стаканчик, который сделал накануне встречи и, встав перед Оней на колени, протянул его девушке:
– Онечка, это тебе!
А ещё по пути возле речки парень мимоходом нарвал небольшой букетик незабудок и всё время тщательно его скрывал.
Теперь и голубенькие цветочки торжественно были вручены следом за земляникой.
Естественно, Оля чрезвычайно изумилась его поступку. Во-первых, таких подарков ей никто ещё не делал. А во-вторых, не могла понять, откуда Николай знает про её самые любимые цветы, поэтому изумление, появившееся на красивом личике девушке было лучшим доказательством того, что она ему простила недавний всплеск излишней запальчивости.
Впрочем, Николай сорвал те цветы, которые росли возле дороги, а других поблизости не имелось.
Оня стала молча любоваться букетиком.
Молодой человек, польщенный её вниманием, сказал:
– Я в следующий раз тебе книжки принесу. В райкоме обещались дать. Или сочинения Лермонтова, или Пушкина.… Слыхала про таких?
– Как не слыхать, слыхивала. Батяня лонись почтовую карточку в рабочем поселке купил. На передней стороне там было нарисовано море и дерево с цепью, красивый парень с черными кудрями, а на задней складно так написано:
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том,
И днем и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом…
– Это – Пушкин. А я читал его повесть об одной барышне.… Так и называется «Барышня-крестьянка». Про любовь. Очень интересно, хотя для богатых, конечно, это сочинение предназначается, а не для нас.